Две причины жить

Евгения Михайлова, 2019

Крупный черный бриллиант завораживает чудесным блеском живых лучей, пленяет, привязывает намертво. Миллиардер Ричард Штайн отдаст его только ей – прекрасной девушке у реки, модели русского фотографа. Она близка ему по силе духа, по благородству, по крови, она единственная, кто этого достоин… Человек мыслит здраво и поступает разумно лишь до тех пор, пока им не овладеет страсть. Страсть к тому, без чего он не сможет жить дальше…

Глава 5

Они познакомились несколько лет назад в обстановке будничной, если не сказать казенной. Сергей сидел в своем кабинете в Генпрокуратуре и читал бесперспективное, в смысле восстановления справедливости, дело. Столько ведомств напортачило, решая вопрос о судьбе ребенка, которого воспитывала хорошая бабушка после того, как его бросила плохая мать. Но мать, нагулявшись, накуковав всласть, оставив в Доме ребенка еще одну малютку, подала иск в суд, чтобы отменили решение об опеке бабушки над внуком. Дураку понятно: хочет сама получать пособие на сына, продолжая пить, гулять и кочевать по квартирам мужиков. У нее все получилось. Она пособие выцарапала, малыш по-прежнему живет у бабушки. Вывод один: у этой дряни есть деньги на взятки. Распутывать все в обратном направлении — легче удавиться. Разные суды с разными составами, комиссии по опеке, по охране детства, по тому и сему. Разобраться в мотивах, причинах, юридической казуистике, социальной демагогии, доказывать, находить свидетелей — это огромное, кропотливое расследование. А случай — один из миллиона.

В прокуратуре запросили дело, по которому вынесены все решения, после статьи в газете. Как водится, задача Сергея — дать успокоительный ответ редакции: все, мол, в рамках закона, но мы разберемся. Тут-то начальник отдела и попросил его пообщаться с автором статьи: «Тяжелый случай. Ответа она не хочет. Будет добиваться справедливости».

До конца рабочего дня оставалось два часа. Само по себе тяжелейшее время суток. Никак не для душеспасительных бесед с настырной, въедливой и желчной, судя по материалу, бабенкой. Он спустился в бюро пропусков со смертной тоской в душе и взоре.

И обалдел. Ему навстречу шла девушка-мечта, каких в жизни не бывает. Таких представляют себе, читая о сказочных принцессах. И улыбнулась она хорошо, приветливо, доброжелательно, представляясь: «Дина Петренко». Он сейчас ей быстренько все объяснит, они пошлют к чертям суды с опеками, бабушкой, матерью-гадюкой, и у него отлично закончится день. Он жестоко ошибся: все только началось. Но Сергей никогда не жалел об этом. Даже когда его попросили из прокуратуры. В общем-то, из-за нее. Из-за ее принципиальности и желания добиваться справедливости до победного конца. Не оставлять же ему девушку-мечту одну на минном поле. А насчет прокуратуры — как говорится, не больно-то и хотелось. Это удел многих. С того дня он посвятил себя судьбе бабушки с внуком. Сказал в отделе: «Не получилось отфутболить. Высокие связи» — и поднял глаза к потолку.

Они вдвоем с Диной таскались по разным кабинетам, рылись в кучах документов, мучали людей вопросами. В его присутствии это были не просто интервью. На него смотрели с ужасом, как на расплату за грехи. Они, конечно, добились пересмотра дела, выиграли. «Ты довольна?» — спросил он, выходя из суда. «Нет, — мило ответила она. — Попугай, пожалуйста, эту сволочь — мамашку. Скажи: «Если с бабушкой что-то случится…», а дальше по собственному вкусу».

Так началось их странное сотрудничество, его великая зависимость. Сергей получал такое наслаждение, принимая участие во всех ее делах, иногда очень опасных! Такое наслаждение от того, что они близко стояли, сидели, ели, шептались, что большего, казалось, не хотел. Большее могло стать для него катастрофой. И не только потому, что он был нормально, вполне счастливо женат. Сергей не думал, что может значить для Дины больше. Но однажды большое случилось. После очередной лихой победы в безнадежном деле их обоих охватило чувство безграничной свободы… С этим чувством невозможно было расстаться. И он рассказал о своих занятиях фотографией, предложил посмотреть работы в мастерской, которую тогда делил с другим приятелем. Они купили какой-то еды, вина, вошли и остро почувствовали, что впервые остались абсолютно одни. Сергей крепко прижал ее к себе, поцеловал требовательно, почти жестоко. Если бы оттолкнула его, он бы не смог с собой справиться. Но она этого не сделала. Она отдалась ему нежно, трепетно, без стонов, любовных слов, судорожных объятий. Просто раскрылась в страсти, как благоуханный цветок, и в минуты особого наслаждения прерывисто вздыхала, закусив губу. Ночь остановилась. Они приходили в себя, говорили, ели, плескались под умывальником и вновь проваливались в любовь. Сергей был потрясен как художник. Если отводил от нее взгляд, боясь надоесть, то продолжал смотреть украдкой. У нее оказалось тело богини. Идеально пропорциональное, с высокой грудью, полными, тугими бедрами. А лицо… Это подарок бога мужчинам. Прелестный овал, большие зеленоватые удлиненные глаза, яркий, чувственный, удивительной формы рот, золотистые волосы. Она умылась, стерла краску с ресниц и стала еще ярче. Утром им до смерти захотелось искупаться — ванной в мастерской не было. Сергей нашел в тумбочке большое полотенце, и они поехали в Серебряный Бор. Дина вышла из воды, закуталась в полотенце и села сушить волосы, как Аленушка на берегу. Сергей ее сфотографировал. Это и был его самый знаменитый снимок — «Девушка у реки».

Больше между ними никогда ничего не было. Потом настала расплата за праздник.

* * *

Андрей Владимирович вошел в один из маленьких уютных холлов своей клиники и приветливо кивнул дежурной сестре:

— Добрый день, Танечка! Как новенькая, Синельникова?

— Хорошо, Андрей Владимирович. Отдыхает. Врачи по списку ее смотрят. Кушает хорошо.

Он открыл дверь пятой палаты. Это оказалась крошечная комнатка с деревянной кроватью и тумбочкой у окна. Тамара лежала на высоко взбитых подушках. Она не спала и не читала. Просто наслаждалась покоем, уединением, передышкой.

— Здравствуйте, Тамара Ивановна, я главврач, профессор Николаев. Андрей Владимирович.

Она заметила, что главврач — высокий и, как говорят женщины, интересный мужчина.

— Очень приятно. Я хотела вас поблагодарить. Здесь очень хорошо, внимательный персонал.

— Я рад. Специалисты познакомили меня с результатами вашего осмотра и анализов. И пришли к выводу, что болезнь не так запущена, как мы боялись, что вполне могло быть в подобных условиях. Вы хорошо держитесь. В болезни это очень важный фактор, как и в жизни вообще.

— Я спортсменка.

— В ближайшее время я сообщу вам день операции и познакомлю с хирургом, который будет оперировать.

— Андрей Владимирович, мне бы очень хотелось, чтобы не сразу на стол: пару дней, если можно. Немножко настроиться…

— Разумеется. Не можно, а нужно. И не пару, а сколько потребуется. Ничего горящего. Кстати, мне звонили из Комиссии по гражданским правам: вам наняли сиделку. Приступит к работе в день операции. И еще. Вы можете на нас рассчитывать. Мы пойдем навстречу вам и вашим друзьям. Цель мне ясна.

После ухода главврача Тамаре принесли обед: куриный бульон, почти домашнюю котлету, компот и яблоко. Она второй раз за день приняла душ в закутке своей палаты за занавеской. Одна! Полистала светский журнал, который дала ей Таня. Особняки, безумные квартиры, приемы, наряды, семейные идиллии… Прямо Лос-Анджелес, а не Москва.

Вечером ей принесли чай с лимоном и тосты с сыром. И то и другое горячее! Неужели так бывает? Она не знала, что повариха Надя весь день готовила сначала для нее, а потом для других больных. Готовила и всхлипывала, бормоча: «Детей сейчас нет. Есть только сволочи».

Тамара открыла перед сном окно (без решеток), вдохнула вечерний воздух начинающегося лета и погасила свет. Ей дали импортное легкое снотворное из запасов главврача. Она сладко зевнула, потянулась, вспомнила, как заботливо сестричка Таня подоткнула ее одеяло, погладила руку тонкими розовыми юными пальцами… Вдруг страшный спазм стиснул грудь. Тамара натянула на голову одеяло, уткнулась лицом в подушку и глухо завыла. Как недобитый зверь. У дочери Вики такие же пальцы. На других воспоминаниях она, кажется, поставила крест. Но сколько слез! Неужели у нее остались слезы? Так закончился первый день свободы Тамары Синельниковой.

* * *

Голдовский рассматривал снимки, принесенные Сергеем. Какие-то сразу отложил в сторону. Фотографии Наташки отобрал и стал внимательно разглядывать.

— Вот есть это у тебя. Как будто смотришь репродукции хороших картин. Рука мастера. А девчонка забавная.

— Не то слово, Виктор Петрович.

— Я беру несколько снимков. Два поставлю на внутреннюю сторону обложки — в начало и в конец. Почему название не придумал? «Девочка». А что? Это неплохое название.

Голдовский выбрал снимок, на котором Наташка испуганно прикрывается платьем, и еще один: у стола с пустыми бутылками, консервными банками она стоит, выйдя из душа, и вытирает полотенцем ногу, поставив ее на стул.

— Ну что ж. Оплата, как договаривались, сразу, — редактор написал сумму на бумажке. — Иди в бухгалтерию.

Из бухгалтерии Сергей вышел богаче на две с половиной тысячи рублей. Хрен придумаешь, куда прежде сунуть такие деньжищи. Последние пятьсот долларов он утром отвез Дине. Но их вроде Комитет возместит, в какой-то степени. Теперь — другой долг чести. Честь — это богатство бедного человека. Сергей набрал по мобильнику номер Наташки. Ответил приятный женский голос, то есть не ее.

— Можно Наташу Боброву?

— А кто ее спрашивает? — спросил голос менее приветливо.

— Фотограф. У меня ее гонорар за снимки.

— И сколько? — спросил голос враждебно-насмешливо. — Можете мне сказать, я ее мама.

— Да не очень много.

— А ей нужно много, этой дряни! Потому что она обварила кипятком моего любовника. И он сейчас требует двадцать тысяч. В противном случае посадит ее к чертовой матери. И будет прав. Вот какой у нее должен быть гонорар.

Трубку шваркнули. «Да, — изумленно подумал Сергей, — не так уж трудно — узнать руку мастера».

* * *

Лариса Кольцова пила кофе в баре «Останкино». Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь из приятельниц к ней подсел. Не то чтобы язык чесался откровенничать. Просто намекнуть, загадочно скрыть… Вот то, что требуется. Светка Орлова, сексуально озабоченная, завистница и сплетница, машет ей рукой от стойки. Лариса радушно показала на стул рядом с собой. Светка плюхнулась, положив на стол штук пять пирожных.

— Нет, это невозможно. Я ему говорю… Слушай, что с тобой? Что-то изменилось. Прическа, что ли. Может, ресницы чем-то дорогим накрасила… Честно говоря, вид у тебя такой, будто ты подтянула морду. Но я ж тебя видела на днях.

Сучка. Сама б себе что-нибудь подтянула вместо того, чтобы пирожные корзинами жрать.

— Собственно, ничего особенного, Светик. Ничего радикального. Сходила в салон красоты, маску, массаж сделала… Очень хороший массаж, даже спала как убитая. Знаешь, очень профессиональный парень.

— Парень?! Ну-ка с этого места поподробнее.

— Не знаю, что тебя интересует, но подробностей нет. Просто умелые, добрые руки и глаза… внимательные.

Лариса оставила Свету давиться пирожными, изнемогая от завистливых догадок. Ей надо было быстренько закончить дела и мчаться на Ленинградку, чтоб не прерывать курс массажа.

* * *

Сергей подъехал к дому на Цветном бульваре. Он должен был встретиться в офисе с Валентиной Петровной, представительницей Комиссии по правам человека и заказчицей по делу Синельниковой. Составить список необходимых документов, фактов, которые нужно доказать, свидетелей. У двери его офиса стоял стройный мужчина в дорогом костюме и с тем приветливо-заинтересованным выражением лица, которое обычно выдает иностранцев в России.

— Вы есть Сергей Кольцов? — полуутвердительно спросил незнакомец с мягким, возможно французским, акцентом. — Я — Филипп Нуаре, помощник известного американского бизнесмена Ричарда Штайна. Несколько лет назад мы были спонсорами международной выставки фоторабот в Нью-Йорке. Вы стали победителем. Сейчас у нас в России программа, а для вас — деловое предложение. Разрешите войти?

* * *

Дина ходила по «Седьмому континенту». Работа может начаться в любой день. Нужно подготовиться. Прежде всего — забить морозилку мясом для Топика. Затем — несколько пар резиновых перчаток и моющие, дезинфицирующие средства. Ухаживая за больным, Дина обязательно каждый день мыла пол в палате, независимо от того, общая она или отдельная, и два раза в сутки драила туалет. Теперь — пару банок «Нескафе Голд», пачки три разного чая, песок, хрустящие хлебцы. Дина постояла в кондитерском отделе. Хотелось не сладкого. Хотелось подсластить разлуку с собакой. Какое-то время они будут видеться только урывками. Это больно. Дина подумала и взяла итальянский торт «Черный лес» за 600 рублей. Да, она кормит собаку тортом и ест его сама. Но очень редко. С радости или печали. Да, еще несколько плиток горького шоколада взять с собой в больницу. Помогает от усталости ей и подкрепляет больного. Больную. Хорошо бы оказалась милой женщиной.

Уже на улице она купила в палатке с одеждой свободное, немнущееся платье в мелкую сине-бежевую клетку, светлую косынку песочного цвета и мягкие темно-синие тапочки.

Дома Дина собрала небольшую дорожную сумку и позвонила Сергею.

— Я в боевой готовности. Жду сигнала. Ничего не изменилось?

— Нет. То есть да. В смысле, все идет нормально, по плану, — сбивчиво заговорил Сергей.

— Что это у тебя голос такой странный? — удивилась Дина.

— Ничего. Тебе показалось, я позвоню.

«Ему некогда, — объяснила Дина Топику. — У всех есть время только для того, чтобы нас разлучать. Но я с тобой».

* * *

Массажист Игорь зажал Ларисе рот рукой, чтобы она не крикнула, кончая. От сильных ощущений у нее кружилась голова, она плохо соображала, где находится, почему не может вытащить одну руку. Рука застряла в подлокотнике косметического кресла. Господи, как же они умудрились с него не свалиться. Игорь быстро привел себя в порядок. Одним движением посадил Ларису, подняв спинку кресла, сунул ей в руку трусики.

— Тебе было хорошо?

— Мне было невероятно хорошо, — она прижалась к нему.

— Значит, делайте эти упражнения раз пять в день, — громко сказал Игорь, чтобы было слышно в соседнем кабинете. — Но, конечно, массажа это не заменит.

— Я приду в четверг, — прошептала Лариса, — тебе удобно?

— Мне очень удобно.

Она вышла, стараясь не шататься и не бежать. Он немного постоял у окна. Потом медленно вошел в подсобку, закрыв за собой дверь. Там, на деревянной скамейке, рядом с тряпкой и щеткой для пола посапывала Наташка. От нее сильно пахло спиртным. Он сел рядом. Девочка проснулась, вытаращила глаза, что-то вспоминая. Потом подозрительно уставилась на него:

— Ты че так долго? Я жрать хочу. А ты че такой довольный? Трахался, что ли?

— Закрой глаза.

— Еще чего, — сказала Наташка, но глаза закрыла. Он вынул из кармана и надел ей на шею тонкую золотую цепочку с маленьким золотым крестиком.