Лучезарная нимфа

Екатерина Александровна Балабан, 2021

Роман переносит читателя в эпоху расцвета Римской империи, во времена правления императора Домициана. На фоне исторических событий четверо героев сражаются за свое счастье в мире, не ведающем пощады, не прощающем ошибок. Кровавые схватки, жестокие убийства, колесницы, летящие к победе, в азарте бешеной скачки, волшебная музыка, наполняющая сердца неизъяснимым блаженством, все преодолевающая верность и преданность любящих сердец. Эта книга о прекрасной девушке из народа, сумевшей покорить сердца самых прославленных патрициев и государственных мужей своим очарованием и необыкновенным талантом. Эта книга о знатном юноше, чья смелость снискала ему громкую славу, но также породила множество завистников и принесла немало бед. Эта книга об отважном мореходе, плененном морскими пиратами, о коварной высокородной красавице, способной на преступление ради любви. Книга 1.

Глава 1 Корнелий

Раннее утро тринадцатого декабря 842 года от основания Рима (89 от р.х.) года было ознаменовано в Вечном городе сильнейшим ливнем. Это событие, как нежданное бедствие, застало горожан, которых в последнее время погода особенно баловала. Декабрь стоял сухой и теплый. Теперь же грязевые потоки заливали узкие улочки между холмами. Тибр вспенился и в одночасье грозил наводнением.

К полуденной сиесте буря еще усилилась, заставив всех горожан попрятаться по домам за прочными ставнями. Лавочники, разложившие было товар, в надежде на улучшение погоды, в спешке закрывали магазинчики, тянущиеся вдоль римских улиц, не занятых особняками аристократов и состоятельных горожан. Форумы, обычно оживленные, мгновенно опустели. Многолюдный город словно вымер и только бесконечные струи дождя шумели по крышам и камням мостовых, сбегали с холмов полноводными потоками.

На Эсквилине, в Каринах, древнем аристократическом районе, летом утопающем в садах и зелени, а сейчас выглядевшим, как все вокруг, жалким и покинутым богами, поблизости от Храма Матери Всех Богов стоял белый дом, украшенный по фасаду мраморными колоннами, сужающимися вверху и завершающимися виноградными листьями и плодами. Колонны поддерживали мраморный фронтон, с которого на прохожих злобно глядела каменная Горгона.

Подобных домов, принадлежавших высшим слоям римского населения, преимущественно сенаторского сословия, здесь было достаточно. Они стояли бок обок, едва ли не врастая друг в друга, сражаясь за каждый клочок свободной земли.

Из дверей белого дома вышел молодой человек, облаченный в тогу, и воззрился на ливневые струи, косые, от гнавшего их ветра. Его прекрасные синие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, смотрели вокруг с унылым разочарованием, черные волосы торчали вихрами на голове, недельная щетина покрывала подбородок, о котором любая женщина, немного понимающая в мужской красоте, сказала бы, что он мужественный. Завершал портрет нашего героя замечательный нос, не совсем доросший до типично римского, но обладающий заметной горбинкой, которая позволяла с точностью сказать, что в его обладателе течет чистая, без примесей, римская кровь.

Молодой человек был не слишком высок, хрупок на вид, но достаточно широкоплеч. Остальные достоинства его фигуры скрывали складки тоги.

Это был Корнелий Виртурбий единственный сын и наследник своего три года назад скончавшегося отца. Заполучив в 17 лет хорошее наследство, основой которого было поместье и конезавод в Апулии, он честно попытался заниматься делами, но потом переложил часть забот на плечи управляющих, а сам позволял себе иногда расслабляться, нигде не служил, более всего в жизни уважая развлечения и праздность. Впрочем, в Риме аристократам и не полагалось самостоятельно вести дела. Для этого существовал нанятый штат верных, или не очень верных, людей.

Обозрев заплывшими со сна глазами окрестности, Корнелий вздохнул и искривился.

— Стоило просыпаться, чтобы очутиться на дне морском, — проворчал он, — Да пропади пропадом Гелла со всеми ее прелестями! В такую погоду я бы и к Венере не пошел. Пусть сама идет ко мне.

Позади нарисовалась хитрая физиономия слуги, молодого вольноотпущенника, возрастом чуть старше собственного хозяина, с не менее замечательной внешностью. Роста среднего, атлетически развитый, смуглолиций, кареглазый, с приятными мягкими чертами лица, которые могли бы одновременно принадлежать как истинному италийцу, так и выходцу из любой восточной страны, кем он на самом деле и являлся. Его родиной была Армения, хотя имя себе он взял местное, удалив окончание своего Маркар и превратившись в обыкновенного Марка.

— У брадобрея уже вторую неделю нет работы, — заявил он, — Может в честь отмены дня любви, устроим день брадобрейства?

— Поговори у меня, — беззлобно буркнул юноша, продолжая вглядываться в мутные потоки воды, сквозь которые с трудом можно было различить очертания домов напротив.

— Что там за сумасшедший? — сказал он, спустя несколько минут.

Слуга мгновенно очутился подле хозяина и, проследив за его взглядом, увидел худенькую женскую фигурку, прижавшуюся под навесом у дома напротив.

— Субурская наставница заблудилась, — усмехнулся он, разглядев под темным длинным плащом ярко-красную тунику, — Наш еврей, конечно, попользовался и выкинул за ненадобностью.

«Наш еврей» был чьим-то отпущенником, сумел сильно разбогатеть, занимаясь ростовщичеством и на спекуляциях с инсулами. Кроме всего прочего он-то и вел все дела Корнелия.

— Давай, веди ее сюда, Марк, — недолго думая, заявил Корнелий, — Пускай скрасит мое вынужденное одиночество.

— А если она страшна как Фурия?

— Никогда! Иосиф знает толк в женщинах…

Марк кивнул и нырнул под дождь.

… Она подошла вслед за Марком, робко подняла на Корнелия большие голубые глаза. Он вздрогнул, впервые встретившись с ее взглядом. Сонливость и вялость, следствие ночной оргии, мгновенно слетели с него под волшебным сиянием ее глаз.

Она оказалась совсем юной, вряд ли ей минуло шестнадцать. Худое бледное личико обрамляли светлые волосы, выбившиеся из-под накидки, губы посинели от холода, тонкие ниточки бесцветных бровей взлетали к вискам. Ничего примечательного. Пройди она мимо, Корнелий ни за что не обратил бы на нее внимания. Но ее глаза как колдовские омуты притянули его взгляд и больше не отпускали. Сердце забилось чаще. Он взял ее за руку и собирался без всяких церемоний затащить в дом, подозревая в ней женщину определенного рода занятий. Под серым плащом на ней виднелась красная туника, а в такие цвета приличные девушки не одевались. Он не ожидал от нее сопротивления, однако, она выдернула свою руку и с протестующим криком отступила под дождь.

Корнелий бросился за ней, поймал у основания лестницы и развернул к себе.

— Проси сколько хочешь, — бросил он, — Для тебя мне ничего не жалко.

— Ты принял меня за другую! — выкрикнула она, не отбиваясь, но глядя на него таким взглядом, которому позавидовала бы Горгона с фронтона. Этот взгляд не заставил Корнелия отступить. Он знал женщин, которые таким образом набивали себе цену.

— Пойдем, не упрямься, — произнес юноша, нежнее прижимая ее к себе, — Дам сколько пожелаешь. Я же обещал, что ничего для тебя не пожалею.

Девушка толкнула его с силой, неожиданной для столь тщедушного существа, и Корнелий невольно выпустил ее из объятий.

Она кинулась к дому Иосифа, а Корнелий, раздосадованный несговорчивостью малютки, сердито хмыкнул и вернулся под крышу к Марку.

— Весь промок из-за паршивой девчонки, ворчал молодой патриций, с раздражением сдирая с себя бесформенную мокрую массу, несколько минут назад именовавшуюся тогой. Краем глаза он видел, как девушка принялась усиленно стучать к Иосифу. Ей быстро открыли и столь же быстро захлопнули перед ее носом дверь. До Корнелия донеслись слова об обнаглевших побирушках, и это несколько утешило его уязвленное самолюбие.

— Может быть, господин желает обсохнуть? — осведомился Марк, — Чего ради стоять тут на ветру?

С Корнелием же творилось нечто непонятное. Эта девушка полностью завладела его вниманием. Он даже холода не чувствовал, хотя стоял на декабрьском ветру в одной короткой тунике, демонстрируя миру прекрасно сложенное тело. Он увидел, как девушка в изнеможении опустилась на ступени у дома Иосифа и, уткнувшись в подтянутые к лицу колени, заплакала. Он видел, как вздрагивают ее плечи под промокшей тканью плаща и вспоминал бездонные голубые глаза.

Где-то внутри проснулись чувства, очень напоминающие жалость. Он сам себе не поверил, когда в его самовлюбленном сердце зародилось желание утешить горе несчастной девушки. Гордый патриций сделал то, чего никогда прежде не делал и не представлял, что сделает. Он перешел улицу, приблизился к мокрому созданию, скрючившемуся на лестнице Иосифа, и опустился рядом на колени.

— Не плачь, пойдем, — мягко сказал он, — Каким бы ни было твое горе, я попытаюсь ему помочь.

Она подняла на него мокрые от слез глаза, в первый момент, не признавая юношу в оставшейся на нем тунике. Потом нахмурилась и отвернулась.

— Уходи. Ты ничем мне не поможешь, Ты принимаешь меня не за ту, кто я есть.

Корнелий смотрел на нее, не ведая, почему она так особенно притягивает его и почему, когда она отвернулась, сердце протестующе заныло.

— Я действительно принял тебя за… неважно. Сейчас же хочу только помочь. У меня дома ты сможешь обсохнуть и согреться. Смотри, ты вся дрожишь. В такую погоду лучше не выходить из дому. Пойдем, расскажешь, что с тобой случилось.

— Оставь меня, — не оборачиваясь, сказала она. Слезы опять навернулись ей на глаза, и она против воли всхлипнула, а потом, вдруг заговорила, прерывающимся от волнения голосом.

— Мой отец умирает! Он лежит дома один, без помощи, а я ничего не могу для него сделать. У меня совсем нет денег и лекари, которых я знала, отказываются идти со мной к нищему артисту в такую погоду. Я обежала всех. Меня или совсем не пускают на порог, или, выслушав, гонят прочь.

— Так ты пришла к Руфрию! — воскликнул Корнелий, вспоминая, что у еврея не так давно поселился дальний родственник из провинции, занимающийся, и весьма успешно, целительством.

— Да, мне говорили, он лечит бедняков даже даром, — отозвалась девушка, — Но его сейчас нет, или мне так говорят. Я уже просто не знаю куда пойти и где искать помощи. Ведь я одна, совсем одна.

Она опять заплакала, уронив на колени голову.

— Будет тебе лекарь, — вымолвил Корнелий, — Пойдем же скорее.

— Нет. Оставь меня! Ты не понял — я порядочная девушка! — сквозь слезы воскликнула она, не собираясь никуда идти.

— Да пойдем же! — начиная терять терпение, вымолвил Корнелий, — Я предоставлю в твое распоряжение своего грека-медика. Надеюсь, и ты и твой отец останетесь им довольны.

В его голосе невольно прозвучала насмешка.

Она вскочила, мгновенно меняясь в лице.

— Ты найдешь мне лекаря? Сейчас?

— Да, конечно же, и искать не надо. Это один из моих рабов.

— Тогда идем.

Она вдруг заторопилась, позабыв о том, как только что гнала этого человека прочь.

Марк все еще стоял на крыльце, вздыхая над испорченной тогой. Увидев возвращающегося вместе с девушкой хозяина, он ухмыльнулся и заметил:

— Я не сомневался в тебе, господин.

— Ты дурак, — беззлобно отозвался Корнелий, — А ну-ка брось это тряпье и ступай, приведи Эллия. Пусть возьмет все необходимое и получше оденется.

— Кто-то заболел? — Марк сделал обеспокоенное лицо.

— Не твое дело. Пойди и позови Эллия. Вот и все.

Потом Корнелий обернулся к насквозь промокшей девушке, взял ее холодные руки в свои, намереваясь увести ее за собой в дом и дать хоть немного обсохнуть, но она, в который уже раз отшатнулась прочь.

— Тебе нужно обогреться, иначе ты заболеешь, — произнес юноша, все больше поражаясь собственному поведению. Никогда и ни о ком он не пекся с такой заботой. Может потому, что эта девочка была такой хрупкой, прелестной, беззащитной перед людьми и непогодой, ее хотелось беречь, как драгоценный сосуд из дамасского стекла.

— Идем, не бойся же меня, я, правда, хочу лишь помочь.

Он увлек ее за собой в полумрак белого особняка, провел в жарко натопленную комнату, которая при ближайшем рассмотрении оказалась его собственной спальней. Она попятилась было прочь, что-то испуганно бормоча, но он шепнул ей, что это единственная теплая комната в доме, втолкнул внутрь и без спроса стянул с ее плеч насквозь промокший плащ — она и пикнуть не успела — бросил его подоспевшему рабу. Ее, оставшуюся в яркой длинной тунике, почти силой усадил в кресло, поближе к жаровне с раскаленными углями, завернул в шерстяное покрывало, которое собственноручно стащил с кровати. Она пыталась протестовать, робела и смущалась, опасалась запачкать все вокруг грязными башмаками, а еще больше боялась его самого, но он непреклонно и нежно отмел все ее возражения и страхи.

— Твои милости недостойны меня, — прошептала она, устремив на него благодарный взгляд.

Он опустился подле нее на табуреточку, несмотря на ее возражения, взял ее маленькие холодные ручки в свои ладони, и вымолвил:

— Не думай так и не говори. Мне приятно заботиться о тебе.

— Но я ничем не смогу отблагодарить тебя, — сказала она, — Если ты надеешься, что я, что я… — она покраснела, но так и не смогла подобрать нужное слово.

Корнелий крепче сжал ее руки.

— Ты очень хорошенькая. Конечно, я надеюсь, но не пугайся. Я надеюсь всего лишь на твою благодарную улыбку. Другой благодарности не надо.

Без сомнения он лукавил. Ему хотелось от нее много большего, но надо ли ей знать?

Марк с порога объявил, что лекарь ожидает в передней.

— Может, останешься здесь еще ненадолго? Ты вся дрожишь, тебе нужно как следует согреться, — обратился к девушке Корнелий, — Лекарю расскажешь, как отыскать твоего отца, а я тем временем велю приготовить завтрак для тебя.

— Нет! — поспешно, но твердо сказала она, Я сама покажу врачу дорогу.

Она поднялась, с сожалением сбрасывая с плеч мягкое покрывало и с еще большим сожалением выдергивая свои пальцы из теплых ладоней юноши.

— Хорошо, пусть будет, по-твоему, — молвил Корнелий, — Идем.

В передней ожидал почтенного возраста мужчина, по погоде закутанный в теплый плащ из грубой ткани. Он поклонился Корнелию и его спутнице без излишнего подобострастия. Лицо его выражало спокойствие и покорность судьбе.

— Пойдешь с нами, — сказал молодой человек, — Вот у этой девушки болен отец. Ты поможешь ему.

— Как будет угодно, — отозвался тот, а девушка удивленно посмотрела на Корнелия.

— Ты тоже хочешь пойти? Но ведь этого не требуется, ты только зря вымокнешь.

— Я сам решаю, куда и когда мне идти, — мягко возразил он, — Подайте нам плащи и носилки, — крикнул он затем слугам.

— Стало быть, мокрая Наяда нам милее Венеры, — ухмыльнулся Марк, на что его хозяин отреагировал мгновенным предостерегающим взглядом.

— Как много внимания, — прошептала между тем девушка, — зачем, господин?

— Меня зовут Корнелием, — произнес он, принимая сухой, теплый плащ у раба, и оборачивая им девушку, — А тебя как зовут?

Он задержал руки у нее на плечах, словно забывшись. Она же не спешила вырываться, посмотрела юноше в лицо, невольно отмечая его несомненную привлекательность под многодневной щетиной, в темно-синих пронзительных глазах явную заинтересованность и волнение.

— Мое имя Антония, — ответила она, чувствуя, как ее собственное сердце под его взглядом пускается вскачь, — Дочь старого Антония с Велабра.

Он улыбнулся ей. Улыбка преобразила его лицо, осветив необыкновенным светом.

— У тебя красивое имя. Такое же светлое, как ты сама.

Антония вовсе не считала свое имя таким уж особенным, но он сказал это с такой уверенностью и нежностью, что она поверила.

На улице все также лил дождь, грязевые потоки, бегущие между домами, стали еще полноводнее. Рабам пришлось тащить носилки по щиколотку в воде. Целитель тоже шел пешком, в то время как Антония и Корнелий прятались от воды за плотными занавесками. Девушка сидела напротив своего спасителя ни жива, ни мертва, не смея поднять на него глаз, чувствуя на себе его постоянный обжигающий взгляд. Ей было и страшно, и хорошо одновременно. А сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Инсула¹, в которой обитали Антония и ее отец, стояла в самом центре Велабра. Это было шестиэтажное здание, построенное из мелкой щебенки, залитой склеивающим раствором. Окнами оно выходило на Тибр, вспенившийся и грозивший выйти из берегов. Здесь в низине у подножия Палатина грязь и летом редко высыхала. Сейчас же между серыми строениями текли настоящие реки. Выпрыгнув из носилок, Корнелий очутился по колено в черной жиже и невольно выругался.

— Подносите носилки к самой лестнице! — закричал он на восьмерых здоровенных каппадокийцев, — Неужели нельзя было сделать это сразу!

Приказ исполнили, и только тогда он позволил выйти своей спутнице.

— Ты весь перепачкался из-за меня, — расстроено проговорила она, — я причинила тебе кучу неудобств.

Он улыбнулся ей задорной мальчишеской улыбкой.

— Мне ничуть не жаль моих испачканных ног. Все в порядке. Зато я теперь знаю, где ты живешь.

Она вспыхнула под его взглядом.

— Можно я поднимусь к тебе? — спросил он между тем.

— Да, конечно, — отозвалась она и стала быстро взбираться по скрипучим ступеням.

За всю свою короткую, в общем-то, жизнь Корнелию еще ни разу не доводилось видеть подобную нищету. Несмотря на свои слова, он успел уже тысячу раз пожалеть о том, что пришел сюда. Грязь, зловония, лестница, которая грозила рухнуть в любую минуту, темный коридор, в котором не видно было даже собственных рук. Каморка под самой крышей, куда девушка привела его и Эллия была еще ужаснее, чем он себе представлял. Низкий, почерневший от копоти потолок, но копоти застарелой. Сейчас ни очага, ни жаровни тут не наблюдалось, хотя имелось отверстие для выхода дыма. Скудный свет падал из небольшого окна, лишенного ставен и выходившего на стену противоположного дома. Дождь поминутно захлестывал в каморку. Внизу под окном скопилась внушительная лужа. В углу на какой-то убогой подстилке, закрывшись старым плащом, лежал старик. Колченогий стол был прислонен к стене в другом углу, рядом стоял прогнивший посередине табурет.

В комнате стоял страшный холод.

Корнелий, пораженный всем этим, невольно воскликнул:

— Как же тут можно жить?

Антония только вздохнула и быстро прошла к отцу. Туда же двинулся Эллий, опустился на колени и профессиональным жестом нащупал на запястье старика пульс.

— Здесь очень мало света, — заметил он, — Нельзя ли достать свечей или хотя бы засветить лучину?

Девушка тут же вскочила.

— Да, я попробую достать, — сказала она и исчезла за дверью.

Вернулась она очень скоро, опечаленная и без свечей.

— Я пыталась занять свечей у соседей, — виновато вымолвила она, — но мы так много всем должны, что мне ничего не дали.

— Всемогущие боги, — едва слышно выдохнул Корнелий, которого начала не на шутку угнетать вся эта атмосфера. Он отвязал от пояса кошелек, протянул его девушке со словами:

— Вот возьми, купи все, что нужно.

— Нет, я не могу! — дрожащим от слез голосом прошептала она, — Я же никогда не смогу вернуть…

— Но тебе нужны деньги! — раздраженно бросил Корнелий, — Не надо ничего возвращать. Просто возьми и сделай что нужно.

Она опять скрылась за дверью, прошептав слова благодарности.

Корнелий приблизился к ложу старика.

— Что с ним и будет ли он жить?

— Боги ведают жизнью и смертью, — отозвался лекарь, — Я же сделаю все от меня зависящее, чтобы отобрать его у Гипноса.

— Какова природа его недуга, — настаивал Корнелий, разглядывая изможденные черты лица старика, побелевшие не от возраста, а от жизненных невзгод волосы, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки.

— У него больное сердце, — произнес лекарь, — Наверняка болезнь старая и очень запущенная. Сегодня случился приступ. Чтобы подтвердить свой диагноз я должен взглянуть на белки его глаз, цвет кожи и ногтей. А тогда приготовлю лекарство и испрошу у богов милости на лечение.

— Мой отец поправится? — послышался от дверей дрожащий девичий голос.

— Надеюсь на это, — произнес лекарь, принимая из у рук девушки подсвечник и располагая его поближе к изголовью больного.

Старик вдруг пошевелился, почувствовав на веках свет, открыл мутные глаза и безмолвно уставился на грека, склонившегося к нему, потом перевел взгляд на дочь.

— Где ты взяла деньги на целителя? — слабым голосом спросил он, задыхаясь после каждого слова.

Она кинулась к нему с радостным воплем:

— Отец, ты видишь меня, ты понимаешь меня!

— Где… взяла… деньги? — прохрипел тот.

— Я не беру денег с бедняков, — успокоил больного Эллий, понимая, что правда тому совсем не понравится.

Корнелий благоразумно удалился в противоположный угол, подальше с глаз старика и, не без опаски, сел на единственный во всей комнате табурет.

Больной закрыл глаза и снова впал в забытье.

Лекарь еще раз при свете осмотрел его. Потом на вощеной дощечке стилусом нацарапал несколько слов и подал дощечку девушке.

— Пока жизни твоего отца ничего не угрожает. Ему нужен только покой и хорошее питание, — сказал он, — но я все же изготовлю лекарство и пришлю сегодня к вечеру. Будешь поить отца так, как здесь написано. Ты умеешь читать?

— О да, я умею читать, как любая римлянка, на латыни и языке эллинов. Отец с матерью дали мне неплохое образование. Благодарю тебя, мудрый человек, — произнесла она, прижимая к себе дощечку как какую-нибудь святыню. Потом ее взгляд упал на Корнелия и сразу вспыхнул тысячью огней. Она метнулась к нему, упала перед ним на колени, попыталась губами достать его ступни, но он мгновенно наклонился и поднял ее.

— Не нужно так унижаться передо мной. Я совсем этого не хочу, — вымолвил он.

— О великодушный господин, как же я благодарна тебе за все. Если бы не ты, мой отец бы погиб, а я сошла с ума от горя.

Она протянула ему кошелек с оставшимися монетами, но он отвел ее руку.

— Тебе нужны деньги, — сказал он, — И еще, сегодня, ближе к вечеру, сюда вместе с лекарством принесут дрова и какие-нибудь одеяла. Скажи что еще нужно. Так, как ты живешь — жить невозможно.

— Нет, не беспокойся больше о нас, — попыталась она протестовать, но он упрямо сдвинул черные брови.

— Я хочу тебе помочь, и я это сделаю.

Спустя несколько минут каморка опустела. Корнелий покинул это ужасное место почти бегом. Однако волшебные глаза Антонии остались в его памяти и не давали покоя весь остаток дня.

Примечания

1

Инсула — многоэтажный доходный дом.