Жемчужина

Егор Коркин

Парня по имени Максим начинает преследовать страшный человек с кривым кинжалом, который впоследствии оказывается злым колдуном. Убегая от него по ночным улицам, Максим обнаруживает себя на светлой стороне в вечной битве добра со злом. В этой схватке к нему присоединяется его родственник, друг, священник Георгий. Максиму вместе с отцом Георгием предстоит собственное расследование с множеством опасных событий. И в конце своего пути Максим приходит к истинному пониманию главной загадки его жизни.

Глава 2

Седые густые волосы, немного сутулая спина, высокий рост, худощавый. У него были длинные руки, и длинные морщины вдоль лица. Глаза с пустым неживым тусклым взглядом. Он не был старым, но казался таким. Таким был Иван Сомов.

Он был колдуном. Зло жило внутри него. Хотя Сомов не считал себя колдуном, он им был. Колдун знал, кто его господин и кому служит. Это был осознанный выбор, принятый по свободной воле.

Он глубоко вдохнул и выдохнул. Скоро свобода. Сомов так давно ее ждал. Ждал он и его господин. Прошло столько лет, прежде чем Сомов сможет сегодня выйти на свободу. Так сильно ему надоела эта тюрьма, люди, серая масса. Он ненавидел людей. Про него говорили, что от него веяло страхом, а если не говорили, то все равно каждый так или иначе, пересекаясь с ним, чувствовал некое присутствие зловещей холодной смерти. Боялись его не только заключенные, но и руководство колонии строго режима. Казалось, что это немыслимо или невозможно, но это было именно так.

Как известно, лишение свободы и заключение в тюрьме проверяет людей на прочность. Кто-то, побывав там однажды, решает больше туда не возвращаться, находит в себе силы, меняет свой образ жизни, выйдя на свободу. Кто-то не находит себе места на свободе и возвращается сюда снова и снова, это замкнутый проклятый круг. Сомов же заслужил это место, но не хотел бы вернуться сюда еще раз.

Поначалу для него всё было сложно. Когда человек прибывает в колонию, все, кому надо, уже знают, за какое преступление он осужден. В первую неделю к нему приставали местные тюремные старожилы. После того, как двое заключенных порезали его ножом, он попал в медсанчасть. Рана в правом боку была не смертельная, но глубокая, требовала лечения, наложения швов, ухода. Ему сказали, что он залеживаться не будет. Вся колония по привычке подумала, что это очередная жертва местных тюремных разборок. Однако на следующий день у одного из его обидчиков начались очень сильные боли в области желудка. Заключенного сильно лихорадило, поднялась температура, ломило тело. Его доставили в ту же медсанчасть и положили за коридором из металлической решетки напротив комнаты, где восстанавливался Сомов. Персонал медсанчасти видел, как пару раз Сомов стоял близко с решеткой и бормотал, глядя на палату, где лежал заключенный. Мучившийся лихорадкой и животом прокричал всю ночь и умер на следующий день с крупными каплями пота на лице и широко раскрытыми глазами. Это была страшная смерть. Его уже хотели везти в стационар с охраной, начали оформлять документы, но было поздно.

Второй, из обидевших его, был найден на спортивной площадке. Он лежал в газоне с розами, которые так любил. Говорят, что у него не выдержало сердце. Но знающие люди говорили, что он многое повидал в жизни, и нервы у него были стальные. Не могло сердце подвести его. Такие люди не умирают от болезней, они умирают неестественной смертью.

На пятый день Сомова выпустили из медсанчасти. Простые осужденные обходили его стороной, так как он не хотел с ними общаться, а они его уже начинали побаиваться. Очевидно некоторые круги заключенных были недовольны тем, что погибли при странных обстоятельствах двое их товарищей, и решили испытать судьбу еще раз. В банный день его жестоко избил один из заключенных и затолкал под лавку ногами. Через пару дней обидчик стал слышать странные голоса, они были то тихими, то громкими, иногда они просили его или о чем-то кричали, а потом наступила тишина, такая невыносимая и пронзительная, что человек не выдержал и бросился бежать. Его расстреляла охрана. Ждали до последнего момента, стреляли в воздух, но когда он в своем безумии с разбегу взобрался на забор внешнего периметра с колючей проволокой, открыли огонь на поражение. В колонии Ивана Сомова с тех пор больше не трогали.

Через пару дней приезжал журналист из правозащитной организации, но репортажа не получилось — не пустили. Журналист и оператор отсняли материал у стены колонии и уехали, а спустя полчаса приехала группа следователей и чиновников по факту недавних смертей аж трех заключенных. Начальник исправительного учреждения был в ярости. Сомова, избитого, еще с наложенной повязкой на рану от первой драки, привели в кабинет. Начальник, повидавший много разных людей за два с половиной десятка лет работы в правоохранительных органах и системе исполнения наказаний, удивился виду заключенного. Сомов не впечатлил его. Однако взгляд у того был холодный, бездушный, и в то же время не такой, как у матерых уголовников. Сомов знал, что начальник колонии занимается незаконной продажей спецодежды, которую делали местные заключенные. У него был конкурент, который имел свой цех за городом. Сомов и попросил фото конкурента, на что начальник пренебрежительно швырнул журнал о бизнесе. На обложке улыбался полный и с большими залысинами мужчина с большой черной родинкой на носу.

Через неделю конкурент закрыл производство и уехал в другой город. Начальник колонии узнал из достоверных источников, что причиной этому послужили внезапные проблемы со здоровьем. С тех пор колдуна Ивана Сомова никто в колонии больше не трогал. Не трогало руководство тюрьмы, не трогала охрана, не трогали заключенные. Люди ненавидели его и боялись одновременно. Несмотря на власть, которой он обладал в духовном мире, он тоже боялся, что его могут покалечить или убить. Негласное соглашение повисло в воздухе между ним и остальными заключенными: вы не трогаете меня, я не трогаю вас. Ни одна из сторон этого соглашения не хотела переходить границу.

Спустя полгода с того момента, как Сомов сел в тюрьму, заключенные разглядели в нем злой дар колдуна и стали прибегать к его услугам. Однако, он делал это выборочно. Оказалось, что колдун за вознаграждение или услуги может повлиять на неугодных людей в невидимом духовном мире. Он не принимал заказы против заключенных из своей колонии, потому что знал, что ему еще с ними отбывать срок в десяток с лишним лет. Зло, причиненное людям, которые будут с ним в одной тюрьме длительное время, могло обернуться злом для него.

Спустя пять лет сменился начальник колонии, который пытался заставить Сомова с его темным даром работать на себя. Колдун сопротивлялся, как мог. Пару раз его до потери сознания били заключенные, после этого новый начальник покинул занимаемую должность. Вновь пришедший начальник боялся Сомова как огня и повесил в свой кабинет три старинные иконы.

С того момента жизнь колдуна в тюрьме была размеренной и неторопливой. Благодаря оккультным услугам, оказываемым в колонии, у него было все, что он хотел из одежды и еды.

Он ждал конца своего срока и копил силы для важной миссии.

И вот теперь Сомов стоит на улице, за спиной закрываются большие ворота, покрашенные свежей зеленой краской, и с колючей проволокой сверху. Там, за ними охранники, которые ненавидели его и избегали смотреть ему в глаза.

Он стоял на улице один и держал все, что у него было в этом мире — пакет вещей. Никто не встречал его, никому Сомов не был нужен. Но он знал, что нужен своему господину.

Миссия, которую поручил ему его господин, была непростой, но не сложной для него. Он ждал момент, когда выйдет на свободу, и вот этот час настал. Господин велел убить троих человек: молодого парня, женщину и священника. Для дьявола это было очень важно, а значит и для него.

В тюрьме за десяток с лишним лет он сблизился с некоторыми людьми. Одним из них был заключенный, которого все звали Штырем. Штырь сидел несколько раз и был пожилым человеком. Жизнь его была полностью разрушена. Ни семьи, ни дома, ни детей, только список статей, неспособность жить на свободе, нежелание как-либо работать. У Штыря был дальний родственник Слава по прозвищу Картавый. Называли его так потому, что у него был соответствующий дефект речи. К моменту выхода Сомова из тюрьмы Славе было двадцать семь лет, и он очень гордился тем, что его дядя в заключении. Перед своими друзьями Слава часто упоминал дядю и выдумывал ему и себе участие в каких-нибудь бандитских группировках, разборках, встречах. Он также любил одеваться в фирменную спортивную одежду, которой у него было немного, и которую занашивал до неприличного, совсем не фирменного состояния. За такой подход к одежде друзья за спиной звали его Слава-Адидас. Слава очень гордился, когда его дядя просил встретить кого-нибудь из тюрьмы или передать посылку. Для этого он брал с собой кого-то из друзей, чтобы они видели его значимость и связь с криминальным миром. Однако сегодня Слава ехал один. Штырь дал ему задание подвезти до города совсем другого человека, не Сомова. Однако Адидас проявил невнимательность и дождался первого вышедшего из ворот колонии — Сомова. Штырь не стал бы отправлять опасного колдуна со Славой, и когда узнал, что в этот день вышло два человека, грубо выругался. Сомова по плану Штыря должен был везти другой человек, молчаливый и угрюмый. Это как раз то, что было нужно колдуну.

«Лада» девяносто девятой модели темно-зеленого цвета с пятнами ржавчины на подкрылках, крышке багажника и крышке капота, с тонировкой, уже местами отслаивающейся на задних дверях и заднем стекле, скрипя и громыхая, лихо подлетела и остановилась перед Иваном Сомовым. На зеркале заднего обзора георгиевская ленточка. Водитель, полноватый парень в потертом спортивном костюме, который местами вместо черного цвета стал коричневым. Лицо все в веснушках. На голове короткие вьющиеся огненно-рыжие волосы, в которых виднелись черные солнцезащитные очки. Слава-Адидас убавил звук шансона, мощно бившего из машины в стены колонии и охранника на вышке.

— Ну, что, браток, вот ты и вышел, — сказал водитель, сощурив глаза от улыбки. — Ты от Штыря?

— Я, — сказал Сомов и закинул пакет на заднее сиденье, а сам сел вперед. Он пожалел об этом уже через пять минут.

Парень снова сделал громче шансон и машина понеслась по летней дороге.

— Следующая остановка конечная, — сказал Слава и тихонько засмеялся. Это напомнило Сомову крики осла, только очень-очень далеко.

Это был жаркий день. Наконец после холодных дождей и ветров пришло лето, не по календарю, а по теплу и жарко припекающему все солнышку высоко-высоко в голубом небе.

— Ну, что я хочу тебе сказать, — дергая рычаг переключения скоростей, стараясь перекричать песню, громко сказал Слава, — Сейчас приедешь, помоешься и будешь как новый человек. Отдохнешь немного, осмотришься и за дело.

На этой фразе Слава похлопал Сомова фамильярно пару раз по плечу, так что седая голова Сомова качнулась в такт руке водителя.

— Что за олень? — подумал про себя Иван. — Кого мне Штырь прислал? Он что, не знает, как я людей ненавижу?

— Ты сам как, чего думаешь, братан? — не унимался Картавый.

— Ничего не думаю, — вздохнул Сомов.

— Да, я понимаю, тяжело тебе, но ты скоро привыкнешь. Свобода — это как вино, братан. Чем больше свободы, тем пьянее становишься.

Эту мысль Слава видимо подцепил у кого-то из бывших заключенных.

— Ты сам-то откуда? Браток?

— Из Ярославля.

— А че кислый такой? Солнышко тебя разморило что ли? — тут осел снова «загигикал» вдалеке.

Машина нагрелась под солнцем. С дороги поднималась пыль. Не было даже легонького ветерка, который мог бы принести облегчение. Казалось, машина сейчас расплавится, и не только она, но и мысли в голове Сомова плавились и становились более тяжелыми, неповоротливыми.

— Вода есть у тебя? — спросил Сомов, глядя на раскаленный асфальт с трещинками, который быстро убегал под машину.

— Да, бутылка на заднем сиденьи.

Иван развернулся и достал с заднего сиденья бутылку холодной газированной минералки. Она была уже открыта. Он брезгливо протер горлышко бутылки краем футболки, сделал несколько глотков. Освежающая жидкость смочила пересохшие губы и рот. Машина уже двигалась достаточно быстро, и от скорости воздух бил в лицо и в кабину, приятно все освежая. Сомову стало легче.

— Не волнуйся, я только китайской пневмонией болею, — прокричал Слава через ветер и музыку и разразился очередным приступом смеха.

Мысли Сомова были вдалеке. Он был мрачным и неразговорчивым человеком. Чем больше водитель болтал, чем более навязчивым было его поведение, тем мрачнее становился Иван, и более черными — его мысли. Все его навыки были направлены на то, чтобы разрушать жизни людей, их здоровье, будущее. Парень управлял машиной, в которой ехал Сомов, поэтому с водителем он ничего сделать не мог. Его можно было попросить помолчать или резко осадить. Ни того, ни другого Сомов делать не хотел. Не хотел из гордости просить. Он мало кого просил в этой жизни. Орать тоже не хотелось, так как голова начинала болеть все сильнее и сильнее.

— Тут, браток, дело такое. Сейчас «центровые» поднялись и подмяли снова рынок и администрацию на «Пятерке», — начал свои криминальные байки Слава. Он до сих пор жил в девяностых годах. Тогда он был еще подростком, но ему очень хотелось носить титул бандита и иметь авторитет опасного человека среди друзей. На дворе, тем временем, шел 2010 год.

Из динамиков звучала известная в жанре шансона песня о любви к своей подруге. Мимо пролетали дома, деревья, машины. Снаружи от машины, возможно, были другие люди, более интересные судьбы, и они тоже могли что-то рассказать. Сомов посвятил себя злу, был жестоким человеком, вспыльчивым и импульсивным и никогда не терпел подобных людей рядом с собой.

Тем временем Слава подбирался к кульминации одной из своих любимых баек, как они со Штырем и другими пацанами пошли на разборки с «центровыми». Последних было больше, но рассказчик не испугался. Глаза у водителя заблестели в творческом азарте. История обрастала новыми подробностями. Такое бывало с ним иногда, и друзья ловили его на новой лжи, но он всегда выкручивался. В конце концов, может человек немножко преувеличить. Оказывается, у «центровых» были не только пистолеты, но и «калаш». Это, видимо, имелся в виду автомат Калашникова. И Слава тогда со Штырем вышли вперед и разговаривали с главным от своих оппонентов. В колонках зазвучала одна из известнейших песен в криминальных кругах, Адидас продолжал свою байку.

— У меня сейчас давление поднимется, — подумал Сомов, потирая морщинистый смуглый лоб. Голова начинала наливаться чем-то тяжелым. — Сдохну здесь, до города труп довезет. Я его просто придушу, — подумал он. — Сверну ему шею, как курице.

— И тут браток, понимаешь, я его так за горло беру… — доносилось с водительского сиденья.

Это стало понятно сразу, что он ехал с молодым парнем, который в жизни пороху не нюхал. Люди, которые видели зло наяву в этой жизни или сами его творили, не ведут себя так и не вспоминают, по крайней мере, только для дела. Но это парень со стороны Штыря. В колонии Штырь обратился к нему за помощью, и Сомов качественно наколдовал. Штырь же избавил его один раз от стычки с заключенными. Штырь же приводил к нему денежных клиентов из среды осужденных. Между ними существовало взаимовыгодное сотрудничество.

Адидас был плохим психологом. Присмотрись он внимательнее, мог бы сразу понять, что рядом с ним едет человек опасный.

Сомов протянул смуглую руку и выключил магнитолу.

— Посидим, помолчим, — сказал он.

— Да-да, браток, конечно. О чем речь. И я ему говорю, типа.., — продолжал Слава. Он не обратил внимания на слова о тишине.

Какое-то страшное знакомое давление поднималось внутри Сомова. Он знал, что в эти моменты он колдовал, калечил жизни людей, делал зло. Голова раскалывалась от боли, она как будто наливалась свинцом. Он чувствовал, как сердцебиение эхом отдается в голове.

— Надо это прекратить, иначе все пожалеем, и он, и я, и Штырь, — пронеслось у него в голове.

Мощный подзатыльник прилетел в Славину голову, которая резко дернулась. Очки отскочили в лобовое стекло и упали на торпеду машины.

— Тебе сколько лет? — заорал Сомов ему в ухо. Глаза у него налились кровью, вздулась вена на лбу. — Ты че, краев не видишь? — продолжал он.

Несмотря на худое телосложение, удар был сильным, и Слава удивился. Вместе с подзатыльником пришло немного мудрости.

— Успокойся, браток, че стряслось? Псих ты, что ли? — выплюнул с обидой из себя слова парень.

— Еще слово, — заревел Сомов, — и я тебя на куски порежу. Заткнись!

Минуту они ехали в абсолютной тишине. Машина тихонько поскрипывала, и что-то громыхало в багажнике. Ветер через открытые окошки бил в их лица теплым воздухом. Солнце палило. За эту минуту Сомов немного стал приходить в себя. Ярость и желчь еще клокотали внутри, но с криком вышла часть злобы. Мысли же Славы сменяли одна другую со скоростью света. Он никак не мог понять, что везет, как думал, мужичка, попавшего по глупости, по трагическому стечению обстоятельств. Почему же от него веет таким злом? Никак Слава не мог предположить, что он ошибся, и везет не того человека. К концу минуты парню стало обидно за то, что он связан с криминальным миром, а в его воображении не просто связан, но является активным участником бандитских разборок и состоит в одной из группировок. Обидно, что, в общем, друзья и знакомые парни ценят его и уважают, хоть и смеются над ним иногда. С его пассажиром было все по-другому — Славе нужно бояться этого странного мрачного человека. А кто он такой, этот знакомый Штыря? Разве можно себя так вести со Славой? И тут водителю захотелось реванша.

— Братан, да, это ты краев не видишь, — огрызнулся Слава.

Сомов молниеносно принял вызов. Дорога, по которой ехала их машина, состояла из одной полосы в одну сторону движения и одной полосы в другую. По счастливому стечению обстоятельств прилегающая к дороге неасфальтированная часть была широкой и с той, и с другой стороны. На этой обочине легко могла разместиться машина, не создавая при этом помех движению другого автотранспорта. На расстоянии пятидесяти метров по встречной полосе от них ехала большая грузовая фура. Ее водитель наслаждался солнышком, припекающим его левую щеку, и слушал музыку, но не шансон.

Сомов молча, с перекошенным от злобы лицом, наклонился к Славе и крепко схватился за руль. Колдун хладнокровно, но уверенно, без дрожи в руках повернул руль влево и направил машину навстречу фуре. Лицо Славы побледнело, смертельный холод пробежал по спине и затылку. Ожидание чего-то страшного и неизбежного впилось в сознание. Парень вцепился руками за руль, но не мог его повернуть, как ни старался. Лицо же Сомова было одновременно злое, но спокойное. Вдвоем они уставились на фуру, которая стремительно неслась на них, отчаянно сигналила и моргала фарами.

Водитель грузовика, пожилой мужчина с густыми усами, с ужасом наблюдал, как бешеная «Лада» несется ему под колеса. Дома его ждала жена Даша и две красивые дочки подросткового возраста, дома его ждал горячий суп. Он почти доехал. Вся жизнь пробежала у него перед глазами, жизнь честного и надежного труженика, работающего только для своей семьи.

Почти одновременно «Лада» и грузовик стали тормозить, неумолимо приближаясь друг к другу. Несмотря на то, что скорость обеих машин заметно спала, столкновения было не избежать. Удар от столкновения мог быть чудовищной силы. Водитель грузовика, видя, что «Лада» не меняет направление движение, стал уходить от столкновения и направил грузовик на обочину, так как она была достаточно широкой. Однако его маневра не хватало, чтобы избежать столкновения. Теперь все зависело от движения «Лады».

В это время в «Ладе» девяносто девятой модели двое мужчин крепко вцепились за руль. Пальцы у обоих побелели. Теперь они кричали, никто никого не стеснялся. Это была абсолютная свобода выражения своих мыслей и чувств. Лицо Сомова было перекошено от злобы. Он орал стабильным мужским басом. Лицо Славы было бледным-бледным. Сначала он орал, как кошка перед дракой, громко, выразительно, но потом он перешел на более высокий и жалобный кошачий визг. В этом визге слышалось нестерпимое невыносимое желание жизни, животный инстинкт самосохранения. Рот его был открыт, как у большой рыбы. Так, с душераздирающими криками, они неслись на грузовик.

Примерно в пяти метрах от фуры Сомов отпустил руль и выпрямился, закрыв лицо скрещенными локтями. Это был последний шанс Славы на жизнь, он резко дернул руль вправо. Фура, цепляя край внешней стороны обочины, постепенно сбавляла скорость. Водитель грузовика не стал останавливаться. Подняв пыль на обочине, он поехал дальше. К сожалению, таких ситуаций на дорогах бывает немало. Он многое повидал на своем пути.

«Лада» девяносто девятой модели выехала на другую обочину и заглохла. Она утонула в клубах дорожной пыли. Пыль через открытые окна залетела внутрь машины и покрыла салон и пассажиров. Сомов сидел по-прежнему со злым, но уже более спокойным лицом. Он был удовлетворен тем, что проучил парня, наслаждался болью и страхом, которые доставил Славе. Головная боль потихоньку проходила. Слава же сломался. Из его глаз по пыльным щекам текли слезы, парень всхлипывал. Его плечи дрожали. Он старался вытереть глаза руками. Из-за этого его лицо стало испачканным.

— У него есть надежда исправиться, стать другим, радоваться этому проклятому солнцу, сделать детей, таких же сопливых, как он. Но это не для меня. У меня нет шансов и нет желания. Все понятно с этой поганой гнилой жизнью, — пронеслось в голове у Сомова.

Тем временем Слава успокоился. Благодаря жестокому поступку злого человека он превратился в того, кем он был на самом деле, — в простодушного, доброго, безответного паренька с большим количеством веснушек и огненно-рыжими волосами. Просто он связался не с той компанией. Слава еще два года побарахтается в этой околокриминальной жиже. Наконец он перестанет поддерживать связь со Штырем и доучится в институте, потом устроится автослесарем. Дела его пойдут в гору, не сразу, постепенно он начнет зарабатывать нормальные деньги. К нему будут ездить со всего города, и он будет работать еще и у себя в гараже. Еще через год он повстречает Катю. Она будет образованной девушкой из хорошей семьи. Он влюбится и будет завоевывать сердце Кати, иногда неуклюже, как медведь. Но это будет по-настоящему, и это будет их счастье. Еще через полгода они поженятся, а еще через год у них родится мальчик с огненно-рыжими волосами и веснушками на лице. Тогда Слава поймет, какая она настоящая жизнь. Он будет сильно-сильно любить жену и сынишку. Сомов этого не знал, но был прав относительно парня — «у него есть шанс».

Сомов достал бутылку с уже нагревшейся газировкой, которая от торможения прилетела с заднего сиденья к нему в ноги, и отпил пару глотков.

— Вытри сопли, и поедем. Ты меня не за того принял, парень. Мне нужно в общежитие на проспекте Ленина во дворах. Это там, где два корпуса рядом. И больше ни слова, — и тут Иван улыбнулся впервые за этот день.

Слава стряхнул пыль с рукавов, выдохнул и завел машину. «Лада» девяносто девятой модели ехала по летней солнечной дороге в абсолютной тишине.

Слава уже понял, что человек, которого он везет — не тот, который должен быть. Адрес доставки, соответственно, тоже не тот, точно не общежитие на проспекте Ленина. Он не стал переспрашивать адрес, а покорно повез, куда ему сказали. Постепенно парень успокоился, мысли его были далеко за пределами машины.

Когда они подъехали к зданию общежития, было около четырех часов дня, но солнце по-прежнему сильно палило. Во дворе многоэтажки была огромная, еще не высохшая лужа, в пятнадцати метрах от нее играли в футбол дети. Периодически раздавались глухие удары по мячу и детские крики. От входа, который был в углу дома, вниз вела бетонная лесенка из нескольких ступенек. Она была широкой и большой, спускалась прямоугольником, так что ступеньки были на две стороны параллельно одной из стен здания. Несмотря на то, что у лесенки не было пандуса или просто примитивных рельс для спуска колясок, рядом стояли две молодые мамочки и держали своих малышей в руках. Чуть подальше стояли их коляски. В нескольких метрах от лесенки возле мусорного бачка сидели на лавке три бабушки и внимательно за всеми следили. Во дворе не было деревьев, только пара невысоких кустов акации. Никто и ничто в этот час не могло скрыться от палящего солнца.

Сомов вылез из машины, забрал пакет с заднего сиденья и, не попрощавшись со Славой, направился к входу в общежитие. Парень не стал дожидаться, когда фигура колдуна скроется в дверях входа, быстрее развернул машину и выехал из двора, будто он участвовал в соревновании, кто первый покинет это место.

Здание, в которое прибыл Сомов, ранее, в годы советской власти, было коммуналкой, затем, позже, ближе к девяностым, оно стало общежитием. В нем сделали ремонт, стали заселять работников моторного завода. После перестройки началась приватизация. В здании появилось много собственников, основная часть которых проживала в своих квартирках и по сей день. Часть квартир приватизировал уже тогда предприимчивый чиновник из департамента строительства Степан Иванович Вавилов. Сейчас, спустя два десятка лет, он был руководителем крупного строительного холдинга, а свои квартиры переоформил на дочку Варюшку. Варвара Степановна являлась учредителем и директором агентства недвижимости, которое, в частности, и сдавало в аренду эти жилые площади. Штырь дал Сомову адрес этого здания, потому что там было недорогое, но вполне сносное жилье. Оптимальное соотношение цены и качества. Для Ивана это был выгодный вариант, так как ему хотелось затеряться среди людей, но чтобы он имел свой угол, и ему никто не мешал.

На первом этаже рядом с входом располагалась кладовая, где хранился рабочий инвентарь уборщицы и дворника. Дверь в нее всегда была открыта настежь и запиралась только на ночь. Здесь сидела бессменная Валентина Захаровна Триногова. В ее обязанности входили показ квартир, принадлежащих агентству Варвары Степановны, заключение договоров на аренду жилья, сбор оплаты, выдача ключей. Также Валентина Захаровна вела от лица жильцов переговоры с разными обслуживающими и сбытовыми организациями. В доме было оформлено ТСЖ, и у Варвары Степановны была мечта организовать свою управляющую компанию. Здесь присутствовал и корыстный, и организационный моменты. Часто участники ТСЖ не могли долго решить какой-либо хозяйственный вопрос. Собрания нередко заканчивались скандалами. Мужики махали руками и уходили. Женщины, затеявшие конфликт, продолжали выяснять, завозить песок на площадку или нет, ремонтировать кровлю или нет, менять трубы на полипропиленовые или нет, и многое другое. Это напоминало со стороны телевизионные политические передачи. Поэтому создание управляющей компании во главе с Варварой Степановной и её «правой рукой» Валентиной Захаровной было самым вероятным событием в ближайшие месяцы.

Рабочая комната Валентины Захаровны представляла собой узкое помещение два метра в ширину и семь в длину. Одно единственное окно закрыто рулонной шторой. От окна в сторону выхода на расстоянии двух метров натянута ширма, представляющая собой кусок бельевой веревки, покрытой уже серо-желтой шторой. Здесь была раздевалка дворника и уборщицы. У выхода из комнаты стоял старый, покрытый лаком темно-коричневый стол, на котором были навалены папки и бумаги со счетами, договора с обслуживающими компаниями, договора с жильцами Варвары Степановны. В углу на столе располагался компактный цветной телевизор. По телевизору показывали новости. Журналист из европейской страны рассказывал, как местные фермеры страдают от российских санкций и терпят убытки. За столом сидела седая, но еще молодая худощавая женщина. У нее были очки с толстыми линзами. Она сидела, сложив руки на столе, внимательно глядя в телевизор. Седые густые волосы были собраны в пучок. На водолазку надет теплый старенький кардиган, а на ногах — черные брюки. По внешнему виду она напоминала работницу библиотеки. Такой была Валентина Захаровна, а её рабочая комната была центром по сбору слухов, сплетен и ссор. Оперативный центр многоквартирного дома.

Сомов постучал двумя пальцами в открытую дверь. Валентина Захаровна на секунду задержала взгляд на нём и снова вернулась к телевизору. Европа не справлялась с ответными санкциями России.

— Очередной клиент. Снова посмотрит и уйдет, — подумала она. — Будет все выспрашивать подробно, потом скажет: что вы мне подсовываете за такие деньги? И уйдет.

Снова раздался стук в дверь, уже более настойчиво. Сомов впился взглядом в Триногову.

— Покажите мне квартиру, я хочу остановиться у вас.

— У меня вы, мужчина, не остановитесь и во…

— Я вижу, что мужчины у вас не останавливаются. Вы меня не интересуете, — перебил её Сомов

— Вас что, не учили, как обращаться с женщинами? — вспыхнула в гневе Валентина Захаровна и залилась краской. Удар был сразу «ниже пояса». Она, к сожалению, была одинокой женщиной. И проблема была не в её седых волосах, не в худобе, и даже не в характере. Она слишком много копала в каждом потенциальном претенденте на роль спутника её жизни и от этого страдала, так никого и не выбрав.

— Я сюда не обращаться с женщинами пришел, мне нужно жилье, — сказал Сомов, выделив каждый звук в словах. Он был спокоен.

— Вот упырь, — подумала Валентина Захаровна, — даже ни капельки волнения. Может дать ему ту «однушку», где унитаз подтекает и краны гудят. Порадует соседей ночью, мой фекальный дружок.

— Хотите с видом на проспект? — спросила она, мило улыбнувшись Ивану. Враг-женщина очень опасна своей коварностью и мстительностью. Квартира, которую она захотела предоставить, Сомову как раз выходила окнами на проспект Ленина.

— Мне нужна квартира подальше от людей, особенно таких, как вы. Не хочу на проспект, дайте другую.

— Жалко, мой друг, — подумала она. — Прибежал бы ты ко мне через пару часов с криками, я бы тебе тряпок уборщицы дала пол в туалете вытирать, а может, закрыла бы все и на чай ушла.

Месть не удалась. Валентина Захаровна начала разрабатывать второй более коварный план. Чувство желчи и обиды переполняло её. Ей было больно, что незнакомец за пару минут так сильно задел её за живое. Больно обычно там, где не получается. Мудрые люди считают, что больно там, где пока не получилось. В этом большая разница, но Валентина Захаровна уже сдалась.

— Есть только одна окнами во двор, смотреть будете?

— Нет, буду вами любоваться. А как вы думаете? — прилетел очередной грубый ответ.

Снова стало больно на сердце. Если убрать седые волосы и очки, она была хорошенькой. Если она хотела, то могла быть очень милой. Почему с ней так, почему больно всю жизнь? Она никому ничего плохого не сделала. По телевизору тем временем домохозяйка выпила глоток кофе и вдруг очутилась на красивом побережье в вечернем черном великолепном платье. Идеальная прическа. Красивые, немного вьющиеся волосы спускаются по обнаженным плечам. Их развевает легкий ветерок с моря. Она идет босиком по песку. За спиной красивый закат и пенящееся у пляжа нежное море. Навстречу ей выходит красивый смуглый молодой мужчина и подает ей руку. У него голливудская обворожительная улыбка, светлые волосы и голубые глаза.

— Где бы мне такого кофе попить? — подумала про себя Триногова и поняла, как отомстить упырю. Он ведь торопится быстрее заселиться и спрятаться от людей.

— Ускорим ваше заселение, — подумала она. — Так, где же у меня ключи?

Валентина Захаровна сознательно закрыла ящик с ключами на стене у телевизора, поставив вертикально «Книгу о вкусной и здоровой пище», встала со стула и стала осматривать один за другим выдвижные ящики своего рабочего стола.

— Ключи, ключи, где же ключи? 108-й, это 212-й, нет, 215-й. Это Фомичев взамен сломанного вернул. Это вообще непонятно чьи. Почему без номера? Да, надо позвонить Ивановне, она что ли бросила их? — и стала звонить по сотовому телефону, который лежал рядом на столе. Старенький поцарапанный телефон с кнопочками.

— Видно, одного молодого дурака на мой первый день выхода с зоны мало было. Я её сейчас убью, — тяжелое внутренне злое напряжение поднималось внутри Сомова. — Прокляну, и засохнет здесь.

— Ивановна, здесь мужчина ждет, посмотреть хочет 213-й номер. Ключи без номера здесь лежат, это они? — милым дружелюбным голосом заговорила Валентна Захаровна. На самом деле она знала, что ключи от квартиры с номером 213 висят в ящичке, который якобы случайно прикрыт книгой.

Через пять минут поиска ключей Сомов стоял красный, как помидор. За это время он слетал за пределы нашей галактики на много световых лет вперед и вернулся назад. Он не умел ждать, не любил терпеть и ненавидел людей.

Триногова заигралась и когда увидела, что два глаза сверлят её взглядом из «красного помидора», поняла, что месть удалась. Надо было еще показывать ему квартиру. Ей стало страшно, так как Валентина Захаровна почувствовала его напряжение. Она разбудила это зло.

Он боялся, как бы ему ее не убить. Валентина Захаровна молча протянула ключи. Сомов выхватил их быстрым боковым движением руки, будто большая кошка.

— Я вам покажу сейчас.

— Я сам. А ты здесь останешься.

— Да, мне и небольно хотелось идти с вами, мужчина. Семь тысяч аренда в месяц, плюс коммунальные. Семь сейчас, сразу, как предоплата за месяц вперед.

Две скомканные пятитысячные купюры упали ей на стол.

— Переплату на следующий засчитай.

По телевизору началось очередное шоу. Пожилой мужчина рассказывал о том, как сурова жизнь, и что всем женщинам нужны только деньги.

— Мне ваш паспорт тогда нужен, надо договор заключить.

— Потом заключим, — прошипел Сомов и ушел.

— Псих, — пробормотала она и села смотреть шоу, спрятав предварительно купюры в металлическую баночку в верхнем ящике. Рядом лежала тетрадь, куда она внесла сумму и номер квартиры. Графа с ФИО и номер телефона арендатора остались пустыми. В телевизоре три женщины отчитывали мужчину за то, что он всю жизнь был жадным до денег и не делал щедрых подарков своей бывшей жене и дочке. В глубине души Триноговой было больно. Несмотря на сплетни она была хорошим и справедливым человеком. Она многим помогла по дому.

Сомов поднялся по пыльной, освещенной лучами солнца, лестнице на второй этаж и повернул налево. Мимо с шумом пробежало двое мальчиков лет восьми-десяти. Он прошел по коридору с дверями по обе стороны и остановился напротив квартиры номер 213. Деревянная дешевая дверь, обитая утеплителем темно-коричневого цвета, со следами царапин у замочной скважины под ручкой. Два поворота ключа вправо и дверь открылась. Шагнув за порог, он увидел крошечную прихожую, состоявшую из тумбочки для обуви и вешалки над ней на стене слева, коврика под ногами, и двери в совмещенный санузел справа. Прямо из прихожей небольшой коридор вел на маленькую кухню. Там стоял старый холодильник и молчал. По его виду и возрасту можно было предположить, что он будет греметь, как трактор. Однако, когда Сомов его включил, холодильник на удивление заработал тихо. Тут же на кухне был старый светлый стол, уже пожелтевший от времени, со следами множества порезов от ножа и двумя коричневыми пятнами. Предыдущие арендаторы были не особенно аккуратны. Под столом стояли два светлых деревянных табурета с уже отвалившейся местами краской. Напротив стояла плита, а справа от нее — раковина. Над раковиной висел кухонный шкаф с посудой.

Из коридора между прихожей и кухней был вход единственную комнату. В ней на немного покосившемся карнизе с большими кольцами висели старые плотные черные шторы. Напротив окна у стены стоял сломанный разложенный диван. Когда-то давно он мог складываться, но сейчас эта функция не работала. Напротив дивана посреди комнаты стоял стол, покрытый бело-синей свежей скатертью из полиэстера. На нем были навалены небрежно газеты с рекламой. Также на столе стояло два стакана, пепельница и чистая эмалированная тарелка. В одном углу комнаты стоял старый трельяж, покрытый пылью. В другом углу у окна стоял современный плоский телевизор, тоже на старой тумбе. Таким было скромное убранство нового жилья Ивана Сомова.

Он зашторил окна в комнате и на кухне. Спустя пять минут в эмалированной тарелке на столе тлели и горели клочки газеты. Сомов занес руку над тарелкой и сделал надрез ножом на запястье, не глубокий, но достаточно длинный. Кровь закапала в тарелку. Сквозь закрытое шторами окно доносились крики детей из двора, шум машин с проспекта. У соседей за стеной громко работал телевизор. В комнате было тихо, только слышался звук от падающих в горящую бумагу капелек крови. Колдун стоял над тарелкой, вытянув руку, а в другой держал нож. Он тихо, но напряженно и быстро бормотал. Наконец его напряжение спало, и он, облегченно вздохнув, повалился на диван, комфортно расположившись на нем. Маленькая струйка дыма поднялась вверх, запахло паленым. В плохо освещенной комнате, казалось, стало еще темнее. Она наполнилась чем-то. Атмосфера поменялась. Нечто темное, леденящее, злое, жестокое, сильное, всевластное заполнило воздух. Физически ни одна штора не колыхнулась, не было ни малейшего движения вещей, шороха, но его господин был здесь. Вечное зло пришло. Это была личность, реально существующая. Её называют по-разному. В классических произведениях ей приписывают мудрость, обходительность, утонченный вкус, некое понятие справедливости, особенную красоту. В реальности это было вечное безумное зло, которое являлось личностью, обладало разумом, эмоциями, двигалось, говорило, слышало, дышало. У любого маньяка или садиста есть похожая природа, природа дьявола. Дьявол приходит, чтобы украсть, убить и погубить. Он приходит, чтобы уничтожать жизни людей. Это машина ненависти и убийства. Он получает наслаждение от убийств, пыток, насилия, лжи, ран, измен, предательств и много другого. С ним нельзя заигрывать, но Сомов заигрался. Он попал на крючок уже очень давно и не мог выйти, остановиться. Сначала ему понравилась та власть, которой колдун стал обладать в духовном мире над людьми. Спустя время он понял, насколько глубоко погряз в этом зле, и что пути назад нет. И он служил, и служил, и служил своему господину. Иногда во время таких злых молитв тьма настолько поглощала его разум, его волю, эмоции, что Сомов уже не знал, где он, а где его господин. Колдун уже не был единственным хозяином своей жизни. Его воля контролировалась то слабее, то сильнее, но это не проходило полностью никогда. У него был господин. Его не видно, так как это духовное существо, но можно с ужасом ощутить всем своим сердцем. В квартире номер двести тринадцать бывшего общежития на проспекте Ленина поселилось зло.