Обручённые небесами

Екатерина Андреевна Богданова, 2021

«Обручённые небесами» – это продолжение книги «Душа дворянки». Нестор и Юля отправляются в прошлое, и молодой князь возвращается к жизни. Влюблённые счастливы. Вот только жестокий крепостник Виссарион Вяземский прочит сыну в жёны ведьму Маргариту, а графиня Нина Романова категорически не одобряет избранника дочери. Как объяснить родителям, что счастливый брак без любви невозможен? Как заставить их изменить своё решение? Помочь в этом может только чудо.

Глава 5. Испытание длиною в жизнь

Выйдя на парадное крыльцо, мы встретили пожилую приземистую женщину в серой домотканой косынке и широком, залатанном в нескольких местах стареньком сарафане. Склонившись над деревянным ведром с мутной водой, она усердно ополаскивала в нём тряпку. Поодаль, негромко переговариваясь между собою, две худощавые крестьянские девушки вытирали основания величественных круглых колонн.

— Всё в трудах, Лукерья? — обратился Нестор к старшей крестьянке, и та, разогнув спину, вновь согнула её в приветственном поклоне.

— Доброго здоровьица, барин, — негромко, немного простуженным голосом ответила крепостная. — Извольте видеть, дом к приезду гостей убираем. Сказывали, что в полночь пожалуют-с.

Осунувшееся лицо крестьянки было покрыто крупными, очевидно, оспяными рытвинами. Её лоб и внешние уголки небольших, глубоко посаженных глаз бороздили глубокие извитые морщины. Не договорив фразу, она хрипло закашлялась и, отвернувшись, утёрлась краем своего платка.

— Не болеешь ли? — участливо спросил Нестор. — Даже на вид нездорова. И кашляешь дурно.

— Осипла чуть, лапти дырявы. Ничего, пройдёт. Да и вам ли, барин, обычаев батюшки не знать? Рабочие люди нужны ему, тунеядцев не держит. Кому невмочь трудиться, тех живьём… — взглянув на меня, Лукерья осеклась. — А мне-то, хоть я и мужа схоронила, барин, помирать нельзя. Как дети-то? Кому нужны будут? Мои-то уж выросли, всех переженила, да я сирот соседкиных взяла. Померла она Бог весть отчего. Живот схватило у неё, слегла да через три дня концы отдала. Может, грибов не тех каких-то съела, не знаю….

— Жаль, что я тогда был в Петербурге. Будь я здесь, непременно помог бы. Благое дело ты сделала, Лукерья. Ты не работай много, коли расхворалась. Пускай девушки вон лучше трудятся.

— Да толку-то от них? Неумёхи, одни женихи на уме. Языками работают больше, чем руками-то, — посетовала Лукерья.

Взглянув на девушек, мы увидели, что они оставили работу и оживлённо шептались между собой. Нестор направился к молодым крестьянкам, и я последовала за ним. Заметив приближение молодого барина, девушки снова схватились за тряпки.

— Как вас зовут, любезные? — заложив руки за спину и чуть нахмурив брови, спросил Нестор.

— Прасковья, — не отрывая от хозяина восхищённого взгляда, ответила одна.

— Фатинья, — глядя в пол и густо краснея, ответила другая.

— Превосходно. Моё имя, я думаю, вам хорошо известно, — воздержался от представления Нестор. — А это Юлия Александровна. Скоро она хозяйкой вашей станет. И коли работать будете скверно, будет строго вас наказывать. Не так ли, сударыня?

Я послушно кивнула, однако не смогла придать своему лицу сердитого или даже серьёзного выражения. Но крестьянские девушки уже не на шутку испугались.

— Смилуйтесь, барин! Не губите! — взмолилась Прасковья. — Чем прогневали, скажите, исправимся, работать будем! Но не продавайте! От семьи не отрывайте! Я у родителей одна, другие в детстве ещё померли все!

— Бабушка у меня в деревне старая, больная…. Уж месяц с печи не встаёт, — запричитала Фатинья, и слёзы градом полились из её глаз. — Травы заварю ей — не пьёт. Пора уж, говорит….

Фатинья упала на колени, а следом за нею — и Прасковья.

— Полно, любезные! Сейчас же встаньте, — приказал Нестор. — Я и не думал вас продавать. Я этой барышне скоро вместе с рукой и сердцем своим всё, что имею, даром отдам.

— Неужто жениться желаете, барин? Батюшки светы…. Как рано! — ошеломлённо пролепетала Лукерья. — Двадцать годков! Дитя ещё! Погулять бы ещё вам, барин, на воле пожить да порадоваться.

— На что, Лукерья, коли без неё весь свет не мил?! — возразил Нестор и нежно пожал в своей ладони мои похолодевшие от осенней прохлады пальцы. — Вот она — и жизнь счастливая, и радость бескрайняя, и вольная воля моя.

— Да как же вас, Нестор Виссарионович, отец на дело сие благословит? Гневаться станут ведь, со свету сживут. А барышня-то юная ещё, девочка совсем. Как жаль!

— Не беспокойся. Я смогу за неё постоять, — улыбнулся Нестор. — Однако нам пора, Лукерья. Коли захворала, задай девицам работы и отправляйся домой. Не дети малые, управятся и сами. Под вечер проверишь.

— Слушаю, барин, — Лукерья откланялась и вернулась к делам.

— Кто это, Луша? Что за барышня? — неспешно спускаясь следом за любимым с высокого парадного крыльца и придерживая пышные юбки, услышала я вопрос Прасковьи.

— Графини Романовой дочь, — ответила полноватая пожилая крестьянка.

— Красавица! Как раз барину нашему впору, — услышала я уже за своей спиной голос Фатиньи.

— А барин как хорош! — уже тише, но ещё отчётливо донёсся до меня голос Прасковьи. — Никогда ещё его так близко не видала!

— А как увидала, так и обомлела! — недовольно проворчала Лукерья. — Вам лишь бы на князей любоваться! Лучше крыльцо домывайте. Иначе барин старый нам опосля сумерек руки оторвёт!

Оглянувшись, я увидела, что испуганные девушки снова принялись за работу, а Лукерья последовала совету хозяина и пошла отдыхать.

Мы с Нестором спустились в парк, и все взоры обратились на нас. Мужики, разгружающие с телеги мешки с зерном, садовник, подстригающий пожелтевшие кусты, девки в стоптанных лаптях и поношенных сарафанах, тащившие что-то в корзинах, — все приветствовали хозяина благоговейным взглядом и низким поклоном. Те, что были поближе, здоровались. Нестор отвечал на приветствие каждому и почти всегда прибавлял мужское или женское имя.

— Неужели ты помнишь всех крепостных? — удивляясь его памяти, спросила я.

— Всех, безусловно, не помню. Но тех, кто работает в доме, знаю как свои пять перстов, — ответил он. — Нравится ли вам этот парк, сударыня? Поглядите, какие высокие клёны! А дубы! Они ещё рождение Петербурга помнят!

— Пожалуй, даже рождение Петра, — подняв глаза к шумящим раскидистым вершинам вековых деревьев, улыбнулась я и почувствовала лёгкое головокружение от внезапно напечатлённого в уголке моих уст поцелуя.

— Нестор…. — с ласковым укором прошептала я, пытаясь тихо отстраниться.

Однако неугомонные горячие уста любимого вновь подарили мне ещё один пленительно-сладкий поцелуй. Мелкая горячая дрожь пробежала по всему моему телу, заставив сделать шаг к нему навстречу и прижаться к нему так крепко, как только позволяли фижмы платья. Я не противилась воле Нестора, хотя с волнением осознавала, что за нами наблюдает уже не одна пара любопытных глаз.

— Это всего лишь дворовые, Юля. Ты не должна бояться их. Кстати видишь того мужичка у фонтана? — указав куда-то рукой, спросил Нестор. — Веришь или нет, а однажды он спас мне жизнь!

Вдаль убегала широкая и длинная главная аллея, прерываемая на середине фонтаном. Около фонтана не покладая рук работал, усердно подметая листья, старый дворник в простой и не по-осеннему лёгкой крестьянской одежде: серой рубахе, длинном фартуке, тёмных штанах и лаптях.

Вдалеке, там, где заканчивался парк, виднелась высокая каменная ограда и большие чугунные ворота. Мы с Нестором ступали по нарядному, искусно сотканному красавицей-осенью, тихо шуршащему под ногами разноцветному ковру. Но там, за фонтаном и до самых ворот листьев на дороге уже не было: сложенные одинаковыми кучками, они печально ютились на обочине.

— Дворник спас тебе жизнь? — изумлённо переспросила я.

— Семь лет мне было тогда, — улыбнувшись, начал Нестор простой, но поучительный рассказ. — Зима пришла морозная, вьюжная, злая. Крестьянки по две шали надевали, мужики с белыми бородами ходили. Выйду с Варфоломеем на прогулку — через четверть часа все ресницы в инее. Он всё боялся, что я замёрзну и захвораю: «Барин, щёчки-то ваши белее снега сделались, и носик сизый стал! Полноте гулять, пожалуйте отобедать да на покой!» А я домой не хотел, скучно мне дома было. Да и в парке один гулять не любил. С ледяной горы с крестьянской ребятнёй кататься было больше по душе. Отец ворота парка на замок запирал, а я тогда маленький был. Пролезу между прутьями ограды — и всё! Однажды с крестьянскими детьми на озеро пошёл, а они там рыбу из прорубей удили. И был среди них мальчишка Влас, старше меня лет на пять. Стемнело. Остались мы одни. Он и говорит мне: «Пойдём на середину озера, там и полынья побольше, и клёв получше». Я расхрабрился да пошёл. Пока шли, метель разыгралась, ветер бешеный, ни зги не видать. Он запричитал: «Шибко замёрз я, барин, не дойду. Вот бы мне тёплую шубку твою!» Поменялись: он мою шубу соболью надел, а я его худую душегрейку. Пришли мы к полынье, и тут Влас как закричит: «Гляди-ка, там золотая рыбка плывёт!» Я только подошёл посмотреть, так в ледяную полынью и полетел. Барахтаюсь, кричу, а его уже и след простыл. Чувствую — сердце леденеет, дышать не могу, ноги не двигаются. Думал, что всё, смерть пришла, но вдруг мужицкие руки меня как котёнка за шкирку вытащили.

— Нестор, я поверить не могу…. — призналась я. — Откуда в ребёнке такая ненависть?

— Может, зависть взяла к моему богатству. Может, нужда украсть заставила. Антип вначале думал, что крестьянского мальчишку из проруби вытащил, браниться начал, сквернословить. А как узнал меня, так в извинениях рассыпался, начал мне ладони целовать. «Да никак вы это, барин? Сам Нестор Виссарионович, не иначе! Кто же вас обидел так? А шубка ваша где? Неужто обокрали?! И кто же вас в такое время и в такие погоды гулять отпустил?!» Отогрел он меня на печи, чаем с вареньем напоил и домой понёс. На полпути мы встретили Варфоломея, который меня и в парке, и на горе обыскался. Варфоломей забрал меня и отцу всё то, что было известно Антипу, рассказал.

— Что же твой отец? Он наказал виновного? — спросила я.

— Нет, — к моему удивлению ответил Нестор. — Я на Власа указывать не стал: знал, что с ним за это будет.

— А что будет?

— Вытащат босого на мороз да засекут до смерти. Я с колыбели картины эти видел, оттого и пощадил. Наказать я его хотел, но смерти ему не желал. Может, оттого, что сам в её когтистых лапах побывал да чудом вырвался. И по сей день помню, каково это — когда, оказавшись на грани погибели, тело и душа твоя, взбесившись, мечутся в агонии. И всё существо твоё, уже глядя в глаза смерти, уже чуя её леденящие объятия, отчаянно цепляется за жизнь.

— Ты был очень добрым ребёнком, Нестор, — сказала я. — Как тебе удалось вырасти таким хорошим человеком при таком злом и несправедливом отце?

— Отец влиял на меня своим примером, но воспитателем моим был Варфоломей. Он и не дал моему сердцу зачерстветь. Отец сильно гневался три дня, строго запретил мне водиться с крестьянскими детьми и сладкого мне до весны давать не велел.

— Мучительное наказание для ребёнка. Как ты это пережил?

— Вначале Варфоломей согласился с отцом, решил подержать меня в строгости, а после сжалился, стал тайком Варвариными блинчиками и пирогами потчевать. А Власа время спустя Господь наказал. Умер он в расцвете лет так же, как меня когда-то хотел погубить. Принял спиртного на грудь да отправился купаться на озеро, а озеро дурное у нас. Что ни год, то двоих-троих в воронки засосёт да илом затянет так, что и тела не найти.

— Что же Антип? Неужели Виссарион не поблагодарил его? — спросила я.

— Вызвал отец его к себе, спросил, что надобно ему в награду. Антип попросил старшего брата своего Прохора от тяжёлых подземных работ освободить. Отец взбесился, велел гнать Антипа в шею, но передумал. Дал ему пятак серебра на водку и дворником при усадьбе до конца лет служить приказал. Но я Антипа и по сей день благодарю, — улыбнулся Нестор. — Время от времени деньгами помогаю. Ребятне его подарки приношу. Много детей у Антипа. Семеро по лавкам, живут в тесноте, да не в обиде. Все такие ласковые, дружные, словно к старшему брату на руки идут….

Пожилой крестьянин по-прежнему подметал главную аллею. Он был так увлечён работой, что не заметил, как мы подошли.

— Эй, Антип! — окликнул дворника Нестор. — Отдохни, весь день метёшь, небось, спины не разгибаешь.

— Здравствуйте, барин. Да такова уж долюшка моя — мести, покуда Бог даёт ещё сил метлу держать, — оставив работу и поклонившись в пояс, хрипло поприветствовал дворник, а после обратил на меня умильный и благоговейный, но несколько растерянный взгляд. — И вам здравствовать, барышня-с…

— Юлия Александровна, моя невеста и твоя будущая хозяйка, — охотно представил меня Нестор.

— Вот старый дурень! Ей-Богу, не знал! — виновато воскликнул Антип.

— Почти никто из дворовых ещё не знает. Как жизнь молодая? Как жена? — поинтересовался Нестор, и дворник вновь помрачнел, и глубокая прямая морщина вновь залегла меж его густых поседевших бровей.

— Жена-то…. Хворает, барин, всё после родин. Который день уж не спадает жар, — ответил крестьянин и чуть дрожащей рукой промакнул лоб измятым синим платком.

— Что ж, голубчик, скверно. А которого родила? — спросил Нестор.

— Седьмого, — невесело ответил Антип, и уста мои невольно разомкнулись от изумления. — Да только и суток не прошло, как Господь его прибрал. Рожала Манефа моя без повитухи — в этом, может, и беда вся. Под вечер разрешилась, да дитя не закричало. Шлёпали его, шлёпали — всё пустое. Ну, ничего, подумали, авось как-нибудь. Дуняшку-то вон выходили, даром, что уж пятый год молчит. Помощница зато какая! Вымыли мальчишку, в люльку положили. Через час-другой тихонько запищал, будто зверёк какой дикий, да скоро затих. Думали, что уснул, и сами на покой отправились. Но утром я встал и увидел, что меньшой наш окоченел уж и трупными пятнами пошёл. Не стал Манефу и детей будить. Ящик нашёл, положил туда дитя, заколотил да снёс на околицу, спустился в овраг да там и схоронил. Пришёл домой — Манефа слёзы льёт, а сама горячая как печь. Всё без единого слова поняла и как медведица завыла.

— Жаль мальчугана твоего, мог бы вырасти, человеком стать, — сочувственно сказал Нестор.

— Жаль, аж нутро свербит, — глядя в землю, согласился Антип. — Но не впервой уж. Да и какой мужик хотя б одно дитя за век не схоронил? Разве тот, что и пожить-то не успел, а прямиком туда…. — Антип отнял правую руку от лопаты и, не разжимая кулака, указал большим пальцем на землю. — Брат-то мой, уж видно, с подземных работ не воротится. Сколько прошло уж, а там, говорят, дольше двух-трёх лет и не живут. За упокой мне за него давно молиться пора и пить, не чокаясь, а я всё как за живого…. И рюмку, и свечу. Вы, барин, не слыхали ли чего? И впрямь, может, жив? Может, убёг, а я и не знаю. Живёт где-нибудь далеко, за лесами, за полями, за реками. Женился, детишек нарожал, лавку суконную, как хотел, открыл….

— Всё нынче есть у него, о чём мечтал он, — произнёс Нестор. — Теперь твой Прохор в тёплых солнечных краях, в тихой уютной долине. Течёт по ней чистая жемчужная река, а по берегам её круглый год шумят колосья хлеба. Бери их сколько хочешь — не убудет! Гуляет Прохор по изумрудным лугам, усыпанным душистыми цветами, и слушает в рощицах пение птиц….

— Далеко ль это, барин? Край-то сей чудной…. — спросил дворник, заслушавшись удивительным рассказом.

— Дальше, чем новая земля за океаном. В раю твой Прохор, Антип, — наконец, выдохнул Нестор.

Услышав страшную весть, Антип так и обмер. Покрытое морщинами лицо его приняло выражение невыносимого страдания. Ещё мгновение — и в застывших от горя глазах старика показались слёзы. Он рухнул на землю, сгрёб руками листья и яростно зачерпнул полные пригоршни мокрого чернозёма.

— Сгубила, треклятая! — с бессилием и ужасом закричал Антип. — Сгубила молодца! Глубинами адскими изжарила! И сколько ведь молодых здоровых мужиков сгубит ещё! Когда закончится ад-то этот на Земле?!

— Скоро, Антип, — спокойно ответил Нестор. — Слово даю тебе: ни один мужик при мне не сгинет под землёю. Барщину сокращу и установлю справедливый оброк так скоро, как Господь мне бразды правления имением отдаст.

— Простите меня, барин, — устыдившись, произнёс поднявшийся с земли Антип и отряхнулся. — Простите старого дурня! Распоясался, место своё позабыл. И вы, барышня, простите.… Да вы плачете никак? Не плачьте, не горюйте. Что стоит для хозяйки жизнь холопа одного? Сегодня помер один, а завтра на место него двое новорожденных придут.

Я пыталась сдерживать чувства, но на щеках всё же заблестело несколько солёных дорожек, оставленных слезами. Глядя на Антипа, я видела сотни таких же задавленных бедностью и непосильным трудом, запуганных барским гневом крестьянских мужиков. Сердце моё сжималось от жалости к несчастным людям, которым выпала нерадостная доля родиться, прожить всю жизнь и умереть крепостными крестьянами.

— Полно, Антип. Я же всё понимаю, сам в отрочестве мать потерял! — вспомнил Нестор и заключил своего спасителя в крепкие объятья.

— Запачкаетесь, барин! — предостерёг тронутый барскою лаской дворник. — Я ж как свинья весь…. Что коли барышню опосля меня обнять захотите?

— Пустое! Всё равно вечером в баню, — отмахнулся Нестор. — Да и ты тринадцать лет назад не побоялся обморозить руки! Забрал у тебя брата Господь. Зато сколько тебе детей подарил! Тишка, Глашка, Дуняшка — я всех и не припомню!

— Ваша правда, барин, — взбодрившись, согласился Антип. — Иным Господь и одно-то дитя не даёт. Но что мне с женою-то делать? Которые сутки Манефа в горячке лежит. Видно, холодом схватило её. Крыша в избе дрянная сделалась. Как дождь — воды по колено, хоть вёдрами черпай.

Тут взгляд Антипа вновь упал на яркие кленовые листья, вылетевшие из кучи на дорогу. Он схватился за метлу. Однако Нестор достал из кармана целую горсть монет и поспешил остановить его:

— Да полно тебе мести-то, родимый! Такую красоту сметаешь! Только портишь романтический пейзаж и силы тратишь зря. Ступай к жене и детям, баранками их накорми. Ступай!

— Да тут не то что на баранки, тут, пожалуй, на целый стол свадебный хватит! — ошеломлённо и радостно воскликнул Антип, пересыпая на грубой немытой ладони блестящие барские монеты.

— Что же ты стоишь? Беги, корми семью! Время ужинать скоро придёт!

— Я, барин, и не обедал-то сегодня. И о детях не знаю, ели чего али нет. Рад бы пойти, да только батюшка ваш шкуру с меня спустит, коли увидит, что я до конца не подмёл.

— Не посмеет. Я скажу, что отпустил тебя.

— Благодарствую, барин, — в глазах пожилого крестьянина вновь заблестели слёзы, и он припал устами к руке хозяина. — Благодетель вы наш…. Без вас, уж верно, от голода и от болезней пропали бы.

— Ну, полно, Антип! Ты же знаешь: я такого не люблю, — признался Нестор. — Ступай лучше домой, жену крепко поцелуй. Я к ней сегодня посыльного с лекарством пришлю. Как поужинаете, за помощью к соседям обратись. Предложишь денег — охотно помогут тебе крышу починить. Но только вперёд не давай.

Мне не хотелось оставаться в стороне, и я решила помочь чужому горю тем, что имею.

— Вот, подари своей Манефе, Антип, — сняв с запястья великоватый мне браслет из белых жемчужин, сказала я, — У меня таких шкатулка целая, а у неё ни одного, наверно, нет.

— Ангела Господня берёте в жёны, барин! — несмело приняв подарок, с умилением воскликнул дворник.

— Твоя правда, Антип, — согласился Нестор. — И тебе с Манефой очень повезло. Как зеницу ока жену береги. Да смотри, детей крестить не забывай! Ну что же, ступай себе с Богом!

— Всё понял, барин…. Бегу! Храни вас Господь! И вас, барышня, тоже! Вот диво-то какое! — с этими словами Антип поспешил к воротам.

По пути старик ещё несколько раз оглянулся, согрев нас благоговейным благодарным взглядом. Несколько минут — и он, скрывшись за воротами, поспешил домой, к жене и детям. Мы с Нестором снова остались вдвоём под пёстрой сенью раскидистых старых деревьев, на центральной аллее, у безжизненно застывшего до весны круглого фонтана. Фонтан не работал, хотя на улице ещё было тепло.

— Отец с нетерпением ждёт ноября, — словно прочитав мои мысли, произнёс Нестор. — Все радуются последним тёплым денькам, но он просто проклинает их. Он ненавидит лето. Ему наскучило палящее солнце, надоели яркие цветы и даже эти нарядные листья. Солнечный свет раздражает его даже в прохладные и пасмурные дни. Мёртвый холод и беспросветный мрак — лишь они могут смягчить его страдания. Но и они ничто без пары стаканов свежей крови крепостных.

— Горька крестьянская доля, — вздохнула я. — Особенно при хозяине, который требует платить такую страшную дань….

— Горче полыни, — согласился Нестор, приобнимая меня за плечи. — Но и доля дворянина тоже непроста. Помещик должен быть не только своим кровным детям, но и всем своим крепостным хорошим отцом. И плох тот родитель, у которого дети как беспризорники просят подаяние. Отец с ранних лет посвящал меня в хозяйственные дела. Сажал подле себя на высокое кресло, открывал расходные книги и втолковывал мне, что в нищете мужик сам виноват, что глупый он как пробка, неотёсанный как полено. Утверждал, что, сколько жалованья ни дай мужику, он всё пропьёт, ибо самим творцом заложена в нём натура скота, пригодного только для пахоты.

Дойдя до центральных ворот, мы изменили маршрут и принялись бродить по другим аллеям огромного парка. Долгожданное уединение на лоне засыпающей природы возвратило в мою душу мир и покой.

— Тебе нравится осень? — полюбопытствовала я, заметив, с какой необыкновенной нежностью он смотрит на мои пальцы, тихо перебирающие в маленьком букете осенние листья.

— Всякая пора прекрасна, — ответил он, и наши взгляды снова встретились. — Осень склоняет к меланхолии и рефлексии, зима бодрит морозом и возвращает в детство рождественскими хлопотами, весна радует природным возрождением и заманивает в сети Амура, иногда непорочного, но чаще лукавого. Лето — это и вовсе благодать: буйство зелени, горячее солнце и безумное кипение жизни повсюду. Я всегда считал глупым сетовать на дожди и снега. Снега закаляют нас, а дожди дают хороший урожай. Не всегда всё так однозначно, как нам кажется. Иной неприметный и бледный цветок на самом деле есть бесценное лекарство, а иной — смертельный яд, несмотря на всю привлекательность окраски, на всю пышность и манящее благоухание своё.

— О чём ты? — пытаясь проникнуть в суть его занятного иносказания, спросила я.

— У многих ведьм зелёные глаза, — продолжил Нестор, и задумчивый взгляд его помрачился каким-то неприятным воспоминанием, очевидно, связанным с Маргаритой. — Но эта зелень — опаснейшая болотная топь. Они лукавы и коварны, они светятся в темноте как кошачьи, они видят насквозь и жадно высасывают силы. Они каким-то колдовством приковывают взгляд, но смотреть в них — страшная мука. Совсем иное — твои глаза, Юля…. Глаза благородной и честной девушки, истинной христианки. Цвет их так мягок и нежен, что едва ли найдётся на свете лёгкая рука, которая сможет запечатлеть его жёсткой кистью на грубом холсте. Они как свежие незапылённые майские листья. В них вечная весна. Они мой неизведанный, вечно цветущий рай.

Заслушавшись речью Нестора, я и не заметила, как далеко мы ушли от центральной аллеи. Здесь, в глубине старого парка, за холодным ручьём с перекинутым через него узким мостиком притаился небольшой античный портик из четырёх округлых греческих колонн и плоской крыши. В нём, словно ожидая нас, стояла почти незаметная, оплетённая пожелтевшими вьющимися растениями лавочка.

— Вам не холодно, сударыня? — заметив, что я то и дело потираю ладони, участливо спросил он и твёрдыми шагами направился к беседке.

— Ну что вы, князь? Вовсе нет! — покорно следуя за ним, попыталась солгать я.

— Дайте мне руку, — усадив меня на слегка припорошённую осенними листьями лавочку и устроившись рядом, попросил он, и я исполнила просьбу.

Он обходительно напечатлел на моих похолодевших запястьях несколько согревающе-нежных поцелуев, а после надолго заключил мои кисти между своих живых и тёплых ладоней.

— Впредь пообещайте быть со мною откровенной, Юлия Александровна, — строго произнёс Нестор, хотя блестящие от искренней радости глаза его смеялись.

— Обещаю, — с улыбкой сказала я.

Я и не заметила, как лёгкое соприкосновение наших рук переросло во взаимные жаркие объятия. Наши уста были в доле секунды от поцелуя, когда тишину внезапно прервал пронзительный женский крик.