Наша земля – дышит

Евгения Басова, 2020

«Кедровый стланик, я вам скажу, уж до чего хитрое растение. Летом оно распрямляется во весь свой рост, – а ростом оно выше нашего папки. Зато зимой стланика вовсе не видать. Одни голые лиственницы торчат из ватно-белой сопки. Стланик весь прячется под снегом. Он укладывается спать на зиму, стелется под снежным одеялом по земле. Оттого и называют его стлаником. А кедровый он потому, что на нём шишки растут с орешками, будто на кедрах, но только маленькие…»

Мой папа — академик

Мы живём в сейсмически активной зоне. Это значит, что у нас могут быть землетрясения — страшные, как те, что иногда показывают по телевизору — с обвалами домов и гибелью всех жителей. А могут они такими и не быть. Они могут ещё быть маленькими такими землетрясеньицами. Вроде того, про которое папин начальник рассказывал:

— Лежу в ванне, наслаждаюсь. Полный покой, тепло. Меня и разморило. Вдруг гляжу — по воде вроде рябь пошла, как по реке. Откуда, думаю, рябь, ведь я и не шевелился даже? Что я, сплю? Пока соображал, у меня волны плескаться начали. Тут-то до меня и дошло, что это землетрясение.

Всех разрушений от того землетрясения было — разбитая посуда в чьём-нибудь шкафу. Бывает, что люди стараются красиво поставить чашечку на чашечку — вот такие пирамиды в первую очередь и не выдерживают.

В школе мы проходили, что во время землетрясения — если оно застало тебя в доме — лучше всего спрятаться под стол, который стоял бы в дверном проёме.

Я как пришёл домой, мы с папой, конечно, из кухни выдвинули стол — наполовину в кухне он остался, наполовину переместился в коридор. Очень удобно получилось — если тебе надо в кухню, то просто в коридоре заранее падаешь на четвереньки, проползаешь под столом, а в кухне опять встаёшь на ноги.

Больше всего новшество Росте понравилось, моему братику. Пока стол в дверях стоял, Ростя поминутно изображал, что ему в кухне срочно что-нибудь понадобилось. Так, что прямо бегом надо туда. Сперва он разбежится как следует, а потом — хлоп в коридоре на пол и по-пластунски вперёд, да ещё так быстро, что и мне за ним было не угнаться, а ведь я тренировался — будь здоров!

Но маме не понравилось бегать на четвереньках. Она сказала, что это не совсем удобно — перемещаться на четвереньках с Юлькой на руках.

Юлька — моя сестрёнка, маленькая ещё. Сама ходить она ещё не умеет, поэтому всё время требует, чтобы её катали, и лучше всего — не в коляске, а на руках. Чаще всего маме её катать приходится — по всему дому. Куда мама идёт, туда и Юльку с собой тащит.

Мама в кухне стоит, помешивает суп в кастрюльке одной рукой — а другой Юльку к себе прижимает. Попробовала бы она оставить её в комнате, в кроватке! Сразу раздастся требовательное: — Агы! — и маме как миленькой придётся к ней вернуться.

И вот мама сказала, что землетрясение ещё не ясно когда будет, может, через год или через два, а ей уже и теперь надоело вместе с Юлькой ползать под столом.

— Да может, его вообще не будет, вашего землетрясения! — сказала мама. — А я тут — ползай!

Пришлось нам с папой стол назад в кухню поставить.

В самом деле, ни один учёный вам с точностью не скажет, когда именно начнётся землетрясение. И отчего они бывают, люди ещё наверняка не знают.

Это не так просто определить, разгадка прячется глубоко в недрах земли. Под этим тонким ранимым слоем, который прошивают вдоль и поперёк корни деревьев, стелясь совсем неглубоко под поверхностью земли. Глубже деревьям нельзя — у нас же вечная мерзлота, и эту ледяную окаменелость корнями не проткнёшь. Да и зачем?

Как знать, что тебя ждёт там дальше, внизу?

Там какие-то скрытые от нас слои Земли, и они могут быть неспокойными, могут спать, а могут и двигаться.

Были времена, когда эти пласты просто ходуном ходили. От этого на Земле поднимались новые горы. Некоторые — чтобы рассыпаться вскоре на кусочки. Там и здесь Земля покрывалась огромными впадинами, выставляя свои недра напоказ, — если только кто-то мог на них взглянуть. И тут же они заполнялись водой. Под воду уходили целые материки! Был, например, такой материк — Атлантида.

Это уже не в школе, это всё мне папка рассказывал.

Мама ему говорит:

— Не знаю, что там случилось в Атлантиде. Но вот у нас старые люди говорят, что землетрясения бывают, если на земле накопилось много зла, если люди затевают войны…

— Ну да! — спорит с ней папа. — Только почему-то войны могут идти в одних местах, а землетрясения начинаются совсем в других.

А после сам себе и отвечает:

— Но ведь и у нас, у людей, всё то же самое. Ноги промочишь — болит горло. Хотя ведь в другом месте намочил…

— Папка, — говорю я, — так это ведь мы, люди. Мы ведь живые!

— А Земля, — отвечает папа, — она что, неживая, что ли?

Я так растерялся:

— А она живая?

Папа говорит:

— По крайней мере, никто не может утверждать, что нет. Представь — такое огромное живое существо. Какая-то особенная форма жизни, совсем не как у нас. Но оно дышит, это существо, и оно что-то чувствует…

— И чувствует, что мы на нём живём? — спрашиваю я.

— Наверное, чувствует, — отвечает папа. — Нас же так много!

— А ей не тяжело — Земле? Держать всех нас?

— Бывает, наверное, что и тяжело, — говорит мама. — Не зря про плохого человека говорят: «Как только такого земля держит?»

— А, значит, — говорю я, — значит, люди должны быть хорошими! Тогда и землетрясений не будет больше!

И такой простой, такой удачной показалась мне эта мысль, что я даже удивился: неужто до меня никто ни разу не подумал о том, что люди должны стараться делать так, чтобы другим было хорошо, чтобы всем радость была.

Тогда и землетрясений не будет!

Так нет же, в школе большие мальчишки отнимают деньги у малышей, а где-то самолёты сбрасывают бомбы на мирные города и одни страны стараются завоевать другие, потому что в тех, других странах, есть нефть. А что это — нефть, может быть, кровь Земли? Политики отправляют солдат гибнуть за интересы своих стран, а все интересы в том, чтобы побольше нефти из Земли достать. А нравится ей такое или нет, вы сами-то как думаете?

Терпит, терпит наша Земля, а потом как тряханёт всех — так, что мало не покажется!

Вот только верно — политики-то сидят в одних частях света, а землетрясения начинаются где-нибудь в других. Но ведь и у человека так. Ноги промочишь — горло заболело…

Мама говорит:

— И всё-таки человечество со временем становится всё лучше и лучше. Оно идёт к совершенству, хотя и очень медленно.

Папа отвечает:

— Да ну? Таки идёт?

Мама объясняет:

— В Средние века людей казнили на городских площадях и весь народ бежал полюбоваться на казнь. Это для них было развлечением. Ты согласись, сейчас мы не такие всё-таки…

Папа говорит:

— Эх, как ты размахнулась — Средние века! А ты ближе смотри.

Мама спрашивает:

— Где — ближе?

Папа объясняет:

— Я, например, на протяжении всей своей жизни могу пронаблюдать, что нравы делаются всё хуже и хуже.

Мама удивляется:

— Да что ты? Тебе-то рано ещё ворчать, что молодёжь не та пошла! Это старики обычно недовольны. Когда они, мол, были молодые, и трава была зеленей, и небо голубее…

Папа отвечает:

— Ну, я не помню, какое небо было, вроде, такое, как сейчас. А что воровали меньше двадцать лет назад, так это точно.

Тогда мама спрашивает:

— А ты откуда знаешь? У тебя, что ли, статистика такая есть?

Папа говорит:

— Нет у меня статистики. Зато вот у меня случай был, в детстве. Хотите, расскажу?

Мы с мамой, конечно, захотели, и папа стал рассказывать:

— Я шёл из школы, это было в седьмом, кажется, классе. Дошёл до остановки, жду автобуса, чтобы уехать домой в посёлок. А они, автобусы, как сейчас ходят из рук вон плохо, так и тогда не лучше ходили. Пока толпа не наберётся на остановке, он не подъедет. И вот стою, жду. И тут гляжу: из магазина напротив парень с мороженым выходит. Ага, думаю, в магазине мороженое появилось. Я, конечно, скорее в магазин. А с портфелем таскаться не хотелось, и я оставил его на остановке у забора. Кому он нужен, думаю, мой портфель. Ну, в магазине очередь была. Встал я в неё, купил мороженого. Выхожу — а на остановке ни души. Автобус только что уехал, я пропустил его. И главное, портфеля-то моего нет, увезли в автобусе!

— Ну вот, украли же, — говорит мама.

А папа отвечает:

— Ты дальше слушай! Не перебивай. Остался я, значит, без портфеля…

— И что ты сделал? — тороплю я его.

Я что? А что мне оставалось? Поехал следующим автобусом домой.

— Ой, а что дома?

— А что — дома? Сказали: «Дурень, раз портфелями разбрасываешься». Так я к чему рассказываю-то? Назавтра поехал я в школу без портфеля. Сижу на уроке, и вдруг заходит в наш класс милиционер. С моим портфелем! Кто, мол, тут Юра Николаев? А оказалось, люди на остановке решили, что какой-то ребёнок влез в автобус, а портфель забыл. Ведь больше никого не осталось на площадке, я в магазине был… И они взяли портфель в автобус. А там, внутри, поспрашивали, чей, и видят, что нет хозяина. Что делать? Кто-то его тогда взял с собой, а после в милицию занёс. А уж в милиции посмотрели по тетрадкам, кто хозяин, в какой школе учится. То-то событие было для всех — милиционер мне прямо на урок портфель приносит! Я сразу знаменитым стал.

— Ещё бы, — говорит мама и дёргает его за рукав. — Только я не пойму, зачем ты это сейчас рассказываешь…

— Сейчас? Да это я к тому, что в наше время попробуй только оставь портфель на остановке — только ты его и видел! Никто и не подумает тебе его вернуть. Представь, наш Колька поставил бы портфель возле забора…

— Ещё чего, — говорит мама. — Хотя теперь, когда он знает, что у него папа портфелями разбрасывался, от него всего можно ожидать. Пример-то какой!

Да, думаю, какой пример для меня!

Ну, папа! Вот какой ты был!

А ещё Академик!

Я сразу вспомнил день, когда мы с мамой были у папы на работе, в автомастерской.

Мы в тот день ходили-ходили по городу вместе. Только вдвоём, я и мама. Ростя в садике был, а Юлька ещё не родилась. Стояла осень — время, когда на материке с деревьев листья облетают. Хотя нет, мама сказала, что на материке деревья ещё совсем зелёные. А у нас лиственницы пожелтели, пооранжевели, иголки высохли и потихоньку стали сыпаться вниз. Но всё равно красиво ещё было.

За нами тогда пёс увязался. Маленький — мне до коленки, лохматый, в шерсти грязь висит — прямо кусками, до земли. А морда у него была такая грустная, и уж до того она была какая-то нелепая — только глянешь и невозможно не рассмеяться. А он глядит, как ты смеёшься, не меняя выражения, и тебе стыдно делается.

Мама сперва рассмеялась, и сразу говорит:

— Бедняга, надо бы его чем-то угостить.

А после и забыла о нём. Потому что мы красную рыбу увидели. Её иногда продают на улицах с машин, только что пойманную, свежую. Мы с мамой, конечно, встали в очередь, купили четыре рыбины. Мама сказала ещё:

— Ведь надо же, как повезло!

И после мы дальше пошли по улице, и она говорит, уже не так уверенно:

— По-моему, мы с тобой пожадничали…

А пёс за нами всё идёт, идёт.

Мама оглянулась и говорит задумчиво:

— Я должна ей голову отрезать.

— Кому, — говорю, — рыбе?

Мама отвечает:

— Ну да. Или хвост. Или плавники. Собаке дать. Жалко же собаку. Но только у меня нет с собой ножа. И вообще, у меня скоро руки оторвутся.

Я говорю:

— У меня тоже.

Мы с мамой вместе рыбу несли, вдвоём. И всё равно до дома нам её точно было не дотащить. Тогда мама придумала:

— Давай оставим сколько-нибудь у папы на работе. Здесь рядом. А вечером он привезёт её домой.

И вот нашли мы мастерскую, заходим. Парень один у мамы спрашивает:

— Ты к академику?

А мама отвечает:

— Нет, почему? Я — к Юре Николаеву.

Парень говорит:

— Я почему-то сразу и подумал, что ты к академику. И парнишка на академика похож.

Это я-то похож на академика?

А парень спрашивает там ещё у одного:

— Тут к академику жена пришла. Не знаешь, где академик-то?

Оказывается, папу в автомастерской Академиком зовут. Из-за того, что он много всякого разного знает. Вот, например, нам в мастерской сказали: он иногда только посмотрит на машину — с виду всё в порядке, а он уже знает, где поломка. Вроде чутьё такое у него. И пока они там вместе работают, папа им столько всего расскажет. Парень этот мне так и заявил:

— Да с твоим папкой телевизор никакой не нужен! Твой папка, наверное, сам бы пробился в телезвёзды, если б захотел. И вёл бы передачи. По центральным-то каналам про наши места много ли услышишь? Много они про Север понимают? А папка твой — это голова!

А уж мне сколько папа всего рассказывает! Но в мастерской нам некогда было говорить. Мы оставили у папки три рыбины. Сумка сразу полегчала, мама тряхнула ею и говорит:

— А эту рыбину — придём домой — зажарю!

Вышли мы с ней на улицу, а там нас пёс дожидается. А мама уже забыла, что хотела дать ему рыбью голову. Или хвост.

— Идём скорей, — говорит. — За Ростей в садик пора.

Подходим к остановке. Я говорю:

— Мама, купи беляш!

А мама отвечает:

— Ты что, их на машинном масле жарят! Такие даже собака есть не будет!

Я говорю:

— Может, будет…

Мама купила тогда беляш, и я отдал его пёсику. Пёсик взял беляш у меня из рук, отнёс к забору и стал есть. И тут как раз автобус подошёл. Я думал, что он, пёсик, даже не заметит, как мы уедем. Но нет. Глянул я из автобуса в окно, а он стоит у самой дороги с беляшом в зубах и смотрит прямо на меня.

Вот это да, думаю, верный бы из него получился друг. Но маму я даже не просил, чтоб взять его домой. Больно уж чумазый. Взрослым ведь это важней всего — чтоб грязи не было. Но грязь отмоешь — и все дела. А после он всюду ходил бы за мной и у школы бы меня дожидался, как тогда, когда ждал нас у папиной работы. Я бы играл с ним, а вечерами записывал бы про него в дневник.

Некоторые ребята в нашем классе ведут такие дневники наблюдений за своими собаками и кошками. А мне наблюдать не за кем. Мама уже давно сказала мне, что у неё и так есть три домашних питомца. Это папа, Ростя и я. А скоро ещё и четвёртый питомец появится. И точно, Юлька вскорости родилась. И что ей лично, маме, и без животных не скучно.

Поэтому мы с Кактусом видимся только на улице. Кактус — это тот самый пёс. Шерсть у него — я говорил уже — от грязи слиплась, точно колючки во все стороны торчат. Вот если бы я взял его домой, отмыл, то я бы его по-другому как-нибудь назвал. А так он Кактус и есть.

Кактус ждёт меня на остановке. Откуда только он узнал, что я каждое утро в школу приезжаю? Косточки из супа у нас теперь не выбрасывают, а складывают в мешочек, и по утрам завтрак к Кактусу прямо на остановку приезжает, вместе со мной. Да только на остановке Кактус не приступает к завтраку. Он осторожно берёт какую-нибудь кость из пакета и так, с нею в зубах, провожает меня до самой школы. По тротуару он движется не быстро и не медленно, вровень со мной, а если поглядеть на его лапки — они так и мелькают. Сколько таких шагов приходится на один мой шаг?

Когда ребята говорят, кто какую хотел бы собаку, я тоже говорю, что хочу, например, овчарку или бульдога. А на самом деле я представляю, как отмыл бы этого грустного лохмача в нашей ванной и он бы жил у нас. И никаких овчарок мне с ним не нужно было бы.

— Мама, есть косточки на завтра? — спрашиваю я.

— Есть-есть, — отвечает мама. — В холодильник я их положила. А что это ты вспомнил?

Что, что… Я всегда так — если вспоминаю, что мой папа Академик, так сразу вспоминаю и этого лохматого уличного пса, Кактуса. Наверное, потому, что я с ним познакомился в тот самый день, когда узнал, что папа — Академик.