Лучезарная нимфа

Екатерина Александровна Балабан, 2021

Роман переносит читателя в эпоху расцвета Римской империи, во времена правления императора Домициана. На фоне исторических событий четверо героев сражаются за свое счастье в мире, не ведающем пощады, не прощающем ошибок. Кровавые схватки, жестокие убийства, колесницы, летящие к победе, в азарте бешеной скачки, волшебная музыка, наполняющая сердца неизъяснимым блаженством, все преодолевающая верность и преданность любящих сердец. Эта книга о прекрасной девушке из народа, сумевшей покорить сердца самых прославленных патрициев и государственных мужей своим очарованием и необыкновенным талантом. Эта книга о знатном юноше, чья смелость снискала ему громкую славу, но также породила множество завистников и принесла немало бед. Эта книга об отважном мореходе, плененном морскими пиратами, о коварной высокородной красавице, способной на преступление ради любви. Книга 1.

Глава 5 Ристание

По обыкновению, в первый день нового года, когда на арене Большого цирка проходили соревнования в честь избрания консулов, у Юлия Публия Гая с раннего утра собирались все его друзья и знакомые, и даже знакомые знакомых, чтобы обменяться подарками, поздравить друг друга, а потом вместе, веселой праздничной процессией, в сопровождении рабов и служанок, несших корзины с едой и подушечки для сидения, двинуться в цирк на представление. В доме, тем временем, готовилось угощение для вечерней торжественной трапезы, которой завершался день.

Некоторые из собравшихся предпочитали смотреть на состязания прямо с длинного балкона, откуда открывался превосходный вид на цирк. Отсюда, конечно, не особенно просматривались подробности, зато не мешала толчея и можно было расположиться с комфортом. Именно отсюда приходилось наблюдать состязании и Юлии. Как хозяйка она не могла покинуть свой дом, пока здесь оставались ее друзья и друзья мужа.

Юлии нужно было еще накануне всем распорядиться, за всем проследить, не упустить из виду ни одну деталь. Молодая женщина любила такую предпраздничную суету, но к вечеру, от множества сделанных дел у не начинала кружиться голова.

Вот и сегодня, утомленная дневными заботами она уединилась в перестиле (внутренний дворик). Как ни холоден был вечер, на воздухе дышалось легче, чем в помещениях, насквозь пропахших дымом с кухни.

Кутаясь в меховой плащ, она подсела к маленькому фонтану, выбегающему изо рта каменной кобры, долго смотрела, как прозрачные струи, переливаясь по миниатюрным лесенкам, убегают в круглый бассейн. Черные волосы обвивали голову красавицы четырьмя косами, создавая подобие короны. Надо лбом в центре сверкал крупный рубин, а от него во все стороны по косам рассыпались маленькие звездочки алмазов.

Юлия вздохнула, впуская в легкие влажный зимний воздух. Отчего-то сегодня в этот ясный предпраздничный вечер она особенно остро ощутила свое одиночество. Конечно, у нее был муж, но она не была ему дорога, как и он ей. Были любовники, но весь их интерес к ней заканчивался постелью, как и ее к ним. Ни к чему не обязывающие встречи и безболезненные расставания. Были подруги, но у каждой своя семья, свои заботы, среди которых для Юлии оставалось немного времени. Был брат, которого она позавчера, по собственной глупости оттолкнула от себя. А ведь только его она по-настоящему любила. Только он поддерживал ее и в радости и в печали.

Никогда и никому она не открывала своего сердца. Красавица Юлия, которую все вокруг считали совершенно испорченной и порочной, глубоко в душе мечтала о любви. Воспитанная на лирике Овидия, она жила с этой мечтой, неосознанно пытаясь в каждом новом любовнике отыскать того единственного, с которым не страшно прожить всю жизнь. Она бросалась в безумные приключения только ради того, чтобы защитится от пустоты собственного никчемного бытия.

Новый телохранитель Юлии, он же наемный соблазнитель Кефей увидел Юлию со входа в перестиль и удивился, застав в полном одиночестве. Он плохо ее знал, но, насколько успел понять, она обожала находиться в центре всеобщего внимания. Столь совершенная красота и должна все время быть на виду.

Уже два дня он находился подле нее. Следовал по пятам на улицах города за ее носилками, в пределах дома старался все время быть в соседней, а еще лучше в той же комнате. Но она как будто его не замечала, постоянно занятая кем-то или чем-то другим.

Так уж получилось, что стремясь выполнить поручение Юлия Публия Гая, Кефей сам не заметил, как в объекте своего соблазнения увидел не средство к достижению поставленной цели, а саму цель. Он попался в сети, которые должен был расставить сам.

Кефей невольно любовался ею, матовой белизной кожи, резко контрастирующей с черными как смоль роскошными волосами, изысканной линией шеи и плеч, манящей полнотой груди, темными глазами, призывно сверкающими из-под длинных ресниц. Прекрасная и желанная, Юлия отныне заполняла все его помыслы.

Сейчас, скрываясь за мраморным изваянием Марса, в полной уверенности, что остается незамеченным он снова наблюдал за ней и не решался сделать первый шаг к сближению, как ни уговаривал себя.

Она, тем временем, краем глаза уловила движение у входа и подняла голову.

— Живой Марс мне нравиться больше каменного, — сказала она прежде, чем Кефей успел скрыться.

Он вышел из-за статуи и замер, глядя в карие глаза, не в силах ни уйти, ни двинуться навстречу. Какой благоприятный момент для начала действий, но теперь он сомневался, стоит ли вообще играть эту пьесу, где ему отведена не самая завидная роль.

— Подойди, — усмехнулась она, давно привыкшая к восхищенным взглядам мужчин. Было бы странно, если бы он вообще не обратил на нее внимания, — Тебя зовут Кефеем, не так ли?

Оказывается, она не только заметила его, но уже успела выучить имя.

— Подойди, — повторила она, видя его промедление.

Он повиновался. Юлия приподняла подол лазоревой столы, открывая его взорам две прелестные ножки в кожаных сандалиях.

— Перешнуруй их мне, — попросила она, сопроводив слова лукавой улыбкой, — моя рабыня слишком туго затянула ремешки.

Он медлил, не веря собственным ушам. Эта великолепная женщина, знатная патрицианка заигрывает с ним? Рабом! Только сейчас он действительно поверил хозяину и его рассказам о неразборчивости своей жены. Видит ли она людей или мужчины для нее только трофеи?

— Исполняй приказ. Что же ты? — слегка нахмурилась Юлия.

Он послушно опустился подле нее, чувствуя отвращение и желание одновременно. Ее красота притягивала, осознание прочности — отталкивало, но все-таки не настолько, чтобы отказаться от неожиданного дара в виде двух бесподобных ножек.

Медленно он расшнуровал и заново затянул мягкие ремешки на тонких лодыжках, наслаждаясь каждым новым прикосновением к бархатистой коже ее ног, потом его пальцы скользнули выше, в неосознанном стремлении продлить удовольствие. Кровь гулко стучала в висках, голова кружилась от сладкого запаха женского тела.

Он силой заставил себя остановиться, отшатнулся с невольным стоном прочь.

— Да простит госпожа мою дерзость, — хрипло выдохнул он, — Я позволил себе забыться.

— Продолжай, — насмешливо бросила она, — Мне понравилась твоя дерзость.

Он поднял на нее пылающий взгляд, в котором отразилась все та же борьба жажды обладания с отвращением. Как же все-таки она порочна! Неужели ей все равно, кто приласкает ее сегодня?

— Пожалуй, я откажусь от столь великой чести, — проговорил он совершенно серьезно, поднимаясь на ноги.

Юлия поднялась вслед за ним, взирая на него чуть удивленно и заинтересованно. Еще никто не посмел отвергнуть ее, когда она просила о близости.

— Сам виноват, — промолвила она глядя в непроницаемо черные глаза молодого раба, — второго шанса у тебя уже не будет.

Развернувшись, она еще раз сверкнула в его сторону взглядом, манящим и насмешливым одновременно, намеренно задела его бедро рукой и пошла прочь. А он едва удержался от желания поймать ее за полы развевающихся одежд.

Большой цирк помещался в долине между двумя римскими холмами Палатином и Авентином. По форме он представлял собой вытянутый эллипс — девятьсот шагов в длину и двести двадцать пять в ширину. Места для зрителей шли ярусами — нижние каменные, предназначались для родовитых патрициев и всадников, верхние — деревянные для народа попроще. С двух коротких сторон в промежутках между холмами напротив друг друга располагались ворота Помпы и Триумфальные ворота. Над воротами Помпы — ложи магистрата, устраивающего игры. Здесь обычно восседал Домициан с супругой, нынешний император, «государь и бог» как он велел величать себя с недавних пор.

По центру, вдоль беговых дорожек, со смещением в сторону триумфальных ворот, тянулась узкая платформа, украшенная египетскими обелисками и колоннами с перекрытиями. Платформа закруглялась с обеих сторон, завершалась конусами — метами — по три с каждой стороны.

Утром Юлии пришлось некоторое время провести на кухне, отдавая последние распоряжения, поэтому на свой балкон, к гостям, она вышла как раз тогда, когда из-под ворот Помпы показалась торжественная процессия во главе с цезарем и консулами.

Впереди на золотой колеснице, запряженной белоснежной четверкой, ехал великолепный Тит Флавий Домициан, государь и бог, разряженный в пурпурные, расшитые золотом одежды. Его чело венчала золотая тиара с изображением всей капитолийской триады: Юпитера, Юноны и Минервы.

За ним в колесницах, запряженных черными парами, чуть менее роскошных, где золотыми были только выбитые на бортах гербы и навершия, следовали избранные на этот год консулами Тит Аврелий Фульв и Марк Азиний Аттратин. Это они устраивали сегодняшнее представление, празднуя вместе с избравшими их римскими гражданами, победу в долгой предвыборной борьбе.

Поверх белых туник консулов, с вышитыми на них пальмовыми листьями красовались пурпурные тоги. В руках аквиллы из слоновой кости. Над головой каждого рабы держали золотые венки, выполненные в виде дубовых листьев.

За консулами тоже в колеснице двигался Марк Аррецин Клемент, друг и соглядатай императора, уже третий год подряд занимающий должность городского префекта.

За консулами и Клементом шли их клиенты и родственники, празднично разряженные, счастливые возможностью покрасоваться перед многочисленной римской публикой. Дальше в открытых носилках двигалась жена Домициана — величественная и прекрасная Домиция Лонгина, одетая в простой белый пеплум и песцовую накидку. За ней — музыканты с рожками, флейтами, длинными трубами и тимпанами, потом возницы, участвующие в сегодняшних заездах. Следом в окружении жрецов, в дыме курящегося ладана везли божественные символы: живых сову и павлина — птиц Минервы и Юноны соответственно. В деревянной, отделанной слоновой костью часовенке — золотые стрелы Юпитера.

Помпу приветствовали громовыми овациями. Особенно неистовствовал цирк, когда из-под ворот на беговые дорожки ступили возницы. Болельщики узнавая, выкрикивали дорогие их сердцам имена, требовали непременных побед, желали удачи в соревнованиях.

Обойдя цирк по кругу нарочито медленным ходом, процессия стала утекать под те же ворота, из которых появилась и вскоре император, консулы, Домиция и префект Города Рима — вечный спутник цезаря — поднялись в богато украшенную ложу. Цирк взорвался новыми овациями, приветствуя их.

Юлия кричала и аплодировала вместе со всеми. Для полного счастья ей недоставало сейчас только собственного брата. Но Корнелий никогда не смотрел на состязания с балкона, предпочитая передние ряды цирка. Сегодня же, по словам Клавдия Авдея, тридцатилетнего владельца многочисленных мастерских конной упряжи и самых современных колесниц, присутствующего среди гостей на балконе Юлии, Корнелий не вылезал из конюшен, переживая за выступления своих лошадей и лично радея об их здоровье.

Сосед Юлии справа, дальний родственник Юлия Публия Гая, римский сенатор, довольно молодой мужчина, начал было заигрывать с хозяйкой, но он не нравился ей, и она уже не первый раз мягко намекала ему о бесполезности всех его ухищрений. Сейчас он попытался быть более настойчивым, но она велела ему замолчать и сосредоточить внимание на происходящем в цирке.

Был в разгаре первый заезд. Возницы, одетые в красные, синие, зеленые и белые туники, по цвету той партии, за которую выступали, гнали квадриги, стараясь завладеть внутренним, самым коротким кругом ристалища. От этого на поворотах создавалась давка. Колеса сцеплялись, трещали. Поводья рвались. Лошади дико ржали, свистели бичи. Прямо на глазах у всего цирка возница зеленых, вырвавшийся далеко вперед, налетел колесом на западную мету (поворотный столб). Колесо разлетелось, колесница перевернулась, а горе возница, не успев перерезать вожжи, еще несколько шагов тащился по земле за лошадьми.

— Твой брат, сейчас рвет на себе волосы, — заметил Юлии ее влюбленный сосед-сенатор, — Наверняка поставил на своих…

Он говорил сердито, сам переживая из-за того, что произошло. Все на балконе болели за партию зеленых, для которой Корнелий поставлял коней со своего завода.

Молоденький юноша, сын влюбленного сенатора, вскочил с места и, ударив кулаком по балконному ограждению, закричал:

— Какой идиот так резко натягивает на поворотах! Немудрено, что левая забрала в сторону!

— А ведь Корнелий говорил, что Луция лучше не выпускать на ристалище, — поддержала юношу рыжеволосая матрона, нервно сжимая и разжимая пальцы. Ее черные, как угли глаза напряженно следили за дальнейшим ходом состязания.

Муж матроны, привлекательный молодой мужчина в тоге сенатора, обернулся к ней, смерив ее таким взглядом, что мог бы, наверное, испепелить весь город. Она ничего не заметила, поглощенная скачками.

— Когда это Корнелий сказал тебе это, Ливия? — с плохо скрываемым гневом осведомился он.

Женщина вздрогнула и уставилась на мужа со страхом.

Юлии не особенно была симпатична рыжеволосая красотка, но она решила вмешаться, дабы не разразился скандал.

— Ливия была у меня на днях, Клодий, — сказала она, — Корнелий же мой частый гость. Мы говорили о лошадях и скачках. О чем еще может говорить мой брат!

Клодий немного успокоился, но все равно с некоторым подозрением косился на жену. Ливия благодарно улыбнулась Юлии, а та только пожала плечами, показывая, что не ждет благодарности с этой стороны.

Во втором заезде зеленому удалось прорваться вперед в самую последнюю минуту. Две колесницы долго шли почти бок о бок, чудом не касаясь друг друга на поворотах. Зеленый был осторожен и, хотя ехал по внешнему кругу, ни на шаг не уступал красному. Перед самым финишем зеленый неожиданно разогнался и первым сорвал красную ленту победы.

Ликованию на Юлиевом балконе не было границ.

Зато потом зеленые долго не выигрывали, вселяя все больше уныния в своих болельщиков.

— Кто поставил правой пристяжной этого испанского мула! — в отчаяние выл молоденький сын сенатора.

— Зачем экономить на коже для поводьев! Они рвутся, словно сделаны из папируса! — орал на Клавдия сенатор.

— Кожа здесь ни при чем! Септия точно перекупили. Он жаден и беспринципен! — кричал в свою очередь Клавдий.

… Скачки шли весь день с переменным успехом, под брань и восторженные овации тысяч зрителей. Занимающие места в амфитеатре и не желающие ничего пропустить, закусывали прямо тут, покупая еду у разносчиков или в лавочках, расположенных под аркадой цирка. Зрителям, наблюдавшим за ристанием с балконов и из окон домов, расположенных над цирком, были, конечно, не так хорошо видны подробности. Зато питались они с большим комфортом.

На широкий балкон Юлиева дома хозяйка подала в полдень поздний завтрак, состоящий из мяса фламинго, по моде того времени до неузнаваемости замаскированном под овощами и приправами, устриц, жареных дроздов, салата из шампиньонов с яйцами. Конечно, не обошлось без гарума (соус из мелкой соленой рыбешки) и крепкого фалернского вина, которое по обычаю разбавляли горячей водой из дорогих дамасского стекла кувшинов. На сладкое принесли медовые колобки, запанированные маком и корицей.

К концу дня, когда предпоследний двадцать третий заезд завершился победой синих, в триклинии Юлии начали накрывать роскошный обед. Смотреть на очередной позор зеленых, которые в этот день, в лучшем случае, приезжали вторыми, никто больше не хотел. Собравшиеся хмурились и явно мечтали о скорейшем завершении неудачного дня.

Объявили последний заезд. В воздухе мелькнул белый платок и четыре шестерки вырвались из отворившихся ворот сараев. Юлия хотела было покинуть балкон, чтобы проследить за готовностью и подачей блюд, но в этот момент среди возниц, несущихся в облаках пыли по ипподрому, угадала что-то знакомое. С такой высоты разглядеть детали и лица казалось проблематичным, но молодая женщина узнала стройную фигуру, черные волосы и гордый наклон головы собственного брата. Короткая зеленая туника развевалась за его спиной. Легкие сандалии, зеленая повязка на волосах — вот и вся одежда, которая была на нем в этот миг. Юлия невольно поежилась, представив, как ему должно быть холодно на ледяном ветру и тут же поняла, что никто не узнал Корнелия, а поэтому безучастен к происходящему.

— Мой брат! Посмотрите, он сам управляет колесницей! — закричала она.

Внимание собравшихся тут же вновь обратилось на ристалище. Рыжая Ливия потрясенно ахнула, бледнея. Все-таки не умеет скрывать от мужа своих истинных чувств. Достанется ей завтра, после праздничного пира. Клавдий всем корпусом подался вперед с заинтересованно распахнутыми глазами. Клодий покосился на Ливию и нахмурился, сын сенатора от восторга заорал что-то нечленораздельное. Сенатор удовлетворенно хмыкнул, вслух заметив, что мальчишка (кого он имел в виду собственного сына или Корнелия непонятно) совсем помешался на своих лошадях. Остальные гости тоже по-разному выразили свои удивление и заинтересованность.

Судя по всему, не только на балконе Юлия заметили самозваного возницу. В соседних домах с окнами и балконами, выходившими на цирк, а также в самом цирке зрители повскакали со своих мест. Несколько раз начинали скандировать имя Корнелия. Конечно, это было необычно, чтобы знатный юноша сам взялся управлять своей шестеркой. В древности граждане не стыдились состязаться в забегах, но с течением времени нравы изменились и теперь возниц набирали из низших сословий, хотя самые удачливые из них зарабатывали немало.

Первые несколько метров забега самые важные. В большинстве случаев все решают именно они. Вырвавшуюся вперед колесницу редко удается обойти. Корнелий это понимал, поэтому, во что бы то ни стало, стремился обогнать всех еще до первой меты. Ему достался внешний круг, самый длинный, зато лошади, запряженные в легкую колесницу, — самые быстрые. Это были его лошади, заботливо выращенные и обученные, без бича понимающие команды кучера. Он приберег их для последнего заезда, где должен был выступать один из лучших возниц, на которого Корнелий возлагал большие надежды. Возница неожиданно свалился с острыми коликами. Эллий, неотступно дежуривший в конюшнях весь день, напрасно старался поставить его на ноги.

Корнелий мог вообще отказаться от участия в последнем заезде, но, вспомнив обо всех сегодняшних неудачах, решился сам испытать судьбу. Отец начал обучать его нелегкому искусству возницы еще ребенком, потом увлечение переросло в страсть. Эту шестерку вороных пятилеток юноша знал с их рождения, сам обучал и холил, а в предшествующие празднику дни, несколько раз разминал на этой же арене.

Лошади шли ровно, беспрекословно подчиняясь командам. Однако, несмотря на их послушание, несмотря на желание вырваться, убежать, первый круг дался с трудом. В последний заезд все выставили самых сильных участников. Зато со второго круга Корнелий понял, что его вороные, не битые кнутом, не трепещущие перед своим хозяином, медленно, но верно начинают обходить остальных. Он негромко прикрикнул на них, и они еще ускорили бег. Колесница буквально летела, едва касаясь колесами пыльной дороги. В третий поворот Корнелий вошел первым под гром несмолкаемых оваций.

Домициан вскочил со своего места, наблюдая заезд. Лицо императора горело от восторга. Его друг, Аррецин Клемент с презрением на лице пытался делать нелицеприятные замечания в адрес патриция, опустившегося до позорной роли возницы, но Домициан не слушал. Его всецело занимал прекрасный юноша, не побоявшийся вступить в схватку с самыми именитыми возницами Рима. Оба консула заинтересованно смотрели на арену. Их глаза сияли почти также ярко, как глаза императора.

На четвертом круге Корнелий уже на корпус опережал остальных, на пятом его начал догонять красный. Усиленно орудуя бичом, он заставил своих коней совершить невозможное, но лишь на короткий срок. Уже в середине шестого круга красный отстал даже от двух других колесниц.

Корнелий победил. Он сам не понял, что совершил, когда красная ленточка победителя обвила его руку. Шум в цирке стоял невообразимый. Зрители били в ладоши, вскакивали со своих мест, орали безумными голосами, в порыве восторга срывали с себя одежды и размахивали ими, словно знаменами. На балконе дома Юлия Публия Гая все также кричали, обнимались, поздравляли друг друга и Юлию. Клодий в порыве великодушия простил свою жену, заметив, что у нее, в отличие от многих, правильный любовник.

Домициан сидел с самым счастливым лицом, не удостаивая вниманием злые выпады Клемента. Цезарь пожелал собственноручно наградить победителя, не желая уступать эту роль ни одному из консулов.

Между тем болельщики повалили с рядов на арену. Корнелия вытащили из колесницы, принялись качать, под одобрительный гул толпы, так, на руках, донесли до ложи Домициана и консулов, подняли туда и только после этого отступили.

Цезарь, сияя от удовольствия, возложил лавровый венок на голову юноши, подал ему пальмовую ветвь (символы победы), а также увесистый мешочек с сестерциями.

— Корнелий Виртурбий, — произнес он затем, — Несмотря на свое высокое положение, ты не побоялся взойти на колесницу, чтобы защитить честь зеленых. Ты доставил мне истинное наслаждение своей смелостью и своим искусством. Двери моего дворца отныне всегда открыты для тебя. На сегодняшнем пиру в честь наступления Нового года и избрания консулов ты также будешь моим желанным гостем.

Корнелий с достоинством поклонился и ответил, что рад был доставить удовольствие самому величайшему из правителей и почтет за честь прибыть на сегодняшнее торжество, чем вызвал еще одну довольную улыбку императора. У молодого человека кружилась голова, радостно и часто билось сердце. Спускаясь с трибун на арену, он еще раз поприветствовал всех, поднимая высоко над головой пальмовую ветвь.

Юлию утомил прошедший день. Немало радости принесла ей, без сомнения, победа Корнелия, она рассчитывала, что, несмотря на их размолвку, он появиться отпраздновать свой триумф вместе с близкими ему людьми, но его слуги передали ей, что он отправился прямиком во дворец на Палатин, удостоенный высочайшей милости быть принятым императором.

Юлия с сожалением поняла, что примирение придется отложить. Проводив последнего гостя, она разделась, отпустила слуг и блаженно растянулась на мягком ложе в спальне. Перед глазами плыли колесницы, в ушах звучал несмолкаемый шум толпы. Она вспомнила, как ликовали зрители, подбрасывая ее брата в воздух. Вспомнила лавровый венок, которым Домициан увенчал его чело. Воспоминания постепенно перетекали в образы, становясь частью сна, но вдруг что-то заставило ее вздрогнуть и пробудиться. Шорох или взгляд? Она чуть привстала, внимательнее вглядываясь в ночной полумрак, разгоняемый слабым светом одинокой лампады на низком столике у окна. Как будто чуть шелохнулись занавеси, скрывающие вход в спальню, или послышался едва различимый вздох.

— Войди, я вижу тебя! — наугад бросила она, немного испуганная собственными ощущениями. Она не ожидала, что там кто-то есть на самом деле, скорее хотела успокоить этим окриком себя, но в ответ на ее приказ в спальню шагнула высокая фигура.

Юлия вскрикнула и вскочила. Лампада озарила обнаженный мужской торс, смуглую кожу, блеснула в черных как ночь глазах.

— Кефей? — изумленно выдохнула она, — Что ты здесь делаешь?

Он шагнул ближе, пожирая взглядом роскошное тело, едва прикрытое прозрачной туникой. Этот полубезумный взгляд сказал ей больше, чем слова. Она перестала бояться, чувствуя знакомое желание, поднимающееся изнутри. Он все-таки пришел, хотя пытался казаться неприступным.

— Я даю только один шанс, и он у тебя уже был, — вымолвила она жестко, проверяя его на стойкость.

— Не понимаю тебя, госпожа, — отозвался он, хриплым от волнения голосом, — Я находился рядом, чтобы охранять твой покой.

— Ты подглядывал за мной, — упрекнула она его, изогнув в усмешке губы, — Что ты пытался увидеть?

— Сладко ли тебе спиться, госпожа.

Она тихо засмеялась, обнажив в улыбке белые зубы, и тут же проговорила страстным шепотом:

— Чего ты хочешь, Кефей?

Со вчерашнего вечера он бредил ею. Его руки помнили нежную кожу ее стройных ножек, ее полный страсти взгляд. Его все сильнее к ней влекло, но она словно не замечала его больше, всецело занятая домашними заботами, гостями и мыслями о цирковых победах. Ему оставалось только издали любоваться ее удивительной красотой.

— Мне нужна ты! — отозвался он на ее вопрос с неожиданной даже для себя самого откровенностью, не делая, однако, попытки приблизиться.

Он думал, она, в лучшем случае, прогонит его, но Юлия опустилась на широкое ложе, поманила его к себе рукой, разглядывая сильное, молодое тело бесстыдным взглядом.

— Подойди же. Зачем ты медлишь? Я уже простила тебя за твое вчерашнее неповиновение.

Кефей почувствовал, как кровь с новой силой забурлила в жилах, сорвался с места, быстро преодолел разделяющее их расстояние, упал на ложе и, ни слова не говоря, впился отчаянным поцелуем в манящие уста.

— Прости, ты слишком мне нужна! — прошептал он, спустя несколько мгновений и новым поцелуем заглушил стон восторга, рвущийся из ее груди.

Их захватила настоящая буря. Желание было настолько сильным, что причиняло физическую боль, ослепляло и оглушало. Юлия не помнила себя такой. Она не знала, что страсть может разрывать изнутри, голос срываться на крик от наслаждения и счастья, не знала, что можно не чувствовать впившихся в кожу зубов и ногтей, не знала слез блаженства. Все ее прежние любовные приключения, казались невинной игрой по сравнению с этой невероятной реальностью. Она не понимала, как жила прежде без Кефея, без его рук, губ, горячего шепота.

Когда спустя много часов они оторвались друг от друга, наступило утро. Их глаза все еще были голодны, а тела доведены до изнеможения.

— Почему именно ты, почему? — говорил Кефей, лаская нежную кожу ее бедер, — Почему не любая другая? Почему ты?

Юлия не спрашивала о значении его слов, понимая их по-своему. Переполненная новыми ощущениями, она вцепилась в него обеими руками, отвечала на странные вопросы поцелуями и прерывистым шепотом:

— Не оставляй меня… не оставляй.