Методы практической психологии. Раскрой себя

Екатерина Львовна Михайлова, 2022

Эта книга – едва ли не первая попытка рассмотреть помогающие практики как зеркало, в котором отражаются культурные, исторические и социальные процессы. Человек, прибегающий к помощи профессионала, принадлежит своему времени, языку, семейной традиции; он, как и его потребность в изменении, сформирован общим культурным контекстом. Практическая психология и психотерапия дают ему инструмент, содействуют трансформации; при этом «человек меняющийся» приходит к осознанию собственного «авторского права» по отношению к жизни. Психодрама как метод давно и успешно раскрывает творческий потенциал личности для ее частной и профессиональной самореализации. В предлагаемой книге психодрама предстает как инструмент не столько воздействия, сколько качественного исследования внутреннего мира и социальных отношений человека. Книга включает работы разных лет, что позволяет читателю обратить внимание на неровный «пульс» культурной памяти, ускользающий от обыденного сознания. Следовательно, она адресована широкому кругу читателей – и тем, кому интересно, что происходит в психотерапевтических и тренинговых группах, и тем, кто задумывается о психологических механизмах адаптации человека к культуре «здесь и сейчас», о связи личности и культуры повседневности, о месте человека во времени. Психологи, психотерапевты и бизнес-тренеры найдут в этой книге немало полезного и интересного – от конкретных методических приемов до наблюдений за историческими судьбами зарубежных и отечественных психологических практик. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава 3. Лики старости: там, где нас еще нет^[11]

Старость — самое неожиданное, что ожидает нас в жизни.

Лев Бронштейн (более известный как Троцкий)

Нельзя доверять женщине, которая не скрывает свой возраст. Такая женщина не постесняется сказать все что угодно.

Оскар Уайльд

Психодрама — старый, очень старый метод. Ее влияние и щедро рассыпанные находки — и методические, и идейные — мелькают там и сям: не в одной лишь психотерапии, но и в практике социальной работы, активных методах обучения. И не случайно в свое время игротехники школы Г. П. Щедровицкого знали работы Морено, а психотерапевты еще с недоумением читали жуткий самодельный перевод одной статьи Зерки, из которого не то что взять, а и понять нельзя было ничего.

Кстати, о Зерке Морено, а заодно и о других звездах ее поколения. Вот прекрасная профессиональная старость, вот живость ума и чувств, о каких можно только робко мечтать — или в которые уже пора инвестировать сегодня, пока нам жить и жить до наших «за восемьдесят», — то есть пока так кажется… Девяностолетняя — почти — Зерка, по словам одной американской коллеги, «еще не учит, но клиентские группы уже ведет», — это после перелома шейки бедра, случившегося в Риге, и неудачной операции в Швеции, и тяжелой долгой реабилитации! А как с костылями — при одной-то руке? И «еще не учит, но…». (Сведения мои относятся к Оксфордской конференции 2004 года, то есть устарели, — но это не меняет смысла зарисовки.)

А громогласная и величественная Анн Анселин Шутценбергер, возглашающая на той же конференции: «Я стала бестселлером в восемьдесят. Вы все можете еще подождать». «Анна Семеновна» за те 10 лет, что мы не виделись, стала сухонькой, маленькой, — но медленно поднимаются веки, светлый пронзительный взгляд выхватывает какое-то лицо в группе, старческая рука в тяжелых перстнях распрямляется в царственном жесте: «Ты хочешь поработать?» Хотят все, но кому-то сейчас повезло больше.

А легкая в движениях и улыбчивая Грета Лейтц? Злые языки говорят, что на своих сессиях она чуть ли не дремлет половину времени, — ох, не верится, судя по московской встрече. А если и дремлет, то неспроста: Карл Витакер, как свидетельствуют источники, тоже дремал. Но удивительно, что Грета мгновенно и в подробностях узнает всех, с кем была знакома пять-десять лет назад, и передает приветы, и легко ступает — и вообще будто стала легче и шаловливее по сравнению с самой собой времен президентства в IAGP^[12].

Старухи великолепны. Многим из нас выпали честь и счастье видеть, слышать, участвовать в мастерских. У нашего цеха, если смотреть на него вне языков и границ, еще живы «старшие» — так сказать, профессиональные предки, «бабушки». И это — одно из многочисленных психодраматических везений, даров метода, ибо кто усомнится, что именно психодрама призвала, а потом одарила такой старостью этих великолепных женщин? Но это же — повод задуматься о нашем будущем, личном и профессиональном.

А тема до того непопулярна, так яростно отрицается — добро бы только молодыми, им простительно. В литературе с тяжелой руки гр. Толстого как припечатано — «жалкая, гадкая и величественная», так, словно и выбора иного нет, только «по Холстомеру». Как будто все ясно: не думать, не помнить, не замечать. А уж когда деваться некуда, — смириться и ждать ножа живодера. (В человеческом постсоветском варианте — равнодушно-брезгливого прикосновения пальцев родного здравоохранения: возись тут с вами…) Но, конечно, не в одном Толстом дело… И даже не только в отечественной практике пренебрежения жизнью вообще — всякой: детской, женской, мужской, а уж стариковской-то!

А еще, возможно, в том, что само слово «старый» в первой половине прошлого века приобрело некую двусмысленность; с оттенком неблагонадежности («при старом режиме» — «потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране»); обреченности («Стар — убивать / на пепельницы-черепа») и такой, как бы это выразиться, отмены, — но отмены явно не до конца («по старому стилю», «старый Новый год»). Праздновали, и будем. «Старый Новый год» — напоминание о тщетной попытке отменить все, что было «до». Почти век существует праздник, не значащийся ни в каких списках и календарях. Жившие «по старому стилю» давно умерли, а нам-то какая радость в этом «старом Новом»? Стало быть, есть какая-то?

Возможно, это далекое отступление от темы мастерской «Лики старости: там, где нас еще нет»; но тема столь обширна и столь прочно «непроговариваема», что без хотя бы пунктирных набросков культурного контекста не обойтись. Молчание, как водится, иногда нарушается: есть чудесная русскоязычная проза, но она — о другом поколении, о голодавших и отоваривавших карточки, о чудом доживших до 80-х. Так что — тайна.

Старых клиентов у нас пока почти нет, но будут, будут: поколение «распробовавших» психотерапию пройдет всем нам сужденным путем. Вот и задумала я в нашем разновозрастном сообществе воспользоваться случаем и затеять маленькое психодраматическое исследование этой terra incognita. Никто из присутствующих, строго говоря, «там» еще не бывал, — но многие из нас полны самых разнообразных воспоминаний о важных для нас людях, родных по крови или нет. Они живут в нас бесчисленными образами — от все более дряхлеющих ветеранов в канун Дня Победы — до преклонных лет Карла Юнга, постукивающего молоточком каменотеса-любителя; от пожизненно знакомой, еще теплой руки умирающей бабушки, держась за которую, ты когда-то училась ходить — до проказ старухи Шапокляк, непристойностей деда Щукаря, «Трех вальсов» Клавдии Шульженко. Не зная, мы знаем. Но что?

В ходе мастерской для меня представлялось крайне важным не смешивать банальность, загадку и тайну «ликов старости». Первое навязчиво стучится в память поговорками, бородатыми сюжетами, анекдотами, но может быть раскрыто иначе, будучи исполнено, то есть в действии. (Эти своего рода «культурные консервы» — как бедная полочка с обмазанными технической смазкой банками тушенки на случай военной угрозы. Страхолюдные эти банки чудо как хороши были в походе, в лесу — в действии.) Всякого рода «старость не радость» и «кабы молодость да знала…», сто раз слышанные от живых людей, не отвечают на вопрос о внутреннем содержании того, что традиционно именуется таким образом. Здесь начинается область загадки, о которой не принято говорить: мудрость и безумие, сексуальность и отсутствие страстей, свобода и ограниченность, покой и суетность старости — все, о чем можно только догадываться, угадывать — и никогда не знать наверняка. Но есть и та область, где вопросам и ответам должно умолкнуть, здесь глубокая старость все равно хранит свою тайну, близкую к пределу земного бытия.

И было важно сохранить некое почтительное молчание незнания, не лезть со своим «психодраматическим исследованием» в тот опыт, который не признает «as if»: молодая и прелестная Зерка Морено могла быть потрясающим «вспомогательным Я» в роли чьей-то бабушки, — но не она сокрушалась на рижской больничной койке о том, что из-за перелома не долетела до Москвы: «Как неудобно! Люди собрались, ждут мастерской… Который час? Вот сейчас я должна была начинать». Обколотая анальгетиками, уплывающая в забытье, наша «первая леди» беспокоилась об участниках несостоявшейся мастерской, «и здесь кончается искусство, и дышат почва и судьба». Постигнуть можно только взаправду, «если бы знать, если бы знать…». Но знать это нам пока не положено.

Целями мастерской было, стало быть, расколдовать банальность, найти хотя бы первые ответы. А для начала задать вопросы, загадать загадки и наконец коснуться тайны, не переступая той границы, которую можно перейти только в опыте.

В аннотации мастерской предлагалось принести с собой маленькое зеркальце — «вы уже догадались зачем». Важно было сразу честно предупредить собравшихся, что речь пойдет не об идее старости, а о явлениях ощутимых, материальных. Разумеется, одно из трех заглядываний в зеркало предполагало встречу с образами (визуальными фантазиями) возрастных изменений; и мне, как ведущей мастерской, было важно придать контакту с темой характер личный, конкретный и по возможности конфиденциальный. (Учитывая непопулярность темы, следовало ожидать сопротивления, даже на уровне обычной житейской нормы: к примеру, фраза «как ты постарел» просто немыслима.)

В том-то и состоит парадокс темы, что ни для кого не являющаяся секретом, общеизвестная как факт, она тем не менее обретается где-то на дальней периферии сознания — подобно тому, как интернаты для престарелых расположены так, чтобы никому не чувствовать ни вины, ни страха, ни сострадания. В ходе мастерской важно было ухватить оба полюса парадокса: что-то должно было остаться сугубо личным, куда заглядывают ненадолго, а увиденное лучше держать при себе, — а что-то непременно должно было прозвучать и разыграться громко, ярко, как это всегда бывает при работе с табуированными темами.

Именно поэтому разогрев был построен на контрасте молчаливого сосредоточенного заглядывания в зеркальце с тихим шерингом в парах — и публичного, почти площадного проговаривания расхожих, типичных суждений о старости. Хотелось чередовать «тихое» и «громкое», непременно оставив что-то так и невысказанным. Именно поэтому после работы с зеркалом и шеринга зеркала убирались, складывались (щелчки закрывающихся замочков — как звук захлопывающейся двери: другим туда нельзя). И поэтому же большой общий разогрев был построен в буквальном смысле «от периферии к центру»; когда участникам, стоящим в предельно широком круге, предложено было вспомнить и озвучить общеизвестное.

Поразительно, что с самой первой реплики этого разогрева все сказанное было произнесено от первого лица из ролей стариков, как они представляются миру (входить в роли не предлагалось, инструкция звучала нейтрально: «Что мы слышим, что мы знаем об этом?»). Гротескные, карнавальные реплики начали соединяться в своего рода хор, диалог, при этом многие высказывания были очевидно подлинными, услышанными то ли в троллейбусе, то ли на собственной кухне. Энергия всего этого процесса оказалась столь мощной, что невольно возникал образ старости как состояния, которому очень давно и страстно хочется высказаться, и вот наконец можно — ну уж тут я все им скажу! Было это смешно и страшно, знакомо и ново, и при всей лубочности реплик говорило еще и о том, что старики-то очень разные. Но это было только начало.

Шаг вперед — следующий круг. Стоим плотнее, ближе к центру, — секреты старости, о чем не принято говорить. Здесь все серьезнее, здесь появляются чувства — страшно, печально, удивительно, легко. Возникают темы крупные, порой экзистенциального уровня: «Вот и не о чем говорить с молодыми — ну разве что изредка, о любви и свободе».

Третий круг — Тайна. Не говорить вообще, побыть там, постоять там может тот, кто этого хочет. Мы понимаем, что все время будем работать на границе первого и второго кругов — с принятым в культуре и выходящим за эти рамки (или раскрывающим эти скобки). Именно поэтому мы делаем большую спектрограмму — на одном полюсе те, кто более настроен на комическую сторону старости, на другом — те, кто на трагическую, и в середине — те, кому важно что-то еще. Подгруппы для последующей социодрамы распадаются фактически на драматические жанры.

Пересказывать сюжет или описывать персонажи — дело неблагодарное. Скажу одно: очень быстро действие ушло от искусственного противопоставления трагического и комического; они словно стали проникать друг в друга, переплетаться, и все отчетливее звучала тема неожиданного, иного. В шеринге много говорилось об испытанных чувствах, явившихся полной неожиданностью: «Там» оказалось совсем не то, что предполагалось.

Если в двух словах обобщить результаты нашего психодраматического исследования, то получается вот что:

• Тема обладает могучей энергетикой, только начни — не остановишь. Утрированное, лубочное быстро усложняется, комическое оборачивается трагическим, понятное — непонятным; появляются оттенки, противоречия, сложные чувства, возникает ощущение неизведанного, таинственного, от которого дух захватывает. Становится ясно, что все привычные «свидетельские показания» — все слышанное в реальности от хорошо знакомых старых людей, — это далеко не вся правда.

• О внутреннем ощущении своего возраста их, собственно, никто никогда не спрашивал, и даже очень умные и яркие дедушки и бабушки об этом рассказывают крайне мало. О событиях и обстоятельствах, житейском опыте — да, но о том, как меняется в позднем возрасте восприятие реальности, о своем видении мира, внутренней жизни — нет. Как будто бы существует общая договоренность о том, что старый человек может быть интересен только как свидетель событий, которые застал, а внутренний его опыт не имеет ценности как таковой. А на мастерской обозначился острый интерес именно к внутреннему опыту, каким бы непостижимым для молодого человека он ни был. Интерес этот осторожен, опаслив или окрашен раздражением или нежностью — в зависимости от того, каковы старики в семье, чувствуется явное желание выйти за границы бытовой «картинки» и хотя бы на шаг приблизиться к смыслу старости.

• Наше достаточно молодое сообщество с удивлением увидело другие возможности, смыслы, ресурсы — например, особого рода свободу в отношении социальных норм и границ, право на самостоятельность суждений, исчезновение многих страхов и ограничений более раннего возраста (страх быть смешным, рассердить, не понять). Более того, обнаружилось восхитительное умение весело и креативно обыгрывать тему своих немощей, и еще более того — в получившейся картинке нашим старикам и старухам «присвоено» изрядное чувство юмора, самоирония.

Как-то незаметно из пространства страхов мы перешли к желаниям: вот бы когда-нибудь оказаться таким! А что же для этого можно начать делать уже сейчас?

Тут всех на старость повело строчить донос:

не той красы у ней власы, коленки, нос,

а также зубы, — и пора ей в гроб со сцены.

Да что вы знаете о прелестях ее,

о тайных силах, презирающих нытье,

и вашу книгу жалоб?.. Драгоценны

ее мгновенья, а тем более — года!..^[13]

И вот что приходит в голову по завершении и мастерской, и конференции. Фантазии большой и пестрой группы про то, каково там, где нас еще нет, — разумеется, не только фантазии о собственной старости, со всеми страхами и надеждами, неотделимыми от этой темы. Это еще и фантазии о неизбежном будущем, в котором рано или поздно старшим (со всеми поблажками, но и обязательствами этой роли) становишься ты сам. И такое старшинство связано не обязательно с возрастом: это когда не найти супервизора, когда не с кем посоветоваться, когда авторитеты-то есть, но профессиональной родней их никак не назовешь. Сообщество все молодеет, и именно с ним имеет смысл говорить и играть «о вечном» или хотя бы о долговечном. Психодраматические «прародители», которых многие из нас еще застали, с неизбежностью нас покинут, и нам когда-нибудь предстоит жить и работать в мире, где не осталось настоящих старших. Так же случится и в обычной жизни. Вспоминается Улицкая: «…Я очень тоскую по старшим. У меня совсем не осталось старших…»^[14] Не то чтобы к этому нужно было как-то специально готовиться — да и возможно ли? Но задумываться иногда нужно.

Что будет дальше — прижизненное обронзовение, потребность вещать или все-таки жизнь, — зависит от нас. Хорошо, что психодраматические «старшие» показали дорогу, а пройти ее каждому предстоит самостоятельно. Поживем — увидим.

Примечания

11

Впервые опубликовано в журнале «Психодрама и современная психотерапия», № 2–3, 2006.

12

IAGP — Международная ассоциация групповой психотерапии, самая представительная и почтенная «цеховая» ассоциация.

13

Мориц Ю. Таким образом. Стихотворения. — СПб: ООО «Диамант», ООО «Золотой век», 2000. — С. 192.

14

Улицкая Л. Люди нашего царя. — М.: ЭКСМО, 2005. — С. 381.