Лучезарная нимфа

Екатерина Александровна Балабан, 2021

Роман переносит читателя в эпоху расцвета Римской империи, во времена правления императора Домициана. На фоне исторических событий четверо героев сражаются за свое счастье в мире, не ведающем пощады, не прощающем ошибок. Кровавые схватки, жестокие убийства, колесницы, летящие к победе, в азарте бешеной скачки, волшебная музыка, наполняющая сердца неизъяснимым блаженством, все преодолевающая верность и преданность любящих сердец. Эта книга о прекрасной девушке из народа, сумевшей покорить сердца самых прославленных патрициев и государственных мужей своим очарованием и необыкновенным талантом. Эта книга о знатном юноше, чья смелость снискала ему громкую славу, но также породила множество завистников и принесла немало бед. Эта книга об отважном мореходе, плененном морскими пиратами, о коварной высокородной красавице, способной на преступление ради любви. Книга 1.

Глава 8 Непокорность

Антония пробудилась до рассвета и, приподнявшись на локте, долго рассматривала в тусклом свете ночников спящего сном младенца Корнелия. Он лежал на боку лицом к ней, одной рукой обнимая ее за талию.

Весь вчерашний день напоминал Антонии волшебный сон, в котором этот прекрасный юноша творил чудо, а она, подчиняясь ему, парила на вершине блаженства. Он был нежен с ней и терпелив, его ласки постепенно пробуждали в ней чувственность и до сего дня спавшие в глубинах юного тела желания. Он шептал ей такие слова, которых она никогда не слышала, и в каждом его слове сквозили восхищение и благодарность за то, что она здесь, с ним.

После длительных ласк они отдыхали, завернувшись в одеяла, пили разбавленное вино, ели поданные слугами кушанья, все это время не сводя друг с друга восхищенных глаз, разговаривали обо всем на свете. Она рассказывала ему о своем детстве, проведенном в римском театре, где служил отец, о матери, научившей ее петь необыкновенные песни. Он вспоминал Апулею, где рос вместе с сестрой, среди широких лугов и полей. Вспоминал отца, привившего ему любовь к лошадям, научившего его всем премудростям верховой езды и управлению колесницей.

— Нужно было остаться там, на вольных просторах, подальше от Рима с его пороками и страстями, — говорил он, — Там все мы были счастливы. Но отцу казалось, что именно в Риме настоящая жизнь. Он все время рвался сюда. Мама, если бы была жива, отговорила бы его, но она умерла от какой-то скоротечной болезни, и тогда отец перевез нас в Рим. Он получил квесторство при Веспасиане, с удовольствием посещал курию и занимался государственными делами, а летом мы опять отправлялись в Апулию, туда, где дома не загораживали солнце, а люди улыбались друг другу. Три года назад его не стало тоже. А я привык к шуму и суете большого города. Мне, также, как и отцу, стало недоставать их среди апулийских просторов.

Иногда чело Корнелия омрачалось каким-то нехорошим воспоминанием, но при взгляде на Антонию тучи тревожных дум рассеивались, пропуская солнечный свет ликующего счастья.

— Рим подарил мне тебя, — улыбался он, притягивал к себе девушку и целовал, то медленно и неторопливо, то с ненасытной страстностью, побуждающей к ответным действиям.

Им было слишком хорошо вместе, легко и радостно. Такую ничем не омраченную радость Антония помнила только из далекого счастливого детства, когда мама пела песни у постели или отец подбрасывал высоко под небеса.

Они уснули поздно ночью, не размыкая объятий, доведенные почти до изнеможения друг другом. Засыпая, он шептал о том, как благодарен богам, пославшим ему Антонию и о том, что завтра проснется счастливым в ее объятиях.

Пробудившись, Антония долго не отрывала глаз от его лица, совершенно влюбленных и восторженных. Легонько коснулась ладонью спутавшихся черных кудрей надо лбом и горько вздохнула. Ему будет больно, когда он не найдет ее в своей постели.

Быстро поднявшись, Антония нашла одежду, аккуратно сложенной на скамье у стены. Остаться она не могла. Вчерашний день всего лишь сладкая греза, которая не повториться. Он патриций, избалованный роскошью и любовью женщин. Без сомнения великодушный и щедрый, но все-таки его мир бесконечно далек от ее мира, в котором ежедневная борьба за кусок хлеба составляет основу жизни. Он готов поделиться с ней всем, что имеет, но кем подле него будет она? И надолго ли? Высокородные юноши не женятся на своих наложницах.

Антония оделась. Задержалась последним отчаянным взглядом на дорогом лице и шагнула за порог.

Марк, досматривающий утренний сон под дверью своего господина, быстро открыл глаза, вскочил на ноги, покачиваясь спросонок. Антония приложила палец к губам, сделав ему знак молчать, а когда он собирался не послушаться, состроила умоляющее лицо.

— Хозяин меня убьет, — прошептал он.

— Передай, что я буду помнить о нем, — отозвалась она и почти бегом пошла к выходу.

Очнувшись от крепкого сна, Корнелий сразу понял, что Антонии нет рядом. Он резко сел, оглядываясь вокруг. Заметил отсутствие ее вещей и в панике воззвал к Марку. Его широкое ложе показалось ему пустым и холодным, а комната, залитая светом солнца, убогой и унылой. Марк появился с покаянным выражением в глазах, тут же умоляюще сложил руки в знак того, что не повинен в произошедшем.

— Где она? — отчаянно воскликнул Корнелий, — Почему ее нет?

Как будто спрашивал потерявшуюся игрушку. Так Марк ему и сказал. И еще добавил, что вольные птицы летают, где хотят.

Корнелий сорвался с ложа, требуя себе одежду, намереваясь в тот же миг бежать за той, которая так неожиданно покинула его без объяснений и слов прощания.

— Она сказала, что будет помнить о тебе, господин, — проговорил слуга, помогая Корнелию одеться.

— Помнить меня? — не понимал тот, — Зачем ей эта память, если я был рядом? Почему она ушла?

Марк пожал плечами.

Корнелий, уже полностью одетый, уставился на слугу нетерпеливым взглядом.

— Что я сделал не так? Чем обидел ее? Может звал во сне других женщин?

— Две последние недели ты зовешь во сне только свою Антонию, — усмехнулся тот, — Пойди за ней, господин, и сам узнаешь, что прогнало ее из твоего дома.

Корнелий тяжело вздохнул, запахнувшись в теплый плащ, двинулся к выходу. Марк последовал за ним. Но только оба ступили за порог, навстречу им по каменным ступеням поднялся преторианский центурион (командир центурии — сотни — одного из подразделений дворцовой охраны). За ним маячили четыре преторианца (гвардейцы при Домициане) в полном боевом вооружении.

Лицо Марка побелело, он в панике воззрился на своего хозяина. В последнее время, при Домициане, появление центуриона означало пленение и смерть. Корнелий тоже напрягся, сдвинул черные брови.

Центурион, однако, не проявлял, никакой враждебности. Напротив, изволил отвесить, приличествующий положению Корнелия Виртурбия поклон, и передал, что государь и бог ожидает его немедля у себя в покоях.

Обернувшись к слуге, Корнелий велел ему тотчас пойти к Антонии, чтобы попытаться уговорить ее вернуться.

— Привези сюда ее вместе с отцом, — велел он и, плотнее завернувшись в плащ, двинулся за своими провожатыми, снедаемый недобрыми предчувствиями.

Для официальных приемов в новом дворце Домициана существовал роскошный тронный зал, но особых друзей цезарь принимал в спальне, сразу по пробуждении. Здесь он не решал важных вопросов, не обсуждал серьезных дел, не разбирал споров. Здесь велись задушевные беседы, тихие и приятные.

Этим утром в спальне императора было немноголюдно. Все мгновенно расступились, едва Корнелий появился на пороге. На молодого человека смотрели с подобострастием, с интересом, и только один с недоброй кривой ухмылкой.

Префект Рима Аррецин Клемент. Постоянный спутник цезаря.

Кроме него присутствовали префект претория, Флавий Клемент и несколько уважаемых сенаторов, среди которых увенчанный сединами Марк Кокцей Нерва.

Император, одетый только в шерстяной таларис, украшенный дорогой вышивкой, возлежал на золотой кровати, застеленной пурпурными покрывалами. Подле него стоял поднос со всевозможными яствами, которые он с аппетитом поглощал, перебрасываясь ничего не значащими фразами с присутствующими.

Появление Корнелия заставило его оторваться от кушаний. Он радостно улыбнулся, поманил юношу к себе.

— Рад видеть тебя, свет мой, — сказал он, отвечая легким кивком на глубокий поклон молодого человека, — Где ты пропадал после пира? Я вынужден был отправить за тобой своего центуриона. Надеюсь, ты не в обиде на меня за это?

— Да будут дни твои продлены, всемилостивый государь и бог, — отозвался Корнелий, — Возможно я пришел бы и раньше, если бы знал, что это будет угодно твоему величеству.

— А разве я недостаточно ясно дал понять тебе в прошлый раз, что ты желанный гость в моем доме? — поинтересовался тот.

Корнелий мгновенно вспыхнул, вспомнив поцелуй Домициана. Ему не были приятны такие намеки.

— Несмотря ни на что я не рискнул тревожить твой покой, — сказал он только.

На них пристально смотрели несколько пар глаз, внимая, ловя каждое слово, каждый взгляд цезаря. Наверное, эти шестеро были бы рады, окажись они на его, Корнелия, месте — хотя как знать.

— Ему нужно особое приглашение, государь, — заметил Клемент Аррецин, криво улыбаясь и сверля молодого человека внимательным, насмешливым взглядом, — Такие как он, не понимают намеков и тайных знаков. Им нужно все разжевать и положить в рот. Только тогда они сообразят, в чем дело.

— Ты очень зол на юного Виртурбия, мой друг Клемент, — заметил цезарь, — Несмотря на свое высокое положение, тебе недостает хороших манер. Разве ты сам не понимаешь, что расстраиваешь меня таким отношением к нему?

— Мне очень жаль, государь и бог, портить тебе настроение высказывая свое мнение об этом… милом юноше, но, по-моему, он недостоин твоих милостей.

— Я сам решу, кого удостоить своими милостями, — нахмурился Домициан, — а теперь пойди прочь. Ты невыносим сегодня.

Затем он обернулся к Корнелию и знаком велел подойти еще ближе.

— Раздели со мной завтрак, — улыбнулся он.

Клемент резко обернулся, уставился на цезаря как на помешанного, потом на Корнелия оценивающе и удивлено, но говорить ничего больше не стал. Покачал головой и с достоинством удалился.

— Что же ты медлишь? — осведомился Домициан, не сводя с Корнелия своих больших карих глаз, — Садись рядом. Наверняка не успел перекусить дома.

Есть в обществе Домициана, сидя у него на постели, да еще под заискивающими и завистливыми взглядами не удостоенных столь необыкновенным вниманием сенаторов, юноше совсем не хотелось. Он чувствовал, что его старательно превращают в придворного шута. Пытаются заставить плясать отвратительные танцы. Только как же пойти против императора?

— Я безмерно рад твоему приглашению, мой государь и бог, — ответил он, — Только Аррецин прав, я недостоин вкушать пишу вместе с тобой. Простому смертному надлежит знать свое место. Позволь мне засвидетельствовать мое почтение тебе и удалиться.

— Ты хочешь покинуть так скоро своего государя? — капризно выговорил цезарь, — О нет! Если не хочешь есть, просто побудь со мной. Расскажи о том, как получилось, что ты взошел на колесницу вместо своего возницы? Или о чем-нибудь еще. Мне приятна была бы беседа с тобой. Только все-таки сядь поближе.

Домициан вдруг обернулся к собранию около входа и довольно резко велел всем убираться. Выгнал даже слуг, прислуживающих ему за завтраком. Когда за последним затворилась дверь, он резко отставил в сторону поднос с едой, поднялся, оказавшись на пол головы выше Корнелия.

— Корнелий Виртурбий, — сказал он, приблизившись к нему вплотную, — Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу.

— Все, что в моих силах, государь…

— Тебе, должно быть жарко в ворохе твоих одежд. Разденься…

— Государь!?. — Корнелий побелел и отшатнулся, — Мне кажется, я плохо расслышал твою просьбу.

— Это приказ. Императоры не привыкли просить, и если тебе кажется, что на просьбу можно ответить отказом, то я приказываю тебе. Тогда на ристалище в одной тунике ты произвел на меня неизгладимое впечатление. Сегодня под этой тогой я не могу тебя разглядеть.

Корнелий попытался еще отступить, но Домициан вдруг схватил его за плечи, пытаясь привлечь к себе. Хрупкость телосложения юноши его обманула также, как и Кастора недавно, а может быть он ожидал покорности от своего подданного. Корнелий же только повел плечами и Домициан мгновенно отлетел прочь, приземлившись на собственной постели.

— Я думаю, что ничем не смогу порадовать моего государя, — выдохнул молодой человек, — Для придворной жизни я слишком груб и неотесан.

Домициан смотрел на него с изумлением и восхищением.

— Ты опять удивил меня, — проговорил он, — Сколько в тебе силы, мой юный друг! Сколько страсти!

Корнелий не успел ничего ответить. В двери спальни громко забарабанили, и в следующий миг в комнату влетел префект претория, а за ним Марк Нерва и один из консулов. Не дожидаясь позволения, префект прерывающимся от волнения голосом рассказал, что только что прибыл гонец от наместника Нижней Германии Авла Буция Лаппия Максима со срочным донесением о восстании. Наместник Верхней Германии — Антоний Сатурнин, опираясь на поддержку XIV Парного легиона и XXI Стремительного легиона, провозгласил себя императором. Восстание поддержали германские племена хаттов.

Домициан заметно побледнел и весь затрясся, то ли от страха, то ли от гнева. О Корнелии он тотчас забыл, пораженный ужасным известием.

— Нужно идти на подмогу Максиму, государь, — произнес Нерва решительно, — Преторианцы готовы и ждут только твоего распоряжения.

Домициан вжался в подушки, с ужасом взирая на разрушителей своего спокойствия.

— Как он посмел! Это невозможно! Нет! Нет! Нет! — сначала шептал, а потом начал кричать он.

— Государь, нужно вызвать для подкрепления легион Ульпия Траяна из Испании, — спокойно и значительно произнес Нерва, — Тебе нужно только отдать распоряжение. Мятеж будет подавлен в самое ближайшее время.

— Сам! Я сам поведу легионы! — Домициан сорвался с места. Его все еще трясло, но ледяное спокойствие сенатора вселяло уверенность.

Префект тут же развернул перед императором готовый для подписи приказ, спальник, подоспел с письменными принадлежностями.

Корнелий поспешил покинуть покои цезаря, возблагодарив богов за этот неожиданный мятеж, так вовремя затеянный Сатурнином. Мятеж избавил его от кучи неприятностей, которыми грозила ему, быть может, его непокорность.