Один из многих

Егор Уланов, 2023

Роман показывает развлечение «сильных мира сего»: столкновение современных амбиций и интриги в декорациях исторической реконструкции. Герой – успешный IT предприниматель – по приглашению подруги попадает на закрытый Правительственный вечер. Но вместо того чтобы заводить полезные знакомства, он как будто ищет ссоры. Возникает выбор: встать на уровень окружающих людей или отстоять собственные взгляды. Выбор, который в любом случае сулит трагедию.

Глава 2

То было 23 февраля, весь московский свет спешил на праздничный бал.

Все верно, на бал. В год 2022-й министрам и чиновникам показалось забавным воссоздать ко Дню защитника Отечества давнюю традицию, причем воссоздать со всей пышностью и рьяным вниманием. По странной прихоти сделали вечер в стиле XIX века, в духе балов и принцев, как делают вечера по «Великому Гэтсби» или «Крестному отцу», где костюмы и манеры подгоняют под условленную эпоху. И затею эту осуществили хозяева дома на Рублевском шоссе, куда нас и ведет повесть, и мчит таксист Петька со своим пассажиром.

Пока они еще далеко, мы минуем смутные силуэты огромных кованых ворот и широкий дворянский подъезд, точно в старых усадьбах. Лишь мельком рассмотрим белую мраморную лестницу, уходящую под греческим фронтоном в самый верх. Увидим подъехавшие к лестнице по круговой черные «мерседесы», «бентли», «мазерати» и прочих заморских скакунов. И швейцаров, провожающих гостей или собирающих ключи у тех, кто прибыл за рулем самолично — без водителя, дабы припарковать их роскошные колесницы.

Был вечер, и зимняя тьма бушевала. Огромные фонари размещались по периметру, и прожекторы били прямо в стены, до мелочей освещая усадьбу. Современное это здание было построено недавно, но образовало странную смесь классических архитектур, походя лепниной и пышностью на дом Румянцева на Маросейке, а простором и грацией — на дворец в Кусково. И притом все оно состояло из причудливых изваяний, витражей, барельефов и капителей, самых разных и порой несочетаемых.

Двинемся по лестнице, укрытой красным парадным сукном, где в дверь проходит дамская шуба чистого соболя и мужской драпированный султан. Мы их пока оставим, а прогуляемся в залитую светом залу. Как водится, на вечер гости подъезжают постепенно, поэтому у нас еще есть время осмотреться.

У входа на постаменте непременно стоят хозяева бала, дабы соблюсти обычай века девятнадцатого. Сегодня таковыми были супруги Ка́рдовы: Алексей Юревич — генерал-лейтенант полиции, заместитель министра внутренних дел Российской Федерации — и Елена Валерьяновна, скромная молодая особа.

Оба были одеты по последней моде века балов и карет. На нем строгий белый мундир царских времен с орденами современными российскими; кожаные ботинки цены баснословной, заказанные из далекой Италии, блестящие. На супруге кружевное воздушное платье с корсетом и многими, многими этажами ткани, ниспадающими к ногам.

Гармоничная пара, надо сказать. Невысокая девушка с волосами русыми, темными и приятным лицом, ей только исполнилось двадцать два. Во всех движениях была видна еще та юная неопытность, которой восхищались писатели всех времен.

И он высокий брюнет с военной выправкой и аристократичной улыбкой, ему было более сорока, однако выглядел он свежо и молодо; и даже небольшая седина придавала лицу его некоторую оригинальную ясность.

Детей у них не было, но лишь потому, что брак заключен недавно.

Стояли хозяева вечера при входе в бальную. Там встречали они гостей только что прибывших и приветствовали их. Зал сиял. Тысячи свечей горели в огромном, кажущемся целым куском мрамора помещении. Большая лестница в дальнем конце уходила на второй гостевой этаж. А люстра, что за люстра, — такие, пожалуй, отыщите только во дворцах. Пол лакирован до блеска, а кругом одни картины, картины и картины. И слева от лестницы — буквально в углу — отсек, где притаился небольшой оркестр, являющий господам шедевры музыкального искусства.

Просто лихорадка роскоши, даже колонны были скромно инкрустированы драгоценными камнями Сваровски, которые, отражая свет, создавали некое подобие солнечных лучей.

И как же на таком рауте без прислуги. Одетые в шикарные камзолы и белоснежные гольфы официанты щеголяли по залу, разнося шампанское и всякого рода вкусности. На входе в гардероб дворецкие обслуживали гостей, оставляя их без «верха». А на кухне, не видимой ни разу даже самими хозяевами, десяток поваров корпели над закусками. Жизнь в доме кипела как никогда. Все в нем напряженно ожидало; оставался последний штрих.

Гости были здесь разных мастей и рамок. Вот представители топ-менеджмента сырьевых корпораций: Равиль Сага́нов, Александр Тюфяко́в, Алексей Суббо́тин — стоят в отдельном кружке со своими молодыми спутницами. А в другом конце зала скромный заместитель одного из департаментов Минэка Егор Кисли́цын. Рядом и повсюду десяток чиновников, родственников, олигархов, а сколько еще было на подходе! Разношерстная, но интеллигентная и, несомненно, знатная компания образовывалась в этих стенах. Случайных людей в собрании не любят.

Вот вошли в зал три офицера. На всех дорогие зеленые мундиры под старину с красными воротниками и эполетами, вышитыми золотом.

— Мое почтенье и признательность вам, Алексей Юрьевич, и вам, Елена Валерьяновна… — произнес один из них напористо.

— И вам всех благ, Андрей Максимович, — ответил Алексей Юрьевич Кардов.

— Благодарю за приглашение, мы очень польщены… — говорил второй, при этом пожимая хозяину руку.

— Чудесный дом, Алексей Юрьевич, — вступил последний из офицеров.

— Трижды благодарю, господа, и трижды приглашаю! — Алексей Юрьевич указал рукой в направлении залы.

Всем сделалось неловко изъясняться на манер XIX века, что было обязательно, потому господа и Елена Кардова молча раскланялись. Три офицера, минуя приветственную часть, прошли наконец далее. Взяв у пробегавшего официанта по бокалу, они встали чуть отстраненно и начали осматриваться.

Имеем время, чтобы представить их. Это три закадычных друга: Василе́вский, Бе́ликов и Не́мов. Все они служат в Федеральной службе безопасности, в званиях и должностях, которых я не стану называть, а для простоты буду величать их обобщенно «офицерами».

Первый — Андрей Максимович Василе́вский, высокий худощавый мужчина с тоненькими, едва заметными усиками на лице и длинными, зачесанными к верху волосами. Что выделяло его из троих? Медаль президентской канцелярии (администрации) за отличие в службе, кричащая о его кадровой ценности.

Василевский, впрочем, как и два друга, по большей части занимался кабинетной работой, а не вел войска и не учреждал тайных операций, как это делают те, кого прежде других принято называть офицерами.

Второй — Василий Робертович Бе́ликов, хорошо сложенный мужчина средней наружности, гладковыбритый, державшийся всегда высокомерно, так как по положению и званию почитал себя полноправным дворянином. И это, пожалуй, справедливо, ведь в наше время новое дворянство даруется погонами ФСБ или порядочным чином.

По мнению одних, он был ценный человек для государства российского. По мнению других — неприятнейший тип. Я лишь пересказываю вам их, дабы вы могли, по крайней мере, составить собственное. А пока добавим, что персона он светская и часто всюду приглашаемая.

Третий из них — Владислав Архипович Не́мов — имел густые усы и несколько грубое лицо, впрочем, как большинство русских мужчин. Широкоплечий, даже военный мундир не мог скрыть его недюжинных сил. Приятный, правда, не высокий по чину, но исполнительный и честный. Плохого про него никто не слыхал.

Эти трое еще со школьной скамьи были друзьями и поровну делили все радости и горести лицейского быта. Все обучались как один и после отправились в командное училище, опять же в единое. Там их успехи были вновь схожи, но после в службе у Василевского вдруг сделался высокий чин. Беликов стал поменьше званием, но свободнее в обращении с начальством. И все ж высок в сравнении с Немовым, который считался рабочей лошадкой. По счастью, звания их засекречены, и недавно они лично были приглашены Кардовым, что говорит об их принадлежности.

Немов, осматриваясь, наконец произнес низким голосом:

— Это не поместье, а целая крепость!

Беликов, ухмыльнувшись и похлопав друга по плечу, отвечал:

— Со своим жалованьем нам такое не снилось…

Василевский, бегая глазами, произнес тихо:

— Что за дамы! Жаль, замужние, с ними много хлопот. Уж я бы…

— Куда тебе! — изъявил Беликов.

Все трое, выпив по глотку шампанского, принялись за разговор.

Убедившись, что никто не подслушивает, Беликов продолжил:

— Вот хороша эта Елена. Двадцать лет, а такой домище. Столько бабла! Кардов скоро в министры прыгнет, ручаюсь. А она в платье, грудь наружу, бедра… да так на всех смотрит. Есть что-то в этом взгляде.

— Хороша она, это конечно. Да замужем за тем, кого бы лучше уважать… — прервал Немов.

— А я уважаю, пока он слышит, — сказал Беликов, и все незаметно улыбнулись.

После Василевский принял вид весьма серьезный:

— Ты что ни говори, а Кардов как железный. Всех держит по внутрянке! Сам Владимир Владимирович, по слухам, к нему благоволит…

— Не для того ли такой дворец отгрохал, чтоб государь в гости заезжал? — рассуждал Немов все о том же.

Беликов скривился, но не от толков про дворец, а от недоверчивой осторожности Василевского, который говорил так, будто их и сейчас прослушивают. Уставший с некоторых пор от недомолвок, он только вопросил:

— При чем тут дом, ты знаешь, сколько у него таких?

И тут уж Андрей Василевский не выдержал и возразил искренне следующее:

— Все врут! Да и вообще ты бы потише с такими шутками.

— Согласен, — поддержал Немов, — вот бы была нелепость, если бы Кардов слышал…

Беликов потрепал свои золотые эполеты на мундире.

— Не каркай, обычно это мы их ведомство слушаем, а не наоборот.

— В каком таком смысле? — оскалился Василевский.

— Во всех, — холодно ответил Беликов. — А все же мы угодили хозяйке Елене своими костюмами. И это многое обещает, — Гости все прибывали, заполняя огромный зал, который от блеска платьев и украшений, казалось, превратился в большую кружевную снежинку.

Вокруг ходили новые люди. Дамы в нарядах откровенных и не подходивших историчности реконструкции привлекли внимание офицеров, от них не ускользнул недовольный взгляд Елены, обращенный к этим самым дамам. Так долго она готовила этот вечер. Так долго согласовывала платья. Юная жена уже входила в роль властной и требовательной хозяйки.

Василевский также потрепал свои эполеты.

— Чего мы стоим? Выбрались в общество, так пойдемте шалить! — сказал он.

— И впрямь, — поддержал Беликов.

Трио направилось к даме и мужчине, стоявшим напротив и окруженным большим количеством народа.

— Здравия желаю, господа, — игриво заговорил полненький престарелый мужчина небольшого роста с густыми глазками и волосами, укрывающими лысый затылок. Нос у него был смешной картошкой. Щеки дряблые от сытой лени. Но он обладал невероятно достоверным костюмом эпохи, что отличало его от окружавших. А помимо того, на груди его размещалась блистательная батарея медалей и лент.

— Добрый вечер, мальчики, ах, что за чудо у вас мундиры… — прибавила жена его, стоящая рядом. Она не слишком отличалась от мужа, за исключением зачесанных редеющих волос. И если бы на ней был мундир супруга, а на нем ее синее бальное платье, их с легкостью можно было бы спутать.

— Чрезвычайно рад, — Василевский уже хотел подать руку, но Беликов оттолкнул его в сторону и с приветственной улыбочкой сделал рукопожатие со словами: «Как приятно, Леон Соломонович, счастлив вашей компании». Затем подошел и господин Василевский, ну а потом, как по схеме, пожаловал Немов, неловко стоявший поблизости.

Этот полный дяденька вызывал не меньше интереса у присутствующих, чем хозяева. Все ежесекундно подходили с ним лобызаться. Простите за такое неудачное слово.

Чем же вызвано такое внимание? Ну разумеется, службой, ведь он советник президента. Зовут его Леон, он Соломона сын, откуда отчество, а фамилия Комки́н. Много государственных тайн слышали его маленькие ушки, оттого так высоко ценились везде, где бы ни появлялись.

— Как ваша служба, Василевский? — вдруг спросил Леон Соломонович.

— Все хорошо, — растерянно произнес Андрей. Из троих почтенных друзей он единственный не понаслышке знал Комкина, потому как именно Леон Соломонович вручал Андрею Максимовичу ту самую медаль президентской администрации.

— Нам на службу грех жаловаться! — резво вступил Беликов. Василий Робертович очень любил вступать резко, иногда вовсе не являясь участником разговора или не подозревая о его теме.

— Нет ничего идеального, всегда есть что поправить, — возвышенно, будто играл Гамлета, возразил советник президента; да сладенько ухмыльнулся, радуясь чудному экспромту, навестившему ему голову.

Вокруг Леона Соломоновича собралась приличная толпа народу, поэтому его философское дарование не осталось незамеченным, вызвав поохивания и шушуканья, кои разлетелись от середины сферы, где стояли три офицера и Комкин с женой, до самых ее краев.

И что за люди всегда обретаются у краев таких сборищ. Ничего не слышно, а ждут! Может быть, это как раз тот самый первобытный инстинкт, который теперь уже принято называть социальной сплоченностью.

Здесь, однако, удобно проследить устный пересказ дел государственных. Наверняка какой-нибудь бизнесмен, стоявший с краю и не слышавший ни крохи (из-за прелестной оркестровой музыки и побочных шумов), спросил у тех, кто поближе: «О чем идет беседа?». И обязательно как можно вежливей, чтобы не выглядеть болваном. Получив ответ: «кажется Леон Соломонович сказал: нет, ничего нельзя поправить! Видимо, обругивал этих троих» — Бизнесмен поблагодарит и остроумно заметит: эдакие дикари, уже и на праздниках увольняют да подсиживают друг друга в своих ведомствах. Бедные офицеры!

Преимущество же книжного слова во власти над временем. Поэтому вернемся к моменту, когда Комкин ухмыльнулся.

Ухмылка его была настолько загадочной, что Беликов растерялся. Еще секунду назад уверенный и энергичный, сейчас он был совершенно оконфужен. Попросту не представляя возможности ответа, Василий Робертович потупил взгляд и смиренно ждал выговор.

Положение спасла жена Комкина — Анетта Степановна, вступившая в разговор со словами: «Не переживайте, это Леон так дурачится», — при этом подталкивая мужа в бок.

— Всего лишь игра слов, молодой человек. Ведь если бы идеала не существовало, в каком государстве мы тогда бы жили? — патетически оправдывался советник.

— Вы правы… Кто является лучшим примером идеала, если не наша страна, — протяжно выговорил Василий Робертович, утерев холодный пот. В этот миг он казался честен, как херувим.

Подняв бокал, Леон Соломонович огласил: «Выпьем за эту светлую мысль».

Все, кто был рядом, подняли бокалы, хоть некоторые вообще не представляли, за что пьют.

— Вынужден на время покинуть вас, друзья мои молодые. Так как много приятелей… — И с этими словами Леон Соломонович прекратил оказывать трем товарищам всякое внимание и переключился на столпившихся вокруг него «приветствующих».

Я думаю, именно тогда трио офицеров усвоило первый сегодняшний урок об устроении общества: обдумывай слово, прежде чем молвить. Урок обманчивый в своей простоте.

Они, пройдя через толпу, опять встали чуть отстраненнее, вблизи белоснежной колонны.

— Вот старый черт! — задыхался Беликов от злости.

— Ловко он тебя поддел, — вполголоса выразился Василевский, быть может, совсем наугад.

— А потом, потом, я не отвечал, думал, все пропало, хорошо… у-ух, слава богу… — Беликов схватил бокал у проходящего слуги и сию же секунду осушил.

— Не переживай ты! Старичок просто любит поиграть словами. Такой грешок у многих к его годам водится, — делая доброе лицо, утешал Беликова Немов.

— Играют словами в компании друзей. А это общество! Тут запросто ничего не скажут. Мало ли что обо мне подумают… — уже успокоившись и отдышавшись, возразил Беликов. Выбритые щеки его посинели.

Василевский обратился к Немову, весьма цинично высказав следующее:

— Ты придаешь безбожно малую силу молве, и оттого медлишь по службе…

— Воистину! — поддержал Беликов, еще задыхаясь.

— Ах так! — улыбаясь, отвечал Немов. Вообще для него было крайне неприятно любое посягательство на чин, заработанный честно. Как правило, он не брезговал силой призвать к ответу. Однако от своих друзей офицер готов был слышать многое.

— Я хоть не был оконфужен маразматичным старикашкой, — сказал Немов, предвкушая победу и потирая свои черные блестящие как крахмал усы.

— Воистину! — поддержал теперь Василевский.

Смех пронзил обоих, задорный и детский.

Василий встряхнул головой:

— Оконфужен… Слово-то какое! Где вычитал? — энергия и сила вернулись к нему.

— Сегодня у нас девятнадцатый век, — паясничал Немов, — надобно соответствовать, Василий Робертович.

— Вы друзья мне? Таких врагу не пожелаешь, — сдерживая улыбку, парировал Беликов. — Ну, будет, будет. Лучше посмотрим на дам.

Немов, усмехнувшись, отмахнулся:

— Не мне женатому за юбкой волочиться. А вам бы двум придаткам не мешало.

Василевский, следя за толпой юных дам, заметил тихо:

— Зачем, по-твоему, придуманы любовницы, Владислав?

— На что намекаешь? — покачав головой, гордо отвечал Немов.

— Очень просто завести, как рыбку… — улыбнувшись, прошептал Василевский.

— Фу… — с явным притворством издал Немов.

Беликов глазел откровенно, согласно кивая словам Василевского. Они оба радовались многообразию красавиц, которые сами были не прочь пококетничать, завлекая мужские сердца все дальше и дальше от разума и здравого смысла. В этом есть ослепляющий аффект красоты.

Плавные мотивы вальса ласкали уши. Немов ощутил прохладное спокойствие и сделал победный глоток.

После все трое направились к месту, где собрались незамужние дамы. Место это было никем не условлено, но тайный инстинкт неодолимо влек туда всех мужчин. Прелестницы стояли на втором гостевом этаже, что вынуждало кавалеров подниматься по лестнице. Как в древних мифах избранные восходили на Олимп, три друга восходили вверх, чувствуя смущенные взгляды и невольно меняясь сами. Походка их становилась грациознее, лица безразличнее, а взоры… Они уже не те, что были на первой ступеньке. Бьюсь об заклад, вы бы не угадали в этих самоуверенных львах ни инфантильности, ни стеснения. Но даже Немов, убеждавший в своей безразличности к «юбкам», переменился. Что уж говорить о Василевском и Беликове.

Перед глазами показался второй гостевой этаж. Он напоминал нечто вроде зимнего сада или ВИП-ложи театра, потому как с него был виден весь остальной зал от начала до конца. Смелая задумка архитектора наверняка дорого обошлась хозяину. Зал превращался в огромную сцену, на которой, собственно, и должно было происходить действие.

Этот этаж был довольно просторен, на нем с легкостью поместились бы все, кто уже прибыл. Панорамные, большие, как и все в доме, окна, выходившие на сад, невозможно было не приметить. Повсюду экзотические растения, увивающие стены, вдоль которых было расставлено множество столов и кресел, но мало кто сидел — в основном неудачливые кавалеры и уж совсем ветхие старики. Остальные же ходили по зале, отыскивая знакомых, веселясь и наблюдая причудливый этот бал.

Офицеры, подойдя к дамам, дали им время осмотреть себя. Что происходило у девиц в головах, мы не знаем. А эти трое были все восхищение. Наряды более изящного века, все эти перчатки, корсеты, туфельки хрустальные, шляпки и ленты в локонах, неизменно волнуют современных мужчин. Их воображение, как бы перешедшее по наследству от предков, обещает им в бальных одеждах самую страстную, самую искушенную любовь.

И по прошествии времени донжуаны чинно принялись целовать ручки девушкам, при этом приговаривая: «Вы сегодня прекрасны», — и совершенно не заботясь об окружающих. Что делать, обычай! Так, собственно, и выразился Беликов, когда смущенная белоснежная нимфа сначала не подала ему руки.

«Обычай», — повторил он. И фарфоровая кисть покорно упала ему в руку. Он прижал ее к губам, а сапфир на цепочке коснулся щеки его.

Этот полушутливый реверанс был запланирован офицерами, и им они привлекли всеобщее внимание и аплодисменты. Иные франты так же хотели повторить за ними, да только насмешили девиц и зрителей. Друзья знали коренной закон общества, что в момент изначальной скуки, когда гости не заняты, нужно поразить их выдумкой, и это сулит самые блестящие знакомства.

Среди этих многих мисс стояли и их матери, которых также не следует обходить вниманием, но которых не так-то просто пронять красивым словцом. Такие скептически настроенные тещи то и дело встречаются на каждом балу. Однако этот факт никогда особо не мешал мужчинам, ни раньше, ни тем более теперь.

Девушек стояло около пятнадцати, и все они были крайне притягательной наружности. Каждое платье в этом строю отбрасывало совершенно отличные блики света. Василевский, целуя очередную ручку, говорит громко, чтобы все услышали: «Такое яркое свечение, мы будто забрались на небеса… Вы будто ангелы».

Девушки уж было начали смущаться, но их опекунши, стоявшие неподалеку, быстро отреагировали и подошли тоже приветствовать кавалеров.

Одна из только пришедших женщин громко, да так чтобы все слышали, обратилась к Немову: «Владислав, а где ваша жена Светлана Семеновна?»

Девицы зашептались.

Огромный и жилистый Немов, в это время целующий чью-то ручку, тут же отступил. Выпрямившись, он пристально посмотрел на даму. Насилу узнал он в знакомых чертах тетушку своей супруги. Перед ним стояла женщина уже преклонных лет, по манерам и движениям которой можно было судить о том, что вся жизнь ее прошла в свете.

— Как приятно вас видеть, дорогая Мария Антоновна, — сказал он, поправляя мундир, не знаю, из каких побуждений. Быть может, мундир становился ему слишком тесен. Но Немов продолжал стоически:

— Моя Светочка у родителей в Петербурге, а мне по долгу службы не пристало уезжать…

— Но никакая служба не обяжет вас целовать руки других девушек, — насмешливо медленно произнесла Мария Антоновна.

Отступив назад, Немов непритворно, но наивно до крайности отвечал:

— Это всего лишь вежливость, ничего более.

Нимфа, которой руку он только что целовал, одарила его «таким» взглядом. А после шептала подруге на ухо:

— Что за вздор? Так нагло целовал, будто сейчас прожжет.

Вторая тоже шептала:

— И комплименты! А еще женат, подлец. Поделом!..

И далее, далее.

Слышала ли Мария Антоновна шепот, но лицо ее резко приобрело апокалиптический вид. Узрев который, Немов провалился в темную бездну и не мог продолжить речи своей.

А между тем девушки смеялись все громче. И строгий взгляд Марии Антоновны поразил пересмешниц; вмиг они осеклись и отвернулись, только бы не видеть этих укоряющих старых глаз.

— Как вы считаете, Владислав, пристало ли честному мужчине в высоком чине изменять собственной жене? — Спросила Мария Антоновна, смотря на Немова тем же прожигающим взглядом.

У него даже ком встал в горле. Выдавить из себя ничего порядочного, кроме «Нет», Владислав не сумел.

Мария Антоновна улыбнулась и тихим голосом заметила ему:

— Рада услышать такой ответ, но вынуждена напомнить, люди могут не так понять ваши действия, своим поведением вы рискуете опозорить не только себя, но и всю нашу семью. Вы должны избегать подобных инцидентов, а иначе…

— Но… но… я же ничего…

— Владислав, ничего — это уже много, — таков был ответ.

Немов чувствовал себя мальчишкой, распекаемым училкой. Но Мария Антоновна и вправду обладала особым даром убеждать человека в том, что он виноват, даже когда того не бывало вовсе. Впрочем, как многие старушки.

Мария Антоновна пристально всматривалась в карие глаза Владислава Архиповича, хватая нотки смятения, как снежинки на ветру. Воздух вскипал.

«Как бы наша слава не стала для Влада посмертной, надобно спасать», — решились Василевский и Беликов.

Незаметно из-за Немова вынырнули они и почтительно заговорили.

— Владислав, не познакомишь ли нас с этой чарующей дамой, — сказал Беликов, наклоняясь, и подал свою руку, ожидая приветствий. Но Мария Антоновна руки не подала, а только презрительно поправила свою перчатку. Василевский имел неосторожность и злорадно хихикнул над другом.

В тот же миг на него посмотрели глаза пугающей старушки. Василевский поперхнулся и стал тихонько покашливать. Мария Антоновна, повернувшись к девушкам, сказала: «Нам пора, здесь нет хорошей беседы», — взяла нескольких самых юных за руки и увела в сторону. Девушки, уходя, оглянулись было на Беликова и Василевского, но дама одернула их, и они так же смиренно отвернулись.

Андрей Максимович произнес:

— А все же… кто это?

Вытирая пот со лба, Немов отвечал вкрадчиво:

— Это тетушка моей жены Мария Антоновна, дал же бог!

Беликов с удивленным видом так и смотрел вслед девушкам, а затем добавил:

— Ну ничего себе родственнички.

— Чего она пристала?

— Сам не пойму. Я к ней с приветствием, а тут, дескать, вы не должны целовать руки. Про приличия там какие-то объяснялась, мол я позорю семью. В общем, отчитала по полной. А за что? Разве я виноват?

— Прямой вины, конечно, не окажется, а вот косвенной… это вопрос, — заключил Василевский.

— Бред! Косвенная? — Немов презрительно посмотрел на Василевского, абсолютно не взяв в толк, что такое эта самая «косвенная».

— Вспомни уголовку в институте, Влад! Когда ты целовал девушке ручку, то допускал ведь возможность, что это кто-то увидит, но самонадеянно решил, что все поймут тебя правильно. Вот и преступная неосторожность как минимум, — отвечал уже Беликов как на экзамене.

Честный офицер честно поморщился:

— Зря мы затеяли эту шутку. Послушаешь вас! Весело будет! А вот как…

Именно тогда второй жизненный урок подоспел в умы офицеров: «неважно, прав ты или нет, ценность скрыта лишь в общественном. А как думает большинство, так и есть».

— Глупая шутка, — Немов жестом подманил официанта, взяв бокал с равнодушным лицом, мгновенно опустошил его.

Беликов хлопнул по плечу Василевского и указал головой на общего их друга:

— Как разволновался, даже к «шампе» приложился.

Скуластое лицо Василевского удлинилось в лисьей улыбке, тонкие усики дрогнули:

— Ага, Влад, ты лучше расскажи, откуда у тебя родственница, которая по таким вечерам расхаживает, как дома у себя.

Немов, вернув пустой бокал и видя их улыбающиеся лица, рявкнул:

— Да с ней и не общается никто! Там муж крупный банкир, но все сложно…

Ее муж был действительно владелец одного из нескольких крупнейших банков, любивший, кажется, мужчин. Да, впрочем, о ком из успешных людей в России нет такого слуха.

— Ну да, ну да, а сам молчал, от друзей таился…

— Будет вам… — сказал Немов, но был перебит неким человеком, зашедшим ему со спины: «А вы что здесь, господа?»

Все трое переглянулись. Перебившим оказался главный редактор нескольких столичных газет Лука Фомич Пальцев.

— Всех просят вниз, дабы принять речь хозяев, — добавил он.

Вправду, большинство гостей уже спускалось, образовав круг человек в пятьдесят.

Беликов вышел вперед, подавая руку:

— Простите, что не добрался до вас, Лука Фомич. Искал встречи, хотел первым…

— Ах, ничего, ничего, вы веселитесь, это для того и предназначено. — Пальцев был уже седовлас, глаза, окруженные морщинами, смотрели на все вяло, но пристально, а на тонком носу держались маленькие кругленькие очки. Слабое зрение было профессиональной травмой. Поэтому, знакомясь с новыми людьми, он подолгу вглядывался в лица. Так случилось и теперь. Когда Василевский, подойдя, подал руку, Лука Фомич подтянул его к себе и, подвинувшись ближе к его лицу, начал пристальный осмотр, щурясь и приговаривая: «Андрей, Андрей…» Наконец он пробормотал: «Будем знакомы», — это значило, что ритуал кончен.

Затем подошел Немов и вскоре тоже стал знаком с Пальцевым.

— Господа, прошу со мной, вас нужно представить… — Лука Фомич прожевал фразу, подошел к лестнице и осторожно-медлительными шагами начал спускаться. Молодые люди устремились вслед, а затем пошли вправо. Наконец, Пальцев отыскал трех мужчин, стоявших возле колонны, и достаточно громко объявил: «Друзья, позвольте представить вам сына моего хорошего друга, известного вам Роберта Алексеевича Беликова», — указав пальцем на Василия Робертовича. Тот как подобает начал подавать руку, представляясь уверенно и чисто собственным именем. Не сразу он понял, с кем его решил познакомить друг отца. Лицо Василия слегка исказилось, когда он услышал взволнованный шепот за спиной.

Трое этих мужчин были противоположны друг другу по росту, комплекции и даже наружности. Но все они стояли в шикарных черных фраках под старину с двумя длинными бортами и всех их объединяло одно — власть.

К Луке Фомичу Пальцеву бесцеремонно подлез дворецкий и негромко молвил: «Алексей Юрьевич желает приватной беседы и просит вас».

Лука Фомич замер на десять секунд, как бы вспоминая, а потом быстро удалился вслед за дворецким.

Первым к Беликову подошел Николай Германович Золотаре́в, невысокий лысый мужчина, который состоял в должности главы Министерства финансов. Рука его была изнежена, а рукопожатие слабо, он представился на удивление громким голосом и отошел в сторону.

Вторым был Аркадий Сергеевич Ковро́в. Самый старший из всех троих, ему было более семидесяти; состоял в должности министра иностранных дел. Высокий, худощавый, смотревший на всех свысока. Фрак его был отличен, и как он сам уверял, такие носили еще при Александре Третьем. Голос у него был хриплый, но громкий, как набат.

Третий — Сергей Афанасиевич Борви́нский, министр просвещения. Человек непонятной наружности, вроде и низок, а вроде высок. Вроде толст, но странная худоба в ногах и руках. Лицо было того же свойства: в нем поразительно равно сочеталась красота и безобразность. Густая черная бровь подпирала лоб единой линией, и длинные зачесанные налево волосы упадали за ухо. После рукопожатия он вытер ладонь о платок.

Беликов сделал наивнимательнейшее лицо, будто приготовился выслушать целую нотацию. Но вовремя вспомнил про друзей и поспешил также их представить. «Три титана», назову их так, с еще более равнодушными лицами поприветствовали Василевского и Немова, и, наконец, все официально познакомились.

— Вы трое, пожалуй, самые дельные из всех молодых людей, которых я встречал за свою жизнь, потрясающе… — восторгался министр просвещения Борвинский с безучастным видом, притом отирая руку платком.

— Благодарю, я не рассчитывал сегодня слышать похвал, — ответил Андрей Василевский.

— Хм-м, федеральная служба, — произнес Ковров, опираясь на трость из слоновой кости, — а какие звания у вас, господа?

Те назвались.

Борвинский прикрыл лицо платком, как будто бы собираясь чихнуть. Выражение его тут же сделалось серьезным, и он поспешил убрать платок в карман. Василевский натянул улыбку, в то время его глаза бегали. Повисло звонкое молчание. Беликов, посматривая на Василевского, хотел начать разговор, но не знал с чего, поэтому решил подождать. Немов, уставившись в свои ботинки, казалось, впал в спячку, будто русский медведь.

Золотарев испытующе взглянул вдаль. Там Леон Соломонович Комкин все так же стоял со своей женой и с кем-то любезничал.

— Ах этот Леон, любит он быть в центре внимания! — выказал министр финансов.

Ковров, ухмыльнувшись, сделал странный жест и пожелтел. А после сказал:

— При его-то должности не следует. Он так глуп. Может подойти и запросто начать разговор с каким-нибудь почтмейстером или официантом. Не удивлюсь, что его парикмахер ведает все государственные тайны. А как он любит кидать умные фразы! О, это просто невыносимо…

Золотарев поправил белый жилет свой и жемчужную запонку.

— Да, да, его поведение рушит все границы субординации.

— Глупый человек любит выглядеть умно, — театрально вмешался Борвинский. — А как считают наши новые друзья? — добавил он, указывая на тройку офицеров, как будто напоминая об их присутствии.

У Золотарева в эту секунду был взгляд десятилетнего мальчишки, который играет в солдатики.

— И вправду, вы, молодые люди, уже имели «удовольствие» общаться с Комкиным? — улыбался Ковров страшно и нервически.

Три моих подопечных были в абсолютном ступоре: посматривая друг на друга, ища ответы в глазах, стояли они молча.

Борвинский гладил длинные свои волосы, и все три министра не без удовольствия наблюдали за юнцами, будто делая их похожими на себя, укрепляя молодые умы и готовя их к главным заговорам закулисья.

Молчание скоро было нарушено. Комкин, учуяв оживленную беседу, решил сам подкрасться к товарищам министрам. Он показался сзади Борвинского, уже один — без сопровождающих, и громко обратился: «Кого я вижу, Сергей Афанасиевич, — хлопнув того по плечу, — Аркадий Сергеевич, Николай Германович. Несказанно рад вашему обществу. Нашли время! Выбрались! Только почему же вы меня избегаете?»

Три офицера еще больше просели в землю. Они будто стали соучастниками. Спорю на платок Борвинского, которым он всегда закрывает лицо, что и министры были удивлены неожиданному появлению не меньше.

Немного побегав глазами, Борвинский обратился к Комкину, одной рукой вытирая платочком плечо, а другую подавая для пожатия: «Простите мою неосмотрительность, но я был уверен, что уже поздоровался с вами! Оно и понятно, вы в центре внимания. Даже те, кто просто видит вас вдалеке, думают, будто уже насладились вашим чудесным обществом».

Комкин был удовлетворен столь прилежным реверансом и, поздоровавшись с министрами, встал в круг, который невольно образовался близ колонны. Думаю, офицеры уже вынесли третий урок: лесть — лучшее удобрение карьере. И если даже министры льстят, то куда уж другим. (Уточню, что Комкин хоть и не министр, а в равных возможностях с Ковровым и прочими).

Ковров тем временем, подавая руку Комкину, спросил: «А где ваша очаровательная Анетта Степановна?» И получил ответ: «Отошла поболтать с подругами».

Когда все приветствия были пройдены, Леон Соломонович наконец обратился к офицерам. Вокруг теснилось множество лиц, но никто не смел без приглашения подойти к колонне, подле которой они стояли.

— Все как и прежде, — сказал Комкин офицерам едва слышно. Читатели могут задаться вопросом, что имелось в виду. А дело в том, что древний Ковров спелся уж давненько с Золотаревым, и они обыкновенно брали к себе кого-то третьего из тех, кто помоложе, в зависимости от кадровых перестановок, проводимых в наше время частенько. Все-таки им третьим всегда нужен был именно министр. И выбрав себе Борвинского, они являлись теперь втроем и делали то скандалы, то высокомерные насмешки. Делали непременно с чиновниками и средненькими бизнесменами.

Далее следовал весьма скучный разговор, содержание которого я не считаю нужным передавать. В процессе к ним присоединились отлучившиеся Лука Фомич Пальцев и Анетта Степановна Комкина. Время летело незаметно, музыканты играли, официанты шаркали, а гости прибывали.

Наконец из толпы вышли Елена и Алексей Кардовы. Публика, увидав условный знак, собралась в большой круг. Хозяева бала стояли в центре, а гости окружали их. Официанты засуетились колоссально, разом наполнив полсотни бокалов самых разных, раздав закуски и вылетев мигом из залы или к стенам, где их не заметят.

Музыканты начали играть тише, но искуснее, и как бы вещь заготовленную. Алексей Юрьевич сделал покровительственный жест рукой, поправил русые волосы и огласил: «Здравствуйте, мои дорогие, очень рад всех вас видеть. Сегодня, возвращаясь к благородным традициям золотого века, мы даем этот бал в честь государственного праздника — Дня защитника Отечества. И первый бокал мне хотелось бы поднять за спокойствие границ наших, за тех, кто сейчас на страже закона. За честь и доблесть, неиссякаемые на Руси, и всех, кто носит российскую форму, служит России и будет служить ей во веки веков», — дальше последовали аплодисменты. Кардов, осушив бокал, звучно провозгласил: «Да начнется торжество!» И тысячи фотовспышек осветили залу. Бал начался.