Пиковая дама

Екатерина Оленева, 2017

Три девицы вечерком решили вызвать Пиковую даму. Кто ж знал что из этого получится то, что получилось? Теперь Алина Соколова попала в тело неведомой Эммы, ученицы Магического Института – волшебницы, аристократки-красавицы и просто злодейки.Жизнь Эммы полна событиями, приключениями, любовниками и врагами. А Алине поневоле придётся с ней всё это разделить.

ГЛАВА 4. Магический тест

— Как ты могла? — поджав губы, встретила меня упреками мать Эммы. — Как посмела?

Могла — что? Посмела — что? Сесть на лошадь? Чуть не свалиться с неё? Не удержаться в седле? Хотелось бы уточнений. Но их не последовало.

Горничная присела в реверансе. В руках она держала поднос с серебряным кубком.

— Выпей настойку, — всё так же сквозь зубы процедила хозяйка дома. — После этой нелепой скачки наверняка мышцы сводит судорогой? Это поможет.

Я со вздохом протянула руку к кубку.

Выглядел эликсир так, будто в воде синьку растворили. Да ещё слабо мерцал в темноте, издавая лёгкое сияние.

— Пей! — приказала госпожа Диана.

Зажмурившись, я выпила. На вкус как мел, но в желудке жгло, будто коньяк проглотила.

В следующую минуту тепло разлилось по телу, мышцы расслабились. Ощущения как после массажа или хорошей сауны. Чувство дискомфорта пропало.

— Замечательное средство! — не удержалась я от радостного возгласа. — Что это такое?

— Эликсир. И ты знаешь его состав с раннего детства, Эмма, — многозначительным тоном проговорила госпожа Диана, косясь в сторону прислуги.

Я сникла.

Эмма много вещей знала с самого детства и делала их блистательно. А я, неуклюжая корова, даже на Ромашке с трудом удержалась.

Но, кстати, удержалась же!

— Ступай и приведи себя в порядок, — распорядилась мать Эммы. — От тебя пахнет псарней.

На самом деле пахло от меня потом. Лошадиным. Да и не пахло — разило. Въедливый он.

Душ я приняла с радостью.

Вода весело билась о края белоснежной ванны, разбрасывая радужные зайчики по кафелю, а меня охватила хандра.

Я даже всплакнула. Хотелось домой. Сегодня тоска была сильнее, чем накануне. Я соскучилась по маме.

По моей родной дорогой маме, у которой кроме меня никого и на свете-то не было.

Когда я глянула на отражение в зеркале, увидела, что от слёз покраснели глаза и кончик носа.

Чтобы как-то успокоиться, села за рисование. И снова карандаш принялся набрасывать профиль кузена Винтера. С полчаса ничто от процесса творчества меня не отвлекало. А потом за спиной щёлкнуло.

Повернувшись, я с ужасом увидела, что рама у окна поднимается. Через мгновение предмет моих девичьих грёз перекинул ногу, в безусловно безупречно начищенным ботинке, через подоконник, и проник в комнату.

— Кузен! — возмутилась я. — Что вы здесь делаете?

— Очень мило! — рассмеялся он. — И натурально. Знай я тебя меньше, решил бы, что ты возмущаешься искренне.

— Так и есть!

Я поднялась из-за стола, прикрывая рукой незаконченный набросок, но в нём, однако, уже угадывались черты того, кто явился вдохновителем сей живописи.

— Дорогая Эмма, что за ворожба тут творится? Ты разучилась ездить верхом — я застаю тебя за мольбертом. Что дальше? Рукоделие и книги по домоводству? И что ты там пытаешься ваять? Весну, переходящую в лето? Свет девичества на пороге женственности в мечте о возлюбленном? Красавицу, представляющую, какой верной и нежной она будет будущему мужу?

С издёвкой тянул Винтер, прохаживаясь по комнате, вертя в руках то один предмет, то другой, потом возвращая их на место. В движениях его была нервозность, тщательно замаскированная под бесшабашную весёлость.

— Юность полна надежд, — парировала я.

— Эмма? Ты девушка, которую я люблю. Я готов всегда хранить тебе верность — и в юности, и в зрелости. У нас с тобой у обоих в будущем будет полно денег. Так о чём нам беспокоиться? Давай сбежим и поженимся втайне ото всех? Рано или поздно родные смирятся с этим фактом. Куда они денутся? Только скажи «да»!

Я бы с радостью согласилась на это предложение, так как от одного взгляда на солнечного мальчика у меня в груди теплело. Но я понятия не имела о намерениях и чувствах настоящей Эммы.

Паузу держать становилось всё труднее.

Винтер фыркнул, саркастично и горько.

Обойдя стол, разделяющий нас, потянулся к моему рисунку:

— Так что ты там всё-таки рисуешь, кузина? — потянул он к себе мой рисунок.

Я ухватилась за ватман обеими руками, не давая его перевернуть.

— Ничего! Это просто наброски.

— Ну так мне нравятся наброски. Дай взглянуть?

Я вцепилась в рисунок, как клещ в собачий хвост.

Не помогло. Винтер оказался проворнее и сильнее.

Перевернув листок, он с радостной улыбкой мог созерцать свой светлый лик в моём дремучем исполнении.

— Ну надо же! А у тебя прорезался внезапный талант? Я вышел весьма удачно.

— Отдай немедленно! — притопнула я ногой, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

Они наверняка теперь пылают, как маков цвет.

— Я настаиваю! Он мой! Какое у тебя право брать его?!

— Раз он тебе так дорог — возвращаю. Не горячись.

Но я горячилась. Ещё как. В сердцах разорвала рисунок пополам, отчего в янтарных глазах Винтера вспыхнули опасные золотые огни как у тигра, заметившего добычу.

Какое-то время мы гневно пялились друг на друга. Потом меня схватили, с силой дёрнули и пихнули на огромную кровать, игнорируя протестующие возгласы.

— Что ты творишь?! — кричала я. — Что себе позволяешь?!

— Ничего такого, чего бы не позволял себе раньше. Ничего такого, что ты сама не позволяла бы мне!

Я замотала головой, выражая протест подобным произволом.

Винтер щурился, глядя мне в глаза. И я, теряясь под этим взглядом, тщетно пыталась разобраться в эмоциях, что он во мне вызывал.

Кузен Эммы пах разогретой солнцем полевой травой и ещё, совсем чуть-чуть, табачным дымом.

— Зачем ты порвала мой портрет?

— Потому что ты меня разозлил.

— Ты меня сейчас тоже злишь.

— Но ты меня — больше.

Мне было жарко под весом его горячего тела. Почти нечем дышать. А когда он меня поцеловал я и вовсе задохнулась.

А ведь ничего особенного и не происходило. Винтер просто склонился и коснулся своими губами моих губ, но в глазах поплыл туман. Он словно стал порывом коварного ветра, обещавшего раздуть огонь, о наличии которого в себе я даже не подозревала.

Меня сводили с ума широкие плечи, невыносимые ухмылки, растрепанные волосы цвета янтаря.

Но слава богу разойтись со своими поцелуями мы не успели. В дверь постучали:

— Эмма?

Дверная ручка заплясала вверх-вниз.

— Эмма, дорогая? Открой.

— Вот чёрт! — прорычал кузен, порывисто вскакивая. — Принесло же!

Я последовала его примеру, на ходу поправляя пеньюар, приводя себя в приличный вид.

Винтер метнулся к окну, послал мне оттуда воздушный поцелуй и растворился в ночи. Не забыв опустить за собой раму.

А я открыла дверь:

— Мама?

Перестаралась, однако. Мамой леди Диану я до сих пор не называла ещё ни разу.

Леди стремительно ворвалась в спальню, оглядывая мебель ястребиным взором и так явно к чему-то принюхиваясь, что мне стало смешно.

Я закашлялась, стараясь скрыть охватившее меня неуместное веселье.

— Ты одна? — подозрительно сощурилась она.

— С кем мне быть? — наивно распахнула глаза я.

— Почему тогда так долго не открывала?

— Задремала. Спросонья не сразу поняла, что происходит.

Она смерила меня очередным взглядом из серии «ищет и подозревает», но кивнула в знак доверия:

— Я зашла узнать, как ты себя чувствуешь после сегодняшнего инцидента?

— Эликсир сотворил чудо. Будто и не было ничего.

— Что ж? Отдыхай. Завтра сложный день.

Но я не собиралась отдыхать. Образ золотоволосого кузена не давал покоя. Кажется, он не давал покоя и моей предшественнице?

Интересно, а моё поведение не вызвало подозрений у этого красавца? Ещё раз лишнее подтверждение тому, что мужчины понятия не имеют о том, что у женщин в голове. Им это даже и не интересно.

Накинув на плечи шаль, чтобы укрыться от гуляющих по коридорам сквозняков, я направилась к Эвелин.

На моё счастье сестра Эммы ещё не ложилась. Она даже не очень удивилась моему приходу.

— Заходи, Алина-Эмма. Выкладывай.

— Что выкладывать?

— С чем пожаловала?

Я потопталась немного на месте, терзаясь сомнениями. Никогда не любила ябедничать. Но что же делать?

— Ты знаешь, что у вашей сестры роман с кузеном Винтером? — резко спросила я, радуясь, что слово уже сказано и одновременно страшась, что пути к отступлению больше нет.

Эвелин, смерив меня взглядом, молча кивнула.

— Тебе не кажется, что меня следовало бы об этом предупредить?

— Я предупреждала.

Наткнувшись на мой недоуменный взгляд, Эвелин пожала плечами:

— Говорила же, что моя старшая сестра не предмет для подражания. При условии, конечно, что собираешься подражать достойным людям. Они путаются с Винтером лет пять. Не исключено, что кузен был её первым любовником.

— Первым? — нахмурилась я. — А что? Был кто-то ещё?

— Эмма девушка больших аппетитов, горячего темперамента, к тому же любительница нарушать правила. Я наверняка знаю о пяти её признанных любовниках. Но, думаю, их было куда больше.

Признаться, в опытных руках Винтера мне тоже хотелось расстаться со своей девственностью. Которой в теле Эммы у меня в добавок давно уже и не было. Красавица Эмма распрощалась с этим атавизмом в детстве и, кажется, не жалела об этом ни минуты.

— Мужикам она умела головы крутить, этого у старшей сестрицы не отнять, — не без яда в голосе вещала Эвелин. — Для неё это зачастую был новый эксперимент, очередной трофей, развлечение. А для многих из них всё было куда серьёзнее. Они в неё влюблялись. Вот и кузен — тоже. Но, боюсь, он до конца не осознаёт, что для неё значит.

— А что он для неё значит? — на всякий случай уточнила я.

— Эмма называла их отношения домашним перепихоном. Ну не с конюхом же ей тут спать? А три месяца без секса для неё слишком много.

Я окинула Эвелин взглядом, пытаясь понять, как она сама-то к такой позиции относится. Я — так точно не разделяю. Наверное, неспроста загремела я в это чванливое викторианство? Мне в отношениях пола всегда свойственны закрытость, сдержанность и брезгливость. С кем попало где попало и как попало — это не моё.

По мне, за такое поведение как у Эммы, люди получают хлесткие, грубые оскорбления вполне заслужено.

Со временем я, видимо, превращусь в тех вредных тёток, что ахают вслед красавицам на лабутёнах в обтягивающих брюках тигровой расцветки: «Шалавы!».

Да и как понять девушек, для которых такой писанный красавец и просто герой, как кузен Винтер (ведь рисковал же собой ради спасения меня любимой!) всего лишь «домашний перепихон» из серии на безрыбье рак рыба?

— Что-то тут загрустила? — спросила Эвелин.

— Как тут не грустить, когда всё так грустно? Нет! Я даже не буду пытаться быть твоей сестрой. Это бесполезно и даже вредно — для моей психики. Удивляюсь, как это кузен ещё не понял, что со мной и Эммой что-то не так?

— А как поймёшь? Кто догадается, что в теле дорогого тебе существа иная сущность? Ладно бы ещё одержимость, но тут-то полное замещение! Мне кажется, даже мама в глубине души считает, что на самом деле изменения, происходящие с тобой, временны. Вроде шока. Ты выглядишь, как Эмма, у тебя голос Эммы, её взгляд, её движения. Так что, если специально не знать, и в голову не придёт, как всё обстоит на самом деле.

Эвелин развела руками:

— Вообще-то, дома тебе не о чем беспокоиться. Вот когда вернёмся в универ, тогда… но, возможно, отец ещё успеет всё уладить до этого времени, и ты вернёшься к себе, а Эмма — к себе.

— Хорошо бы, — снова вздохнула я, обнимая себя руками.

— Скорее всего так и будет.

Я кивнула.

Какое-то время мы сидели молча, прислушиваясь к мерному тиканью часов на каминной полке.

— Эвелин, а что не так у Эммы в универе? И что он из себя вообще представляет, ваш универ? Чему там учат?

— Магический университет? Как думаешь, чему там могут обучать?

— Магии.

— Молодец. Умная девочка, — ёрничала Эвелин.

— В моём мире магия бывает только в сказках и в кино.

— Что такое кино?

— Ну… — попыталась я подобрать слова, чтобы описать понятие, давно и прочно вошедшее в современную жизнь в моём мире. — Это нечто вроде книжных историй, только не читаешь, а смотришь в специальный ящик, по которому их показывают.

— Ты говорила, в твоём мире нет магии?

— Это не магия. Это наука.

— Может быть, в твоём мире наукой называют магию?

— Нет, Эвелин. Наука, это наука. В ней нет ничего сверхъестественного.

— И в чём суть этой вашей науки?

— В том, чтобы скрытые силы природы и энергию различного вида поставить на службу человечеству.

— Знаешь, а ведь о магии можно сказать абсолютно то же самое.

Мы снова погрузились в сосредоточенное молчание.

— Может быть, о магии и можно сказать то же самое, но для того, чтобы использовать науку мне нужно лишь нажать определённый ряд кнопок. А вот с магией так вряд ли получится. Возможно во мне и магии-то никакой нет?

Эвелин поглядела на меня большими глазами:

— Что значит нет магии? Эмма была одним из лучших магов, которых я знала!

— Мы снова и снова вынуждены ходить по кругу: я не Эмма! Как ты думаешь, где средоточие магии — на кончиках пальцев? Или её генератор — это душа? Последнее вероятнее, правда?

— Поняла. Не стоит продолжать, — тряхнула головой рыжая, за раздражением явно скрывая волнение, если не страх. — Нам нужно проверить, если ли у тебя хоть какой-нибудь дар.

Я удручённо кивнула:

— Как будем проверять?

Эвелин какое-то время посидела, подперев подбородок ладошкой, в задумчивости покачивая ногой.

Потом поднялась, подошла к комоду и вытащила оттуда коробку:

— Проведём тест.

В коробке оказалось четыре кристалла в виде пирамидок: красный, чёрный, синий и белый. Все пирамидки Эвелин выставила передо мной в ряд на круглую подставку. Вертанула её, и та завертелась, словно юла в Клубе Знатоков.

— Отвернись и закрой глаза, — велела она мне. — Расслабься и постарайся ни о чём не думать.

Подобные технологии часто используются при различных медитациях. Я читала.

Вообще-то при внешней простоте наказ ни о чём не думать проще дать, чем исполнить. Наш мозг такая штука, что не может не издавать сигналов. Какой-нибудь образ да выбрасывает в виде случайных слов, картинок, строчек из стишков — любую лабуду, но транслирует.

На сетчатке глаза ещё отражались цветные пирамидки. Я продолжала видеть их. Черную и красную, белую и синюю. Они крутились, вертелись, поднимались в воздух.

— Отлично. Можешь поворачиваться.

Я так и сделала.

Пирамидки действительно парили. Но не все. Только белая и синяя.

— Что это значит? — спросила я.

— Значит то, что дар у тебя определённо есть, но…

В голосе Эвелин прозвучало напряжение.

— Но?

— Каждый цвет пирамидок символизирует определённую грань магии. Красный — боевое направление, огненная стихия, белый — целитель, воздух, синее — вода, ментальное направление, ну и чёрный — некромантия и черная магия, соответственно.

— Значит, — обрадовалась я результатам теста, — я белый маг, и смогу, когда научусь, исцелять людей!

— И не только, — задумчиво протянула Эвелин, не сводя с меня грустных глаз. — Тут всё зависит от силы Дара. Чем больше энергии, тем больше способностей.

— Но ведь что-то не так, да?

Эвелин понуро опустила голову:

— Даже не знаю, было бы хуже, не выкажи ты вообще никакого Дара. Видишь ли, у Эммы цвета красный и черный. У вас ни одного совпадения.

— Это важно?

— Это как фундамент у здания. На этом, — махнула Эвелина рукой в стороны пирамидок, — строится всё остальное. Эмма учится на третьем курсе Некроманталогии. И в обозримой истории не случалось, чтобы у кого-то на середине пятилетнего курса обучения настолько менялась Сила Дара.

Мы снова сели на кровать, рядом, плечом к плечу. С тоской глядя на разноцветные пирамидки.

— Сколько времени осталось до возвращения в Институт?

— Три недели.

— А сколько шансов на то, что Адриан успеет вернуть всё, как было?

— Я не знаю, — грустно протянула Эвелин. — Папа сильный маг. Но сложно обернуть заклинание высшего уровня, основы плетения которого тебе неизвестны.

— Если помолвку и встречу с неизвестными любовниками твоей сестры я ещё как-нибудь смогу пережить, то с магией полная беда.

Эвелин поглядела на меня и согласно кивнула:

— Полная.