Так становятся звёздами – 2

Екатерина Оленева, 2018

Юная, неискушённая Гаитэ попадает в бурный водоворот дворцовых интриг. Император отравлен, братья Фальконэ вновь готовы обнажить сталь друг против друга. За одним из них стоит право первородства, за другим – неукротимый дух и неумение сдаваться. Оба готовы идти до конца, невзирая на последствия и цену, лишь бы заполучить трон и любимую женщину. Но чью сторону выбрать ей, чтобы сохранить шаткое равновесие и мир? Чтобы в водовороте страстей не потерять самого главного – себя.

Глава 3

Гаитэ колебалась недолго. Она бросилась к мужу, не сумевшему удержаться на ногах и оседающему на пол.

— Виночерпай, подлец! — хрипел Торн, бессознательно цепляясь за Гаитэ.

Распахнулись двустворчатые тяжёлые двери. Гаитэ как сквозь вату слышала, как кто-то кричал: «Лекаря! Быстрей!».

Но что такого мог сделать врач, чего не могла она?

Как же страшно! Как страшно, когда помощь приходится оказывать самым близким. Ноги подгибаются, руки и голос не слушаются. Но если не помочь, если промедлить, испугаться, дать слабину, через минуту-другую будет поздно. Счёт идёт на секунды.

Дар применять бесполезно. Она не может тягаться с отравляющим веществом, поднимающимся по венам и артерия. Сначала нужно остановить его токсичное действие.

— Потерпи! Потерпи, любовь моя! — всхлипывала Гаитэ. — Возьми там подушку, подложи ему под голову, — распорядилась она, отдавая приказ одному из стражников.

Бросившись к камину, она рывком отодвинула тяжёлую решётку.

— Немедленно нужно промыть им желудки, или они погибнут! — пояснила она свои действия.

Насыпав в миску несколько совков угля, Гаитэ прикрикнула на растерявшегося стражника:

–Не стой столбом! Неси воды!

Тот со всех ног бросился выполнять распоряжение.

Гаитэ, тем временем, залив уголь водой, принялась руками разминать его в мелкую черную кашицу, приговаривая:

— Потерпи! Потерпи, Торн! Я сейчас!

Самое страшно, что он оставался в полном сознании, изо всех сил борясь, цепляясь за жизнь. Впади он в беспамятство, мучился бы меньше, но и шансов выжить у него бы уменьшились. Люди во сне умирают чаще.

Слив полученный раствор в пустующий серебряный кувшин, Гаитэ отдала новый приказ:

— Откройте ему рот! Пусть глотает, пока может! Вырвет — дайте ещё!

— Но это же колдовство?! — с ужасом проговорил стражник.

Гаитэ хотелось задушить его голыми руками.

— Это — медицина!

Гаитэ и сама бы сделала всё, если бы могла, но ей не хватало физических сил, поэтому приходилось прибегать к помощи этих олухов.

Как только организм Торна отринул яд, она применила свой дар. Как ни странно, это оказалось сложно. Яд был сильнее, чем она рассчитывала. Возможно, и тот эмоциональный шок, который Гаитэ испытала, наложил отпечаток на её способности.

Торна она вытащила, но в случае с императором всё было гораздо хуже. Его куда более изношенный организм был ослаблен, и, хотя Алонсон сопротивлялся, Гаитэ понимала, что шансы его невелики.

— Госпожа? — подняв взгляд, Гаитэ увидела склонившегося к ней Кристофа.

Она полагала, что он остался во дворце, дома.

— Я рада, что ты здесь. Видишь, какое несчастье свалилось на нас?

— Да, моя госпожа. Но…

— Что?

— Прошу прощения, вы были заняты, а ваш муж и Их Величества… я осмелился отдать приказ от вашего имени.

— Какой приказ? — вскинула она на слугу непонимающий взгляд.

— Приказ закрыть городские ворота и усилить стражу. Когда Жютен услышит, что император мёртв, толпа взбунтуется. Случившееся нужно держать в тайне как можно дольше.

— Судя по тому, что ты здесь, не особенно-то это удаётся, с горечью простонала Гаитэ. — Действуй, как знаешь. Только никому не навреди.

— Ещё, госпожа…

Гаитэ не терпелось подняться к мужу, которого она велела отнести в его прежнюю опочивальню. Платье на ней взмокло от пота, ноги ломило от тесных туфель. Вокруг было слишком много огня, людей, крови на полу.

— Что? — в нетерпении обернулась она и, прочитала жалость в глазах Кристофа. — Ещё плохие новости? Дайте мне силы, Добрые Духи!

— Ваша мать, воспользовавшись поднявшей суетой сбежала из Жютена.

— Что?! — потрясённо протянула Гаитэ.

Ей хотелось добавить: «Не может быть!». Но какое там — не может? Вот же оно, происходит, прямо здесь и сейчас, с ней. Внезапно и без всякого предупреждения.

— Как только я понял, что эта сучка сбежала, пустил за ней погоню и велел закрыть ворота, чтобы мышь из города не проскользнула. Но, боюсь, слишком поздно.

— Кристоф! Ты должен вернуть её! Это же катастрофа! Если Торн узнает… вернее, когда он узнает, он мне этого не простит. Последуй за ней и верни любой ценой. Но, пожалуйста, живой.

Кристоф выглядел так, словно намеревался оспорить её приказ:

— Вы уж простите, госпожа, но я не могу вас оставить в такой момент. Вам кроме меня рассчитывать не на кого, а сейчас, не дай бог оба Фальконэ помрут, такая заварушка начнётся!

— Верни мою мать!

— Вы хотите, чтобы ваш муж отрубил ей голову?

Гаитэ сникла, окончательно пав духом. Как бы там не было, а смерти Стеллы она не хотела.

— Мы недооценили наших врагов, — печально взглянула она на Кристофа. — Но нельзя думать обо всём и сразу. Что мне делать, чтобы удержать ситуацию под контролем?

— Нужно, чтобы сила была на вашей стороне, госпожа.

— То есть?

— Нужно выбрать самые верные войска для охраны императорского дворца.

— Так и сделай. И пошли людей на виллу Рокора для эскорта Эффидели. Пусть она немедленно прибудет сюда.

— Будет сделано.

— Найди верного и смышлёного человека, чтобы послать его к Сезару с известием о случившемся. Дальше пусть сам решает, как действовать.

Гаитэ понимала, что нужно думать о государственных делах, но всё, на что её хватало это страх за жизнь Торна. Жизнь эта походила сейчас на тонкий язычок пламени, что в любой момент мог погаснуть.

— Какие-то новости? — спросила она, поднявшись в комнату мужа, где хлопотали доктор и слуги.

— Он дышит, госпожа. Уже за одно за это следует благодарить добрых духов. Ваша Светлость, принц вернулся к жизни, но впал в бессознательное состояние.

— Отойдите! — потребовала Гаитэ. — Он должен жить! Любой ценой!

— Не могу поручиться за это, госпожа. Будем ждать. Нужно запастись терпением…

— Если оба Фальконэ, отец и сын умрут, то что же с нами будет? — выдохнул кто-то из людей, окружающих одр.

— Он не умрёт! Я не допущу этого, — заявила Гаитэ, садясь рядом с мужем и беря его за руку. — Духи этого не допустят.

Жилистая сильная мужская ладонь была сейчас безвольной, как у ребёнка.

— Торн — великий воин, — сказала она с уверенностью, которой на самом деле не испытывала. — Мой муж победит смерть, он не сдастся. А потом мы найдём предателя и заставим его заплатить за всё!

При мысли о том, что к предателям, так или иначе, наверняка относилась и её родная мать, что заговор, может статься, готовился под её чутким руководством, на сердце упала ещё одна льдинка.

«А что, если он умрёт?», — упрямо задавал вопрос внутренний голос.

Этот вопрос светился и в глазах окружающих людей — челяди, ближнего круга, доктора.

«Что, если он не встанет? Что будет со всеми нами? Что делать мне?», — с ужасом думала Гаитэ, понимая, что, если мужа не станет, бремя власти во всей его тяжести падёт на неё.

Ей придётся принимать решения. Возможно, важные, судьбоносные решения. Но, Духи! Она к этому не готова.

Ей никогда, даже на час, не нужна была реальная власть!

Горе диктует желание закрыться от всех и рыдать, заламывая руки, но положение, проклятое положение, обязывает быть отважной и не терять достоинства и контроля.

Кто-то должен оставаться хладнокровным и знать, что делать дальше. Или хотя бы делать вид.

Она, Гаитэ Рейвдэйл, возлюбленная жена Торна Фальконэ, которой судьбой уготовлено пройти по пути, усыпанному розами, шипами и золотом. И не в её силах изменить это. Нужно принять предначертанное.

Никому не дано попасть в рай, оставаясь на земле. И звездой на небосклон не подняться, если не вспыхнуть ярко и не прогореть дотла.

Дверь распахнулась. В опочивальню, и без того переполненную людьми, вбежала Эффидель.

— Гаитэ? Что происходит? В покои отца меня даже не пустили!

Лисичка впервые со дня их знакомства выглядела бледной, утратившей природную жизнерадостность. Будто маленькое солнышко, проглядывающее сквозь её, ещё такую юную, оболочку, забежало за тучку, и та пригасила сияние яркой души.

Гаитэ молча смотрела на девушку, не находя в себе силы сказать правду.

Поднявшись, она взяла Эффидель за руку, увлекая в сторону от остальных, так, чтобы их не могли слышать:

— Мы сделали всё, что в наших силах, но у человеческих возможностей есть предел. Иногда он наступает раньше, чем нам бы того хотелось. Боюсь, ваш отец при смерти и нам ещё повезёт, если выживет Торн. Если нет, то да поможет нам всем Бог. Сезар вряд ли успеет добраться до столицы, чтобы успеть предотвратить беспорядки.

— О чём ты говоришь? — потрясённо выдохнула Эффи.

— Надежда не должна оставлять нас, но следует готовиться к худшему. Нам, женщинам, с горсткой людей, предстоит противостоять слишком многим.

— Такое страшное горе обрушилась на нашу семью, а ты говоришь… о чём, Гаитэ?!

— Страшное горе обрушилось на всю страну, Эффи. Когда падает огромная башня, она погребает под собой огромную толпу. Заговор гораздо обширнее, чем мы предполагали. Моя мать… она сбежала. И наверняка вместе с нашими врагами сделает всё возможное, чтобы подогреть беспорядки и бунты. Мы все в опасности. Не только власть, пойми — сама наша жизнь.

Глаза Эффидель широко распахнулись. До неё только сейчас стало доходить вся тяжесть их положения.

— Даже если Торн выживет, он сейчас не сможет ничего сделать, — покачала Эффи головой. — Действовать придётся тебе. Есть план?

— Откуда ему взяться?

— Тогда его следует придумать! Потому что, если ты права, а я подозреваю, что это именно так, на нас обрушится сам ад.

Лица, лица, лица — все обращены к ней. Все ждут… чего? Что они все хотят, чтобы она сделала?

Как много вокруг людей и как одиноко и страшно рядом с ними. Ты словно заточена на оторванном ото всех острове своей души. Во рту горький вкус печали, в переносице колются непролитые слёзы. Стены, будто сердце, то сжимаются, то вновь встают на место и кажется, будто дворец поднимается вместе с тяжёлой волной перед штормом.

Гаитэ вернулась к кровати и вновь села рядом с неподвижным телом Торна.

Нет, пока ещё не телом! Он ещё дышал, но черты его лица словно начали застывать, приобретая симметричную завершённость какую можно встретить только у мёртвых в первые часы перед кончиной.

Картины прошлого, которого было совсем немного, поплыли перед глазами.

Тепло его тела, вкус поцелуя, аромат кожи. Сила и странный надлом в душе — всё обрушилось в одно мгновение вместе с осознанием, что это уходит, может оборваться вот прямо здесь и сейчас.

И человека не будет. Нигде и никогда.

Как Гаитэ не крепилась, как не старалась сдержаться — не получилось. Боль, уже не помещающаяся в теле, вырвалась всхлипами и слезами. Прижав кулак к губам, погружая в пальцы зубы, чтобы не завыть в голос, как волчица, она судорожно стонала, будто и впрямь стала раненным животным, без сознания, лишь с обнажёнными нервами и инстинктами.

Будто камень, тяжёлый, неподъёмный, упал на грудь. Ни сдвинуть, ни вздохнуть — такая беспросветная тяжесть.

«Он ещё не умер! Он жив», — шептали духи разными голосами. — «Рано оплакивать. Надо бороться».

— Частица души моей! Любовь моя, не покидай меня! — прошептала Гаитэ, вновь беря Торна за руку. — Свет очей моих, останься со мной!

Она перестала видеть людей вокруг — видела только его. Заострившийся профиль, чернеющие провалы глаз и неровное, еле различимое дыхание, бьющееся у губ.

Гаитэ, вцепившись в руку Торна, физически ощутила тот момент, когда темнота вокруг стала густеть, как воздух перед грозой. Нечто огромное, мощное и чёрное медленно наползало, пронизанное грозными зарницами. Нечеловеческая, мощная сила, которую не сокрушить.

Гаитэ ощущала жестокие порывы ветра, неудержимые, неукротимые.

С ней случилось видение. Она стоит на пике горы, и видит, как на неё движется чёрный смерч. Чёрные пики скал со всех сторон, свет гаснет прямо над ней, в узком просвете между густых туч и у ног разверзается пропасть.

Пропасть всё ширилась и в какой-то момент Гаитэ поняла — ветер движется не с небес, как обычно бывает, а из этого чёрного, бескрайнего, расширяющегося провала.

«Я не отдам его тебе», — сказала она мысленно тому непонятного Нечто, что шло со всех сторон. — «Я не отдам его тебе!».

Пропасть, как водой, заполнялось поднимающееся белой дымкой, подвижной, словно ртуть. На душу снисходил покой, но это не было связано со смирением или принятием происходящего — лишь с решением стоить до конца.

Если она вместе с Торном рухнет в эту бездну, так тому и быть, но одного Гаитэ его не отпустит, не разожмёт рук.

Слух наполнился неприятным клёкотом и шумом крыльев, тревожным, волнительным. Так не могут шуршать крылья голубей — только воронов. Зловеще, по-чёрному.

Потом все стихло.

Слабый полустон-полухрип сорвался с губ Торна.

— Любовь моя! — склонилась над мужем Гаитэ.

Медленно, с усилием он открыл глаза, ещё сохранявшие потусторонний блеск.

Взгляд его скользнул в сторону жены.

— Гаитэ, — медленно проговорил он.

— Я здесь, любовь моя! Я рядом с тобой! — сжала она его ладонь в своей руке, прижимая к мокрой от слёз, щеке. — Слава добрым Духам! Ты не покинул меня! Боже милостивый! Благодарю тебя! — возвела она очи горе. — Муж мой! Я так рада, что ты одержал победу над смертью…

— С твоей помощью, жёнушка. С твоей помощью, — отозвался Торн со слабой улыбкой.

Он притянул Гаитэ к себе, цепко, с привычной для него хваткой, которую даже яд не в состоянии был ослабить.

— Мой отец?… Что с ним? Он в порядке?

Что было делать? Лгать ему во имя спокойствия? Гаитэ никогда не была сильна в криводушии.

— Их Величество, в его годы, учитывая то, что он успел выпить больше вина, чем ты…

— Почему ты здесь?! Почему ты не помогла ему?!

— Я не всесильна. Мне пришлось выбирать между твоим отцом и тобой… и выбор мой очевиден.

— Мой отец мёртв?

Глаза Торна ярко заблестели, как бывает только тогда, когда они полны слёз.

— Вот демон! Как же такое могло произойти! Как такое допустили?! Змея подобралась слишком близко…

— Боюсь, что ты прав. И… — Гаитэ заколебалась, не уверенная в том, что эту новость следует сообщать сейчас. Но как умалчивать о таком?

— Что?

— Бюсь, моя мать может быть замешена в заговоре. Она сбежала сразу же, как всё началось.

Торн поднял на Гаитэ тяжёлый, придавливающие взгляд.

— Ты не стала пить вино, — с горечью, почти с ненавистью, проговорил он.

— Я никогда не пью. Ты же знаешь.

— Наша смерть с отцом была тебе выгодна!

— Если так, то зачем я сделала всё возможное, чтобы спасти вам жизнь?

Гаитэ не была удивлена подозрениями Торна. Зная его нрав и характер она к этому готовилась.

— Я на вашей стороне. Сейчас слишком много всего навалилось, чтобы нам ссориться. Мы должны быть едины. Все.

— Ты права. Ворота во дворец заперли?

— Кристоф посоветовал мне сделать это, как только мы поняли, что вас отравили. Эффидель с мужем здесь.

— Отлично. Всех посетителей гнать прочь! Болезнь мою и отца следует держать в тайне. Это поможет выиграть время.

— Мы можем попытаться, но вряд ли получится, — вздохнула Гаитэ.

Передав приказ Торна секретарю, она, напоив мужа целебным отваром из трав, которые должны были нейтрализовать остатки токсинов в его организме, направилась в покои императора.

Лекарь передал тревожное сообщение. Их Величества пришли в себя, но, скорее всего, не проживут до рассвета.

К собственному удивлению, Гаитэ не застала царственного свёкра в постели. Он велел отнести себя в тронный зал. Всё это было странно, нереалистично, жутко. Высокий зал, неровные всполохи факелов, эхо шагов, тени.

И умирающей в высоком кресле.

Рядом с Алонсоном стояли его дочь и любовь последних лет его жизни, красавица Франческа.

Жозе Рокор, муж Эффидель, стоял в отдалении.

— А, вот и ты, последняя из Рэйвов, — тихим, ровным голосом проговорил Алонсон. — Подойти ближе. Скажи, как мой сын?

— Пришёл в себя, Ваше Величество.

— Он будет жить?

— Вне всякого сомнения.

— Мы рады это слышать, — откинулся на спинку кресла император. — Известие скрашивают нашу боль, которую мы почти не в силах выносить.

Гаитэ, не говоря ни слова, приблизилась к императору и, присев у его ног, положила свои руки на его. Исцеление было невозможным, процесс интоксикации зашёл слишком далеко, но облегчить его муки она всё-таки могла. Правда, в изрядной степени разделяю их.

— Благодарю, дитя, — мужчина отнял ладони, покачав головой. — Но не стоит. Слишком поздно, — тяжело вздохнул он. — Слишком поздно для многого.

— Нет! — всхлипнула Эффидель. — Нет, папочка. Не покидайте нас! Мы не готовы…

— Дитя моё, к смерти нельзя подготовиться. В такой час, как мой, нужно быть благодарным за жизнь, которую прожил. А мы прожили интересную жизнь, о которой немногие могли бы мечтать. В этом дворце я видел и рай, и ад, вкусил сполна и любовь, и предательство. Здесь я видел смерть и не раз сам был её причиной. И все же, пусть на душе моей много грехов, я не жалею ни о чём. Люди могут говорить что угодно, но всё, что я делал, я делал для будущего процветания моей страны и воцарения нашей династии.

Императору каждое последующее слово давалось труднее предыдущего. Он тяжело дышал.

— До этого часа из всех войн, в каких довелось участвовать, я выходил с надеждой. Даже если проигрывал, всегда находил способ вновь начать игру с преимуществом в положении. Но в этот миг сердце наше не спокойно. Наши сыновья недостаточно сильны и мудры для того, чтобы править. Торн слишком самовлюблён, а Сезар… — дыхание императора всё учащалось, делаясь прерывистей. — Сезар слишком амбициозен. Оба слишком легко идут на поводу страстей. И единственная надежда, которую я даже сейчас храню в своём сердце, что ты сумеешь примирить непримиримое, найти равновесие там, где его изначально не было. Я должен был бы передать этот перстень тому из сыновей, кто займёт моё место на престоле. Но вокруг меня нет сыновей. Лишь женщины. Ты, как будущая королева и мать моих внуков, передашь этот символ власти вашему новому королю.

Тяжёлый перстень с кровавым рубином лёг в ладонь Гаитэ.

— Нет, отец, нет! — сжала руку отца, рыдая Эффи. — Не говорите так. Мы вылечим вас! Спасём. Правда же, Гаитэ? Ну скажи ему!

Но Гаитэ и без дара было видно, как душа Алонсона медленно, но верно покидает его бренное тело, отходит.

— Папочка! Как же мы будем жить без тебя?! — причитала, всхлипывая, Эффи.

— Если ты любишь меня по-настоящему, дитя моё, будь щедра, не держи меня больше здесь. И не плачь. Мне пора в последний, самый трудный бой, моя девочка. Пообещай позаботиться о них, — обратил он последний взгляд на Гаитэ.

— Обещаю, — кивнула та.

— Мой день подошёл к концу. Ночь близка… — выдохнул, угасая, Алонсон перед тем, как в последней смертной судороге упасть на руки плачущих женщин.

Спустя четверть часа Гаитэ была вынуждена войти в опочивальню мужа с тяжёлым известием:

— Ваш отец, Их Величество император Саркассора, Алонсон III, умер. Король умер. Да здравствует король!

С этими словами она надела оставленный кровавый перстень на руку мужу.

Какое-то время Торн хранил молчание, откинувшись на подушки, прикрыв глаза рукой. Потом тихо произнёс.

— Нам всем следует готовиться к худшему. Власть мало получить. Её нужно завоевать. А Бог свидетель — врагов у нас немало.