Счастливый доллар

Екатерина Лесина, 2011

Клайд Барроу хотел быть свободным. Бонни Паркер писала стихи. Вместе легендарные американские бандиты грабили магазинчики и заправки, с удивительной ловкостью уходя от погонь. А когда иссякла удача, даруемая счастливым долларом, оба погибли. Это произошло в прошлом веке… В наши дни частный детектив Семен Семенов вынужден бежать с места преступления, которое он не совершал. Бывшая любовница Варенька ранила его, предварительно подбросив труп своего мужа к нему в машину. Семену трудно понять, что стало предметом раздора супругов. Неужели счастливая монета, постоянно мелькавшая в руках Вареньки и приносившая ей неслыханную удачу?..

Интерлюдия 1

Из окна виднелся кусок улицы. Мостовая, высокий бордюр и бурый фасад старого дома. Красный прыщ колонки и столб-палка, на котором когда-то висел фонарь, но не так давно исчез.

Теперь по вечерам перед кафе было темно.

И скучно. Правда, скука царила здесь безотносительно фонаря. Тоскливо жужжали мухи. Тяжело рокотал мотор за стеной. Устало плевалась жиром плита. Бубнили посетители…

Скрипнула дверь, впуская очередного. Высокий, худой и безликий. Надвинутая по самые брови шляпа, высокий воротник серого пальто. Очень дорогого пальто. Но плохо сидящего.

Посетитель занял самый неудобный из столиков. Снял шляпу, стряхнул и положил на соседний стул. Взмахом подозвал официантку.

— Гамбургер, — буркнул, не глядя.

Молоденький. Симпатичный? Пожалуй, нет. Лицо острое, худое. Русые волосы взъерошены и подстрижены не совсем удачно, отчего заметно, что уши крупные и оттопыренные.

Второй раз Бонни подходила к столику с некоторой опаской. Сердце странно колотилось, а в висках звучали злые молоточки.

— Вот, — поставила поднос, но не отошла. А он не прогнал. Он, кажется, только сейчас ее заметил и теперь смотрел так, что… что душа покатилась кувырком.

Нет, не душа — серебряная монета, выскользнувшая из пальцев, покатившаяся белым солнышком по столешнице, упавшая в подставленную ладонь. Ожегшая холодом, чтобы тут же полыхнуть жаром. И жар этот пролетел по крови, пробуждая нечто новое, еще непонятное.

— Ваша? — спросила Бонни, отчего-то шепотом.

— Наша, — ответил незнакомец и, накрыв ладонь своей рукой, представился: — Клайд Барроу.

Он был симпатичным. Ядке бы точно понравился, ее типаж: невысокий, плотно сбитый и очаровательно-простоватый. Раненый. Пусть пуля и не задела важных органов, но кровищи он потерял немерено. А в больницу не пойдет.

И Агнешку не отпустит.

Она вздохнула и продолжила занятие бесполезное, но хоть как-то занимающее время. Сидя на полу, Агнешка ковырялась щепкой в замке наручников. В кино-то браслеты снимали легко, просто-таки на раз. А у нее и на раз, и на десять, и даже на сто ничего не вышло.

И ключ Семен — предусмотрительный, сволочь, — положил так, что и не дотянешься. Агнешка пыталась. Сначала рукой, потом хвостом от метлы. Закончилось тем, что сбила банку на пол, и та укатилась куда-то под печь.

— Гад ты все-таки, — сказала Агнешка Семену и снова приложила пальцы к шее. — Ведь сдохнешь. Точно тебе говорю, сдохнешь. Или от кровопотери, или от воспаления. Здесь у тебя — негигиенично!

Стало жалко. Дурак он. И она дура, что помогать взялась. Следовало потянуть время, тогда бы он в обморок грохнулся, не успев ее приковать.

— Не сдохну, — сипло ответил Семен, открывая глаза. Темно-карие, шоколадные с арахисовой крошкой светлых пятен по радужке. Ядка точно запала бы. У нее к темноглазым слабость.

— Сдохнешь, — упрямо повторила Агнешка, помогая ему сесть. Он шипел, держался за бок — хорошо, что повязку содрать не пытается. Ах да, он же человек, а не собака… с собакой было бы проще. — И… и вообще, кто ты такой?

Она знала ответ — бандит. Человек с большой дороги: а у кого еще могут быть пистолет и наручники? И стопка купюр с Агнешкин палец толщиной в бумажнике.

— Детектив.

Семен, поерзав, прислонился к стене. Допил минералку, зажевывая ее шоколадкой. Почти доев, опомнился, предложил дольку Агнешке.

Отказываться не стала. Так же молча, уже на двоих, сожрали виноград и сыр, который Семен предложил запить шампанским. Было вкусно.

— Детектив, значит? — Агнешка принялась облизывать пальцы, сожалея, что сыр так быстро закончился. И еда в принципе.

— Ага. Частный.

Частный-непричастный. Теплое шампанское стреляло в нос и щекотало нёбо. Газировка с привкусом спирта. Напиться и то не выйдет.

— И я его не убивал! — снова уточнил Семен, отбирая бутылку. Вот ему-то точно шампанское не на пользу. А может, наоборот? Захмелеет, подобреет и отпустит Агнешку на все четыре стороны. — Это она…

— Кто она?

— Варенька, — сказал он таким тоном, будто это имя ей что-то говорит. — Варя-Варенька. Моя… любовница. Да, любовница. Хочешь, расскажу?

Агнешке все равно, а ему, кажется, поболтать охота. Ну и пускай. Все занятие, отличное от ковыряния щепкой в неподатливом замке.

— Не откроешь, — Семен щепку отобрал и сунул в рот. — В общем, познакомились мы с Варей месяц назад…

Старый парк сказочным лесом раскинулся вокруг старого же дома. Черное зеркало пруда, из которого сотней белых глаз пялились кувшинки. Узкая дорожка между каштанов. Сверчки и кузнечики. Тоскливый соловей. И хрупкая фигурка светлым пятном в темноте.

— Девушка, вы не заблудились? — спросил тогда Семен, пряча за спину недопитую бутылку пива. Почему-то стало очень стыдно, что он пьян и вообще такой… несоответствующий. К этому месту подошел бы костюм лихого романтика-гусара или на худой конец вороний глянец фрака, чтоб непременно с розой в петлице.

Она повернулась к Семену. Узкое лицо в рамке светлых локонов. Тонкая шея на кружевном блюде-воротнике. Узкое платье с длинным подолом, что широким полукругом лег на траве. И запястья узкие, перетянутые черным жемчугом браслетов.

— Нет, — сказала она, заглядывая в глаза. — Я жду.

— Кого?

— Вас. Наверное.

И, поднявшись на цыпочки, поцеловала.

Это свидание закончилось у него дома. Следующее состоялось у нее. Нет, Семен не был влюблен — не дольше, чем на тот первый вечер, — а потом очарование рассеялось, превратившись в обычную перестрелку-переписку двух любовников.

Он был свободен. Она — нет.

С мужем ее выпало познакомиться через три недели после первой встречи. Она позвонила сама. Сказала адрес — случайная квартира, купленная на час, — и велела не опаздывать.

Тогда еще Семен подумал, что пора бы завязывать. Скучно все. Предсказуемо. Бессмысленно. Но на квартиру поехал, прихватив в ближнем магазине стандартный набор. Поднялся — третий этаж старого панельного дома с окнами на восток. Позвонил в дверь. Открыли.

— Ну привет, — сказал массивный лысый тип, отступая в тень прихожей. — Ты Семеном будешь?

— Я.

— Заходи. А я Олег. Муж.

Не понадобилось ни спрашивать, ни уточнять — чей. В квартиру заходил без опаски, даже радовался — неужели что-то сверх обычной любовной рутины? Готовился драться, а получилось пить. На кухне уже накрыт стол: селедка, колбаса, соленые огурцы, черный хлеб и запотевшая бутылка со стаканами-сателлитами.

— Не за рулем, надеюсь? — Олег плеснул щедро. Протянул и сказал: — За встречу.

Тогда, махнув полстакана водки — ледяная, густая, комком упавшая в желудок, — Семен решил, что парочка эта свободных нравов. Не угадал.

— Ты садись. И не дергайся. Я ж так, сугубо поговорить, — Олег вздохнул и потер ладонью лысину. — И не думай… мне тебе охота вмазать, да крепенько, но… смысла в этом нету, сечешь?

Семен сел, выгрузил на стол привезенное, сунул виноградину в рот и кивнул. Сечет. Только ни фигища не понимает.

— Думаешь, ты у нее первый? И не первый, и не единственный. Потаскуха она.

У Олега широкое лицо с мясистым подбородком и сухим, костлявым носом. Губы толстые, валиками, и веки такие же. Глаза между ними кажутся узкими, почти незрячими.

— Когда первый появился — бил. И второго тоже. И ее бил. Не помогло.

— Разведись.

Вздохнул, понурился, опершись лбом на широкую ладонь.

— Не могу. И она не может. Такая вот хреновая ситуация.

— А от меня чего хочешь? — сейчас Семен разлил сам. И бутерброд сделал. Олег пил, не морщась, а говорить не спешил.

— Предупредить хочу, — сказал он, наконец. — Насчет нее. Опасная штучка. Не боишься? Нет? Правильно, баб бояться — в лесу не сношаться. А вообще я тебя нанять хочу. Да не дергайся, я про тебя уже все пробил. Зовут тебя Семен, это да, фамилия Семенов. Лет тебе тридцать три, самый возраст для креста и покаяния. Да шучу я, шучу. До прошлого года работал опером, но сбег на вольные хлеба.

— Долго искал? — злиться на него не выходило. Наоборот, смешно становилось — играет Олег, пытается отыграть семейное счастье и отыграться за то, что женушка любовника завела. Имеет право. А если вдруг заиграется, то будет ему и ответ, и прощание.

— Не очень. Так, порасспрошал кой-кого знакомого.

— И чего еще сказали?

— Сказали, что ты не лучший, но и не худший. Не ангел, но и не сволочь. Бабки любишь, но не так, чтоб за них родину продавать. Хотя, может, мало предлагали, а?

Сжатые кулаки, усмешка. Захотелось врезать, но желание было ленивым. Какое ему, Семену, дело до Олега и его семейных проблем? До самой Вареньки? Надоела она. Разбегаться надо.

— Чего ты хочешь?

— А хочу, чтоб ты этой тварью, женушкой моей, занялся. Есть у меня кой-какие подозрения. Доказательств хочу. Настоящих. Так, чтоб ее… — Олег сжал кулак и осклабился. — Сечешь?

— Секу. Но с какой радости я?

Валить надобно. Чутье, которое прежде не подводило, орало об этом в оба уха, заглушая Олегов бубнеж. И добавляло, что лучше бы вообще из города. На отдых. На месяцок-другой-третий.

— Другого найму, она его вычислит, переспит и на свою сторону перетянет. А с тобой уже спала. И любовью к ней ты переболел.

— Ага, как ветрянкой.

— Именно. Ветрянкой. Хорошо, если не сифилисом. Шучу, хотя… кто знает. Она у нас девица вольная. Короче, вот тебе задаток, — он долго шарил в карманах твидового пиджака и, достав перетянутую черной резинкой пачку купюр, швырнул на стол. — Десять штук. Поможешь избавиться от стервозины, еще двадцать дам.

Купюры в пачке были нарядно-зеленые, с характерными медальонами американских президентов. И тогда голос разума — дела твои и так печальны, а откажешься, станут еще печальнее — заглушил вопли инстинкта.

Приличия ради Семен поборолся с собой — секунд десять, а может, и все двадцать, — но деньги взял.

— И что ты хочешь узнать? — голос дрогнул. Подумалось, что если этот неуклюжий-твидовый, уже пьяненький способен за просто так десять штук выкинуть, то сколько же у него в запасе имеется?

— Все. Куда ходит. С кем встречается. О чем разговоры разговаривает. В каких позах трахается… фотки опять же. Фотик есть?

— Есть.

Кивок, уже медленный, вальяжный. Не собутыльник — хозяин. А и пусть. Цену, говоришь, за родину не ту предлагали? Может, и правда, не ту.

— Вот. Ну тогда ходи по пятам и докладывай. И в прошлом покопайся. Хорошенько так покопайся. Без стеснения. Ясно?

Куда уж яснее. Деньги жгли карман, водка — желудок. И алкоголь, выветриваясь из головы, пробуждал к работе разум.

— Как ей объяснишь, что со мной встречался?

— Никак. Я ее поймал, когда она свиданку назначала.

— Здесь?

Кивок. Пристальный взгляд — теперь очень даже выразительный, с пожеланием сдохнуть.

— Поскандалил. И разбираться вот полез. С тобою, значит. Я иногда ее хахалей гоняю, да… знает. Подозревать не будет. Так что действуй, друг Семен Семенов. Это тебе для начала.

Из второго кармана появился желтый конверт с жирными пятнами. Внутри прощупывались бумаги.

— Только аккуратно. Все ж опасная она штучка…

Опасная. Это Семен понял, когда — и недели после встречи не прошло — обнаружил в квартире труп. А потом и Варенька появилась. С пистолетом.

Умирать на асфальте было больно и удивительно. Семен все не мог поверить: неужели и вправду конец? Вот так?

За что?

Варенька остановила такси в квартале от места. Рассчиталась, не торгуясь. Нырнула в переулок — крысиная нора в каменном сыре района. Шла быстро, едва сдерживая себя, чтобы не бежать. Поворот. Переход. Снова поворот. Вот и рыжая туша дома. Стоит, чтоб ему… старый, с облезшей чешуей штукатурки, под которой видна кирпичная кладка. Крыша покатая, с будочками голубятен и флюгером-петухом, что еще вертится, пытаясь поймать несуществующий ветер.

Второй подъезд, второй этаж. Деревянная дверь поблескивает лаком. Черный глаз замка. И чуть выше второй. И третий.

Параноик несчастный!

Дверь открывалась тяжело, с прошлого раза провисла еще больше и теперь застревала в мягком ковре. Ну да Варенька худенькая, и в щелочку протиснется. И даже материться не станет.

— Я пришла! — громко крикнула она с порога. Не хватало, чтоб этот урод запаниковал и палить начал. — Эй, слышишь? Я пришла!

Тихо. Иллюзия пустоты. Рыжее пятно ковра заканчивается через два шага, обнажая глянцево-блестящий пол. Плитка мелкая, змеиной шкурой, и каждая чешуйка отражает свет единственной лампы.

Варенька натянула бахилы и пошла по коридору. Пустота кухни — стол, комод и плитка с черной кастрюлей, которая стоит фальшивой декорацией. Комната с диваном и цветастым покрывалом из газет. В горшке умирает китайская роза, а со стен серыми плетьми свисают лианы.

Он сидел в третьем, самом дальнем из нор-помещений. Прислонившись к батарее, дышал дымом в узкую щель балконной двери. Не повернулся даже. Только рукой махнул — садись. Варенька села. На пол. Неудобно, но лучше его не злить, и так нервничает.

Она видела, как перекатывается под щекою мышца-желвак, словно он сунул в рот яблоко и теперь дразнился. Нет, не дразнился — всерьез. Вон губа подрагивает, и веко тоже, и острый кадык над разодранною горловиной майки. И мизинец со спекшимся кровяным пятном вместо ногтя. Содрал? Сгрыз от ярости?

— Ты его упустила, — наконец, сказал он, стряхивая пепел на светло-золотой дубовый паркет. — Взяла и упустила!

— Нет.

— Да.

— Прости. Я… я действительно виновата. Я не думала, что он может куда-то сбежать… и он вернется! Просто сорвался… бабы… запой… я у Сережки спрошу, но…

— Тебя поставили смотреть, чтоб он не срывался. Где ты была?

— В квартире. А потом в подъезде. И на стоянке под желтым колпаком света.

Мошки пляшут клубком пыли, выкидывают коленца, раздражая Вареньку. В глаза лезут. И жжется. Она долго копошится, пытаясь подцепить черное тельце ногтем, освободить глаз, а потом боль проходит сама.

Вовремя, ведь из подъезда выходит Семен. Долго возится у машины, укладывая тело в багажник, и Варенька ждет.

Она, в отличие от прочих, умеет ждать момента.

И умеет стрелять так, чтоб подстрелок не умер, но и не ушел далеко. Семен спрячет Олега, а Варенька — Семена. Виноватых не останется, а жить будет легче.

— А если не вернется? — выслушав ее сбивчивый рассказ, ответил человек. — Если он соскочить решил? А заодно сдать нас. Его надо найти. Понимаешь?

Он дернулся и оказался вдруг рядом, слишком близко, чтобы Варенька успела убежать. Пальцы вцепились в лицо — жесткие и теплые, с запахом олифы, — притянули близко. Губы коснулись губ. Захватили. Потянули. Резанули укусом.

— Если Олег решил свалить, останови его.

Шепот. Варенька кивнула бы, если бы он разрешил. Но нет, держит, не отпуская.

— Или вы это вместе придумали, а? Ты поэтому его отпустила? Признавайся, маленькая дрянь.

— Нет!

— Ты хотела предать меня?

— Нет!

— Избавиться? Тебе надоело?

— Нет! Отпусти! — Варенька вырвалась, ударив его по руке. Не разозлился — рассмеялся и лег на пол. Теперь спокоен. Надолго ли?

— Я тебе верю. А знаешь, почему? Потому что ты со мной повязана. Вы все со мной повязаны. Навсегда. Так ведь?

— Так.

Пальцы нащупывают серебряную монету в кармане. Навсегда. Это долго. Слишком долго даже для ее терпения. Ничего, игра началась, и Варенька непременно выиграет.

Нужно лишь найти Семенова и зачистить след.

— Нужно с Олеговой девкой поговорить, — сказала Варенька. — Пусть Антошка ее расспросит.

— Хорошо.

— Только сделайте так, чтобы меня с ее исчезновением не связали…

— Умница, девочка, научилась думать.

Ты себе и представить не можешь, как хорошо Варенька научилась думать.

Над Семеном кружились мухи. Откуда только взялись? Повыползали из щелей, расправили слюдяные крылья, наполнили старый дом мерзостным жужжанием. Агнешка сначала старательно отгоняла их, потом бросила. И даже когда одна — малахитово-зеленая, пучеглазая — села на руку, не дернулась.

Семен же на мух и вовсе внимания не обращал. Спал, изредка во сне дергал рукой и тогда стонал, просыпался, разглядывая Агнешку сквозь полуразлепленные ресницы.

А она сидела и думала: врет или нет?

Тело-то в машине было? Было. И прятал он его. Зачем? Естественно, чтобы милиция не нашла. Следовательно, что? Следовательно, Семен Семенов уничтожал улики. Если он не убийца, то зачем ему уничтожать улики?

А если он убийца, то почему не избавился и от Агнешки?

И вообще, кто тогда в него стрелял?

— Кто сторожит сторожей? — спросила она, щелчком сбивая с подоконника полусонную тварь. — И кто убивает убийц?

И главное, что в этой ситуации будет с Агнешкой?

Где-то в доме настырно запиликал сотовый. Чужой — Агнешкин погиб ночью в болоте. Телефон трещал, скулил и требовал внимания. Звонивший был настырен, а Агнешка слишком устала, чтобы просто слушать. Поэтому она дотянулась и ткнула лежащего в шею.

— Ну? Телефон!

Он понял. Перекатился на живот. Кое-как поднялся — болит бочок? Ничего, вот загноится, тогда и попрыгаешь — и заковылял в комнату.

— Да? — говорит негромко, но слышимость в доме-домике отменная. Еще бы мух кто-нибудь заткнул. — Да, Варенька, я жив… что, удивлена? А уж я-то как. Ты зачем в меня стреляла, идиотка?! Неужели? Не узнала? Испугалась? Чего?! Да ты в своем уме?! Да, он меня нанимал, но… нет! Послушай же! Да… да иди к черту!

Обрыв связи. Тишина — секунд на тридцать — и снова мобильник.

— Поговорить? Нет, дорогая, давай по телефону поговорим. Я тебе, знаешь ли, теперь не верю. И не вешай мне лапшу на уши. Это ты его убила! А потом и меня… ага, именно. Документы? Какие документы? Ах да, как это я запамятовал. Наверное, дырки в шкуре отрицательно на память воздействуют. Есть у меня документы, я их для Олега готовил.

Муха, сев на кроссовку, поползла по рыжим потекам грязи. Перебралась на джинсы. Доползла до коленки Агнешкиной и, обосновавшись на белом пятне вытертой ткани, принялась чиститься.

Агнешке бы тоже почиститься, чтобы смыть все это, вчерашнее-сегодняшнее, вернуться домой и переиграть. Помириться с Ядкой, остаться на ночь у нее, а не переться, сломя голову, на дачу.

Тогда бы не было ни темного силуэта на обочине, ни жалости к несчастному, потерявшемуся на дороге. Ни пистолета в лицо. Ни трупа. Ни этого отвратительного разговора, случайным свидетелем которому она стала.

— Что там? Многое там. Про тебя. Про дружка твоего, про… эй! Трубку бросила, — последнее предназначалось Агнешке. Семен стоял в дверях, опираясь на косяк, и вертел несчастный телефон в руке. Надеется, что перезвонит? И тогда он продолжит торговаться — а он именно торговался, выбивая условия получше. А когда сделка состоится, Семен вместе с подельницей избавится от Агнешки.

— Ты что на меня так смотришь? Ну сволочь я. Точнее, не сволочь, но… а, долго объяснять. А ты ветеринар, значит? Кошечки-собачки?

— Коровки-свинки. Овцы еще.

— Коровки… слушай, извини, пожалуйста, что так вышло. Я тогда не в себе был. Совсем не соображал, чего творю. В голове одно — от тела избавиться надо. Остальное — автопилот.

— И что теперь?

Агнешке очень хотелось ему верить. Но он ведь врет. Он просто хочет, чтобы она поверила и стала послушной девочкой.

— Не знаю. Ну… хочешь, расскажу, как меня едва не убили?

А и вправду, что с ней делать? Отпустить? Донесет. С милицией Семен пока не готов разбираться, тем паче что его ночные экзерсисы не на одну статью потянут. Держать здесь? Но она девка сильная и решительная, чуть расслабишься — ударит. Опять же возникает продуктовый вопрос.

Может, заплатить ей? От аванса еще осталось. Если нормально заплатить, то… то никаких гарантий, что она, взяв деньги, не сдаст.

Но не убивать же ее в самом деле! Хватит с Семена трупов.

Он ведь только начал копать. Два дня ходил вокруг да около, не решаясь заглянуть в конверт, как не решался притронуться к деньгам. Прежде за ним этакого не водилось. Прежде он всегда знал, что делать.

На третий день конверт все же открыл. Ничего особенного. Копия паспорта. Копия свидетельства о браке и второго — о рождении. Копия медицинской карты и карточки социального страхования. Несколько фотографий, в основном новых. И еще один конверт с адресом — поселок Кальянино, улица Ленина, дом 3. В конверте пусто, значит, важен адрес.

Пустой крючок, на который он, Семен Семенов, клюнул, аки оголодалый карась. Кинулся искать. Нашел. Поселок как поселок: стадо домов, вагончик-сельпо, приткнувшийся розовым боком к кладбищенской ограде, церквушка и пара мертвых коровников. Остов трактора, застывший при вокзальной будке.

Школа, куда Семен заглянул первым делом. Люди. Разговоры. Понимание бесполезности затеи — не помнили здесь Вареньку. Смотрели на фотографии — и на старые, и на новые — с одинаковым удивлением. Переулок. Дом в одичалом в саду. Выбитые окна, перекосившаяся дверь. Рыжая курица, окопавшаяся в горшке с сухой геранью.

Семен заглянул в дом, сугубо дабы успокоить совесть. Пустота, сырость и хлам, горы которого подпирали остатки шкафа. Запах гнили. Серая крыса, с писком ломанувшаяся под ноги, — Семенов едва успел отскочить. Крыс он ненавидел. И по дому бродил осторожно, сожалея, что не додумался прихватить с собою палку. Вещей касаться брезговал, да и сомнительно, чтобы среди этой полугнили-полутлена нашлось что-то стоящее.

Выбирался из Кальянина с чувством бездарно потраченного дня.

Что до остального, то… Варенька, слежка, записи. Камень к камню. Легкое зудение совести — нехорошо подставлять женщину, с которой были отношения. И громкий голос разума, твердивший, что отношения именно были, а теперь кончились. И вообще, женщина сама виновата.

Она жила легко, как пламя на острие ножа. Плясала, не чувствуя остроты грани. Резала время тонкими ломтиками случайных связей. Щедро дарила фальшивое золото надежд. Рвала нервы и старые связи, чтобы выткать новые.

Кажется, ее хватало на всех.

Нет, Семен не осуждал. И не проникся сочувствием к Олегу. Он просто выполнял работу, отгородившись линзами фотоаппарата. Это не сложно. Смотришь. Снимаешь. Фиксируешь. Идешь по следу.

К концу недели набралось достаточно, чтобы позвонить Олегу. Назначенная встреча, на сей раз в квартирке, которую Семен арендовал под офис. Его опоздание — случай, совершенно точно случай. Открытая дверь. Свет за ней. Нехорошее предчувствие — ледяной лапой по спине. Шаг. И еще один по смятому ковру.

Хруст стекла под ботинками. Разбитый столик, сброшенная на землю полка, книги распластались, шелестя страницами. На ковре кофейные пятна. За ковром, прикорнув на кожаном диване, Олег.

Мертвый.

Семен сразу это понял. И растерялся. И даже хотел было позвонить ментам.

— И что тебя остановило? — поинтересовалась Агнешка, сунув в рот ветку от винограда. — Испугался?

— Испугался. Они бы начали копать, и что бы нашли? Что я спал с женой покойного. И значит, имел мотив. И что встречались мы с ним не так давно, выясняли отношения. Только недовыяснили. Ну это так бы выглядело! И кто бы поверил, что он нанял жениного любовника за женой следить?

Важный кивок. Пальцы почесывают длинную шею. Не верит? А он и сам себе не верит, потому что сейчас, озвученная, история выглядит еще более маразматичной.

— Я решил вывезти тело. Куда-нибудь, лишь бы подальше от офиса.

Струсил, Семен Семенов. Быстренько посчитал — разум разумненький в кои-то веки работал в паре с инстинктом, — что теперь за Варенькой следить смысла нету. Ей невыгодно светить любовников. Ему невыгодно светить любовницу. Про его с Олегом встречу, дай-то Бог, никто не знает.

— Это был шанс выйти сухим из воды. И не смотри так, можно подумать, сама бы к ментам кинулась.

А эта кинулась бы. Благопристойность на физии ее лошадиной написана вкупе с покорностью судьбе. Черт, угораздило же связаться…

— Значит, ты его сунул в багажник? — уточнила Агнешка, дожевывая ветку.

Сунул. Только предварительно обыскал, освободил от документов и собственной визитки, затесавшейся в бумажник. Потом завернул в пластик — благо, пригодилась хозяйская пленка для теплиц, рулон которой дремал на балконе. Помнится, еще планировал утречком на рынок заехать, купить на замену, чтобы совсем уж чисто было.

Машину подогнал к подъезду. Пока тащил — Олег, падла, тяжеленным оказался, — семь потов сошло, причем большей частью со страха. А ну как выглянет кто любопытный? Не выглянули. Дали запаковать, отогнать от подъезда на асфальтовый пятак двора. Стал под фонарем. Закурил, чтобы успокоиться. А потом увидел Вареньку.

Белая тень, вынырнувшая из-за дальнего джипа. Идет-танцует, будто бы даже плывет над землею. Руки расправлены, белая шаль крылами развевается, а сумочка алая ее, со стразиками, раскачивается маятником. Гипнотизирует.

И снова растерялся. Не думал ведь, что это она убивала. Наоборот, испугался, что мириться пришла.

— А она подошла близко. Очень близко. Руку протянула. Уперлась в бок, я еще подумал, почему такие пальцы жесткие и холодные. Потом хлопок и больно. Если бы ты знала, как больно умирать!

Он хватался руками за дверцу, стоял, пытаясь понять — за что? И упав, тоже не бросил этого вопроса. Вцепился в него, как собака в кость. И по-собачьи скулил, прижимаясь щекой к бархатным туфелькам. Над ее головой сиял фонарь — электрический нимб над золотом волос — и вилась мошкара.

— Почему она меня не добила, а? Решила, что сам?

Агнешка молчит, смотрит сочувственно, и за это вымученное сострадание стыдно становится: ты же, Семен Семенов, сам виноват во всем. И самому со всем придется разбираться.

— Я слышал, как она уходит. А потом вдруг совсем пришел в себя. Как щелкнуло что-то в голове.

И сил дало. И погнало за руль — ехал по карте, пробираясь проселочными дорогами, зажимая кровящую дыру в боку. А потом, когда машина застряла на берегу, понял, что не сможет сам избавиться от тела. И пополз искать помощь. Идиот.