Красная нить

Екатерина Анатольевна Горбунова, 2022

С самого детства, с первого школьного звонка они решили, что всегда будут вместе. Но родители посчитали по-другому. И долгое время их связывала только маленькая красная нить, отрезанная от шарфа. Теперь они повзрослели, и могут сами выбирать, с кем им быть. Сможет ли детская влюбленность перерасти в настоящую любовь? Или опять помешают непреодолимые обстоятельства?

2

В начальной школе Валентина Максимовна Лиса и Докию не рассаживала, знала, что бесполезно, наступит новый день, и они опять сядут вместе. Тем более, вести уроки они не мешали, если и говорили, то по делу. А между собой — разве что взглядами. Она, порой, даже удивлялась, как у них все так ладно получается, будто мысли друг у друга читать научились.

Ельникову и Санкину Валентина Максимовна тоже не рассаживала. Но в третьем классе они сами отсели друг от друга не то, что на разные места — на разные ряды. Да, и вообще рассорились. Одна стала жутко-правильной отличницей, другая просто хорошей девчонкой, будто отделившись от бывшей подруги приобрела новую себя.

Ельникова Алиса теперь сидела рядом с Владом Азовым, и с каждым днем все больше убеждалась, что мальчишки — полные дураки и упрямые ослы. А Докию считала предательницей только за то, что та в общем-то умела находить общий язык не только с Лисом, но и другими.

Санкина Варя же позволяла теперь провожать себя после школы то одному, то другому однокласснику. Оказалось, что это в общем-то забавно — ходить с мальчиком, зря над Докией смеялись. Тем более, можно всучить тяжелый портфель или сменку и самой идти налегке.

Как заметил Лис, девчонки вообще делились на два лагеря: кто мальчишек терпеть не мог, кто общался с ними нормально. Хорошо, что Докия была во втором. Но она вообще — лучшая девчонка на свете!

В пятом классе учителей стало много. Каждый предметник считал свой предмет самым важным и перекраивал класс под себя. Лис и Докия, считавшие себя неприкосновенными, один из-за зрения, другая из-за роста — ошиблись в главном: первых парт имелось целых три, по одной на каждом ряду. Ребят рассадили, почему-то посчитав, что раз они сели вместе по доброй воле, то обязательно будут срывать уроки или хлопать ушами.

К Лису подсадили Ельникову. Та демонстративно положила посередине линейку, будто провела границу и огрела соседа таким взглядом, что любому другому бы стало плохо.

Но ему и так было невозможно без Докии, так что без разницы. Он, пожалуй, даже не заметил всех манипуляций Алисы, а пятый класс возненавидел, вместе со всеми учителями-предметниками.

Докия отнеслась ко всему спокойнее. Ведь остались перемены, осталась дорога до дома, звонки по телефону. На уроках жизнь не заканчивается. Об этом она Лису и сказала, когда он принялся возмущаться.

Сначала он обиделся. Показалось вдруг, что реакция Докии говорит об ее равнодушии. Лис насупился и замолчал. Девочка же, напротив, щебетала всю дорогу, метко изображала учителей, почти по-взрослому оценивала одноклассников. И совершенно не пыталась хоть как-то переубедить Лиса, что он ошибается насчет нее.

У своего подъезда Докия вдруг тоже замолчала, прозорливо взглянула в глаза друга и спросила:

— Обиделся? И сейчас сам готов лишить себя еще большего? — и ушла.

Только дома Лис понял, что она права. Ведь если он будет наказывать Докию, то и самого себя тоже. Да, и вообще — как-то глупо все выходит.

Еще Лис понял, но немного позже, что новое — не значит плохое. Например, сейчас все, что происходило после уроков между ним и Докией, казалось ярче и значимее, а уроки пролетали довольно быстро. И к учителям все стали привыкать.

Классной ребят оказалась младшая сестра Валентины Максимовны — Татьяна Максимовна. Видимо, она успела заочно познакомиться со своими подопечными, потому что довольно легко находила с ними общий язык. Татьяна Максимовна вела историю, и каждый ее урок превращался в увлекательное путешествие на машине времени.

Лису ее уроки нравились. Но, пожалуй, с большим удовольствием он бы перемахнул вперед, в будущее, в класс, например, восьмой-девятый, чтобы считаться взрослым, не стесняться высказывать свое мнение.

— И ты согласен ради этого пропустить несколько лет? — удивлялась Докия.

— Ну, у меня же как бы останутся все воспоминания! — фантазировал мальчик.

— Но ты же не помнишь каждую секундочку! — горячо возражала девочка. — Ведь если сложить все наши воспоминания, получится всего лишь несколько часов, или дней. Мы помним только какие-то мгновения. Одни — одно, другой — другое. Только если сложить вместе воспоминания всего человечества, будет полная картина!

Лис соглашался, в общем и целом. Но оставался при своем мнении. Разве он мало помнит?

Мальчик нырял в прошлое, будто в омут, так глубоко, как мог. Доставал со дна раковины и разглядывал, что там прячется внутри, какая драгоценная жемчужина. Но иногда воспоминания стирались, казались зыбкими миражами, обманчивыми видениями.

— Мам, расскажи про свое детство, — просил Лис.

И слушал по сотому разу одни и те же истории. Мама рассказывала их практически одинаковыми словами, будто старую, выученную наизусть сказку. Но то же самое бабушка могла поведать иначе, словно из параллельной реальности. Странно.

Лис испугался: получается, однажды, через много лет, он будет помнить одно, Докия другое, а общее просто растает в дымке времени, и решил тренировать память. Серьезно, разными способами, научными и народными. Ел рыбу и морковку, пил витамины и даже рыбий жир. Правда, он был в капсулах, но ради своей цели Лис бы и простой выпил, вонючий и противный, по детским ощущениям папы.

Докия только смеялась, не поддерживая друга. Говорила, что он непоследовательный и нелогичный. И что она все свои воспоминания хранит в волшебной коробочке, и показывала малюсенький ключик на цепочке.

Может быть благодаря тому, что Лис тренировал память, может тому, что его пересадили от Докии и раньше он действительно отвлекался на нее, но пятый класс мальчик закончил на отлично.

Родители в честь такого решили вывезти ребенка на море, взяли отпуск в одно время, купили путевки. И оказались абсолютно не готовы к отрицательной реакции Лиса. Он сказал, что никуда не поедет и останется в городе, с бабушкой.

— Так! Ну, это уже ни в какие рамки! — рассердился папа.

— Елисей, это несерьезно, мы стараемся ради тебя, — обиделась мама.

— А я давно вам говорила, что это ненормально, такая дружба с девочкой, — проворчала бабушка, хотя про Докию, и что этот бунт из-за нее, не было сказано ни слова.

Лис представил море. Оно ластилось, как котенок, шипело и накатывало волнами, наполняло легкие йодом и солью, питало и звало к себе. А еще солнце. Много фруктов, которые вызрели прямо там, на месте, и от этого гораздо вкуснее привозных. И пошел к Докии.

— Ты дурак, — сказала она. — От моря не отказываются. Я бы поехала, но нас с сестренкой на все лето отправляют в деревню, бабушка с дедушкой специально для этого купили домик с садом.

— Раньше не покупали, а теперь купили? — удивился Лис.

Докия дернула плечами.

— А родители?

— Они работают.

— Давай, я поеду с тобой! — воспрянул Лис. — С вами. Буду копать, полоть, воду носить.

Но девочка посмотрела на него так, что он тотчас приуныл. Да, детский сад, ясельная группа, кто согласится отвечать летом за чужого ребенка.

— Тогда я буду тебе звонить, каждый день!

— Во-первых, это очень дорого, Лис, — она вздохнула. — Во-вторых, в деревне связь только на холме, а туда больно часто не походишь.

Мальчик приуныл.

— Я тебя приду провожать, — пообещала Докия. — А ты мне привези ракушку, в которой шумит море, и свои воспоминания.

Она встала на цыпочки и легко-легко прикоснулась губами его щеки. Лису сразу показалось, что у него солнечный удар, хотя весь день дождило и солнце выглядывало только мельком. А Докия просто отвернулась и пошла домой, как будто ничего и не произошло.

Такси в аэропорт подъехало рано утром. Лис очень боялся, что Докия проспит, и не выполнит своего обещания прийти провожать, но она не проспала. Когда мальчик выскочил из подъезда, девочка уже стояла, серьезная и рассудительная, как всегда.

Лису хотелось, чтобы Докия опять поцеловала его на прощание, пожалуй, даже бы присутствие родителей не смутило, подумаешь, они все равно укладывают чемоданы в багажник, под руководством усатого водителя.

Но Докия только пожелала хорошего отдыха. Она говорила еще какие-то слова, только Лис, несмотря на свою отличную память, ничего не запомнил. Вернее, ему казалось, что губы девочки движутся беззвучно. Он смотрел внимательно, силился понять, но не мог.

И оторвать взгляд — тоже не мог.

Даже когда Докия замолчала, а мама позвала в машину. Его ноги будто приклеились к асфальту, и сам он превратился в статую, которую сковал вечный холод. Невероятно.

— Ну, ты идешь? — в мамином голосе уже явственно слышалось нетерпение. — Мы опоздаем.

А Лис все не мог. Как уйти, если Докия сейчас здесь, но он пропустил все ее слова, она ведь думает, что он ее выслушал, запомнил. Вдруг она еще что-то попросила, кроме ракушки? Или попросила поцеловать? Поэтому тоже стоит сейчас и недоумевает, почему Лис медлит.

— Сын! — папа вышел из машины.

— Иди, — приказала Докия. — Счастливого пути!

Она никогда так не говорила: жестко и непоколебимо — как сейчас. Ее невозможно было ослушаться. Поэтому ноги Лиса пошли сами. Это было странное ощущение: одна его половина — невидимая — так и осталась стоять окаменевшим изваянием, а другая — тело — села на заднее сидение, принялась выслушивать мамины выговоры об упрямстве сына, и все это на фоне летевших из автомагнитолы отбивок «Русского радио».

На море было… Наверное, классно. Лис чувствовал это по родителям, которые ходили, пахнущие солнцем и счастьем. Они просто благоухали им, бесстыдно и совершенно не по-взрослому.

— Ну, Лисенок! Здорово же! — восхищалась мама.

И чтобы не обидеть ее, он соглашался.

Папа учил сына плавать. Говорил, что соленая вода держит сама, что надо просто лечь — и наслаждаться.

Да, папу держала. А Лис неуклонно уходил ко дну. И физически, и морально.

Вспоминалось, что Докия так и не поцеловала его. Может и первого поцелуя не было? Может быть, это только привиделось? Приснилось? Как снилось сейчас, что он остался дома, под патронажем бабушки, гуляет по улицам, держа Докию за руку, покупает мороженое и сладкие абрикосы. Хотя, какие сейчас дома абрикосы? Возможно, они и есть, но пока жесткие и безвкусные, как трава.

Лис просыпался, вдыхал пропитанный йодом воздух и ощущал безграничное одиночество. Хорошо маме с папой. Они есть друг у друга. А он — один. Не вообще, конечно — только здесь, на чужой земле, вдали от родного дома и Докии.

Когда становилось особенно невыносимо, Лис теребил красную косичку на запястье. Она уже порядком истрепалась, и еле завязывалась. Но разве можно было оставить ее в городе. Наверняка, бабушка в отсутствии дочери и зятя (у нее имелся свой комплект ключей) устроит в квартире генеральную уборку, а это значит, что все, что посчитает ненужным — будет выброшено. Не хотелось бы потерять подарок Докии.

— Я хочу с тобой поговорить, — сказал однажды папа, когда мама осталась в гостиничном номере, а они пошли за мороженым. — Ты ведешь себя не по-мужски.

— В смысле? — Лис даже обиделся, так, что в носу предательски защипало, но плакать, это лишь доказать, что папины слова — правдивы.

— Эти девчоночьи кривляния, ахи-вздохи: я самый несчастный в мире человек. Ты думаешь, мы с мамой не видим?

Лис думал, что не видят. Из груди вырвался вздох. Папа посчитал его признанием и раскаянием. Потрепал по плечу.

— Соберись, Лис. Вообще, это хорошее качество — умение мобилизоваться. Оно ни мужское, ни женское. Знаешь, тут и моя вина есть, что ты так себя ведешь, — вдруг признался он, совершенно неожиданно, стыдливо отводя глаза. — Работаешь-работаешь, и понимаешь, что твой мальчик больше и не мальчик. Да, и вообще, дома — полное бабье царство.

Лис ничего не понял. Но, пожалуй, смена родительских интонаций повлияла на него больше, чем выговор до этого. Плакать точно перехотелось. И обида куда-то улетучилась. Правда, чего это он. Ну, не на вечно же застрянет на этом море. А здесь он с родителями, солнце, вкусности, теплые волны. Да, и ракушку Лис до сих пор не нашел!

Вернувшись домой, Лис понял, что как-то совершенно упустил тот факт, что Докии в городе тоже нет, и не будет еще довольно долго — до конца лета. А ведь казалось, что стоит только вернуться — и все будет, как раньше.

Набирая номер телефона девочки, он постоянно слушал: «Абонент временно недоступен». Ну, что же это такое-то! Двадцать первый век, а где-то недоступен очень важный абонент!

Для подруги Лис привез целый рюкзачок ракушек! Всех форм и размеров. Одна — больше папиного кулака. Теперь они лежали в углу, шебуршась временами, как живые, словно в них остались какие-то фантомные моллюски.

— Выброси уже! — пыталась командирничать бабушка. — Чего, как маленький. Привез бы одну-две, а ты весь пляж собрал.

Мама предложила делать из ракушек поделки, какие продавали на юге местные: зайчиков, кошечек, черепах. Чего зря добру пропадать.

Лис не очень хотел, но клеил. Зайчики, кошечки и черепахи выходили ничуть не хуже, чем продаваемые. Он ставил их на полочку, сурово глядя на бабушку и как бы говоря, что не зря собирал.

Время тянулось, будто резиновое. Лис читал, катался на велике, даже пробовал участвовать в дворовом футболе с мальчишками, но это доставляло одни неудобства — приходилось искать, кто подержит очки, но без них — мир терял четкие очертания, внимание рассеивалось.

— Стрельников, едрен-батон! — ругался Тимур Ивлеев. — Чего мажешь! Влад, отдай его очки и вставай сам!

Азов тяжело пыхтел. Играть ему не слишком хотелось, вес мешал маневренности. И Ивлеев, через несколько минут опять произведет рокировку в команде, но крайним теперь останется Влад.

Лис уходил с поля, забирал очки и садился на скамью. Наблюдать за игрой было не так весело, как играть, ярым болельщиком он не являлся, поэтому время опять замедлялось. Но потом можно будет рассказать родителям и показать бабушке, что у него в голове не только Докия, но и вполне мальчиковые занятия.

Докия вернулась в конце августа, к началу нового учебного года. Она немного подросла. Не так, как другие одноклассницы, чтобы сравняться с ними ростом еще ого-го сколько надо, но все-таки. И формы у нее округлилась. Бугорки груди выпирали через одежду и невольно притягивали взгляд. Еще Докия проколола уши, и теперь на ее мочках зазывно сверкали два зеленых камушка, как раз под цвет глаз.

Ельникова, увидев это на линейке, как обычно, насупилась, отвернулась, словно посчитав перемены в однокласснице личной обидой.

— Подумаешь, — процедила глухо и встряхнула подстриженными волосами.

Санкина Варя же принялась расспрашивать, больно было или нет и похвасталась модным рюкзачком.

Лис не вмешивался в девчачьи разговоры. Вообще, почему-то общаться с Докией теперь стало сложнее. Даже когда он вручал ей ракушку, ту самую, самую большую, которую он для большей красоты и крепости даже покрыл маминым бесцветным лаком для ногтей, не нашёлся, чего сказать.

Девочка же прислонила ракушку к уху и долго-долго слушала:

— Шумит, Лис! Правда, шумит! Закроешь глаза, и можно представить, что волны накатывают! — зашептала едва слышно, сама, как море.

— Я еще фигурки сделал. Из ракушек, — выдавил он. — Могу подарить.

— Правда? — удивилась и обрадовалась Докия.

Хотя, чему удивляться? Он ведь и так собирал ракушки для нее, значит, и фигурки все — ее. Пусть хоть все забирает, не жалко!

Но созрела пойти в гости к другу Докия только в ноябре. Чинно прошлась по его комнате и присела на краешек дивана, будто какая-нибудь благовоспитанная барышня из девятнадцатого века. Лис стал предлагать чай, книги, фотографии, послушать музыку, снова чай.

— Ты уже повторяешься, Лис, — улыбнулась девочка. — Я дома попью. Покажи фигурки из ракушек, или раздарить все успел?

Раздарил? Он опешил. Как он мог? И кому? Но без возражений, на каком-то автомате подошел к полке, стал снимать фигурки и расставлять на столе, словно продавец перед покупателем.

— Выбирай, — предложил глухо.

Докия встала, с легкой улыбкой принялась разглядывать зверят. Некоторых брала в руки, вертела.

— Хорошенькие, — вынесла вердикт. — Как с выставки!

А он уже почти решил, что фигурки — полная ерунда, детский сад, ясельная группа. Что девочка просто из вежливости промолчит, выберет одну, чтобы тут же выбросить в мусорку за углом.

Стало стыдно, что он такое мог подумать про Докию. Про ту, которую знал уже столько времени!

— Ой, а что это? — девочка удивленно вертела в руках ракушечного песика, шею которого обвивала красная косица. — Неужели ты сохранил? Сохранил, да? Ох, мне влетело дома от бабы Капы, что я вещь испортила!

Лис покраснел. Как же он? Механически поставил, не подумал. Надо было, наоборот, задвинуть подальше, чтобы Докия не заметила. Вдруг сейчас попросит именно эту фигурку? И что тогда делать? Отказывать?

Но девочка не попросила. И даже не взглянула на смутившегося Лиса. Выбрала лягушонка и мышку.

— Можно двух возьму?

— Конечно, — разрешил мальчик.

Хотел добавить, чтобы вообще все фигурки взяла, если нравятся. Не смог. Сам не понял, почему.

Лис замечал, что с каждым днем все сложнее разговаривать с Докией, но понятия не имел, что с этим делать. Иногда забывался — и болтал обо всем на свете, но эти моменты случались все реже и реже. И чаще слышалось от девочки:

— Лис, ты не жди меня, мы еще тут с девочками… — и разные причины: уборка класса, помощь в проверке работ, подготовка к празднику.

Не верилось, как просто было раньше! Что изменилось? Почему? Хотелось взять Докию за руку, развернуть к себе и… Дальше Лис не знал, что бы сделал. Смотрел фильмы про первую школьную влюбленность, но герои казались либо взрослее и мудрее не по годам, либо вели себя как-то слишком уж кинематографично, не взаправду.

Лис наблюдал за Докией тайком. Иногда встречался с ней взглядом, ловил улыбку и отворачивался, с каким-то темным удовлетворением замечая, как тает эта улыбка. Обращался по урокам, но это случалось слишком редко — в конце концов, память Лис натренировал так, что помнил, пожалуй, слишком многое, мог дословно повторить слова учителя, а больше тем для разговора с девочкой не находилось.

— Пап, тебе в школе нравился кто-нибудь? — наседал на отца, когда тот оказывался в зоне доступа, личного доступа, персонального, без мамы и бабушки.

— Нравился, — буднично отвечал тот.

— И что ты делал?

— Звонил по телефону, молчал в трубку, как дурак, — признавался отец. — Но у тебя, вроде, никаких проблем быть не должно. Вы совсем другое поколение.

Не должно. Да. Лис соглашался, деланно кивал. И молча переваривал собственную несостоятельность.

Шестой класс. Седьмой. Будто кто-то чужой занял тело Лиса. Заставлял придумывать какие-то преграды и причины. Мучил. Он спокойно общался со всеми, кроме Докии. С ней — чаще всего словно стопор находил, но изредка вселялся шут и хохмач, за которого после было неимоверно стыдно.

Когда класс Лиса пошел в восьмой, Докия стала провожать после уроков сестренку-первоклашку Анюту. Та ждала ее в продленке, сонная, мелкая, вечно чем-то недовольная, как капризный котенок. Лис наблюдал со стороны, потом незаметно пристраивался позади и шел следом, больше не слыша, а угадывая, что вот сестры играют в придуманный истории, вот в слова, вот еще в какие-то игры, в которые они и сами играли с Докией несколько лет назад.

А однажды, в начале декабря, когда стояла непривычно-слякотная для начала зимы погода: недозима-недоосень — в класс постучалась учительница Анюты, извинилась и сообщила, что, похоже, первоклашка затемпературила и ее надо отвести домой. Докия сразу забеспокоилась, засобиралась. Лис же, словно придя в себя после длительного сна, вдруг тоже стал складывать учебники в рюкзак.

— Стрельников, а ты куда? — спросила Татьяна Максимовна, изогнув бровь упавшим навзничь знаком вопроса.

— Вдруг на руках нести придется, — пожал плечами Лис. — Разве Евдокия донесет и портфель, и свою сумку, и сестренку? Если надо, я вернусь потом, — пообещал, словно так и должно быть.

— Да, конечно, хотелось бы, — усмехнулась Татьяна Максимовна. — Еще только третий урок вообще-то.

— Хорошо, — Лис кивнул и вперед Докии подошел к двери.

Анютку действительно пришлось нести на руках. Не то, чтобы она не могла идти, просто школьной медсестры на месте, как всегда, не оказалось, а девочка вся горела, как печка. Она прильнула к Лису и захныкала без слез.

— Возьми себя в руки! — приказала сестренке Докия, как однажды приказала Лису. — Лялька что ли?

Анюта подобрала дрожащие губы и больше не хныкала. Но дрожала, Лис чувствовал. Или это его руки дрожали?

Докия терпеливо тащила его рюкзак, свою сумку и портфель сестренки. И говорила, что, наверняка, простуда из-за того, что Аня ела снег на балконе в тихую. Пугала, что сейчас позвонит маме. И врачу. Или, наоборот. И раз Анюта уже школьница, сладкие детские сиропчики ей не положены, будет глотать горькие лекарства за собственное непослушание.

За этими спокойными монотонными словами Лис угадывал беспокойство. Она словно не только сестренку успокаивала, но и себя. Играла роль, так, чтобы и самой в нее поверить: взрослой, старшей, здравомыслящей. И еще говорила, наверное, чтобы дать отмолчаться Лису.

— Если надо, могу за таблетками сбегать, — вклинился он в паузу.

Голос чуть-чуть сломался, ушел на фальцет, но в общем-то получилось довольно уверенно, по-мужски.

— Так не знаю же еще что, не выписали. А «парацетамол» дома есть, — буднично отказалась Докия. — Спасибо тебе! — поблагодарила у двери.

Уже почти закрыла дверь, но вспомнила, что не отдала его рюкзак:

— Лис! — протянула, улыбаясь какой-то совершенно новой обалденной улыбкой. — Так и будешь туда-сюда ходить.

— Солдат спит, служба идет, — пошутил Лис.

Докия замерла, словно еще что-то хотела. Он тоже замер. И мир, казалось, превратился в стеклянный шар, внутри которого прячутся разноцветные лучики.

— Доня, — сиреной проныла Анюта, — дует вообще-то!

— Пока, — Лис пришел в себя и, не оглядываясь, поскакал по лестницам, совершенно забыв про лифт.

После этого случая общаться с Докией стало легче. Возможно, не так, как в самом начале, иначе, но это лучше, чем ничего. Лис интересовался здоровьем ее сестренки. А когда та выздоровела, провожал их обеих домой.

— Ты Донин кавалер? — бесхитростно интересовалась Анюта.

— Я ее, — Лис ловил взгляд Докии, — друг.

— А мой? Тоже друг?

— Тоже, — соглашался он, внутренне посмеиваясь над тем, как удовлетворенно вздыхает девочка, как доверчиво прячет свою ладошку в его руку.

— У нас дома — только и разговоров о тебе! — признавалась Докия. — Аня отобрала у меня твои поделки из ракушек…

— Они еще живы? — Лис невольно перебил ее от удивления.

— Конечно, — она пожала плечами, — стоят на полке, глазеют.

У Лиса уже не глазели. Он все раздал, по родственникам и знакомым родителей. Все, кроме собачки с красной косичкой от шарфа. Правда, ее Лис убрал с глаз долой, в самый нижний ящик стола, куда с раннего детства складывал ненужную мелочевку, которая могла когда-нибудь пригодиться: фишки, куриные божки, маленькие шарики. Но не рассказывать же об этом Докии.

Лис начал потихоньку копить деньги, намереваясь сделать небольшой подарок на новый год сестрам Кисловым. Наверное, старшей — подарит шарф, с легким намеком, младшей — шоколадное яйцо с сюрпризом. Это ведь хорошо.

Но за неделю до конца четверти отец вернулся из командировки на пару дней раньше, возбужденный, непривычно громогласный, с целой сумкой деликатесов, тортом и огромным букетом.

— Чего празднуем? — поинтересовалась мама, сразу откладывая подальше то, что могло пригодиться на праздничное застолье, и на сейчас оставляя лишь скоропортящееся.

— Ну, — папа хитро прищурился, — много чего. Начинать с большего или с меньшего?

— Хорошо, что не с плохого или хорошего, — но она все равно села на стул и насторожилась.

Лис, схвативший с тарелки пару кусочков колбасы, даже перестал жевать. Предчувствие кольнуло. Сначала неявно, будто неуверенно лизнувшая в руку псина. Но потом схватилось мертвой хваткой.

— В общем, Королев подписал назначение. Я теперь исполнительный директор филиала!

— Ох ты! Здорово! — Мама даже взвизгнула. — А ты даже ни намеком, ни словечком…

— Погоди! — Папа победно улыбнулся. — И мы переезжаем!

Лис поперхнулся и закашлялся. Пережеванная колбаса полетела во все стороны. Горло полыхнуло огнем, так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Когда он, наконец, пришел в норму, родители сидели напротив друг друга и молчали. Просто молчали. С напряженными спинами и взглядами. Мама теребила салфетку. Папа застыл.

— Шутишь, да? — Лис спросил, уже понимая, что это не так.

— Не шучу.

В общем-то папа много не говорил. Рассказал в общих чертах про всякие приятности и возможности, про огромную квартиру — там… В перспективе — вообще свой дом.

— А с этой что будем делать? — почти беззвучно спросила мама.

— Продадим. Сдадим. Чего хочешь.

Он не спрашивал. Ставил перед фактом.

Лису казалось, что папу кто-то подменил. Что сейчас на кухне сидит его клон, инопланетянин из фантастического романа. И излагает невероятные вещи. С чего это они должны переезжать? Раньше папу не смущало, что мотается туда-сюда, ничего, находил время, приезжал. А у Лиса школа. Восьмой класс, в конце концов. Учителя, которые уже сложили свое мнение, иногда могут что-то спустить на вожжах, даже если Лис не дотягивает, поставить оценку авансом. Друзья. И… Он даже себе говорил это с оглядкой, тайком — Докия. Ведь он уже решил, что будет дарить ей на новый год! Деньги копил!

Нет. Никуда Лис не поедет. Родители, как хотят, конечно. Но, похоже, мама тоже не в восторге, смотрит растерянно, скрестила руки, жмется. У нее тоже работа, не у одного папы. Да, там мама не начальник, но разве в этом дело?

И бабушка здесь. Одну ее что ли оставлять?

Лис как-то совершенно забыл и про то, что вообще-то бабушка не одна, есть дядя Миша, бабушкин верный друг, есть две мамины родные сестры: тетя Вероника и тетя Алла со своими семьями. Да и вечное недовольство бабушкой, что она лезет, куда ее не просят, в стол, в шкаф, в душу…

— Ты думай, — папа поджал губы и смотрел куда-то в сторону. — Я-то все решил уже. Приступать со следующей недели, там аврал, вообще не новогодняя суета. Но мы уезжаем или вместе. Или я…, — у него чуть слышно дрогнул голос, на краткий миг выдал обертон, словно обнажая то, что спрятано внутри, — один.

— Меня не уволят без отработки, — как-то жалостливо сказала вдруг мама. — Да, и праздник же. У Лиса конец четверти.

— Понимаю, — папа кивнул.

Лис уже едва себя сдерживал. Ему хотелось кричать, как дикому зверенышу, выть. Да, что-происходит-то? Понимает он! Чего именно?

Но выдавил тихо:

— А вариант, как раньше, не рассматривается? Обязательно все рвать?

Папа посмотрел прямо в глаза сыну. Долго. Серьезно. В самую глубину души.

— Иногда надо, Лис. Я не смогу приезжать так часто, как мне бы хотелось. А когда редко — рвется само.

Мама не спорила. Она опустила глаза и вздохнула. И как-то совершенно невольно вспомнились мамины телефонные разговоры с подругами, когда она жаловалась на то, что муж то ли есть, то ли нет, и секретные звонки, когда она уходила в ванную, включала воду и говорить старалась или односложно, или шепотом. И напряженность между родителями вспомнилась, когда они будто каждый раз заново привыкали друг к другу. За своими проблемами, а потом победами Лис как-то оставлял все это на втором плане, в качестве декорация к своей жизни.

Назавтра истерику закатила бабушка. Она вдруг картинно повалилась на диван, принялась открывать и закрывать рот, как рыба на суше, хвататься за сердце. Мама накапала ей сердечного.

— Что это вообще за разговор такой? Срываться всем! У него работа! — через несколько минут она уже с ненавистью смотрела на зятя, потом перевела взгляд на дочь. — А у тебя не работа? У ребенка — не школа! Город наш не город, конечно же, провинция гнилая! И люди здесь не те! Квартира, между прочим, дедушки моего мужа! Продавать ее надумали? Ты гвоздь сюда вбил?

— Вбил, — сухо ответил папа и ушел на балкон несмотря на то, что на улице стояла зима.

Лису стало вдруг стыдно. Бабушка несла какой-то бред. Тот самый, который едва не понес он, вчера. Да, и вообще, все это поведение: разве так себя должен вести взрослый человек?

— Все уже решено, — сказала мама. — Не надо этого цирка.

— Чего решено? — бабушка нахмурилась, словно понять не могла, кто перед ней заговорил, мебель или живой человек. — Нет, уж, вы свою жизнь можете ломать, как хотите! А внука я вам не отдам! Да, Елисеюшка? — она непривычно засюсюкала, словно Лис оставался маленьким, дошкольником. — Ты же останешься с бабушкой?

Лис помотал головой. И ушел. На улицу. Едва накинув куртку и впихнув ноги в ботинки. Шарф и шапка остались на вешалке. Но просто все эти события, все слова будто душили Лиса, не давали вздохнуть как следует. А на улице — мороз, то, что надо.

Он побродил около подъезда. Набрал Докию, но сбросил, не дождавшись ответа. Пнул ледышку. Потом другую. Они отлетали, как шайбы у голкипера.

Лис обвел взглядом двор. Одинокие качели. Заснеженные кустарники. Коробка, летом футбольная, зимой хоккейная. Детский лабиринт и горка. Будет странно, наверное, однажды выглянуть в окно — и увидеть совсем другое. Переступить через прежнюю жизнь, как через порог.

Лис так задумался, что не сразу понял, что в кармане куртки заливается телефон. На экране высвечивалась Докия.

— Да? — он и забыл, что набрал ее, а потом сбросил, поэтому вопрос прозвучал удивленно.

— Звонил?

— Мы уезжаем, — сообщил довольно-таки буднично.

И Докия среагировала на тон:

— На новый год? Круто же!

— Насовсем.

Она повторила далеким эхом:

— Насовсем, — не вопросом.

И не пообещала, что придет провожать.