1972. ГКЧП

Евгений Щепетнов, 2022

В непростое время забросила судьба нашего современника Михаила Карпова. Ох, в непростое… И уже который год он убеждается в этом. Семидесятые, холодная война, нарастающий международный конфликт, неуверенность в дне завтрашнем. И лишь он, Карпов, знает о том, что ждет впереди. Приезд президента Никсона в Советский Союз в семьдесят втором году должен был стать новым витком в выстраивании дружеских отношений между США и СССР. Но все пошло не по плану. Произошел теракт – мощный взрыв, в котором должны были погибнуть Никсон, Шелепин и Семичастный. Карпов успел среагировать лишь в последний момент и не допустил худшего. Страшно представить, к каким последствиям могла привести диверсия Еще один этап холодной войны? Или полномасштабная третья мировая? Худшее осталось позади. Но страна уже не будет прежней. Семичастный и Шелепин готовят «бомбу», которая должна взорваться на предстоящем съезде. Создание Государственного комитета по чрезвычайному положению неизбежно, а его последствия будут необратимыми. В воздухе уже витает запах перемен. Но никто до конца не понимает, к чему они в итоге приведут. Даже сам Михаил Карпов…

Глава 3

Я чуть не погиб. Автоматная очередь врезалась в стену рядом с входом, и одна пуля рванула и так уже драную рубашку с левого бока. Спасло то, что стрелявший не учел, что при стрельбе длинными очередями АК уводит вверх и вправо. То есть получилось так, что первая пуля прошла справа на уровне паха, вторая уже слева, зацепив рубаху, все остальные (очередь патронов на десять) наискосок и выше.

Кто именно стрелял — я не понял, но сразу определил, что стрелок неопытный и «калаш» у него в руках бывает вовсе не часто. Это точно не спецназ, и точно не «профессиональный» автоматчик. Возможно — кто-то из гэбэшников, с какого-то хрена решивших палить по всему, что шевелится.

Я перекатился и залег за бордюром, ограждавшим лестницу, ведущую в рынок.

— Маугли! Какого хрена подставляешься?! — услышал я крик, и увидел парня с позывным Сокол, который сидел прижавшись к тумбе «Союзпачати» с пистолетом «Стечкин» в руках — Выходите с обратной стороны, тут мы их держим! Там машина Генерального!

— Кто это? — только и сумел спросить я.

— Да хрен их знает! Похоже, что наши! Не Омега — просто гэбэшники! Кричат что-то про предателей родины и палят, как угорелые! Положили одного нашего… гады! Он к ним вышел, дурак. Мы человек двадцать за него! Патроны кончаются, скоро или нам конец, или уходим! Так что поспешите!

Перекатом ухожу из-под защиты бордюра, рыбкой бросаюсь в проем двери. Позади грохочут очереди, сыплется на голову штукатурка, кусочки облицовочного камня, осколки оставшихся в дверных рамах стекла. Но я уже внутри рынка. Угол прицела не позволяет достать меня, низко пригнувшегося к полу. Пули свистят поверх головы, сердито жужжат, рикошетируя от каменных стен.

— Ну, что? — спрашивает Семичастный, уже собранный и хмурый, как обычно. Видимо отошел от потрясения.

— Перекрыто! Обложили! — докладываю я и командую — Идем к противоположному выходу! Там стоит ваш лимузин. Наши из «Омеги» пока что держатся, но патронов мало. Как только кончатся — тут или нам хана, или им.

— Кто стреляет? — вмешивается Шелепин, успокаивающе похлопывая Никсона по плечу (видать они только что о чем-то пытались поговорить). Никсон взволнован (еще бы!)

— Похоже что гэбэшники — пожимаю я плечами, и тут же обращаюсь к Никсону, непонимающе и сердито-растерянно следящего за нашими переговорами:

— Господин президент! У нас заговор! Переворот! Похоже, что работники Кей-Джи-Би вышли из подчинения нашего Председателя, и сейчас пытаются убить и его, и генерального секретаря, и вас.

— Меня-то за что? — искренне удивляется Никсон — Я ведь пришел с миром! Я подписал мирный договор! За что?!

— Вот за это и убьют… если мы сейчас не побежим быстро-быстро воон… туда (я указал на противоположный конец зала). Двигаемся! Скорее!

И мы побежали. Впереди — Высшие чиновники СССР, чуть позади — высший чиновник США со своей женой, замыкающими — мы с Ольгой. Подруга ничего не спрашивала, никуда не лезла — она только слушала и выполняла то, что я ей говорю. Идеальная жена! Нет, я все-таки на ней женюсь!

Командую, чтобы у дверей остановились, выскакиваю вперед, через двери. С этой стороны народа почти нет, и правда — стоит правительственная машина — ЗИЛ-114, на котором и приехал Шелепин. Водитель машет рукой, подзывая к транспорту — вышел, стоит перед машиной, возле входа-выхода. Здесь выход можно сказать технический — входы в склады под рынок, какие-то «бендешки» у стен рынка, закутки, запах помоев и сортира — «заведение» как раз тут, на выходе. Дальше КПП со шлагбаумом (сейчас поднят), ну и выезд на улицу. За КПП маячят милиционеры, которые вряд ли имеют отношение к заговору (КГБ и МВД — вечная, нескончаемая вражда, и никто не будет посвящать в тайну заговора «ментов», которых в КГБ считают продажными и вероломными. В общем — все тихо и пока что спокойно. Бой идет у главного входа, и нам нужно поторопиться, пока огонь не переместился и сюда.

Возвращаюсь, машу рукой своим. Появляются из дверей, оглядываясь по сторонам. Первой по моему примеру идет Ольга, потом Шелепин с Семичастным, следом за ними — Никсоны. Ричард придерживает под руку свою жену — та бледна, но губы сжаты в полоску и никаких следов растерянности или страха. Железная баба!

Шагаю к машине, оглядываюсь, поджидая группу. Ольга проходит мимо меня, я собираюсь сказать, чтобы шагали веселее, поторапливались, и тут… крик! И сразу выстрел! Оборачиваюсь, мгновенно вырывая из ножен боевой нож, и вижу, как Ольга держит за руку водителя лимузина! А в руке водителя пистолет Стечкина, и направлен он сейчас чуть выше моей головы — настолько, насколько хватило Ольге сил его поднять!

Не успеваю. Слишком поздно. Водитель сбивает Ольгу ударом кулака и мгновенно стреляет ей в грудь. Нож уже в воздухе и вонзается в шею предателя в тот момент, когда пистолет уже нацелен на меня. Водила верно определил — я главная опасность, меня надо убирать в первую очередь. Ну а потом легко, как куропаток в загоне перестрелять всю остальную толпу. Ольга тоже помеха — как кусачая собака, так что ее пристрелить сходу, чтобы не тявкала.

Двигаясь как можно быстрее, прыгаю к умирающему, но еще не знающему что он умер водителю и выбиваю у него из руки «Стечкин». Затем хватаюсь за рукоять ножа, торчащую из шеи мужчины, и одним движением рассекаю ему гортань до самого позвоночника. В этом не было никакой необходимости, но я в ярости и ярость эта ищет выхода. Успеваю еще обтереть нож о шатающееся тело негодяя и сунув клинок в ножны наклоняюсь к Ольге, белая блузка которой спереди уже пропиталась жидкостью густого вишневого цвета.

Ольга еще жива, но я вижу, что осталось ей недолго. Чувствую это. Я давно уже чувствую приближение смерти к тем, кто рядом со мной, кто получил тяжелое ранение. Привычка такая… или жизненные наблюдения? Ты видишь, как на чело умирающего спускается тень, как оно бледнеет, синеет, как утекают последние капли жизни, и понимаешь — все, конец.

На губах моей боевой подруги вздуваются розовые пузыри. Она пытается поднять руку, хочет что-то сказать мне, и я наклоняюсь, чтобы услышать.

— Сына… моего… не бросай… Помоги… — хрипит она, и тело ее расслабляется, глаза останавливаются, глядя в небеса. Все, конец.

Внутри холодно и пусто. Даже не больно — просто пусто. Вот было нечто внутри у меня — и теперь нет. Давно я не терял друзей. Уже и забыл, как это бывает. Самых близких, самых верных друзей, без которых и жизнь не жизнь. Отвык, расслабился. Считал, что ушел с войны. А она вот — догнала меня. И ударила в самое больное место.

— Все в машину! — хриплю я, поднимаю Ольгу и шагаю к лимузину. Прижимая Ольгу к себе одной рукой, второй открываю крышку багажника и осторожно опускаю тело подруги на пол. Так же осторожно, будто крышку гроба прижимаю крышку багажника. Щелкает замок… все. Я не оставлю тело моей подруги валяться на земле, как сбитую автомобилем бродячую собаку. Умру, но не оставлю!

С трупа водителя сдергиваю кобуру скрытого ношения с запасными магазинами, цепляю на себя, в кобуру — «Стечкин». Группа уже в машине — Семичастный впереди, на пассажирском сиденье, остальные назад. Хорошо. Никто не забрался на водительское сиденье. Не хватало, чтобы я терял время вытаскивая Семичастного или Шелепина из-за руля. Скорее всего они поняли, что их уровень квалификации как водителей очень далеко позади моего. А может привычка такая — кто-то их возит, а они только соглашаются, чтобы их возили. Или приказывают себя отвезти. Скорее всего — последнее.

Усевшись за руль, осмотрел «рабочее место», и не нашел ничего такого, что могло бы меня удивить или притормозить — это тебе не машины двухтысячных, нашпигованные приборами и «приблудами» так, что половину из них никогда не используешь. По себе знаю. Была у меня новая машина, в которой имелся даже автопарковщик. Включаешь, и машина сама притирается к бордюру, вращая рулем и работая газом. Вот только в автосалоне хороший человек сразу меня предупредил: «Не вздумайте пользоваться автопарковщиком! Он не умеет правильно определять расстояние до наклонных поверхностей вроде мусорных бачков — мой друг так весь бок машине ободрал» Вот я и не пользовался. Или голосовая связь, когда после нажатия кнопки говоришь машине «навигатор!» — и она меняет список проигрываемых хитов на карту навигатора. Вначале это забавно, ты развлекаешься, время от времени кричишь системе всякую чушь вроде «Жопа!» и тупо хихикаешь, слушая, как женским голосом машина сообщает, что не поняла команды. Потом надоедает и ты забивает на эту приблуду.

Или подрулевые лепестки, чтобы вместо автомата переключать передачи движением пальцев. Зачем? Это надо спросить у конструктора — зачем он так удорожил автомобиль, поставив в машину эту чушь собачью. Меня спрашивать — зачем я купил машину с такой хренью — не надо. Купил, да и купил.

Здесь ничего такого не было. Три скорости вперед, одна назад. Честный гидравлический механизм коробки. Панель облицована деревянными накладками. На ней минимум приборов — вода, бензин, забавный счетчик километража, похожий на цифры в древнем арифмометре. Руль тонкий, двойной — внутреннее хромированное кольцо — это сигнал. «Бибикалка», как говорят в народе. На панели — маленький, убогий радиоприемник и над ним часы, очень схожие с настенными электрическими. Вот, в общем-то, и все. Аскетизм! Убогость…

Но все это чушь! Нам не рок-музыку слушать, а сваливать отсюда, и как можно быстрее! Тем более что шлагбаум вдруг опустился, а выезд загородили две ментовские машины. Чего это они удумали такое?! С какой стати перекрыли выезд? Что, решили, неизвестный бродяга убил водителя и захватил высших чиновников государства?! Идиоты… ох, какие идиоты! Но вооруженные идиоты, и надеюсь, бронирования лимузина нам хватит.

Поворачиваю ключ в замке зажигания, машина едва заметно вздрагивает, заводясь — почти незаметно, и это при движке в триста сил! (умели делать, ничего не скажешь!). Ставлю ногу на педаль тормоза и перевожу рычаг в положение «Вперед». Отпускаю тормоз и лимузин тихо, практически бесшумно и очень мягко движется к шлагбауму. Заднее колесо подскочило — совсем немного, как на кочке, и я отрешенно подумал, что наверное переехал через мертвого водителя. Хруста не было слышно — толстенные бронестекла и толстые стены салона практически не пропускают звуков. Не слышно и криков ментов, и выстрелов из «макаровых» — только когда по лобовому стеклу замолотили, будто молотками — я понял, что по нам стреляют. Вернее — по мне.

Однако с таким же успехом они могли бы кидать в стекло засохшим дерьмом — эффект был бы примерно тем же. Стекло даже не поцарапали. Всем хорош «макаров», но силенок у него здесь не хватает. Тут бы из АК шарахнуть, да полный магазин выпустить — тогда хоть можно было бы затруднить мне обзор, покрыть лобовуху сетью трещинок и сколов. А без громилы калибра 7.62 — какой, к черту, результат?

Стреляли и по колесам, но попасть в колесо движущейся машины еще та задача, и уж точно непосильная для обычных ментов. Тем более, когда на них движется четырехтонная, почти пятитонная махина. Кроме того, даже если бы и попали — у машины есть автоматическая подкачка, как на военном грузовике ЗИЛ, плюс внутреннее колесо, под покрышкой, и на этом колесе можно ехать со скоростью 160 километров в час достаточно длительное время.

Увы, этот лимузин еще не ЗИЛ-4105. Тот пробить было (Будет! Его еще не сделали!) совершенно невозможно — если нет противотанкового орудия. ЗИЛ-4105 был броневой капсулой, вокруг которой построили автомобиль. Ручная работа! Этот, насколько я помню, усилен бронелистами. Днище — бронеплита, выдерживающая взрыв пары шашек тротила, бока — бронеплиты, бронированный двигательный отсек ну и само собой — бронестекла по кругу. Единственное место, где нет защиты — крыша. Почему там не сделали защиту — я не знаю.

Но выбора все равно нет. Вот машина, вот опасность, и нужно ее избежать. И я жму на газ!

Менты отпрыгивают как тараканы от тапка, а их патрульные москвичи разлетаются в стороны, будто от пинка эпического великана. Бах! И вот уже дорога свободна. А мы даже почти не пострадали — так, слегка хром поцарапался на углах. Фар не вижу — может и разбились, только нам на них пофиг, солнечный ясный день, какие сейчас фары?

Ну, теперь за город! С визгом покрышек разворачиваюсь, вспоминая лучший маршрут поездки, и снова жму на газ. Хорошо, что бензобак залит «по самое не хочу», все сто двадцать литров, так что горючки нам вполне хватит — даже с расчетом на то, что это мастодонт жрет драгоценный 95-й бензин даже не в три горла, а во все триста его лошадиных глоток. Попробуй-ка, разгони эдакую-то махину, если хорошенько не лопать горючее!

А «махина» все разгонялась — легко так, мягко, как самый настоящий лимузин. Как мой кадиллак с открытым верхом, на котором мы с Ольгой только недавно ехали по Крыму.

Ох, черт… нельзя, нельзя вспоминать о том, что сейчас в багажнике этого черного, похожего на катафалк автомобиля перекатывается и вздрагивает тело моей подруги, можно сказать невесты. Дух перехватывает, сердце стучит как молот, и хочется бежать и кого-то убивать. Кого — не знаю, но убить! Убить всех, кто сотворил такое! Убить проклятых ортодоксов только за то, что они отняли у меня мою Ольгу!

Узнаю, кто все это организовал — ни одного в живых не оставлю. Что бы там ни говорили Шелепин с Семичастным — наплевать! Никакого прощения! Всех убью, гады!

У меня вдруг сделалось мокрым лицо, я пощупал, посмотрел на пальцы — ожидал увидеть кровь. Но нет — я просто плакал. Уж и забыл — как это, пускать горючую слезу из глаз. Отвык, расслабился, рассуропился!

Все, хватит. Сосредоточиться и делать дело! Вот только понять бы еще — какое дело. Отвезти Никсонов в аэропорт, к их самолету, а потом куда? На Дачу, куда же еще. Знал я, для чего ее строю. Кстати — и Шелепин с Семичастным знали, что на самом деле из себя представляет эта самая Дача. Нет, она не база оперативников. Вернее — не совсем база. Это командный пункт последнего шанса, когда на самом деле возникнет ситуация вроде сегодняшней. Уверен, въезд в Кремль уже перекрыт и нас там ждут, и ждут не для того, чтобы осведомиться о нашем здоровье.

Только подумал, и тут же слышу голос Семичастного:

— Миша, на Дачу! Гони на Дачу! Мне сообщили — дорога к аэропорту перекрыта. Танки!

Ай, мать моя женщина! Да что же это делается?! Вот это реально плохо! Да как же они проморгали, черт подери?! Такие умные, такие дельные?! Сумели провернуть заговор против Брежнева, а сами как мальчишки попались в ловушку!

Ладно, хватит причитать. Успею еще попричитать! И в морду дать. Обоим! Из-за них Оля погибла! Вот же твари! Твари! Как вы могли ТАК проколоться?! Как ПОСМЕЛИ так проколоться?! Я дал вам все, что нужно, и больше того! Я дал вам самое ценное, что есть на Земле — ЗНАНИЯ! А вы все просрали?! Уроды! Ублюдки!

Глаза жгло, они слезились — то ли обожженные взрывом и тротиловыми газами, то ли от горечи утраты и разочарования. И что делать?! Что делать-то?! Ну, продержимся мы какое-то время на Даче, а дальше что? Подтянут войска, танковыми пушками разнесут ворота, потом саму дачу, и….все! Совсем все! И ради чего я старался?! Ради чего погибла Ольга?!

Уходить. Надо уходить. Бросать всех и уходить за границу. Я нормально инфильтруюсь, меня хрен кто возьмет. Тем более что знаю расположение всех тайников. А в них — оружие, драгоценности, одежда — все, что нужно диверсанту. Драгоценности дешевые — чтобы можно было легко и без проблем сбыть, но много. Хватит на все! И валюта имеется. Эти тайники закладывались еще при Лаврентии. В будущее смотрели люди! Мало ли как оно сложится… И я тайников добавил — так, на всякий случай. Вдруг придется срочно бежать…

Так. Уходить. А куда? В Штаты? После того, как допустил гибель Никсона и его жены? Меня просто затаскают. А потом еще и засудят. За что? А они найдут за что засудить. Хотя бы за то, что помогал Никсону выжить. Как только Ричарда не станет — власть захватят демократы, это без всякого сомнения. И будет повод для войны. Если не ядерной, то…

Впрочем — а войны-то скорее всего и не будет. Вот бьюсь об заклад, что вся эта бодяга сделана совместно с американцами. Я еще сегодня обратил внимание на то, что рядом с Никсоном нет начальника его охраны — я того вычислил сразу, по прибытии президента. Небольшой такой, сухощавый человек, похожий на какого-то киноартиста — даже не могу вспомнить сразу — на какого. Но не суть важно. Сегодня его не было рядом с Никсоном во время взрыва. А что это значит? Это значит, одно из двух: случайность, или заговор. И я почему-то не верю в случайность.

Думаю все это, а сам весь настороже — смотрю в зеркала, смотрю за дорожной обстановкой. На светофоры не гляжу — пролетаю сходу, в последний раз едва не чиркнул о бампер троллейбуса, проскакивая на красный свет. Мигалки здесь нет, такие машины не ездят с мигалками — их сопровождают машины с мигалками. Так что предупредить сиреной и огнями добросовестных водителей я не могу. Все, что мне остается — жать на газ, смотреть за дорогой и надеяться на удачу. Ладно там легковушки — почти пятитонная машина отбросит их, как кегли, а вот если грузовик? Например, груженый кирпичом? Или панелевоз с бетонными блоками? Тут нам тогда и конец придет.

Но пока бог миловал. Несусь, выжимая из мастодонта сто пятьдесят километров в час. Для моего времени — обычная, можно даже сказать незаметная скорость. Здесь — запредельная. Но зато нас не сумеют перехватить. У ментов в этом времени максимум «копейки»-жигули, и то — под вопросом. Они новенькие, их только в министерство. Ментам — москвичи. А москвичи особо не разгонишь.

Вот только и кроме москвичей есть машины… волги, например. С автоматической коробкой передач и двухсотсильным движком. Оперативные машины, которые делают сто девяносто в час — и поболе. Вот они, три штуки, нагоняют. Я быстрее идти не могу, опасаюсь — похоже что колесо нам все-таки прострелили. Вдруг на скорости начнет разрушаться — тогда никаких шансов. Максимум сто пятьдесят — и пусть весь мир подождет.

Две зашли с боков, одна сзади, но не близко. Понимает, что если я резко тормозну, то шансов у него не будет никаких. Я-то устою на дороге, эту машину практически невозможно перевернуть — снизу бронеплита-противовес, а вот он на своих рессорах точно полетит кувырком.

В Саратове некогда погиб местный церковный патриарх. Молодой парнишка, 19 лет, был его водителем. Вез батюшку по церковным делам, и ехал довольно-таки быстро. Дороги же саратовские — ад и пламень. Тогда были — ад и пламень, в двухтысячных их отремонтировали. Ну, так вот — вылетела «волга» с патриархом на так называемую «стиральную доску», то есть поперечные мелкие «лежачие полицейские», и тут же зад машины нормально понесло поперек дороги. Есть у «волги» такая милая особенность, о которой знают те, кто хоть немного поездил на этом, некогда престижном аппарате. Устойчивость «волги» — ниже плинтуса. Она и в поворот входит как яхта, с гигантским креном — того и гляди перевернешься. Да, патриарх погиб. ВырезАли потом из машины. Вернее — из груды металла, в которую превратилась машина. Это была середина девяностых годов, а рассказал мне историю один знакомый мент.

Почему я это вспомнил? А потом, что догнать эти «волги» нас могут, а вот взять… это под большущим таким вопросом! Столкнуть меня с дороги? Пятитонную махину полуторатонной шавкой? Извиняйте! Обознались вы! Не на ту жертву напали!

Делаю рулем резко вправо. Мой «танк» бьет волгу в водительскую дверцу. Скрежет металла, вой сирены (они с сиренами едут!), и «волга» с разгона втыкается в бетонный фонарный столб. Из-под капота идет пар, а может дым. Один готов! Машина слева сразу же принимает крайнее левое положение, подальше от слегка поцарапанной морды нашего лимузина-танка. В репродуктор кто-то кричит, слов не разберу — что-то вроде: «Стафайтесь, руссише партизанен! Вам будет много еда, белый хлеб и девушка!» Ага, будет. Кирдык нам будет! Если они нас остановят. Но не остановят! Если я сам не остановлюсь…

Бью по тормозам. В салоне лимузина крики, ругань по-русски и отчаянный мужской баритон: «Год дэмед!». А вот пристегиваться надо, олухи царя небесного! Как на прогулку выехали! Там ведь есть ремни! Кто мешал пристегнуться? Терпите теперь!

Задняя «волга» к моей досаде успела все-таки затормозить, и удар получился не слишком сильным. Так… фары им разбил, решетку радиатора сломал, возможно что и еще что-то повредил, но пока что этого не видно. Главное — она встала. Снова даю газу, и получается так, что из преследователя превращаюсь в охотника. «Волга», что шла слева, шарахнулась, боясь тарана, и понеслась вперед, справедливо решив, что наблюдать за происходящим лучше с безопасного расстояния. И я дал по газам.

Смешно, но мой мастодонт набирал скорость быстрее, чем эта самая «волга». Может это обычная «волга», только с форсированным движком? Тогда куда ей до нашего трехсотсильного агрегата! В общем — догнал я бывших преследователей, а теперь «дичь», и упершись бампером мастодонта в бампер «волги» дал вырваться всей мощи моего железного буйвола. «Волга» так и не смогла оторваться. Я впечатал ее в столб на повороте так, что она обняла бетонный цилиндр до самой середины капота.

Осталась одна машина преследователей — если осталась, конечно. Я боялся, что при таране мы что-то повредили в нашем движке, но опасался зазря. Да, крылья слегка помяты, да решетка радиатора скорее всего разбита и фары, капот примят — но это все ерунда! Радиатор цел, движок работает как часы — лети, телега, спасай нас! И машина летела.

***

Движок работал как часы, урчал, исправно всасывая в себя чудовищные порции горючки. Пока доехали до места — полбака как не бывало. Между прочим девяносто пятого бензина, заправить который можно только на правительственной заправке! На обычных — только 72 и 76-й. Кадиллак заправлял, так у того такая была детонация — чуть не минут пять после того, как повернул ключ, отключая зажигание, движок еще брякает и вздрагивает как от боли. Да и мощность теряется, хотя по-моему кадди это не было заметно — слишком могуч.

Насчет лимузина я не беспокоился — наплевать, сколько он жрет и где его заправлять. Мне только доехать, а там хоть в овраг его толкай. НАМ только доехать. И доедем.

Слушаю разговоры в салоне у себя за спиной. Шелепин и Никсон пытаются изъясняться на смеси английского с нижегородским. Английский у бывшего Председателя КГБ хреноватый, как и у нынешнего Председателя КГБ, но кое-как растолковали, что ехать в аэропорт опасно, что сейчас мы едем на дачу к товарищу Карпову, известному писателю, где и заляжем на матрасы до лучших времен. С дачи мы свяжемся с компетентными людьми, которые все исправят и сделают всем хорошо. Утрирую, конечно, но разговор на ломаном английском получился именно таким. Никсон вроде как успокоился, узнав, что возможность связаться с миром на моей даче имеется.

Преследователей я больше не видел. Возможно, они держались где-то далеко позади, а может и вовсе отстали. Поживем, как говорится, увидим. Если поживем.

Впрочем — я не верю, что Провидение собирается меня убить. Похоже, что как раз в этот момент моя помощь этому миру особенно необходима. Ну… мне так кажется!

Долетели быстро — здесь пробок нет, дороги свободны, на светофоры я забил (Три раза — кроме того троллейбуса — поцарапал машины. Ну… простите, люди! Крайняя необходимость!).

По улицам поселка еду медленно, стараясь не привлекать к себе внимание. Впрочем — как тут не привлечь? Люди из-за заборов только на нас и таращатся! Ну представить себе — здоровенная, как грузовик хренотень, с битым передом, исцарапанная, с пулевыми пробоинами — и тихо крадется по улице. Заинтересуешься, пожалуй!

Подъехали к воротам, остановились. У Дачи никакого движения, все как вымерло. Никсоны с любопытством оглядываются по сторонам, смотрят в окна.

— Майкл, это твое поместье? — спрашивает Ричард, нос которого подозрительно опух (Не пренебрегайте безопасностью! Пристегивайтесь в автомобиле!)

— Мое — коротко отвечаю я, и командую — Все сидим в машине. Я должен показаться, иначе нас не впустят. Не выходить!

Открываю заблокированную дверь, тяжелую, как дверь сейфа и такую же толстую, выхожу из машины. Стою секунды три, затем машу рукой, указывая на ворота и снова сажусь за руль. Движок не глушу. Секунд десять ничего не происходит, потом ворота начинают медленно и плавно отъезжать. Дожидаюсь, когда откроется достаточно для проезда и трогаю лимузин с места. Только лишь «корма» машины пересекает линию ворот — они начинают закрываться, и через несколько секунд за нами уже сплошная металлическая плита, которую и танковая пушка не с первого раза пробьет. Кстати сказать — в заборе точно такие же металлические плиты, так что даже танкам придется потрудиться, чтобы сделать проход в заборе.

Машина прошуршала по плитам, покрывающим площадку перед домом и остановилась, качнувшись на мягкой подвеске. Все, приехали. По крайней мере в ближайшее время нам тут ничего не грозит. А там и посмотрим.

Тут же, как из земли выросли, возле машины появились три знакомые фигуры — Акела, Балу и Хан. Все трое в камуфляже, на поясах пистолеты, на груди автоматы. Уже знают?

Выхожу, чувствуя каждую косточку в избитом теле. Досталось мне — контузия, точно, плюс осколки камня и стекла, плюс пули. Ну и нервная перегрузка. Хреновато мне, и физически, и морально.

— Ты как? — спокойно, серьезно спрашивает Аносов — Ольга где?

— В багажнике… — отвечаю я мертвым, холодным голосом.

Аносов хотел что-то сказать, наверное спросить — как это так, в багажнике? — но осекся, глядя мне в лицо. Понял. Медленно кивнул. Ничего не сказал.

Когда открылась дверь лимузина и из него полезли люди, лицо Акелы слегка вытянулось, а глаза расширились.

— Это… это… те, на кого я думаю? — растерянно спросил он.

— Это президент США и Первая леди — так же безжизненно-устало ответил я — И Генеральный секретарь КПСС с Председателем КГБ. Иди, доложись. И объяви тревогу первого уровня. Доставайте оружие, устанавливайте, готовьтесь к осаде.

— Думаешь, будет? — взбросил на меня взгляд Аносов.

— Не думаю, знаю. Времени нет, парни, занимайтесь обороной. Акела пойдет представляться, вы на оборону.

— Миш… сочувствую — прогудел Балу и неловко похлопал меня по плечу.

— Мои соболезнования — скривился Хан и закусил губу — Мы ее все любили…

— Хватит — отрезал я — Организуйте оборону. Коменданта дома сюда — пусть поможет перенести тело. Я ее в погреб хочу положить. Когда все закончится, похороню как следует, и где следует. Пока что не до того. Скоро будут «гости».

Я стоял и равнодушно смотрел, как вип-гостей провожают в дом, а когда они исчезли за дверями, ко мне подошел комендант и двое парней из охраны. Один держал в руках медицинские носилки. Я ответил на приветствия, и подойдя к багажнику автомобилю открыл крышку.

Ольга лежала свернувшись клубочком, в позе зародыша, в лужее крови, натекшей изо рта и раны на груди. Ее красивые волосы, которые мне так нравились, слиплись в отвратительные космы, полуоткрытые глаза смотрели удивленно и грустно. Тело бросало по багажнику во время нашей сумасшедшей поездки, и это очень дурно сказалось на внешнем виде. В таком виде класть в подвал нельзя.

— Отнесите ее в душевую — попросил я — И принесите какой-нибудь одежды. Еще — мыла и губку.

Я отстранил охранника, который примерялся вытаскивать тело из багажника, легко, как перышко поднял Ольгу на руки и бережно опустил на приготовленные носилки. Она была еще теплой, совсем как живая. Когда опускал — будто выдохнула, и на губах вздулись розовые пузыри.

Не выдержал. Все равно потрогал сонную артерию, пытаясь уловить биение жизни. Глупо, конечно, фантазии… но я ведь и сам фантазия! Почему и тут не случиться чуду?

Не случилось.

Охранники подняли носилки и понесли в сторону курсантских душевых. В дом я нести не хотел. Там Никсоны, там Шелепин с Семичастным… пошли они все к черту! Не хочу никого видеть!

Носилки занесли в душевую, и я попросил парней выйти вон. Медленно, осторожно, будто боялся сделать больно, раздел мою мертвую подругу. Открыл теплую воду, и… в дверь душевой постучали. Наверное, принесли мыло и одежду.

Да, это был комендант. Я взял сверток и закрыл за ним дверь, попросил охранников немного подождать. Взял брусок банного мыла, губку, отнес туда, где шумела вода. Поднял тело Оли и отнес под струи воды.

Не помню, сколько времени я ее мыл. Пять минут? Полчаса? Я аккуратно стирал с нее кровь, мыл голову, нашептывая что-то ласковое, как мать, которая моет ребенка. Оля будто спала глубоким сном, казалось, она сейчас откроет глаза и засмеется, скажет что-нибудь озорное, мы обнимемся, и… будем стоять под струями воды, целуясь и прижимаясь мокрыми горячими телами.

Нет. Больше она не встанет и не поцелует.

И еще я понял — наверное, я все-таки ее любил. Просто не хотел себе в этом признаться. Боялся полюбить — слишком много у меня в последние годы было осечек на любовном фронте. Вот я и запретил себе любить.

Закончив, вытер тело большим вафельным полотенцем, и стал одевать подругу в ту одежду, что принес комендант. А принес он камуфляж — ее камуфляж. Для нее сшитый. И то, что это камуфляж — было правильно. Она умерла как солдат, в бою! Так что военная форма для нее — это правильно.

В пакете, оказывается, была и еще смена одежды — для меня. Умный комендант. Хотя большого ума тут и не требуется — стоило только посмотреть на то, во что я одет. Рубашка в клочья, штаны разодраны и в пыли, только туфли сохранили форму и не порвались — лишь перепачкались в крови и штукатурке.

Разделся, сняв мокрые лохмотья одежды (я прямо в одежде мыл тело Ольги), вымылся, вытерся вторым вафельным полотенцем, оделся. Ботинки просто протер клочками рубашки — сойдет, удобные мягкие полуботинки, в берцах еще успею набегаться, пока буду в этих ходить.

Олю обувать не стал — только надел носки. Потом поднял ее на руки как ребенка, и пошел наружу. Никому не доверю, сам отнесу — решил для себя. И отнес.

Мы шли подземными переходами и оказались в подвале дома минут через пятнадцать. Здесь всегда царит холод, так что Оля без проблем полежит до своего успокоения. Не хочу я ее здесь хоронить! И вообще я должен обдумать — где ее хоронить. А сейчас думать не могу. Об этом думать не могу. Вначале — война, потом все остальное.

Положили на носилки за стеллажами с вином. Накрыли плотным брезентом. Все. Вернусь сюда, когда все закончится. Когда эта мерзость закончится. А если меня убьют и не смогу вернуться… попрошу мою группу, вернее — группу Аносова. Они похоронят нас вместе.

Черт! Да что у меня за мысли такие упаднические?! Я должен выжить во что бы то ни стало! Выжить, наказать тех, кто виноват, и дальше идти, вперед! Хватит упадничества! Сцепить зубы и выполнять то, что должен!

***

Поднявшись наверх, я обнаружил в столовой всю честнУю компанию — за столом сидели президент Никсон, его жена, Шелепин и Семичастный. На столе — парила фарфоровая чашка с красным борщом, на тарелках бутерброды (в том числе и с икрой), и несколько бутылок вина разной конфигурации. Никсон с видимым удовольствием хлебал из фарфоровой же тарелки остро пахнущую перцем красную жидкость, Патриция вяло ковырялась в чашке, возле нее стоял бокал с белым вином на донышке. Похоже, что хорошенько приложилась. Оно и понятно — стресс.

Ухаживали за всеми две женщины средних лет в белоснежных передниках и чепчиках вроде русских кокошников. Идиллия, мать их за ногу! Я там свою мертвую невесту таскаю, а они вместо того, чтобы заниматься разруливанием ситуации — сидят и жрут! Ууу… твари! Так бы и врезал гадам!

— Михаил, вот только не надо делать такую зверскую рожу — невозмутимо заметил Семичастный — нужные указания мы уже отдали, процесс запущен. Все будет в порядке.

Я посмотрел ему в глаза, потом оглянулся на Никсонов, прислушивающихся к нашему разговору, и не стал ничего отвечать. Только перевел:

— Он говорит, что все будет в порядке, процесс подавления бунта запущен. Беспокоиться нечего.

— Слава богу! — вздохнула Пэт, и тут же добавила, поморгав ресницами — Майкл… мне очень, очень жаль! (она всхлипнула) Мне так ее жаль! Мы с ней за это время так подружились! Я хотела пригласить ее к себе в Белый Дом, когда вернемся домой! С ней так легко общаться! Было…

— Мы с ней хотели вскорости пожениться — не думая, опустошенно бросил я, и Пэт снова охнула:

— Ох! Какая трагедия! О господи! Ну вот за что ей такое?! Такая красивая, такая молодая!

— Мне жаль, Майкл! Мои соболезнования! — мягко добавил Ричард — Я знаю, что тебя это не утешит, но она будет награждена за спасение жизни Президента США. И ее сыну будет назначено пособие от правительства США! Он ни в чем не будет нуждаться.

— Он и так ни в чем не будет нуждаться — вздохнул я, откидываясь на спинку стула — Я ведь миллиардер, и я его не брошу. Но все равно спасибо. Он спасла всех нас. Этот негодяй перестрелял бы нас всех, как фазанов, если бы не она.

— Обязательно ее награжу! — снова, с чувством повторил Никсон — сыну будет приятно.

— И льготы — заметила практичная Пэт — Сыну женщины, награжденной высшей наградой Президента положены льготы.

— Спасибо — кивнул я, и посмотрев на якобы не обращавших внимания на наш разговор двух мужчин, перевел содержание беседы. Шелепин и Семичастный закивали, и Генеральный ответил:

— Героя Советского Союза ей! Непременно! Как только все устаканится.

— Как только устаканится — мрачно повторил Семичастный, и глянул на меня — Ты голодный? Нам надо кое-что обсудить. Оставим товарища Шелепина и гостей, пойдем в твой кабинет, поговорим.

— Пойдемте — так же мрачно ответил я — Поговорим!

Больше всего мне хотелось съездить ему по роже. Вот прямо здесь! Если Шелепин еще имел право ошибиться, упустить заговор из виду — у него столько дел, столько политики, что ни на какие заговоры его не хватит — то уж Семичастный обязан был все предусмотреть! Держать руку на пульсе! А теперь по его вине все рухнуло!

Мы прошли в мой кабинет — я впереди, Шелепин за мной. Я открыл дверь, дождался, когда он войдет, и…

— Ну, бей! — спокойно сказал Семичастный — бей, чего ты! Легче станет! Твою девчонку вернешь, ага! Бей! Чего замахнулся, а не бьешь?! Надо всегда доводить дело до конца. А если не можешь — так не надо и начинать.

Он помолчал, опустив голову и глядя в пол, потом с видимым усилием глухо сказал:

— Мне правда жаль. Хочешь верь, хочешь не верь — так не было запланировано.

— Что?! Запланировано?

Вихрь мыслей проскочил у меня в голове. Там будто что-то лопнуло — бах! И все стало на свои места. И только одна мысль билась и не давала покою, одно прочитанное давным-давно название рассказа-триллера: «Искусство ниндзя — совершенство!»

А суть там была вот в чем: три главаря японской мафии решали, кто из них предатель. Один из них троих, оставшихся в живых, это тот, кто нанял ниндзя, убивших других руководителей мафии. Остались только они трое. Значит, предатель среди них. Они сидели в беседке, смотрели друг на друга с недоверием и ненавистью — кто?! Кто предатель?

И тут — свистнула стрела, вылетевшая из духовой трубки и ухо одного из боссов мафии окрасилось кровью. Все трое вскочили, спрятались, тот, кого чуть не убил промахнувшийся ниндзя был в шоке, но… благодаря промаху главному герою, от имени которого ведется рассказ, стало ясно — кто предатель.

Главный герой сразу скрылся, чтобы обдумать, как искоренить того, второго, не раненого, предателя, а когда он сидел дома и предавался раздумьям, с ним была его жена — красавица, и очень, очень умная женщина. Он не раз пользовался ее советами, и всегда они попадали в цель. И в этот раз он рассказал о ситуации. Жена выслушала его, и сказала одну только фразу: «Искусство ниндзя — совершенство!». Он вначале не понял, потом не хотел поверить в такое, но чем больше думал, чем больше вспоминал, тем больше все ложилось на правильные места. Ниндзя не может промахнуться! Никогда и ни за что! Его искусство настолько совершенно, что промах исключен! А значит — он и целил в ухо боссу мафии. А если он целил только в ухо — зачем? Затем, чтобы ввести в заблуждение и отвести от того подозрения!

И так был вычислен настоящий предатель и представлен на суд главного мафиозо, или как он там у них называется.

Так вот: КГБ это не детская песочница, а Семичастный — не лох педальный. Думать, что он пропустил заговор в высшем руководстве страны — просто глупо. А что это значит? Значит, что он нарочно дал развиться заговору!

— Гады вы — бесцветным голосом сказал я, отходя к дивану и бессильно опускаясь на плюшевое сиденье — из-за вас Ольга погибла! На кой черт вы приказали мне тащить ее с собой, если знали, что вот-вот полыхнет! Вы подвергли ее опасности!

— Он догадался, как я и предполагал — послышался голос Шелепина, стоявшего на пороге комнаты. Как он так тихо подкрался? Или я слишком взволнован и не услышал. Или расслабился в безопасности? Это плохо. Безопасность иллюзорная. Скоро здесь начнется такое… что и подумать страшно.

— О чем ты догадался, Миша — спросил Семичастный, усаживаясь верхом на стул у стены — спинка перед грудью, руки на спинке — Ну-ка, дай нам твою версию происходящего. Интересно будет услышать.

— Интересно вам услышать?! — сквозь зубы процедил я, сдерживая ярость. Она клокотала, искала выхода. И при этом я понимал, что наезжать на этих двух… в общем — надо держать себя в руках, если хочу выжить. И сделать дело.

Конец ознакомительного фрагмента.