Звезда перед рассветом

Екатерина Мурашова, 2015

Война сменяется революциями. Буржуазной февральской, потом -октябрьской. Мир то ли выворачивается наизнанку, то ли рушится совсем. «Мои больные ушли. Все поменялось, сумасшедший дом теперь снаружи», – говорит один из героев романа, психиатр Адам Кауфман. И в этом безумии мира Любовь Николаевна Осоргина неожиданно находит свое место. «Я не могу остановить катящееся колесо истории, – говорит она. – Вопрос заключается в том, чтобы вытащить из-под него кого-то близкого. Пока его не раздавило.» И она старается. В Синих Ключах находят убежище самые разные люди с самой удивительной судьбой. При этом ни война, ни революции, конечно, не останавливают обычную человеческую жизнь. Плетутся интриги. Зарождается симпатия и ненависть. Возникает и рушится любовь. Рождаются и растут дети.

Глава 6

В которой с разных сторон показана фронтовая жизнь наших героев

Приветствую тебя, дорогой отец!

Пишет тебе твой сын Валентин из расположения Белостокского полка.

Спешу сообщить тебе и маме, что я жив и здоров, а также бодр духом и горд своим личным свидетельством Истории. Это поистине Великая битва. Сбываются все надежды России.

Ты знаешь: я люблю войну за ее трагический воздух. Ибо только в ней и становятся мучительно и прекрасно ясны такие подзабытые в сытых салонах и пыльной библиотечной относительности вещи, как честь, героизм, смерть, самообуздание и самообладание.

Однако я помню из твоего предыдущего письма, отец, что тебя не слишком занимает моя жизненная философия, и лишь в подробностях и фактах фронтовой жизни ты готов признать завлекательность моего рассказа. Изволь же.

Восточная Пруссия — житница Германии. Вступив в нее, наши войска нашли там изобилие благ земных. Солдаты из крестьян преуморительно закурили сигары, со своеобразной грацией держат их темными расплющенными пальцами и закатывают от удивления и наслаждения глаза, как дамы полусвета. В огромном, просто невероятном количестве гибнут гуси, утки, индюки, свиньи. В своем полку я борюсь с мародерством неукоснительно и сурово, но иногда даже и меня пробирает смех, потому что дело доходит до ужасных курьезов. Третьего дня я по обязанности подошел к ротному котлу, велел его открыть и был неприятно удивлен, обнаружив в нем какую-то темно-бурую жидкость совершенно несъедобного вида. «Что это у тебя?!» — спрашиваю кашевара. «Так что борщ, ваше благородие!» — отвечает солдат. — «Что ты туда положил?» — «Так что свинины, гуся и утку». — «А почему ж он у тебя такой черный вышел?» — «Так что, ваше благородие, я еще подложил два фунта шоколаду и два фунта какао для навару». — «Ты с ума сошел, все испортил!» — «Никак нет, ваше благородие, уж оченно скусно! И ребята хвалят. Да вот испробуйте сами!» Я, конечно, от пробы отказался…

Рядом с этим забавным и ничтожным в сущности эпизодом, вот тебе важнейшее событие в моей жизни — вместе с командиром дивизиона недавно мне довелось побывать в ставке в Барановичах. Там очень спокойно и витает патриархально-пасторальный дух (я сначала тому удивился, а потом подумал: так и должно быть! Вот это именно домашнее спокойствие, в противоположность немецкой бесчеловечности, как раз и обнажает явственно мирный нрав славянства и вместе с тем нашу неколебимую непобедимость). Доцветают чертополох и поповник среди пожухшей травы, крякают в окрестных прудах утки, собираясь к отлету. Запах углей из самовара (постоянно стоит на столе и парит) и дождя — из открытой форточки. Ко всем притолокам прибиты привлекающие внимание белые бумажки — чтобы наш крайне высокорослый Главнокомандующий не стукался об них головой. Мне посчастливилось обменяться с великим князем двумя фразами. «Капитан, вы ведь из действующей армии? Что скажете о духе войск?» — спросил Николай Николаевич, увидав меня на небольшом плацу, где я, чтобы ни на минуту не терять физической формы в дни испытаний, упражнялся в вольтижировке. «Он превосходен, ваше сиятельство!» — ответил я. — «Благодарю,» — добро улыбнулся мне Великий князь и отправился стрелять уток к обеду.

Австрийцы — несложный противник, но поражает организация немцев, о которой рассказывал мне со слов разведки полковник Отрадный.

Начав войну и наступая в…, немецкие войска, погруженные в железнодорожные составы, ехали через мост. Строго каждые десять минут — состав. И так — две недели! Дисциплина и организация, которой можно лишь позавидовать и пытаться подражать.

Полковник Отрадный исполнен желчи, ты бы, как врач, сказал, что причиной тому — явственные у него проблемы с пищеварением. У нас не хватает паровозов, а царице каждый день везут из Крыма в будуар свежие розы. Считается, что армия в достатке снабжена винтовками, револьверами и патронами, но винтовки старого типа, с тупой пулей, обладающей плохими баллистическими свойствами. Генеральный штаб годами избавлялся от своих неспособных членов, сплавляя их командовать полками, бригадами и дивизиями, и назад в свою среду уже не принимал, вместо того чтобы правдиво аттестовать их непригодными к службе. Запасные, прошедшие японскую войну и наглотавшиеся революционных настроений, фельдфебеля называют «шкурой» и презирают, и даже перед командиром полка ведут себя развязно и вызывающе. Немцы непременно победят нас благодаря совершенству своей военной машины, таланту их стратегов и знаменитой прусской дисциплине. Я посоветовал Отрадному застрелиться, не дожидаясь всех этих печальных событий. Он сказал, что в мирное время непременно вызвал бы меня. Я вежливо ответил, что всегда к его услугам, но не лучше ли в нынешнее время послужить своей жизнью нуждам России?

— А вы точно знаете, Валентин Юрьевич, что ей нынче нужно? — вяло поинтересовался Отрадный.

— Да, — ответил я. — России нужна победа. И она у нее будет.

На сем пока заканчиваю, желаю вам с мамой крепкого здоровья и всяческого благополучия. Остаюсь ваш преданный сын

Валентин

Восточная Пруссия Август 1914 года

— Так что ентого надобно вам непременно различать, а иначе враз с панталыку собьют, — пожилой солдат поскреб толстым желтым ногтем пятнышко на прикладе винтовки, плюнул и вытер ветошью. — Враги бывают внешние и унутренние. Враг внешний — это австрияк, немец и германец, а враг унутренний — это жиды, скубенты и евреи. Прежде все свое место знали, и таких безобразиев не было. Вот, помню, у нас под Мукденом…

Трое молодых солдат, раздевшись до рубах, слушали ветерана русско-японской войны. Двое согласно и методично искали и давили вшей в снятых гимнастерках. Степан Егоров жевал травинку и смотрел в небо. В небе громоздились облака, похожие на стога золотого сена, а иные вроде бы напоминали избы зимой под снегом… или одуванчиковую поляну… собачонку, которая свой хвост ловит… лошадиную морду… или бабу в полушалке… По этим сравнениям, если бы вдруг кому понадобилось, легко было бы угадать все мысли солдата. Но до солдатских мыслей, как и всегда на войне, никому не было дела. На войне важны только мысли военачальников, да и то не все сплошь, а лишь о том, как бы половчее и побыстрее убить побольше живых людей…

Желтая речушка медленно текла в глинистых берегах. В камышах посвистывали кулики и бежала, бежала на одном месте против течения стайка голенастых водомерок.

Вдалеке что-то вяло погромыхивало. Не то гроза, не то пушки.

— Ты — раб! — презрительно бросил разглагольствующему ветерану проходящий мимо длинноносый солдат с темными блестящими глазами. — Рабом всю жизнь прожил, и сдохнешь рабом среди вшей в окопах.

Пока ветеран, прерванный столь бесцеремонным образом, находился с ответом, один из молодых со щелчком раздавил ногтем очередную вошь и спросил черноглазого:

— А как же по-твоему надо? Не воевать, что ли? Пускай приходят и нашу землю берут?

— Много ли у тебя своей земли-то? — серьезно спросил черноглазый. — Пять десятин, шесть на всех? А у помещика вашего? А сколько ртов в семье? А если ты после войны выделиться захочешь? — и не дожидаясь ответа, продолжил. — Неужто вам до сей поры непонятно, что насупротив нас в окопах такие же крестьяне сидят, только германские, австрийские, румынские. И земли у них столько же, и так же помещики на их горбу ездят…За ради чего нам убивать друг друга? Но раз уж все равно винтовки народам раздали, так ясно, как день, что надо теперь обернуть оружие против тех, кто всю эту войну затеял, и сковырнуть их, как вон ты вшей давишь…

— А дальше чего ж будет? — заинтересованно спросил молодой солдат.

— А дальше замириться всем трудящимся людям промеж собой, поехать домой к родителям и своей дивчине, поделить землю по справедливости и растить на ней хлеб и детишек, — негромко и задушевно произнес черноглазый, рукавом стер под длинной ноздрей присохшую соплю и пошел дальше, по своим делам.

— Оно бы так и ладно вышло, да только непонятно… — протянул вслед ему молодой солдат.

— Вот! Что я вам говорил! — возвысил голос ветеран Мукдена. — Зараз все в одном — доподлинный жид, скубент, и еврей тоже наверняка.

— Большевик он, из второй роты, — возразил один из молодых. — Кузьмой кличут.

— Так вот это они самые и есть, как я сказал. Все сплошь, плюнуть некуда, — утвердил ветеран. — От них вся смута идет.

— А что патронов нет и снарядов у артиллерии — это тоже скубенты с большевиками виноваты? — зло бросил молчавший доселе солдат. — Правду говорят: рыба с головы гниет…

Степка выплюнул изжеванную травинку и уточнил:

— Жабры у ней поперву гниют, которыми она дышать приспособлена, — помолчал и закончил. — Душно вот теперь… Дышать нечем…

Не ожидая ответа на свои слова, снова стал смотреть на небо. Все уж переговорено, ничего нового не скажут.

А в небе все менялось ежеминутно. Вот, уже исчезла корова с отвисшим выменем, и стог сена вытянулся вверх, словно занялся розово-золотистым бездымным пламенем, а баба в платке стала еще толще, будто бы на сносях…

«Агафон небось нынче уже болтает вовсю, — вспомнил Степка. — Что там малые-то бормочут? Зовет: мамка, мамка! А Грунька и не слышит. Он тогда: папка, папка! Кто откликнется?.. Никто. Родного отца нет, он на чужой стороне вшей давит…А иного — не будет! — с какой-то мстительной радостью подумал Степан. — Никогда! Кто ж еще на нее, глухую уродину, польстится?»

Вдалеке снова громыхнуло, и было уже ясно, что это — точно, пушки. Канонада. Белые облачка, не похожие ни на коров, ни на бабу в платке, вспухали над дальними горами. Восьмая германская армия наступала неторопливо и методично. Пройдет совсем немного времени — и здесь, на берегу речки, другие солдаты станут рассуждать о том же самом, только на немецком языке.

* * *