Мир грёз. Сборник

Евгения Клио

Вы помните свои сны? Детские, юношеские… те, что снились вам вчера? Мучительные кошмары, вырваться из которых помогает лишь дикий крик; радостные, вызывающие эйфорию – и из них не хочется возвращаться? Так или иначе все они – когда-то испытанные эмоции. Истории в прозе и поэзии, включённые в этот сборник – это пережитые чувства: яркие, сильные, необычные. Как фотоальбом, из сундука на чердаке, с паутиной, который мы иногда достаем, чтобы вернуться в прошлое и вновь окунуться в те же ощущения…

Сновидение четвертое

Баба Шура

Уже давно вечер накануне Рождества так не радовал погодой: крупными хлопьями падал пушистый снег, правда тут же тая на асфальте. Предпраздничный воздух был морозен и свеж.

Ярмарка встретила Верену веселыми напевами про олененка Рудольфа — взрослые и дети охотно подпевали, прогуливаясь по магазинам в поисках подарков. В баре напротив, за ярко сверкающим панорамным окном, кто-то радовался очередной кружке глинтвейна, кто-то жареной колбаске, а дети радостно уплетали булочки и сахарную вату с пряниками.

Телефон зазвонил неожиданно. Девушка переложила пакеты в одну руку, сняла перчатку, посмотрела на экран мобильного. Бруна.

— Алло! Что случилось?

— Баб Шура.

— Что с ней? Да говори ты уже, не молчи! — замедлив шаг, прокричала Верена, стараясь быть громче колокольного звона.

— Отказывается есть. Снова начала говорить о том, чтобы отвезли ее в Ленинград.

— Сейчас он называется — Санкт-Петербург.

— Ой, какая разница! И это накануне Рождества! Поговори ты с ней, может, послушает. Что ей не живется в Кельне? Да и возраст уже, все-таки. А она все свое — «там лучше», «Родина», «душа тянется». Я понимаю — там наши далекие корни. Но это — Россия. Я вот туда точно не поеду. На матрешек смотреть что ли?! Да и Хайнц против.

— Твой Хайнц всегда против всего, что не касается его выгоды. — вздохнула Верена. — Ладно, скажи ей, что после Рождества будет ей Ленинград.

— Вот сама и скажешь, я ее отвезла на Нилер Гюртель, в «Natalie» nursing service* («Натали» служба ухода за пожилыми). Попросила — ностальгия у нее по русскому языку. И праздник ей не праздник… Говорит, что не Рождество это — в декабре! Представляешь? Может, так будет и лучше — и мы отпразднуем, и она порадуется.

— Хорошо, Бруна. Послезавтра утром возьму билеты на ближайший рейс и заберу ее. Тебе матрешку не привезу — так и знай!

— Спасибо, сестренка! Я понимаю, что сейчас моя очередь быть с ней, но у меня семья, дети… Хайнц говорит — тебе проще. Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества!

**********

— Александра Петровна, вы уверены? — молоденькая медсестра-стажер стояла возле кровати женщины, нервно держа в руках иглу от капельницы. — раньше отказывались всегда, а сегодня… что-то случилось?

— Давай, ставь уже эту чертову штукенцию. Доктор же сказал — при приступах. Выспаться хочу… Голова болит от всего этого шума. Тяжелый ваш Кельн.

Аккуратно поставив капельницу, медсестра заботливо прикрыла женщину мягким пледом.

— Счастливого Рождества, Александра Петровна!

— Не мой это праздник, внучка. Иди, отдыхай. Я позову, если нужно будет.

Дождавшись, когда за медсестрой закроется дверь, баба Шура увеличила подачу лекарства в капельнице на максимум.

— Ну вот и все.

**********

Сначала какая-то необыкновенно воздушная легкость охватила все тело. Голова резко закружилась, вызывая приступ тошноты.

Темно. Темно и жутко тихо.

Баба Шура попыталась рефлекторно похлопать себя по ушам, но руки не слушались. Они были какими-то тяжелыми и ватными.

Ноги налились свинцом, и шагнуть удалось только с шестого раза. Под ногами не было ощутимой поверхности, и первые попытки были похожи на скачки вверх-вниз.

Почему-то в голову пришло сравнение — как будто вязнешь в болотной тине.

Вдруг посередине этого мрака появилась еле различимая светлая точка, похожая на светлячка.

Собрав все силы, насколько возможно, Александра Петровна подтолкнула свое тело в сторону единственного пятнышка, и у нее получилось — что-то медленно понесло ее вперед, к цели.

Тело стало неосязаемым, легким, как перышко.

Вскоре светлячок превратился в резной уличный фонарь, а позже — в повозку с извозчиком, подгоняющим белую лошадь-призрака.

Бабе Шуре даже показалось, что она — где-то далеко, сквозь вязкую тишину, буквально на мгновение — услышала свист кнута, ржание недовольной лошади, скрип колеса.

Как же давно она не слышала этих волшебных звуков!

Эйфория придавала сил и несла вперед, за повозкой. В это время загнанная извозчиком лошадь растворилась в воздухе, и светлое пятно начало увеличиваться в размерах, принимая величественную, четкую форму крейсера «Аврора». И снова — уже на пару мгновений — послышались звуки залпов орудий. Один за одним. Раскатисто. Звучно. Громко. Сильно.

«Аврору» сменил прохладный туман. Вокруг становилось все светлее. И вдруг, буквально за несколько секунд — одновременно появился водоворот звуков: трели птиц Михайловского сада, на фоне которых проходила церковная служба, крики чаек, далекий, но различимый шум волны.

Туман все больше рассеивался.

Показалась прогуливающиеся влюбленные на Троицком мосту. Парень робко обнимал девушку за талию, а она ему что-то рассказывала, иногда смеясь, как колокольчик. Сзади за ними увязался бездомный щенок, но парочка его не замечала.

Остановились. О чем-то оживленно жестикулируя, заспорили. Вдруг девушка резко развернулась и быстро пошла в обратную сторону. Вот уже частый стук ее каблуков звонко раздается на мостовой.

Парень грустно смотрел ей вслед, щенок же растерялся: он не знал, что ему делать, и тихонько поскуливал, сидя на месте ссоры влюбленных.

Подходило время разведения моста — загудев, он готовился к еженощному ритуалу. Но Петербург… на то он и Петербург, своих никогда не бросает — немного поворчав, нагнал тучи.

В воздухе запахло дождем, сверкнула молния, разорвала небо и начался ливень.

Звонкой барабанной дробью играл он свою мелодию на крышах домов, затихая и сливаясь эхом водосточных труб. Город играл свою, только ему понятную мелодию — никогда не повторяясь.

Парень, раскрыв зонт, решительно побежал за девушкой, что-то прокричав ей вслед, щенок радостно засеменил рядом.

Троицкий мост вздохнул и, разорвавшись посередине, пополз вверх.

Вот влюбленные стоят рядом, прижавшись друг к другу, под зонтом. Рядом с ними, радуясь дождю, и как будто понимая музыку города — валяется в грязной луже счастливый щенок.

Иногда замирая, он искоса поглядывает на парочку, и, убедившись, что все нормально, продолжает развлекаться.

Эти звуки, запахи, вид — все такое родное и желанное. Место, где дышится полной грудью. Где ты знаешь, что даже воздух — он тоже за тебя. Город, который примет тебя любого в свою обитель. И он помнит. Историю всех, кто посещал его. Хранит секреты и тайны каждого жителя. Помогает зализывать раны и никогда не предаст. Он одновременно всех и ничей.

Питер. Ленинград. Санкт-Петербург. Как бы его не называли.

— Наконец-то. Я дома! — радостно прошептала баба Шура.