О мостах и о тех, кто на них обитает. Роман-путеводитель

Егор Авинкин

Парижские бульвары и петербургские дворы. Здесь живут люди, здесь дышат временем стены. И соединяют их лишь мосты.Отправляйся в дорогу и не забудь путеводитель!

Глава 6

Поездка по городу была настоящим кошмаром. Не помогало малое количество машин на дороге — Катя не имела никакого опыта вождения и поэтому умудрялась мешать даже самым добропорядочным и ответственным водителям, которые обдавали её гудками, сопровождая их нелестными комментариями. Комментарии было прекрасно слышно сквозь открытые окна. У Кати горело лицо от стыда и продолжало гореть до тех пор, пока она не выехала на просторный Московский проспект. Здесь было поспокойнее. Руки перестали дрожать. Сердце прекратило бешеный ритм, в ушах больше не стучало. Катя наконец-то сообразила, что всё это время ехала, чуть ли не вплотную прижавшись к рулю, и поэтому с облегчением откинулась на спинку сидения. Она ехала по средней полосе, не мешая никому своей медлительностью и неуверенностью. В этой полосе она и проехала через весь город на юг, затем, почувствовав, что приближается к Кольцевой, снова немного запаниковала и снизила свою скорость до совсем уж неприлично маленькой, однако именно благодаря этому смогла не пропустить нужный ей выезд.

Машина выехала на кольцевую дорогу и поехала на запад, в сторону Кронштадта. Направление это и так было не самым популярным, теперь же здесь было совсем пустынно. Катя ехала по дороге, всё так же в среднем ряду, и впервые стала получать удовольствие от вождения. От неё требовалось лишь держать педаль газа в одном положении и плавно подруливать, чтобы направление машины совпадало с направлением дороги. Шины, убаюкивая, шуршали по асфальту, двигатель вторил им своим уравновешенным гудением. В таких условиях Катя смогла расслабиться. Солнце уже начинало садиться и, в зависимости от траектории дороги, светило то чуть левее, то правее её, а иногда висело прямо над шоссе, подсвечивая серый асфальт умиротворяющим оранжевым. Катя опустила козырёк, чтобы не слепило глаза.

Трагедия ушла, оставив после себя житейское спокойствие. Жизнь продолжалась одной лишь ей, жизни, известным способом, и Катя следовала этим путём, подхваченная не бурными волнами, а шоссейной гладью. И то, что даже эта дорога сейчас продолжала напоминать о прошлом, не смущало, а наоборот, подтверждало его значимость. Даня уже катал её по кольцевой. Пару лет назад, узнав из новостей о том, что открыт туннель до Кронштадта, завершивший собой многолетнее строительство КАД, они сели в машину и поехали, точно так же, как сейчас, посмотреть на этот туннель. Только тогда уже было совсем поздно, и дорога была равномерно подсвечена огнями фонарей среди синеватой темноты окружающего пейзажа. Когда они, наконец, нырнули в туннель, проложенный под дном Финского залива, Катя вытянула в приоткрытое окно зажатый в руке мобильник и сделала снимок. Фото получилось смазанным, нерезким, и к тому же немного заваленным на бок, но оно всё равно понравилось им обоим. Безумное ощущение скорости, сужающаяся в одну точку перспектива, размазанные по стенам фонари и кусок капота, случайно попавший в кадр. Даня даже хотел поставить его себе на аватар, но потом решил, что это будет пошло.

Теперь Катя ехала одна. Она сидела на водительском сидении, где раньше сидел Даня, держала руль, который он когда-то держал, однако машине, по всей видимости, было всё равно, кто ей управляет, и она ехала, с готовностью подчиняясь неуверенным командам своего водителя. Из-за поворота неожиданно открылся великолепный вид, в прошлый раз укрывшийся от них ввиду тёмного времени суток — дорога резко спускалась к воде, открывая широкую панораму залива, соединение воды и неба, на стыке которых в дымке заходящего солнца плыли корабли — тяжеловесные танкеры и крошечные яхты. Ещё через пару минут дорога ушла под землю и музыка по радио сменилась помехами. Туннель был всё тем же, и Катя вдруг, как наяву, вспомнила ту фотографию. Всё было таким же, желтоватые фонари по стенам и зелёные стрелки под потолком, указывающие направление. Катя неслась по дороге, стараясь не думать о тоннах земли и воды, нависших над её головой. Когда туннель стал подниматься вверх, к поверхности, и по радио начали проступать музыкальные аккорды, у Кати зазвенел телефон. Из легкого потрескивания помех, гомона голосов и эха неразборчивой музыки донёсся голос Лизы, чуть более жизнерадостный, чем обычно.

— Катюха, ты где? Слушай, тут так классно! Стаканы возьми там, в шкафчике. Это я не тебе. Ну что, может, приедешь? У нас всё в самом разгаре! Ты бы развеялась, а?

Катя в ответ промямлила что-то отрицательное и хотела уже было положить трубку, но вдруг, задумавшись, посмотрела вокруг себя. Машина ехала по дамбе, длинному мосту, проложенному по широкому, как море, Финскому заливу. С обеих сторон лежало пространство воды с редкими безжизненными островками, и всё это — и узкая дорога, и машина, и даже сама Катя, сидевшая в ней, — продувалось насквозь бессердечным ветром. Она поняла, что эта стоическая романтика уже осточертела ей, она почувствовала какой-то мертвенный холод, подступающий к самому сердцу, и захотелось тепла, захотелось почувствовать хоть какое-то дуновение жизни, хоть и не принадлежащей ей, а проходящей мимо, но всё же согревающей по пути, обволакивающей дымкой из человеческих голосов и смеха, дарующей малую искру, способную оживить уже коченеющее сердце.

— Ну ладно, как вас найти?

— Значит, так. Квартира находится на Литейном, дом…

Минут через сорок Катя припарковала машину, хоть и кривовато, но теперь хотя бы более уверенно, и поднялась на пятый этаж старого дома с эркерами. В лифте стоял запах грибов, которые кто-то, по всей видимости, сегодня вечером привёз с дачи. И уже здесь был слышен гулкий гомон, доносившийся сквозь столетние перекрытия. Когда двери лифта открылись, на лестничной клетке она увидела группу людей с сигаретами, хохотавших о чём-то своём. Один из них обернулся и оказался тем самым Уткиным, другом Лизы, с которым Катя общалась всего пару раз в своей жизни, хотя он и был у неё в друзьях во всех соцсетях.

— О, привет! — было заметно, что он запамятовал её имя, и пары алкоголя, клубившиеся в его дыхании, могли быть частичным объяснением этому, но он быстро сориентировался и указал рукой на прикрытую дверь квартиры, — Лиза там, она тебя ждёт. И, обернувшись к своим приятелям, носившим на лице, все как один, щетины разной степени небритости, но одинаковой степени модности, продолжил: — А она такая говорит…

В квартире царил хаос. Гремела музыка, какой-то классический рок-н-ролл, и всё помещение, казалось, вибрировало вслед его ритму. На полу в прихожей стояли ботинки и туфли, изначально, видимо, поставленные в аккуратные ряды, но затем перемешанные в одну кучу. На столике стоял старый, бежевой пластмассы, дисковый телефон, и в его трубку щебетала блондинка с капризными интонциями: «Ну что я могу поделать, если телефон разрядился…» При виде Кати девушка помахала в воздухе рукой, изобразила на лице извиняющуюся улыбку и жестами пригласила её в гостиную. А оттуда уже доносился по-командирски громкий голос, говоривший что-то по-английски.

— Come on, Kurt, you have to taste it! It’s Russian vodka, it’s good for your health. By the way, do you know a Russian proverb… Well, it’s like, what’s good for a Russian is… Хотя ладно, это не очень в тему, — обернувшись к развалившимся на диване людям и хихикнув, пробормотала Лиза и тут увидела свою подругу в дверях гостиной. — О, Катька приехала! Ребят, знакомьтесь, это Катя, моя одногруппница, ну я уже рассказывала.

Люди с дивана бурно и неразборчиво поприветствовали новоприбывшую, но Лиза, не давая ей опомниться, уже подхватила её под руку и усадила вместе с собой на широкое кресло.

— Ты представляешь, дикари какие, никто из них по-французски не говорит, ну что с ними поделаешь… Кстати, вот это Курт, — Лиза помахала рукой белобрысому пареньку, которого несколько секунд назад уговаривали отставить в сторону стакан виски-колы, который он сжимал в руке — Курт белоснежно улыбнулся и кивнул в ответ.

— Привет, — поздоровалась Катя, приноравливая громкость своего голоса к царившему здесь шуму, а потом опять чуть тише спросила: — А зачем он приехал?

— Да чёрт его знает. Наверное, город посмотреть. Hey, Kurt, why did you come to Petersburg? — крикнула она ему через всю комнату. Тот, уже сидевший на диване с какой-то девушкой и что-то ей говоривший, повернулся на секунду и сказал, — It’s a long story! — затем рассмеялся.

— История у него длинная, видишь, — деловито перевела Лиза. Да ну его на фиг с его историями, ты-то как? Кстати, чего сидишь, покажи пример немчуре, там в холодильнике водка есть, и вино тоже, если хочешь. Виски, правда, уже допили…

— Да нет, спасибо. Я за рулём.

— О, это вообще шикарно, будешь нас по городу катать! — Лиза залилась пьяным смехом, потом опомнилась, — подожди, за каким рулём, откуда у тебя машина? Ты что, Данькину угнала? Вот это ты молодец, так с ним и надо!

— Да не угнала я, — поморщилась Катя, заранее боявшаяся этого вопроса, — он мне сам разрешил и страховку написал.

— Ну и хорошо. Главное, что ты приехала. Как ты, получше? Хотя, раз приехала, значит, не всё потеряно! Ладно, пойдём, я тебя со здешним обществом познакомлю.

Спустя каких-то полчаса Катя могла по праву считать себя своей в этой разношёрстной компании, постоянно обновляющей своей состав за счёт приходивших и уходивших членов. Мало кто запомнил её имя, да и она, если честно, уловила лишь два-три из обрывков разговоров. Она не потерялась в толпе, и, хотя чувствовала себя довольно неловко, но нашла в себе силы отдать себя на милость этим людям, довериться им, как доверяешь своё тело стремительному потоку, несущемуся вперёд. И люди оценили это доверие, ведь так и было принято среди них. Кто-то шутил с ней, кто-то рассказывал анекдоты, а кто-то даже порывался сыграть на гитаре — и всё это не переходило в разряд ухаживаний, оставаясь в рамках приятельского общения.

Публика подобралась творческая. Были поэты, музыканты, художники, были и такие, чьё творческое начало выражалось в поиске подходящих тусовок по интересам (а для этого действительно требуется талант), были даже те, кто обычно используют понятие «креативности» для оправдания своего слегка асоциального поведения. И, разумеется, определённый процент общества составляли миловидные барышни, не обладавшие ровным счётом никакими талантами, но неизбежные в таких компаниях. Был молодой художник, русский парень, обычно живущий в Нью-Йорке, но приехавший ненадолго погостить в родной город. Он по большей части помалкивал и лишь поглаживал свои роскошные усы, слушая кружащихся вокруг него девушек. Был тучный увалень-музыкант, шумный и добродушный, по имени, кажется, Вова, служивший одним из основных центров веселья в этом и так нескучном хаосе. Узнав, что Катя преподаёт французский язык, он тут же громогласно предложил ей сотрудничество в рамках созревшего в его голове проекта — он будет писать песни, а она переводить, вместе будут продавать, выручку пополам, ну или 70% на 30%, «как договоримся». Неизвестно, как давно на самом деле он придумал этот проект — кто знает, может быть, только что, и он всего лишь пришёлся к слову, но Катя со смехом согласилась и дала ему свой номер телефона, для обсуждения дальнейших подробностей. Забегая вперёд, следует сказать, что он ей так и не позвонил.

Все эти люди и множество других праздновали вечер очередного дня, до которого они дожили. Тот факт, что большинству из них не нужно было следующим утром идти на работу, лишь поддерживал их в решимости продолжать вечеринку во что бы то ни стало. Все они проснутся завтра часа в два-три дня, не совсем свежие, но хоть немного отдохнувшие, и отправятся — кто на репетиции, кто в студии, а кто и просто — на кухню, курить и смотреть в окно. А если кому-то и нужно было всё же прийти в офис к девяти утра и изобразить какое-то подобие деятельности, то благодаря постоянным тренировкам их организм был способен и на такое. Двадцать минут в вагоне метро, вздремнуть стоя в закутке между дверьми и сиденьем, а потом, даст Бог, и за монитором можно будет спрятаться.

А пока что веселье продолжалось. Гремела музыка, меняясь в жанрах, в зависимости от предпочтений заинтересованного лица, но нисколько не меняясь в громкости. Стол в гостиной был сдвинут в сторону, и некоторые девушки уже начали танцевать. Молодые люди, танцевать наотрез отказавшиеся, расположились на диване и с ленцой перекидывались малозначительными репликами, наблюдая за девушками и периодически подливая друг другу алкоголя. Другая комната, размерами поменьше, была официально объявлена зоной романтики. В эркере, выходившем на ночной Литейный проспект, в креслах сидели двое-трое чудаков, с сосредоточенным видом читающих книги, наугад взятые с полок, а по центру комнаты на стуле сидел с гитарой солист одной известной питерской группы и пытался играть и петь для своих поклонников, рассевшихся вокруг, какую-то песню о любви, но, будучи в изрядном подпитии, периодически забывал текст и в такие моменты переходил на матерные частушки. Поклонники были в восторге.

На кухне царил кулинарный ад. Все яства, приготовленные (или принесённые в готовом виде из магазина), были уже съедены, и теперь немногие ответственные люди пытались хоть как-то удовлетворить потребности желающих поесть или закусить. В ход шли толстые ломти хлеба и колбасы, а для особо важных случаев в буфете был припасен запас лапши быстрого приготовления. Роль лёгких закусок выполняли маринованные огурцы и маслины, стоявшие на столе, прямо в открытых банках. Желающие вылавливали их вилками. Рассол, капавший с тех и других, смешивался на клеёнчатой скатерти в лужицы совершенно невообразимого цвета.

Но запасы провианта, как и силы бойцов, были на исходе. Алкоголь исчезал из бутылок и теперь клубился в воздухе в виде паров. Было предпринято несколько противозаконных попыток купить что-нибудь в круглосуточном магазине, не увенчавшихся успехом. Ряды постепенно стали редеть. Музыкант Вова возглавил шествие в сторону Думской улицы в поисках бара, в котором ещё можно найти свободное место. Некоторые благоразумно разошлись по домам, чтобы успеть отхватить у ночи последние часы сна. Несколько человек легли вповалку в третьей комнате, такой маленькой, что в ней помещалась лишь широкая двуспальная кровать, пришедшаяся очень кстати. В гостиной остались человек семь-восемь, рассевшихся в круг на полу. Свет приглушили, вместо разухабистого Gogol Bordello включили меланхоличный Dire Straits.

Опьянение проходило. Кто-то ещё мотал зудящей головой, а кто-то уже с вполне цивилизованным видом пил чай. Среди последних была и Катя. Она пила сама и разливала чай всем желающим, в том числе и Курту, принявшему свою чашку с неизменной европейской улыбкой.

Текла неторопливая беседа. Люди обсуждали недавние новости, просмотренные фильмы и прочитанные книги, рассказывали байки и анекдоты — негромко, полушёпотом, глядя друг другу в глаза. Честно говоря, эта часть посиделок понравилась Кате больше всего. До этого было необычно, оглушающе шумно, до такой степени, что не было слышно собственных мыслей — теперь же можно было услышать не только свои мысли, но и чужие, до того они все стали ближе друг к другу. Пускай это и было иллюзией, пускай утреннее солнце разлучит этих малознакомых людей, так и не сделав их друзьями в общепринятом смысле слова. Вряд ли они вообще когда-нибудь встретятся — в лучшем случае, добавят друг друга в друзья в Контакте — а если столкнутся где-нибудь на улице, то пройдут мимо, проводив друг друга неуверенной улыбкой; если же увидятся в схожих обстоятельствах, то, скорее всего, начнут своё знакомство заново. Всё это было не важно. Именно здесь и сейчас Катя окончательно забыла о продуваемой всеми ветрами дамбе, на которой теряла тягу к жизни ещё несколько часов назад.

Лиза, вспомнив о возникавшем уже сегодня вопросе, спросила Курта по-английски:

— А всё-таки, зачем ты приехал в Питер? Неужели просто в город посмотреть?

— Ну да, именно посмотреть. Меня он с детства интересовал. Я много читал о нём, изучал его историю.

— Ну и как тебе?

— Очень красиво. Мне нравится. Очень европейский город.

— Вот, — протянул Уткин, полулежавший на полу, опираясь на согнутый локоть, — да, наш город может околдовать любого. Даже иностранцы приезжают увидеть Питер, и даже их он околдовывает.

— А что ты впервые услышал о Питере? Я имею в виду, какая первая ассоциация в памяти? Медный всадник, Нева, Достоевский? — в голосе Лизы послышалась неожиданная гордость.

Курт смутился.

— Ну, это тоже… Но дело ещё в том, что у меня тут прадедушка умер. Так я о нём впервые и услышал.

Все замолчали. В воздухе почувствовалось напряжение. Подумав пару секунд, Лиза спросила:

— В войну, что ли?

— Да.

— А как это случилось? В смысле, ты знаешь подробности?

— Немного. Он был лётчиком, управлял бомбардировщиком. Его сбили тараном. Самолёт упал в Таврическом саду. Кстати, Уткин, я говорил, что хочу туда сходить.

Уткин изменился на глазах. Бицепсы напряглись, взгляд постепенно стекленел.

— Ты мне об этом не рассказывал. Я думал, ты просто историю изучаешь.

— Ну да, так и есть! Это и есть история. Просто тут мировая история смешивается с историей личной, с историей семьи. Это же так интересно!

Энтузиазм Курта возрастал. Определённо, он получил возможность выговориться на тему, которая давно его занимала. Он так и увлёкся, что не обращал внимания на то, что остальные подобрались, нахмурились и не смотрели на него.

— И хотя война уже давно закончилась, всё равно это история для меня важна. Мне об этом долго не рассказывали. В первый раз рассказали, когда мне было лет шестнадцать. Мне тогда стало интересно, что это за город такой, так далеко от дома, где прадедушка погиб. Я много о нём читал. И действительно, такой красивый город. И так ужасно то, что здесь происходило.

Лиза кашлянула.

— Да, война — это ужасно. И блокада тоже была страшной. Даже сложно себе представить…

— Вот именно! Вот я и захотел представить себе, каково это было. Представляете, он летел над городом и бомбил. Ужасно, но ведь война была. И вот я хотел себе представить, как это лететь над таким красивым городом и бомбить его, нести смерть. Ведь в этом тоже есть какая-то красота, ужасная, но завораживающая. Как сказал ваш поэт: «Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик».

— Ах ты фашист, — по-русски пробормотал Уткин. Хоть внешне он выглядел трезвым, но в голосе слышались пьяные нотки, после которых обычно разрывают на груди рубашку и бьют себя кулаком в грудь. Курт не понял, что он сказал, но правильно интерпретировал интонацию.

— Послушай, я всё понимаю, но я просто так, рассуждаю. И потом, это ведь так давно было…

— Ну ты падаль, получай, — вскричал Уткин каким-то незнакомым голосом, неожиданно подскочил на месте. Курт рассчитал его движение, но от изумления не успел его опередить. Поэтому, когда Уткин уже стоял на полусогнутых, немец ещё пытался встать, опираясь ладонями в пол. Ударом ноги нападающий прервал это движение и повалил жертву на пол. В воздухе замелькали кулаки.

От неожиданности Катя отпрянула, упираясь ногами в пол, и закрыла ладонями глаза, но всё равно слышала глухие удары, пыхтение и, главное, истошный крик Лизы «прекрати, прекрати немедленно!» Потом кто-то толкнул стол, дёрнув лежавшую на нём скатерть. На пол посыпались бутылки и тарелки, разлетаясь на осколки. Катя подскочила, боясь порезаться, и опрометью, не разбирая дороги, бросилась прочь из комнаты.