Выход А

Евгения Батурина, 2020

Если тебе скоро тридцать, тебя уволили, муж завел любовницу, подруги бросили, квартиры нет, а из привычного в жизни остался только шестилетний ребенок, это очень смешно. Особенно если тебя еще и зовут Антонина Козлюк. Да, будет непросто и придется все время что-то искать – жилье, работу, друзей, поводы для радости и хоть какой-то смысл происходящего. Зато ты научишься делать выбор, давать шансы, быть матерью, жить по совести, принимать людей такими, какие они есть, и не ждать хэппи-энда. Дебютная книга журналиста Евгении Батуриной – это роман-взросление, в котором есть все: добрый юмор, герои, с которыми хочется дружить, строптивый попугай, честный финал и, что уж совсем необходимо, надежда.

Часть первая

1. Венчик творения

Когда мне исполнялось двадцать девять, жизнь была другой. Например, мне было куда проще заполнять анкеты.

Семейное положение: замужем.

Место работы: журнал Notebook, главный редактор.

Наличие братьев и сестер: нет.

Наличие суицидально настроенных кроликов: нет.

Двадцать девятый день рождения я отметила с сыном Кузей в маленьком итальянском кафе возле дома, в Перово. Мой муж Вениамин тоже собирался приехать, но сначала задержался на работе, потом в пробке на МКАД, потом в пробке на шоссе Энтузиастов. К ночи у него разрядился телефон, и мы наконец перестали созваниваться.

В принципе, я вообще не собиралась отмечать день рождения. Двадцать девять — это еще не тридцать. Но была моя очередь забирать Кузю из сада, а кафе было красивое, с огоньками и с анимацией для детей (тетя-клоун кокетливо представилась Ириской и увлекла ребенка в подвальное помещение — анимировать). Я заказала вино и пиццу и села отвечать на поздравления. Для взрослых в кафе тоже была предусмотрена анимация — бесплатный вайфай. Раз сто сообщив фейсбуку, что Antonina Kozlyuk это понравилось, и поблагодарив каждого доброго человека, я отложила телефон. То ли вино начало действовать, то ли друзья в фейсбуке перехвалили Antonina, но вдруг почудилось, будто все у меня в жизни отлично. Двадцать девять — это еще не тридцать. Работа нервная, но любимая. Ребенок уже большой, умный и даже остроумный (тут я привычно почувствовала себя плохой матерью — ребенок шел в списке после работы). Есть мама, у которой я в списке первая. Есть друзья, и не только в соцсетях. Где-то есть муж. В кафе рядом с домом пекут пиццу, похожую на итальянскую, а это, как говорил Довлатов, уже излишество… Я снова взяла телефон и отправила одинаковые сообщения двум лучшим подругам: «Люблю вас и счастлива!» Одна ответила: «И я тебя!!!», другая написала: «Напилась уже? Ура». «То, что они такие разные, тоже счастье», — подумала я.

Так вот, мудрость от Антонины: если вам кажется, что все отлично, значит, где-то собираются тучи, и собираются они к вам.

На следующее утро я застала мужа Вениамина на кухне. Он был одет на выход и допивал кофе.

— Сегодня же суббота, — предположила я.

— Да вообще охренели, — ответил Вениамин тоном человека, которого хронически ущемляют в правах. — У них сервак слетел, а во вторник конференция в Саратове, вызвали в офис.

Вениамин — системный администратор. Наверное, очень хороший: у него на работе всегда что-нибудь ломается. Он приезжает, чинит, а сотрудники падают к его ногам и рукоплещут. Иногда Вениамин консультирует глупых девочек-секретарш по телефону: «Слышь, сейчас ты будешь делать все так, как я скажу. Нажми кнопку “пуск”, знаешь, где это?» Удивительно, но девочки-секретарши никак не выучат кнопку «пуск». В последнее время начальники стали брать Вениамина с собой в командировки — потому что офисные ноутбуки не могут без своего повелителя, вдали от него делают системное харакири и уничтожают важные презентации.

В общем, Вениамин уехал на работу, а я залила кипятком пакетик чая и открыла свой ноутбук. Замигало сообщение из скайпа. Я кликнула на него.

«Я такая тепленькая в постельке!!! Где мой любимый Венчик???» — сказала мне KateriNAH. Что за КатериНАХ?

Я закрыла крышку ноутбука. Удостоверилась, что он мой. Вениамин в последнее время часто работал и играл на нем, потому что его компьютер сломался месяц назад — для системных администраторов это норма. Я снова открыла ноутбук и быстро, будто от этого зависела чья-то жизнь, отключила скайп.

Я не хотела читать чужих писем. И села читать чужие беседы в «Одноклассниках». Вениамин не пользовался фейсбуком — говорил, что там неудобная навигация. Я подобрала пароль (дата рождения Венчика, конечно) и вскоре нашла переписку с Катериной «Котик» Х., 115 лет, Милуоки. Я вспомнила, что до меня у моего мужа была некая Катя, которая оказалась жестокой — тайно нашла жениха в Америке и уехала туда, цинично прихватив Вениаминов чемодан.

Оказалось, инициатором встречи «одноклассников» стала дама. Переписка поражала живостью и романтичностью:

Катерина «Котик» Х.: Привет!!! Помниш меня???

Вениамин Верховцев: привет ну ты и ражжирела на американских харчах…

Катерина «Котик» Х.: Хахахахахаха!!! Как ты живеш??? Счастлив ли в браке???

Я так и не узнала, счастлив ли мой муж в браке, потому что остаток переписки Вениамин Верховцев удалил. Я немного полюбовалась фотографиями Котика. Запомнился кадр у клетки со львами за подписью «Львы и львица!!!».

Я сидела на кухне, будто в невесомости. Пыталась нащупать горе внутри себя. Оно не прощупывалось. Похоже, я была абсолютно здорова, разве что с небольшой контузией от скайпа.

Оказалось, я все давно знала, но отчего-то игнорировала это знание. Системные администраторы не ездят в командировки по три раза в месяц. И пробок в Москве все-таки не столько, чтобы стоять в них по пять часов каждый день. Да и загадочный Коля, который сначала звонил моему мужу с американского номера, а недавно стал звонить с обычного «Билайна», тоже не был таким уж загадочным. Ради разговоров с колями не закрывают дверь балкона и не понижают голос. Катерина Х. разошлась с американским женихом и вернулась в Москву. А Вениамин снова завел себе Котика.

Я сидела, пила чай и пыталась заглушить в себе радость. Ужасалась этой радости, уговаривала себя: семь лет брака, Антонина, очнись! А радость росла и требовала выхода.

На пороге кухни появился заспанный Кузя в пижаме с черепами. По утрам он обычно не в духе, как и я. Глаза узкие, волосы торчат щеткой, говорит басом.

— Ну и что ты тут воешь? — спросил ребенок.

Я? Вою? Н-да, похоже, обманутая жена так извелась от горя, что натурально запела.

— Ничего я не вою. Чай просто пью.

— Из моей кружки? — Кузя влез ко мне на колени. В последнее время он делает это редко — только от избытка чувств или от нехватки сил по утрам.

— Конечно, из твоей! — Ребенок подарил мне кружку с зайцем на день рождения. — Кашу будешь на завтрак?

— Конечно нет, — фыркнул Кузя.

— Ясно. Может, поедем тогда к бабушке?

— Давай. А папа где?

— Папу вызвали на работу.

— Хм, — Кузя хмыкнул так, будто это он прочитал сообщение в скайпе про «тепленькую» Катерину Х.

Но он его, конечно, не читал. Так что мы просто собрались и поехали в Белогорск.

2. В пункт Б

— Кто? — спросил мамин голос из домофона.

— Твоя дочь и твой внук, — проинформировала я, наклонившись к микрофону вплотную. Я прямо чувствовала запах железных кнопок.

— Ой, — всполошилась мама. — Вы что, в Белогорске?!

— Угадала! — поздравила я ее. — Тебе полагается суперприз.

Да, мы в городе моего детства. Два часа на электричке с Курского вокзала, пятнадцать минут пешком от станции по сугробам — и вот мы топчемся у железной двери, мерзнем и пытаемся попасть на второй этаж, в родовое гнездо.

Я могла бы родиться в Ленинграде, а родилась в Белогорске. Очень мило с маминой стороны. В Белогорске, конечно же, нет ни одной горы и все в основном серое. Его старое название — Хряпино. Находится он в тридевятом Подмосковье, на границе с соседней областью. Население преимущественно состоит из пенсионеров. Бабушки сидят на лавочках и провожают вас взглядом. Дедушки встают в четыре утра и едут на рыбалку — подальше от бабушек. В центре города, на площади, — памятник Ленину с перманентно отсутствующей буквой Н. Все так и называют его: памятник лени. Около него — покосившийся магазин «Бомонд»: здесь все соответствует своему названию. Говорят, скоро вместо «Бомонда» откроют «Пятерочку», но пока это всего лишь светские слухи. Школы в Белогорске две — у пенсионеров обычно взрослые дети. Зато есть дом быта, Дом культуры и парк с живописным оврагом.

Моя мама двадцать девять лет назад родила меня в Белогорске и вскоре уехала в Ленинград, учиться в университете и преподавать там литературу. Я осталась с бабушкой Аней, Анной Петровной Яворской, а мама нас часто навещала. Бабушка Аня была единственной нормальной бабушкой во всем городе. Она не сидела на лавочке, никого не обсуждала и вообще была вечно занята. Казалось, что вся энергия Белогорска сосредоточена в ней. К нам в дом постоянно шли люди, у которых случались разного рода мелкие беды: не с кем оставить ребенка, не засаливаются огурцы, не хватает до зарплаты. Бабушка могла схватить меня маленькую под мышку и отправиться к маме в Ленинград — через Москву. А в Москве забежать в гости к своему старшему сыну дяде Вите, отдать его женам и детям чемодан подарков, испечь им пирог, выгулять их собак, а потом еще встретиться в кафе на вокзале с подружками детства. Я тоже считала бабушку Аню подругой своего детства. Нам всегда было интересно вдвоем.

Когда бабушка умерла, мне было четырнадцать лет. Вернулась из школы, а ее нет. Увезли на скорой и не довезли — хотя, казалось бы, какие такие расстояния в Белогорске… Я провела ночь у соседей, в одной кровати с Леркой Голиковой, валетом. Лерка возилась, пинала меня ногами и жаловалась, что я ей мешаю. Но я и так не могла спать — мне было стыдно перед бабушкой. Стыдно, что забыла взять бутерброды с колбасой, которые она приготовила мне в школу: они теперь одиноко пропадали в холодильнике. Стыдно, что не обратила внимания, когда она робко пожаловалась на боль в плече — это было не плечо, а сердце, но теперь уже поздно догадываться. Стыдно, что в последнее время бабушка меня раздражала: я была перманентно в кого-то влюблена и только об этом и думала. Раньше мы с ней могли проболтать ночь напролет, а в четырнадцать мне вдруг показалось, что мальчиков эффективнее обсуждать с одноклассницами, и на бабушкины вопросы я отвечала усталым тоном, чуть не закатывая глаза…

На следующий день приехала мама, и я ее не узнала. Старая такая понурая тетка. Наверное, ей тоже было за что-то стыдно, потому что она все время повторяла: «Мамочка, прости». На похоронах ей стало совсем плохо, она чужим голосом рыдала на радость белогорским сплетницам, и мне снова было стыдно, теперь уже за нее.

Мама осталась со мной. Лучше бы мы, конечно, переехали в Ленинград, тем более он стал Санкт-Петербургом, но мама этого не хотела — сказала, что хочет быть поближе к бабушке. Устроилась работать в библиотеку, набрала учеников и быстро стала лучшим репетитором Белогорска. Меня она тоже между делом готовила к поступлению — постоянно рассказывала о литературе все, что раньше рассказывала студентам. Мои белогорские будни скрашивала череда влюбленностей. Мама тоже без дела в этом смысле не сидела — у нее появился гражданский муж, изобретатель Валерий. Как настоящий изобретатель, он был чудаковат и пил. Правда, ничего не изобретал. Когда пил, становился агрессивен и однажды выбросил с балкона кресло. Об этом дворовые пенсионерки судачили две недели — несмотря на то что кресло в них не попало (я думаю, зря). Потом я поступила в два института, вышла за Вениамина, родила Кузю, Вениамин мне изменил, и мы с ребенком отправились в Белогорск на выходные. Создается впечатление, что мне удалось все это провернуть быстрее, чем Валерию выкинуть кресло из окна, но нет: просто историю нашей с Вениамином любви лучше рассказывать отдельно и не сразу после прерванной скайп-сессии с Катериной.

Когда мама наконец открыла нам с Кузей дверь и мы поднялись в квартиру, там пахло пирогом — почти бабушкиным, с лимоном. А у мамы был такой подозрительный вид, будто в квартире засел опасный преступник, в которого она уже успела опрометчиво влюбиться.

— Мы что, не вовремя? — осторожно спросила я. Мало ли, может, у изобретателя Валерия тоже появилась Катерина Х. и назревает семейное объяснение, а тут мы.

— Да прекрати, что значит не вовремя! — отмахнулась мама, но сообщение левой рукой все-таки отправила. — Я вот и пирог только что поставила, будем твой день рождения отмечать!

Кузя бабушке поверил и пошел в комнату смотреть детские телеканалы. Я не поверила, но не отказываться же от пирога.

Мама у меня существо трогательное. Врать не умеет абсолютно. Когда врет, выкатывает глаза и не замечает этого. Со дня похорон бабушки у меня к ней странное отношение. Я понимаю, что она взрослая женщина с хорошим филологическим образованием и к тому же моя мать, но не могу на сто процентов воспринимать ее всерьез. Отчасти потому, что это я ее успокаивала тогда, а не она меня. Отчасти из-за того, что на свете есть изобретатель Валерий, а в квартире не хватает одного кресла. К тому же мама дает все новые поводы. Однажды она приехала ко мне и с порога возвестила: «Я привезла тебе отличные противозачаточные таблетки! Таня Зотова из тринадцатой квартиры беременна, так что ей они больше не нужны, но это очень эффективные препараты!»

В общем, я поняла, что у мамы есть какая-то тайна, и, чтобы отвлечь ее, рассказала свою.

— Ничего себе, — сказала мама. — У Веника? Женщина?

— Понимаю, ты бы предпочла, чтобы у него появился мужчина, но с системными администраторами такое редко бывает. Вилка, розетка — работает только по схеме, увы.

— Очень остроумно. Что ты будешь делать?

— Ну, у меня нет подробного плана. Но в принципе я довольна.

— Довольна? Довольна?

— Ага, — я и сама удивлялась тому, что говорю. — Кажется, я давно этого ждала. Ничего у нас хорошего не получилось, кроме Кузи.

— Ну да, — задумчиво произнесла мама. — Все потому, что ты не готовила.

Так, а вот этого я не ждала!

— Да-да, — продолжала мама. — Меня всегда это поражало. Он готовил еду, а ты нет.

— Мадам Молоховец, — сказала я. — Ты решила прочесть мне лекцию о здоровой пище в нездоровой семейной атмосфере? Я вообще не умею готовить. Мама не научила.

— Ерунда это, — отмахнулась она. — Готовила бы, если бы было для кого.

— Ну ладно, — склонила я голову. — Будем считать, я оказалась плохой хозяйкой, проиграла жителям деревни Виллабаджо и меня бросили.

— Тебя не бросили, тебя потеряли, — мама одарила меня взглядом, который должен означать «когда-нибудь ты поймешь меня, девочка». — Но если тебя все устраивает, я рада.

— Мам, я не могу сказать, что меня все устраивает. У Вениамина роман, у меня Кузя, работа, и я только сегодня утром узнала про Катерину Хэ.

— Ха, — сказала мама-филолог. — Катерина Ха.

— Ха-ха. Самое противное — теперь мне придется что-то решать.

Но оказалось, что мне придется заниматься совсем другими делами.

3. Бук-учет

Мы с Кузей пробыли у мамы до понедельника, он как раз оказался нерабочим. Когда вернулись домой, Вениамина еще не было. Каникулы Бонифация затягивались.

Утром во вторник мне надо было выехать на работу пораньше, потому что наш издатель Юра хотел со мной о чем-то поговорить. Я отвела мрачного Кузю в сад, по дороге рассказала ему, что на свете бывают школы со второй сменой и когда-нибудь мы такую и найдем. Воодушевленный Кузя в садовских шортах, которые сразу сбавили ему пару лет, побежал к остальным детям. Воспитательница натренированным голосом звала всех на зарядку. На скамейке спешно переодевались опаздывающие — Настя Кукина и ее папа. Папа сердился, и от этого Настя не попадала правильной ногой в колготки…

Я поехала в редакцию. До встречи с издателем Юрой я хотела посмотреть верстку сложного интервью с одним нервным актером, но на сервере ее не оказалось. Я начала звонить арт-директору, явно разбудила, попросила прислать верстку в почту, поняла по косвенным признакам («А? Сейчас поищу»), что макет еще не верстался. Разозлилась, подписала две менее сложные полосы, открыла третью, ужаснулась, позвонила фоторедактору и двум своим замам, застала всех троих в лифте по дороге в редакцию. Пока разбирались, почему у нас в номере два одинаковых заголовка и две почти одинаковые фотографии, я пропустила четыре звонка от издателя Юры.

«Что же он от меня хочет, настойчивый наш, — думала я, спортивной ходьбой направляясь к его кабинету. — О премиях, что ли, поговорить? Что их снова не будет?»

— Садись, Антонина, хочешь кофе?

Как только Юра произнес это ласковым тоном, я поняла, что дело плохо. Юра — робот в человеческом костюме и ботинках. Прямо скажем, не эмпат, но умеет изображать сочувствие, и этим фейк-сочувствием от него разит за три тысячи миль.

— Нет, спасибо, — это я о кофе. — Ты хотел поговорить?

— Хм-хм-хм… — это Юра зашелся в притворном горе. — У нас качественный продукт.

Честное слово, я думала, он снова о кофе. Но нет, он о моем журнале.

–…очень качественный продукт. Для имиджа издательского дома он полезен. Все эти интервью с умными людьми, грамотный русский язык, эксклюзивные фотографии, небанальный подход.

Я знала этот текст — Юра сам написал нам его для медиакита и настоял на том, чтобы мы его опубликовали.

–…но имидж — ничто, — это Юра пошутил. — Вы не собираете рекламу. Продаетесь нормально для своего сегмента, но в данный момент для издательского дома этого недостаточно. Да что я говорю, ты и сама это знаешь.

Юра улыбнулся мне отечески. Как будто я вернулась с дискотеки на полчаса позже, но папочка готов меня простить.

— Но в нас не вкладывали никаких средств с самого запуска, — я попыталась. До сих пор рада, что попыталась, пусть и без толку. — Я уверена, что минимальные затраты на минимальную рекламную кампанию вскоре бы окупились. Плюс, есть спецпроекты. Рекламодатели любят наши спецпроекты, и я сама несколько штук продала, ходила по встречам…

— У вас слишком дорогие фотографии и печать дорогая!

— Давайте подумаем, как снизить затраты на нее, вместо того чтобы менять логотип в третий раз за два года.

— Мы меняли его не от хорошей жизни, Антонина!

— Да, но из-за этого читатели перестали узнавать свой журнал!

— Да, все пять ваших читателей!

— У нас вполне приличный тираж для нашего сегмента, ты сам это сказал. И я сейчас о реальных цифрах, а не о тех, что мы пишем в выходных данных.

— «Звезды и правда» сделали миллион в первые несколько выпусков!

— Ты считаешь, «Звезды и правда» тоже имиджевый проект? Наш издательский дом всегда гордился тем, что не выпускает такие журналы.

— Но миллион, Антонина. Посмотри на их заголовки!

— На какие заголовки? «Николая Баскова преследует внебрачный енот»?

— Я не говорю, что вам нужны такие же!

— Вообще-то ты только что это сказал.

И тут я поняла, что все уже решено. Без меня. Я знала, что наш журнал вряд ли когда-либо достигнет уровня «Звезд и правды». А если достигнет, то не с этой командой, да и слава богу. Мы пробовали добавить ему гламурности и чуть не потеряли лояльную аудиторию. Мы экспериментировали с выносами на обложке, самой обложкой и логотипом, и мало продвинулись. Нашему милому интеллигентному Notebook, или просто Буку, который каким-то образом выживал на энтузиазме редакции и нескольких тысяч читателей, могло помочь только чудо. Или большая рекламная кампания. Чудо на тот момент было более вероятным, и оно не произошло.

— Когда нас закрывают? — Я подумала вдруг о Катерине Х. Юре удалось то, что тебе, Катя, не под силу. Вот теперь горе шевелилось во мне и болело изо всех сил.

— Этот номер последний. Подчиненным и рекламодателям пока говорить нельзя — снимут последние рекламные полосы, и тогда придется увольнять всех с минимальным выходным пособием.

— Угу, еще бы.

–…и тебе нужно съездить в Суздаль.

— Почему не в Иерусалим, например?

— В Суздале выездное мероприятие топ-менеджмента, ты забыла?

— Так я уже не топ-менеджмент.

— Об этом никто не должен знать, пока не будет официального объявления.

— А команда?

— Кого сможем, пристроим в издательском доме. Но сразу скажу, зарплаты сохранить вряд ли получится.

И я пошла обратно. Я шла через всю редакцию к своему столу так, будто меня гнали через строй. Все эти люди имели право в меня плюнуть или стукнуть палкой. Вместо этого они работали над номером, который уже не выйдет. Вскоре мне предстоит уволить всех, а пока я даже не имею права сказать им об этом — придется читать тексты, выбирать фотографии, утверждать полосы. Играть в топ-менеджмент.

— Майка, — позвала я. — Ты на машине?

— Ага, — сказала Майка. — Поэтому и опоздала, парковка заби…

— Давай возьмем Лисицкую и съездим пообедать.

— Ну давай, — легко согласилась Майка, хотя мы сроду не ездили никуда обедать и питались в лучшем случае сэндвичами из автомата, и то ночью. — Только Лисицкая курит и ругается с Лисицким в данный момент.

Майка и Лисицкая — два моих заместителя. Они же — две мои лучшие подруги. Одиннадцать лет назад нас поселили в одну комнату в общежитии, и с тех пор никак не расселят. Когда мне предложили делать журнал с хорошими интервью, интересными биографиями и литературными текстами, я позвонила обеим, и к утру мы уже нарисовали от руки макет. На обложке — название Notebook и, как сейчас помню, Иосиф Бродский, очень похожий на Антошку, который пойдем копать картошку (Лисицкая виртуозно владела оранжевым карандашом). Потом мы взяли выпускающего, арт-директора, дизайнера, фоторедактора, корректора Калерию Поликарповну и стали жить одной семьей, делать наш Бук, иногда отвлекаясь на окружающий мир. Я плохо понимала, как скажу подругам, что ничего этого больше не будет. Надо было начать издалека, смягчить удар.

— В общем, нас закрывают, — объявила я, как только нам принесли меню. И хихикнула. У меня такое часто бывает, защитная реакция организма. «Я не поступила в МГУ. Гыгыгыгы». «Я беременна. Хохохохо». «Нас журнал закрывают. Хихихихи». Кажется, подруги сейчас надают мне по щекам, и заслуженно.

— Ну что ж, — сказала Лисицкая. — Поеду в Питер, значит.

— Ого, — сказала Майка. — Стало быть, можно покупать билеты в Италию.

Я перестала хихикать. Конечно, мне хотелось смягчить удар. Но был ли он вообще? Похоже, моим девицам известие о закрытии Бука — что божья роса или сообщения Катерины Х. в скайпе.

— То есть вы рады, что ли? — пробормотала я.

— Да нет, не рады, конечно. Но очень уж измучились, — вздохнула Майка.

— Долгая была агония, — подтвердила Лисицкая. — Задолбало. Ты весь последний год на ковре у начальства провела. Как йог.

— Так это я провела, а не вы…

— Бонус от дружбы с главным редактором, — объяснила Лисицкая. — Ты так или иначе все рассказывала. Ну, или не рассказывала, но возвращалась от Юры с таким лицом…

— Прости, Козлик, — встрепенулась Майка. — Конечно, нам жалко Бук.

— Жалко, — кивнула Лисицкая. — Очень.

— Но у вас есть план Бэ, — сказала я больше себе, чем им. Кажется, все уже знали, что Берлинская стена пала, и только мамочка лежала в коме…

— Так проще страдать, — невесело улыбнулась Лисицкая.

— Такой работы у нас больше не будет, — Майка почему-то потыкала пальцем в меню, как будто мы выпускали его, а не Бук. — Значит, надо пойти в другую сторону.

— Например, в журнал «Звезды и правда», — предложила я. — Отлично продается и заголовки…

— Нет уж, больше никаких журналов, — перебила Лисицкая. — После Бука — никаких журналов.

И тогда мне стало немножко легче.

4. Кузькина мать

Когда мы с подругами вернулись с обеда, мне пришлось позвонить мужу Вениамину.

— Ты заберешь Кузю из сада? — спросила я трагическим голосом. Когда тебе нужно, чтобы кто-то поменял свои планы ради твоих, лучше начинать с драмы.

— А что случилось-то? — Я услышала, как Вениамин считает: успеет ли он сгонять к Катерине Х. или волшебный вечер придется отменять.

— Я не могу говорить сейчас. Случилось плохое, — я еще понизила голос. Еще немного и перейду на бас. — Так ты сможешь его забрать?

— Ладно, — Вениамин вздохнул. — Ребенок скоро забудет, как ты выглядишь.

— Покажи ему мое фото в «Одноклассниках», — сухо предложила я и отключилась.

Вечером я собиралась напиться со своей редакцией. Вряд ли это могло считаться хорошим поводом бросить ребенка. Но у меня был козырь в рукаве — Катерина Х. Вениамин виноват куда больше меня. И поэтому в сад сегодня едет он, а я сообщаю еще пяти сотрудникам, что они мне больше не сотрудники.

Мы собрались в кафе подальше от редакции — шифровались. Я же не имела права никому рассказывать о закрытии и знала, что рискую. Пойди кто-то из этих семерых к Юре — и проблем у нас станет в два раза больше. Юра всегда использовал любой шанс сэкономить, от слова «премия» у него начинался тремор, и я проводила много изнуряющих часов в его кабинете, объясняя, что годовая прибавка в три тысячи рублей — это не индексация зарплаты, а чаевые. В общем, я понимала, что если он захочет минимизировать наше выходное пособие, он это сделает. Но старалась верить своей команде.

— Чуваки, — сказала я, когда нам принесли два кувшина домашнего белого вина. Редакция у меня не особенно пьющая, по разным причинам. Кто за рулем, кто на ЗОЖе, а корректор Калерия Поликарповна не проходила в алкоголики по возрастному цензу. Строго говоря, обращение «чуваки» ей тоже не слишком соответствовало. И все-таки.

— Чуваки, — сказала я. — Наш журнал Notebook закрывают. Вы не должны об этом знать, но также уже не должны работать над следующим номером. Если мы все будем вести себя хорошо, нас уволят по всем правилам, а некоторых даже оставят в издательском доме. Я сделаю все, чтобы с вами поступили достойно. И простите, что не смогла спасти Бук.

Я видела, как арт-директор Макс сказал губами очень выразительное слово. Видела, как женатая пара, дизайнер Коля и фоторедактор Леля, затравленно переглянулись — новость касалась сразу ста процентов их семьи. Видела, как заблестели от слез глаза выпускающего редактора Риты. Калерия Поликарповна оставалась невозмутимой. Или глуховатой.

— Ну давайте выпьем, что ли, — подытожила Лисицкая. — Макс, Колян, разливайте.

Возможность что-то делать сразу вывела наших двух мужчин из ступора. Они взяли в руки по кувшину, зазвякало стекло, бокалы у всех наполнились домашним белым.

— Не чокаясь? — тихо спросила Майка.

— Да пошли они… — сказал Макс то слово, которое до этого произносил губами. — Жлобы хреновы. Такой журнал не уберегли! Давайте за Бук, и очень даже чокаясь!

— Да, за него! — подхватил Коля. И девочки, включая Калерию Поликарповну, тоже очнулись и начали пить.

Самое страшное на сегодня оказалось позади. Похоже, никто меня сильно не ненавидел. Жизнелюбие быстро взяло верх, и мы уже говорили о том, как, например, потратим выходные пособия на выходные в Амстердаме.

Корректор Калерия Поликарповна, которую мы называли «человек-скороговорка» (попробуйте быстро произнести «корректор Калерия Поликарповна»), после первого же бокала стала вспоминать молодость и самиздат. Глаза у нее были счастливые — она снова диссидентствовала. Выпускающий Рита, давно влюбленная в арт-директора Макса, решила не терять ни секунды из отпущенного нам времени и утвердила голову на Максовом плече. Он покосился на нее недоверчиво, но стряхивать не стал, сидел прямо. Фоторедактор Леля не пила, и я вдруг подумала, что она, наверное, беременна. У нее в последнее время будто взгляд стал светлее, да и муж ее Коля ходил в приподнятом настроении. Что ж, мстительно подумала я, одну из нас вы точно уволить не сможете. Ни один Трудовой кодекс не позволит, даже если кодекс чести вам не помеха!

Майка рдела лицом и писала что-то неприличное в телефоне. Лисицкая спорила с Калерией Поликарповной о Солженицыне: «Да его невозможно читать, только вычитывать. Вам потому и нравится, что вы корректор!» Макс уже открыто гладил Ритину руку, Коля наклонялся к Леле и заботливо что-то спрашивал, а она, пользуясь, видимо, своим новым положением, капризничала и показывала знаками, как ей холодно.

Я пила вино и думала, что молодец. Собрала таких отличных людей, заняла их делом, и даже сейчас они меня не убили, а, наоборот, утешили — тем, что их жизнь идет дальше и с закрытием Бука не заканчивается.

Если вам кажется, что вы молодец и в воздухе пахнет весной, значит, вы выпили слишком много белого вина.

Зазвонил мой телефон. Незнакомый номер, но городской и из нашего района.

— Вениамин Александрович?

— А сами как думаете? — улыбнулась я. Жизнь пока казалась хорошей. На том конце кому-то было не до шуток.

— Извините, то есть, Вениамин Аркадьевич! Уже девять вечера, и я больше не могу сидеть с вашим сыном, меня саму дети дома ждут. Может быть, позвоним матери?

— Вы уже звоните матери, Лейла Магомедовна, — я узнала Кузину воспитательницу. — Что случилось, ребенка не забрали?!

— Ой, здравствуйте, — испугалась меня воспитательница. — Наверное, я перепутала… Антонина Геннадьевна?

Кажется, в роли Вениамина Аркадьевича я нравилась ей больше.

— Да-да. — Я вышла в коридор, потому что сотрудники мои вошли в раж и перекрикивали даже Григория Лепса из колонок. — Что произошло?

— Я звонила Вениамину Аркадьевичу с шести часов, дозвонилась в семь, он сказал, что уже едет, но задерживается в пробке… — Как знакомо, боже мой! — Я хотела позвонить вам, но он сказал, что вы в Вологде…

— Где? Впрочем, неважно. Я выезжаю, — прервала я ее. — Лейла Магомедовна, дождитесь меня, пожалуйста.

К детскому саду мы с Вениамином подъехали одновременно — я на такси, он на своем джипе. Лил февральский снегодождь, работал только один фонарь, Кузя одетый стоял у калитки под навесом, рядом — Лейла Магомедовна немым укором.

— Ну что же вы так, — укор перестал быть немым. — Разве можно!

Кузя был похож на сироту, которого привели показывать новым потенциальным родителям.

Вениамин птицей подлетел к нему и схватил на руки. Спаситель.

— Садись в машину, — бросил он мне со всем презрением, на которое был способен. Я не понимала, что за сцена разыгрывается под фонарем, но мне было неловко перед Лейлой Магомедовной.

— Спасибо вам огромное, и простите нас. Куда вас отвезти? — спросила я.

— Да нет, я живу прямо здесь, напротив, — воспитательница помедлила. — Наверное, надо было его отвести ко мне. У меня тоже два мальчика, постарше. До свидания. Ничего страшного.

Она открыла зонт и удалилась в ночь.

Я села в машину. Вениамин пристегивал Кузю, Кузя все молчал.

— Нагулялась? — снова с тем же презрением сказал муж.

— То есть? — Я так удивилась, что могла только переспросить.

— От тебя алкоголем разит за версту!

— У нас закрыли журнал. Ты обещал забрать ребенка в шесть часов. И давай поговорим дома, пожалуйста, — я спиной чувствовала, как Кузя съежился в своем детском сиденье.

— Нет, ты ребенку объясни, где ты шляешься!

— Я-то? В Вологде же, сам сказал. А ты мне объясни, где ты был с шести до девяти.

— Я ехал по пробкам! Город стоит!

— Я только что ехала по тому же городу. Добралась за пятнадцать минут.

— Да пошла ты! — Вениамин заорал, вывернул руль, шины завизжали.

— Ты сошел с ума, что ты творишь? Лучшая защита — нападение?!

— Мамочка! — закричал Кузя и будто захлебнулся. — Мамочка!.. Мы с Лейлой Магомедовной нарисовали для тебя коалку! Он такой серый, хороший, милый! Тебе обязательно понравится!

Мой ребенок молил о пощаде.

— Конечно, понравится. А он спит в кроватке? — Я повернулась к Кузе. На Вениамина старалась не смотреть.

— Нет, он висит на ветке. Ты разве не знаешь, коалки едят эвкалипт.

— Я думала, ему надоело есть эвкалипт и он решил поспать в кроватке.

— Не-е, — Кузя уже улыбался, думая, как здорово он отвлек маму от «плохого» разговора. — Он никогда не устает есть! Поэтому его знаешь как зовут? Жора!

— То есть Георгий?

— Нет, Георгий — это Гоша, как у нас в группе Гоша Чумаков. А коалка — Жора, он все время жр-р-рет!

И мы оба засмеялись. Молодец, Жора.

Дома Вениамин заперся в туалете и не выходил оттуда, пока я восхищалась Жорой, кормила и укладывала Кузю, пела ему песню про снежного человечка, обещала, что завтра заберу его пораньше из сада и мы опять сходим в пиццерию к Ириске, потому что ему понравилось, как она делает из бумаги коалок по фамилии Оригами.

— Это японская фамилия, — сказал Кузя, зевнул и согласился на то, чтобы я выключила свет.

Я взяла свой ноутбук и пошла с ним на кухню. Вениамин не хотел продолжения разговора. А я пока не хотела даже его начала. Я пришла в постель, когда муж уже спал. Судя по тому, как он картинно захрапел, — притворялся.

5. Мир, труд, Майка

Вино было домашним, а похмелье — диким.

Утром я проснулась с настоящей головной болью — и фигуральная головная боль отступила. В телефоне было много неотвеченных звонков и два сообщения. Одно от Лисицкой: «Ты забыла куртку и совесть. Обе у меня». Второе от Майки: «Что произошло, Козлик? Куда ты ускакал?»

Вениамин, как я и ожидала, встал рано, отвез Кузю в сад и уже уехал на работу — или куда он там уехал. Наутро выясняют отношения только в сериалах. Все выспались, всё поняли и готовы обсуждать. В жизни же люди действуют не по сценарию.

Я выпила таблетку и кофе, и в голове осталась только фигуральная боль. Одно дело собрать много хороших людей, сказать им, что они уволены, и радоваться тому, что они адекватно реагируют на твои слова. Другое — искать им новую работу и ехать в Суздаль на встречу топ-менеджмента. Кстати. Мне теперь тоже нужно искать работу. Как-то я вчера об этом не подумала.

В нашей семье зарабатывала я. А Вениамин просто был незаменимым специалистом. Я работала всегда. Днями, ночами, между сессиями, поступлением в аспирантуру, кандидатскими минимумами и поездками в роддом. Писала статьи про похудение и делала расшифровки программ для независимого телеканала — был такой. Бегала на интервью с гастроэнтерологами и организовывала съемки жены писателя на старой даче писателя — тогда я завела много знакомств, которые потом пригодились нам в Буке. Я даже ходила на дико интересный спецкурс одного дико умного журналиста и книгоиздателя, и ему нравились мои мысли и мои работы, но потом отвлеклась на Кузю. Когда книгоиздатель — звали его Роман Львович Крутов — позвонил мне и спросил, приду ли я на следующее занятие, я ровным голосом ответила, что вряд ли, потому что нахожусь в предродовой палате.

Акушерка отняла у меня телефон и крикнула в него:

— Папочка, потом позвОните, у ней пять сантиметров раскрытие!

Не знаю, как отреагировал книгоиздатель Крутов на эту радостную новость, но больше он мне не звонил. Мне казалось, что я упустила тогда что-то важное — призом по окончании спецкурса было штатное место в издательстве, и все понимали, что оно должно достаться мне. Когда я родила, Крутов распустил спецкурс с одним объяснением: «Не получилось». Роман Львович на меня рассчитывал, а я подвела. Но Кузя на меня рассчитывал тоже.

В общем, я работала. Внештатно — тонны статей про тонны лишнего веса и армию писателей, затем штатно — один женский журнал, другой женский журнал, потом Бук. Аспирантуру я бросила — не смогла втиснуть ее ни в один график. На каждом месте мне давали больше работы, больше ответственности и больше денег. Мы жили в квартире Вениамина, но купили две машины и за одну из них уже даже выплатили кредит. Вениамин ездил на «ленд-крузере», мой маленький синий бегемот «пиканто» с круглыми фарами стоял во дворе — я боялась его водить. Вениамин зарабатывал ровно в пять раз меньше меня, зато часто забирал Кузю из детского сада. Я догадывалась, что в саду у меня формируется образ редкого животного — кукушко-ехидны, но на работу все равно продолжала ходить.

Ну вот, теперь не буду.

Зазвонил телефон. Майка.

— Привет, Козличек, ты живой?

— Ага, относительно. Ты в редакции уже?

— Нет, я тут как раз объезжаю пробку недалеко от вас, подумала, может, заскочить тебя забрать?

— Давай, конечно, — обрадовалась я. — А у тебя все в порядке?

— Еще в каком, — засмеялась Майка. — У меня счастье, похоже, и я даже сглазить не боюсь! Вот так! Буду через пять минут, позвоню.

Майка приехала, и я в целях самосохранения предложила ей зайти на кофе, прежде чем ехать на работу. Слушать Майку, когда она за рулем, трудно: в эти моменты лучше тихо молиться и поминать грехи свои. Майка водит еще хуже меня, но ее это не останавливает. Гаишники ее тоже редко останавливают — она умудряется одновременно быть блондинкой и прикидываться ею (вы, кстати, замечали, что «натуральная блондинка» и «настоящая блондинка» — разные вещи… люди? Майка — натуральная, но умеет, если надо, быть настоящей).

— Марко позвал меня к себе! — донесла наконец Майка свою новость, выплеснула ее на меня с порога и опустилась на табуретку в кухне.

— Ого! — сказала я. — Вау! Беллиссимо, или как там у вас?

— Офигиссимо! — засмеялась Майка. — Он позвонил сегодня утром и сказал, что больше так не может, любит и хочет жить со мной. Во Флоренции. Кто-то хочет жить со мной во Флоренции и звонит мне для этого в шесть утра! Козлик, ты представляешь?!

Козлик не представлял. Вообще-то ни один козлик не мог представить подобное еще полгода назад.

Полгода назад Майку бросил муж. Бросил хамски, как-то уж совсем некрасиво, в день похорон ее отца. Воткнул нож в спину, из которой уже торчало несколько ножей. Он безбожно изменял ей последние пару лет, и все знали об этом, и она тоже, но молчала, терпела. У ее мамы с папой была идеальная семья, и Майка изо всех сил пыталась себя убедить, что и у нее получится такая же. А папа умер. Майка и ее мама стояли у гроба, а Майкин муж спрашивал меня, хочу ли я вечером пойти на концерт группы «АукцЫон».

— Так вечером поминки, — говорила я шепотом, обдумывая — если я сейчас убью этого урода, его похоронят вместе с дядей Славой?

— Ну и что. Сначала на поминки, а потом на концерт.

Позже я узнала, что после концерта он пришел к Майке и завернул красивую речь на тему «мне нужна свобода» и «я не хочу жить во лжи». Майка дала ему свободу в пять минут — за стенкой спала мама, которую напоили валокордином.

А потом начались чудеса.

Раз — и Майка по моему настоянию едет в пресс-тур во Флоренцию.

Два — она снова едет во Флоренцию в гости к Марко, итальянцу, с которым познакомилась в той командировке.

Три — и она все ночи проводит в скайпе, а днем отвечает на сообщения романтического толка.

Четыре — и Марко приезжает в Москву, оказывается красавцем, умницей, полиглотом и филантропом (заплатил за Лисицкую в кафе. Она была сражена).

Пять — он возвращается в Италию и через пару дней, подумав, зовет Майку к себе.

Ему за сорок, его работа как-то связана с нефтью, он жил в Вене и Париже, немного говорит по-русски, и его мама даже на фото — нормальный интеллигентный человек!

— Майка, — еле выговорила я. — Кажется, наш Бук не зря помер. Лелька беременна, Рита с Максом, ты с Марко, Вениамин завел себе бабу…

— А Лисицкая нашла работу с гигантской зарплатой.

— Что?! А это она когда успела?

— Вчера сразу после нашего исторического обеда. Ее давно звали какие-то знакомые питерские начальники обратно в пиар. Предложили деньги, которые в Питере, кажется, никому не платят. Она сначала отказалась — кто ж бросает Бук — а вчера быстренько согласилась, раз бросать уже нечего. Ей уже надо скоро переезжать и готовить какой-то суперфорум. Лисицкая собиралась сама тебе рассказать, но уж, простите, я сегодня архангел и несу вам благие вести!

И тут Майка осеклась. Помолчала, посмотрела на меня изучающе.

— Та-ак, — протянула она, — думала проскочить? Что значит «Вениамин завел себе бабу»?!

6. Выход А

В общем, на работу мы с Майкой так и не поехали. Более того, мы забрали Кузю из сада перед обедом (воспитательница Лейла Магомедовна проводила меня взглядом «я знаю, что вы делали прошлым летом»), пошли в кафе с пиццей и Ириской, просидели там больше двух часов, сложили пять коалок, раскрасили их в модные цвета сезона, а потом поехали в торговый центр неподалеку, и там Кузя купил себе настоящего коалку Жору. Плюшевого, с большими глазами и кожаным носом.

Торговый центр располагался в промзоне недалеко от шоссе Энтузиастов, и проектировал его, похоже, сумасшедший мастер лабиринтов. Мы довольно быстро заблудились. Майка утверждала, что машину поставила около выхода А, но никакого выхода А, а также Б или Щ, видно не было. Только множество тесных кабинок, громко именующихся павильонами, миллион коридоров и поворотов, большое и очень торжественное синее мусорное ведро и кофейный автомат с табличкой «Не раб.!».

— Стойте здесь, я пойду искать машину, — решила Майка, аккуратно прислонив нас к свободолюбивому автомату. — Найду — позвоню.

Вместо нее мне позвонил издатель Юра. Я сообщила, что мы с Майкой отсутствуем по семейным обстоятельствам.

— И что произошло в вашей с Майей семье? — Юра изобразил сарказм.

— Я развожусь с мужем, а Майя выходит замуж.

— Э-э… мы говорим об одном человеке?

— Почему же, о четверых.

В Юриной роботизированной голове что-то не складывалось. Он молчал. А не надо было закрывать Бук, разозлилась я.

— Женщина, на вас сейчас горилла упадет, — очень в тему вступила продавец из магазина игрушек, куда я ретировалась, чтобы Кузя не слышал разговоров о разводе.

Юра прослушал и про гориллу. После чего сдержанно, с достоинством попрощался.

Я вернулась к подпиравшему кофейный автомат Кузе.

— Ну что, мам, ты нашла выход А? — спросил ребенок в нетерпении: ему хотелось поскорее отвезти коалку Жору домой и познакомить с остальными животными.

Нет, Кузя, не так быстро. Выхода пока нет. И похоже, еще долго придется искать, и мучиться, и вести неприятные разговоры. Я вздохнула.

И увидела Майку. Она бежала по длинному коридору и радостно размахивала руками:

— Эй! Идите сюда! Я все поняла! Никакого выхода А не существует!

Вечером нас было уже трое — Лисицкая, узнав все новости и превозмогая гнев Лисицкого, приехала ко мне.

— Извини, мне пришлось сказать Лисицкому, что ты разводишься прямо завтра. И на всякий случай — что он тебя бьет.

— Кто? Вениамин?

— Ну да. Материнской платой по заднице.

— Очень жестоко. Весьма.

— Кузя не слышит? — спохватилась Лисицкая. — А то я тут ору…

— Кузя закрылся в комнате с Жорой.

— Надеюсь, эта фраза тебя не пугает.

— Да проходи ты уже. Нет, курить нельзя. Я развожусь, я и правила устанавливаю. Будешь ходить на балкон.

— Ладно уж. Майка, привет. Ты возьмешь фамилию Марко? Кто ты там будешь — Майка Комиссиони?

— Ломбардо его фамилия, — засмущалась Майка, потому что замуж ее пока не звали, но она, естественно, надеялась.

— Майка Ломбардо, значит. Красиво! А ты давай рассказывай, — это уже мне.

— Пытаюсь вставить слово…

Но рассказывать я начала не сразу. Я искала лимон, пока Лисицкая жарила привезенную с собой рыбу и возмущалась тем, что у меня плита без гриля. Кузя пришел на запах, но оказалось, что рыбу он не хочет, а хочет макароны, и Майка, как будущая итальянка, вызвалась их варить. Потом принялась тереть сыр — не пармезан, увы, зато твердый от времени. Мой невозмутимый ребенок все равно слопал тарелку макарон и сказал Майке, уходя, «чао, белла». Майка зарделась и зачем-то сообщила Кузе, что в Италии сыр пармезан едят как хлеб и даже приносят беременным в роддом. Ребенок выслушал и ответил, что она все равно белла. Надеюсь, Кузя не перейдет на настоящих Жор к восемнадцати годам — он умеет сказать женщине то, что она хочет слышать. Пусть, как позже выяснилось, под «беллой» он имел в виду блондинку — бел-л-лые волосы.

— Он тебя гнобил. Все эти годы! — сказала Лисицкая, когда Кузя спал и стопроцентно не слышал ее.

— Да, — нерешительно подтвердила Майка. — Мне тоже так кажется вообще-то.

— Просто он мне изменяет и вы злитесь, — стала я защищать Вениамина. — Не надо делать из него монстра. Мы семь лет женаты. Родные люди, как ни крути. Ну, может, не родные, но двоюродные. Он не виноват, что все это с самого начала было… ни к чему.

— Семь лет ты считаешь себя толстой, — вдруг сурово произнесла Майка и в подтверждение этого перестала есть.

— Ну я и не худая.

— Не худая, — согласилась честная (и кстати, худая) Лисицкая. — Но и не толстая.

— Я поправилась после свадьбы. И после родов. Это нормально.

— Ты ходишь в старых очках! И с хвостиком!

— Мне просто жарко в волосах! — засопротивлялась я. Да что за дела? Сначала мать говорит, какая я плохая хозяйка, теперь подруги рассказывают, какая я страшная.

— А линзы ты почему не носишь? — угрожающе нависла надо мной Майка в образе Малфоя-старшего.

— У меня чувствительные глаза. Я и очки ношу редко, небольшой же минус. И вообще — что за разговоры в духе американского кино про тинейджеров? Она распустила хвостик, сняла очки, надела платье и ее заметил самый популярный парень в школе?!

— Кстати о платьях, — сказала Лисицкая, причем глядя на Майку. — Ты не покупаешь себе одежду. Даже за границей. Кузе покупаешь, Венику покупаешь, а себе — почти нет.

— А еще вечерами сидишь на работе или в «Шоколаднице»! — это опять Малфой-старший.

— Ну да, приговор окончательный. Я работаю и ем! Значит, дома меня бьют материнской платой.

— Ты не хочешь идти домой. У тебя офигенный Кузя, а тебе не хочется домой.

— Мы перешли к части «Антонина — плохая мать»?

— Не передергивай. У тебя дома — Веник.

— У меня и пылесос есть, — похвасталась я.

–…и самый изящный комплимент, который ты от него слышала, — «Какая ты попастая!».

— А когда тебе исполнялось двадцать пять и ты просила, чтобы он подарил тебе уже наконец цветов, он позвонил из метро и сказал: «Я еду за розами и за туалетной бумагой».

Боже мой, какие у меня злопамятные подруги! Ну что ж, я им тоже кое-что напомню.

— Девочки, когда мне исполнилось двадцать пять, я ему сама первая изменила!

7. Сени мои, Сени

В двадцать пять лет я впервые после долгого перерыва поехала за границу. И сразу — во Вьетнам, в пресс-тур. Я тогда работала в женском журнале, и мы часто писали о разных курортах. Но то путешествие началось не с курорта, а с экстрима. Десять часов лета, ноль часов сна (я до сих пор не научилась спать в самолете) — и вдруг катакомбы Ку-Чи под Сайгоном. Вьетнамские партизаны вырыли эти подземные туннели во время войны с американцами. Чем руководствовались организаторы пресс-тура, потащив нас в Ку-Чи сразу из аэропорта, не знаю. Наверное, забыли, что в Москве четыре утра, а русские журналистки — не американские солдаты и мести вроде бы не заслуживают. Так или иначе, нас отправили в темные катакомбы. Впереди полз шустрый гид Нго с фонариком в руке, но я от него быстро отстала. Темнота, теснота, стертые коленки, звенящая от недосыпа голова — и я вдруг почувствовала две вещи.

Первая: вся моя жизнь в последние три года очень напоминает эти катакомбы.

Вторая: мне надо срочно изменить Вениамину.

Странно, но ни одна из этих мыслей в Москве мне в голову не приходила. Жила себе, работала, ползла как умела по своим катакомбам и считала, что так и надо. Вьетнам все изменил.

Ну, то есть Вьетнам никому не изменил, а изменила я. В пятизвездочном отеле на курорте Нячанг, на ненормально огромной кровати, с высоченным доктором Грановским.

Семен Грановский был женатым кардиологом из Москвы. В Нячанг приехал один по настоянию жены — до этого у него не было отпуска три года. В свободное от приема пациентов время он ездил по разным странам, но всегда по работе. На курортах Турции и Египта его узнавали отдыхающие тетеньки и просили консультаций. Семен со своим ростом 192 см, большой бритой головой и опытом выступления на телевидении плохо мимикрировал на местности и к тому же не умел отказывать людям. Вьетнам тогда был еще не так хорошо освоен россиянами, и жена Семена Вика купила ему путевку в Нячанг на две недели. Первую неделю Грановский плавал в бассейне и молчал. Потом приехала я.

Я воспринимала все на удивление спокойно. Антонина, которая за неделю до этого страшно мучилась из-за перспективы командировки и необходимости оставить мужа и сына на целых одиннадцать дней, похоже, осталась в Ку-Чи. Новая бессовестная Антонина знала: сюр закончится, кардиолог Грановский уедет лечить чужие сердца, а сейчас волноваться не о чем. Ну, разве что пусть дождя не будет — хочется купаться.

Как-то вечером я с вьетнамского телефона позвонила Лисицкой:

— Привет! А у нас похолодало, плюс 27 всего.

— О господи, — простонала Лисицкая из московского декабря. — Ты как там?

— Да хорошо…Тут это…

— Та-ак. Надеюсь, он не из Москвы?!

— Из Москвы, но в Москве все будет хорошо.

— Ага, Наполеон тоже так считал. Кстати, у нас потеплело, всего минус 14.

Грановский улетел за три дня до меня. Я спокойно восприняла и его отсутствие. Плавала в бассейне и молчала.

В московском аэропорту меня встречал Вениамин.

— Угу, — сказал он. — Загорела. А ребенок скучал!

В эту секунду эффект Ку-Чи вернулся. Или я сейчас себя в этом убеждаю. Хочется же, чтобы виноват был еще и Вениамин, например. Если бы он встретил меня лаской, цветами и караваем, я бы не ответила на звонок Грановского, который нашел мой рабочий телефон, купив для этого женский журнал.

— Я не могу забыть тебя. Мне не с кем здесь говорить и нечем дышать, — шептал Семен по телефону тем вечером. Я сидела на краю ванны и тоже шептала. Ванная стала нашим штабом на целых четыре месяца.

Явкой была его квартира в Люберцах. Старая, заброшенная, с единственным диваном, который приходилось раскладывать вдвоем и на счет «раз-два-три». Семен жил там еще до того, как стал светилом кардиологии, и все собирался продать квартиру, но жена Вика не разрешала — хотела сделать ремонт и перевезти туда своих родителей из Рязани.

Вика была третьей женой и, наверное, поэтому сильно подозрительной. Прошлый брак Грановского закончился как раз с ее появлением. Как она отпустила мужа одного во Вьетнам — до сих пор загадка. В Москве звонила ему каждые полчаса, и он подробно рассказывал, где находится и когда будет дома. Надо же, столько лет прошло, а я до сих пор говорю о ней с раздражением, будто она передо мной в чем-то виновата…

Однажды Вика позвонила мне. Я ждала подтверждения интервью от звездных пиарщиков, незнакомому номеру не удивилась и трубку схватила неподготовленной.

— Антонина, это Вика.

— Да, Вика, добрый день! — Почему бы пиарщице не оказаться Викой?

— Антонина, оставьте моего мужа в покое, иначе в следующий раз я позвоню вашему, — спокойно сказала Вика.

— По-моему, вы ошиблись, — еле выговорила я и ткнулась в стену. Так вот что значит «земля уходит из-под ног».

— А по-моему, ошиблись вы. Я все сказала.

Я поразилась ее холодности и выдержке. Уверена в себе, эмоции в сторону, главное — цель: спасти семью.

Поражалась я зря. Вечером позвонил Семен. Я побежала в ванную, схватила трубку, сказала «алло» со всей нежностью, на которую способен человек, сидящий в темноте.

— Антонина Николаевна, пожалуйста, поговорите с моей женой Викторией, — проговорил Семен чужим голосом, как будто секретаря о кофе попросил, и тут же в трубке послышались рыдания Вики и едва различимое горькое «да».

— Здравствуйте, Виктория, это Антонина Николаевна, — сообщила я. Вообще-то я Геннадьевна, но эта ложь легко терялась на фоне остального.

— В-в-вы пра-авд-да общаетесь по раб-боте? — Вика была совсем не такой, как днем. Она умоляла меня что-нибудь придумать.

— Да, конечно. Так это вы мне сегодня звонили? — Я проворачивала в голове детективную схему. Откуда она могла узнать? Прочитала сообщения? Он их стирает. Забыл стереть? Да, вчера писал мне из машины и мог оставить мобильный там, а она утром нашла. Что было в последнем СМС? «Спасибо, что ты есть». Черт!

— Д-да, я звонила, потому что прочитала вашу переписку, — и снова рыдания.

— Семен (как его? Леонидович или Львович?) Леонидович писал мне только один раз. Он комментировал статью о сердечных болезнях в нашем журнале, я выслала ему комментарий на утверждение и вносила его правки. Он похвалил меня за оперативность и профессионализм.

— Правда? — Вика снова зарыдала, но уже счастливо. Значит, я угадала. Оперативность и профессионализм. Семен всегда говорил, что никто и никогда его не понимал так, как я.

Я еще немного поговорила с Викой, приняла ее извинения и передала Семену Леонидовичу привет. Потом отключилась и бросила телефон в раковину. Меня бил озноб. Любовник позвонил мне домой и дал трубку жене. Сидя на краю ванны, я прикидывалась оперативной и профессиональной Николаевной. А за пределами ванной — мой муж и мой ребенок, и я четыре месяца уже здесь сижу и прячусь от них… Я включила в раковине воду, она залила телефон. Через десять минут я вышла и весело сообщила Вениамину, что случайно утопила мобильный в ванне, и мы посмеялись над этой историей. Всей семьей посмеялись. Телефон был старый, и никому его не было особенно жалко.

С Семеном я потом встретилась еще раз, в той же квартире в Люберцах. Инерцию трудно остановить. Он просил прощения, много курил, говорил, что Вика все еще слабо верит в нашу историю и грозится уехать в Рязань вместе с их сыном. Когда я уходила, видела, как Семен поправляет в коридоре тапочки — чтобы стояли точно так же, как до нашего прихода. Больше на его звонки я не отвечала. Тапочки возымели эффект, обратный Ку-Чи: хватит приключений, возвращайся в катакомбы, где тепло, безопасно, а впереди даже светит фонарик. Не нужны тебе чужие тапочки.

Через месяц у меня случился рецидив, и я набрала его номер, но быстро сбросила. Вечером пришло сообщение: «Тонь, чего звонила;)?» — «Спасибо, был вопрос, но мы уже все решили», — ответила я. Семен никогда не ставил смайлы и не звал меня Тоней — Вике повезло: я все-таки работаю со словом и разберу почерк доктора даже в телефоне.

После Семена я все время ждала кары. И когда узнала про Вениамина и Катерину Х., была разочарована. Я не плакала, не терзалась и не умоляла незнакомую женщину придумать мне версию поубедительнее. А значит, Вика все еще не была отомщена.

— Фигня это все, — покачала головой Лисицкая. — Семен твой небось еще сто раз развелся, он это любит. Он трус и Человек-тапки, ему и наказание положено. А ты просто тогда вернула Венику должок за годы счастливого супружества. От счастья, дорогая, на стенку не лезут и на кардиологов не бросаются. Правда, Майка?

Майка помолчала. Она была на месте Вики и знала, что все это далеко не фигня. Но гости невесты всегда на стороне невесты, поэтому она сказала:

— Козлик — хороший. Просто надо сначала развестись, а потом изменять…

Приехал Лисицкий, забрал Лисицкую и Майку. В коридоре мы решили, что я в скором времени поговорю с Вениамином о разводе.

И я поговорила с ним о разводе в скором времени. Через три месяца.