ОН. Дьявол

Евдокия Гуляева (2023)

Его боятся до такой степени, что даже имя его, как правило, вслух не произносят. Даже сильные мира сего — вершители судеб человеческих называют его «Сам-Знаешь-Кто» или просто ОН. Келлан Дагер — изощрённее и жёстче самого дьявола. По крайней мере, последний только затащит в преисподнюю и будет терзать вашу душу до скончания веков. А ОН — сначала заставит молить об этом. И вынудит поверить, что делает одолжение, в то время, как будет перерезать вам горло. Ева Аддерли расплачивается за алчность и бесчестность своего отца. У неё никогда не было возможности отказаться от сделки с дьяволом.

Глава 6.2

Приваливаюсь к стене и прислушиваюсь к звукам внутри комнаты, пытаясь понять, как скоро они закончат.

Если она заплачет, то я буду вынужден уйти. Ненавижу рыдания.

Некоторых мужчин это возбуждает, и я даже понимаю почему. Осознание факта, что ты управляешь чужими эмоциями и контролируешь женские слёзы, а, иногда, чью-то жизнь… это абсолютное удовольствие. Пьянящее. Словно летишь вниз на огромной скорости в костюме вингсьют², когда ноги твердо стоят на земле, а под пальцами — сильная пульсация шейных вен на девичьем горле. Не считаю подобные вещи чем-то из ряда вон, но лично мне они не нравятся.

Я вообще не переношу громкие звуки — всхлипывания, стенания, сопли. Особенно крики. Они лишь многократно усиливают желание навредить ещё больше.

Иногда я задумываюсь: отец или сестра, кому из них я больше обязан своей зависимостью к тишине?

Она была молчалива. С самого детства мать таскала её по лучшим врачам пытаясь доказать, что её дочь не имеет никаких физических или психических отклонений и не страдает от этого. Просто она немного странная.

Я же наслаждался её обществом гораздо больше, нежели чьим-то другим. Она умела красиво молчать. В её молчании было так много…

Взгляд. Поворот головы. Полуулыбка.

Что-то ещё…

Почти неуловимое. Едва заметное…

Она казалась покорной…

Мёртвой хваткой силюсь удержать в памяти её лицо и имя — Оливия. Боюсь, что с годами это уйдёт, потеряется, сотрётся безвозвратно, останется сновидением, которое я буду вспоминать лишь изредка, если вообще смогу вспомнить. Словно она была когда-то — и нет. Время, сука, уносит всё, ускользая от моих безумных попыток поймать и вернуть…

Однако, мне ли не знать, что имелась ещё одна, не менее веская причина полюбить даже не тишину, а безмолвие.

Начиная лет с семи, отец вплотную занялся моим воспитанием и, когда я плакал, всякий раз он брался за нож, чтобы сделать неглубокую, но памятную зарубку на моих рёбрах. Таких шрамов по обеим сторонам осталась дюжина. Да, потребовалось двенадцать раз, чтобы я, наконец, усвоил — плач не средство достижения цели.

***

А ещё в детстве я научился бесшумно передвигаться. Пришлось. Оказалось, что оставаться незаметным порой — вообще лучший способ действий. Не выдавая своего присутствия, можно заметить неподдельные чужие эмоции и такие детали, которые, в противном случае, не увидишь; когда знаешь, что за тобой наблюдают, ведёшь себя иначе.

Прямо — здесь и сейчас все маски сброшены.

Разумеется, только не у малышки Аддерли. Её это не касается. Ведь она вжилась в роль и прилежно её исполняет, чтобы выжить. Вот только не понимает, что в конечном итоге, она уже не сможет сбросить свою маску, поскольку та буквально припаяется к её лицу. Послушный сабмиссив, исполняющий роль, и сломленный раб очень быстро становятся единым целым.

Наблюдаю, как она сидит подогнув под себя ноги и положив руки на бедра. Её тёмные волосы прихвачены резинкой в низкий хвост, поэтому мне отчётливо виден точёный профиль лица. Девочка смотрит в пол. Как и должна. В неизменной белой майке и пижамных коротких шортах — надо бы переспроситься у Уолтера, что за фетиш — у неё в шкафу достаточно других вещей.

Спина ровная, словно каждый позвонок в ней напряжён до предела.

Ремень Уолтера лежит на столе, плотно скрученный, а это значит, что он сегодня ещё его не использовал.

Какая она, оказывается, послушная девочка!

Улыбка сама растягивает мои губы.

Уолтер возвышается над ней. Рядом с ним тарелка с порезанными на дольки персиками, откуда он берёт одну и протягивает малышке Аддерли, но она не реагирует. Глаз не поднимает.

С такого расстояния я не замечаю никаких новых следов побоев на её теле, а старые начинают заживать.

— Посмотри на меня.

Голос Уолтера в полупустой комнате звучит громко, поэтому я неосознанно морщусь от дискомфорта.

Он никогда не обращается к ней по имени, впрочем, как и я сам, что вполне закономерно. Покупатели желают самостоятельно давать своим рабам имена, а иногда — унизительные клички. Они хотят, чтобы мой товар был обученный, дисциплинированный и дрессированный, но оставался безымянным, дабы новый собственник мог сам решить, как его или её потом называть.

Хотел бы я знать, как хозяин зовёт Оливию? Нет. Это не важно. Для неё всё почти закончилось.

А вот для малышки Аддерли только-только всё начинается.

— Посмотри. На. Меня.

На повторное жёсткое требование Уолтера она не поднимает взгляд.

Смышлёная девочка. Со стороны кажется, что она и не дышит вовсе.

Он с шумом втягивает воздух сквозь сжатые зубы, будто зол, и внутреннее безошибочное чутьё мне подсказывает, что оно так и есть. Она ведёт себя как должно — никакого зрительного контакта, но я знаю Уолтера. Он наслаждается наказаниями, поэтому вряд ли успокоится, пока малышка Аддерли не допустит ошибку хотя бы один раз.

Лично для меня, беспрерывный поиск изъяна там, где его нет — сущая зубная боль, но некоторые люди живут этим.

Бессознательно напрягаюсь. Дюйм за дюймом я подбираюсь рукой к карману брюк, где нахожу и вожу большим пальцем по кромке старой фотографии.

— Посмотри. На. Меня.

Снова. Голос Уолтера звучит резко, отрывисто — отчасти, в целях коррекции, но его рука уже отложила дольку персика на тарелку и легла на ремень.

Примечания

2

Вингсью́т (англ. wingsuit «костюм-крыло» от wing «крыло» + suit «костюм») — специальный костюм-крыло, конструкция которого позволяет набегающим потоком воздуха наполнять крылья между ногами, руками и телом пилота, создавая тем самым аэродинамический профиль.