Награды они не просили

Евгений Шацило, 2023

Эта книга – сборник художественных рассказов, основанных на реальных событиях и посвященных второй Героической обороне Севастополя. В них нет ни одного вымышленного персонажа, все люди, которые упомянуты в этой книге, жили и воевали во время Великой Отечественной войны. Эти рассказы повествуют о тех, кто защищал наш город во время Великой Отечественной войны, кто 250 дней и ночей не давал фашистам пройти к Севастополю. Причем герои книги – не чудо-богатыри, стремящиеся умереть за Родину, а обычные люди со своими человеческими амбициями, слабостями, характером, которые просто делают свое дело – защищают свое Отечество.

Врешь, не уйдешь.

До завтрака оставалось полчаса. Лейтенант морской авиации Евграф Рыжов неторопливо вышел из казармы, где он только что переоделся, точнее сказать оделся, после утренней зарядки и умывания. Хотя война шла уже чуть больше месяца, летчики все равно каждое утро, если позволяло время, совершали небольшую пробежку, а потом обильно поливали друг друга водой. Иногда свои коррективы вносили налеты немецкой авиации, и тогда приходилось совершать небольшую пробежку к самолету, а вместо обливания водой обильно обливаться потом. Но по утрам появление вражеских самолетов было скорее исключением, чем правилом: утром фашисты имели привычку отсыпаться после ночных вылетов. Это потом, когда будут идти бои за город, фашистские бомбардировщики будут появляться в севастопольском небе с первыми лучами солнца, а в самом начале войны полеты немцев были подчинены распорядку дня. Соответственно, и у наших «соколов» утро проходило более или менее спокойно. Евграф просто обожал эти утренние часы, когда солнце еще не накалило землю и воздух пропитан прохладой и свежестью. Но вот после завтрака, ближе к десяти часам, утро перестанет быть мягким и приятным, а малейшее дуновение ветерка будет бросать в лицо пригоршни жаркого крымского воздуха, от которого не спасает никакая тень.

Рыжов неспешно добрел до лавочки, стоявшей в тени высоких тополей, в стороне от казарм. Эти казармы были еще дореволюционной постройки, двухэтажные, стояли на самом краю аэродрома. Чуть больше месяца назад тут жили курсанты Качинской летной школы.¹ Но с началом войны летную школу эвакуировали в Саратовскую область, в освободившихся казармах разместили летчиков первой эскадрильи 32-го авиационного полка, которую перебросили из Евпатории. Недалеко от казарм, в которых расположились летчики, стояла бывшая гостиница, в которой теперь жил командир полка. Это соседство совсем не радовало летчиков, ведь как говорится: «подальше от начальства, поближе к кухне», только начальство само решает, где ему находиться. И хотя авиационный полк, в котором служил лейтенант Рыжов, насчитывал пять эскадрилий, которые были разбросаны по всему Крыму: в Евпатории, в Симферополе, в Каче, — начальство находилось в первой эскадрилье. Причиной тому было то, что в первую эскадрилью перед самой войной поступили новые самолеты МиГ-3. Теперь это самое начальство самым тщательным образом контролировало, как летчики осваивают новую технику. И хотя техника считалась освоенной, и все шестнадцать пилотов первой эскадрильи недавно сдали зачет прибывшей комиссии, начальство по-прежнему базировалось в Каче. Начальство пребывало в звании майора и звали его Наум Захарович Павлов. Летчиком он был, как говорится, от Бога, в бою за спины других не прятался, за что подчиненные его уважали, за глаза называя просто Захарычем.²

Майор Павлов закончил Качинскую летную школу в 1930-м году, и за десять лет дослужился до командира полка. Каждый из летчиков, кто служил в его полку, хоть единожды да вылетал с ним на задание, потому как Павлов считал, что командир полка должен знать, кто из его подопечных как летает и на что способен в бою. И этот вылет был своеобразным экзаменом, после которого летчик либо оставался в полку, либо его переводили в другой полк. И если Павлов оставлял пилота служить под своим началом, то потом при любых обстоятельствах стоял за него горой. И если поначалу молодым летчикам казалось, что они могут служить под командованием Павлова, как за каменной стеной, то потом они убеждались в своих заблуждениях. Павлов был глубоко верующим человеком, а его Бога звали «авиация». И за малейшие ошибки, касаемые своего бога он драл беспощадно: увидел курящим у самолета — три дня будешь дежурить по аэродрому. А кто дежурит по аэродрому — тот не летает. Для молодых лейтенантов, мечтавших о небе, отстранение от полетов было самым тяжким наказанием. Не переуложил парашют — еще пять суток дежурства. В мирное время перед каждым вылетом надо производить укладку парашюта, но вот во время войны не знаешь, когда будет вылет — тревогу могут поднять в любой момент. Поэтому и держали летчики в самолете уложенный парашют, но раз в неделю его надо было разобрать и уложить заново. А когда налетаешься за целый день так, что имени своего вечером не помнишь, тут бы до кровати доползти, а не парашют укладывать. Ан нет: положено — сделай. Павлов любил повторять: «Эти правила написаны кровью, и радуйтесь, что чужой. Но учтите, исправления в них будут вноситься уже вашей кровью. Так что соблюдайте эти правила и старайтесь их не исправлять».

Евграф еще раз глянул на часы: 7 часов 42 минуты, еще восемнадцать минут блаженства: тишины в одиночестве. Ведь эта тишина — не что иное, как наслаждение жизнью, которая может оборваться в любом из вылетов.

Человек, который круглосуточно находится в казарме в непосредственном контакте с людьми и не имеет возможности остаться один на один со своими мыслями и чувствами, умеет ценить одиночество. Евграф ценил и то и другое, он наслаждался одиночеством и с упоением слушал тишину. Кто сказал, что тишина — это отсутствие звуков? Тишина имеет свои звуки, которые звучат чарующей музыкой, ее только нужно уметь слушать.

Лавочка, на которой сидел Рыжов, часто использовалась и другими любителями уединиться. Один из таких любителей показался из-за дерева — одиночество Евграфа прервало появление лейтенанта Петра Телегина. С Петром они в разное время закончили Ейское военно-морское авиационное училище. Только Рыжов закончил его три года назад, а Телегин на два года позже.

Петру, видать, тоже хотелось тишины.

Завидев Телегина, Рыжов поморщился, как от зубной боли. Не то, чтобы он не любил Телегина, наоборот, с Петром у него сложились очень даже хорошие отношения. Вот только в данный момент его однополчанин был здесь явно лишним.

Словно угадав мысли Рыжова, Петр, не говоря ни слова, присел рядом.

Молча, лишь обменявшись взглядами, они поняли друг друга: тишина и спокойствие — это то, что они оба искали, чего хотели, её не хотелось нарушать даже словами. Телегин молча достал пачку «Казбека» и так же молча выбил из неё две папиросы. Одну папиросу засунул в рот, вторую протянул Рыжову; тот отрицательно мотнул головой, мол, не хочу. Петр, так же молча, пожал плечами, дескать, как хочешь, и засунул папиросу обратно в пачку. Чиркнула спичка, Телегин затянулся, выпустив дым через нос. Благодать! Несколько минут два лейтенанта сидели и в молчании думали каждый о своем. Петр курил, Евграф задумчиво смотрел на деревья.

Первым молчание нарушил Телегин.

— Евграф, может, все-таки поговоришь с Захарычем, ты же с ним в хороших отношениях.

— Я-то в хороших. Но за тебя поручиться не могу. Ты у нас человек непредсказуемый. Завтра опять что-нибудь эдакое отчебучишь, а мне потом отвечать как порученцу…

— Поручителю, — поправил Евграфа Петр.

— А, без разницы. — Евграф махнул рукой. — Раньше надо было думать, когда клоуна из себя строил. Научись сначала головой работать, а потом уже языком, а не наоборот.

— Да думаю я! — Телегин начал кипятиться. — Думаю!

— Да-а?? Что-то я этого не заметил, боженька ты головастый.

Еще Лев Толстой писал: «Слово — серебро, а молчание золото», но либо Петр не читал Толстого, либо жизнь его ничему не учила, но своими, как ему казалось, смешными шутками в адрес вышестоящего начальства он наделал себе немало проблем и заработал прозвище «Боженька головастый».

Это было перед самой войной, 21 июня, когда эскадрилья базировалась еще в Евпатории. В их первую эскадрилью с авиазавода привезли новенькие самолеты МиГ-3. Как и положено в таких случаях, собрали митинг, говорили пламенные речи. И вот слово предоставили представителю завода. Им оказался старый дедуля, который работал на заводе, наверное, еще при царе Горохе. Видать, речь свою он заучил наизусть, чтоб не оговориться: оговорки, бывало, стоили очень дорого.

Конец ознакомительного фрагмента.