Будни наемника

Евгений Шалашов, 2023

Бывший наемник на новой родине вернул старые титулы и получил новые, приобрел любовь женщин, богатство и славу. Но ему вновь придется стать Артаксом и опять предстоит отправляться в поход, чтобы спасти Силингию от древней колдуньи и ее прихвостней.

Глава первая

Помощь идет…

Я лежал в дальней комнате захудалого постоялого двора, жалея о своей загубленной жизни и размышлял о бренности всего сущего. Болело все — позвоночник, плечи, руки и ноги, локтевые и коленные суставы, а также все остальные косточки. Медикус говорил, что их насчитывается не то сто, не то двести штук. Не помню, сколько именно, но до тоффеля, то есть, много. Но больше всего меня беспокоило сердце. А ведь еще с утра, когда я вышел присмотреть за возчиками, все было нормально. А тут… И всего-то потянулся погладить рыжего котенка, шмыгнувшего под ноги, а тут, словно ударило копьем в грудь, причем удар нанесли изнутри и снаружи. Нет, скорее не копьем, а боевым молотом.

Лекарь, состоящий в свите принцессы — немолодой дядька, с пышными седыми усами и вытаращенными глазами сказал, что все дело в старых ранах, открывшихся изнутри и мне нужно просто полежать денька три-четыре, а лучше недели две. Лекарств у него для этого дела нет, да и не знает, какие лекарства сгодятся. Предложил напоить меня настойкой из боярышника, но вспомнил, что боярышник он забыл собрать, да и валерианы у него нет. Решил отворить мне кровь, но потом сам же и передумал. Мол — недостаток крови лишь ослабит организм, так что покой, покой и еще раз покой. Но что понимает лекарь, привыкший кромсать тела, чтобы вытащить арбалетный болт или через край зашивать раны, оставленные мечом? Уж я-то знаю, что у меня сердечный удар. Но спорить с медиком не стал, чтобы не позориться перед маленькой княгиней и перед остальным людом, привыкшим видеть во мне стальную скалу, способную сокрушить любую преграду и встретить любой шторм. Старые раны для воина гораздо приличнее, нежели какая-то сердечная болезнь. Мой друг и двоюродный дедушка герцога лишь повздыхал, сказав, что подходящих трав у него тоже нет, а то, что есть, для моего организма не годится. Мол, старые раны — штука тонкая, это тебе не бодрящее зелье, чтобы по девкам бегать. А магическое воздействие, способное поставить на ноги тяжело раненого, для меня, невосприимчивого к волшебным штукам, тоже не подойдет. При этом, Габриэль посматривал на меня слегка насмешливо, будто на что-то намекая. Он что, считает, что мое нынешнее состояние — прямое следствие некоторых э-э… бессонных ночей? Врет, собака такая, хоть и маг. Отродясь по девкам не бегал, тем более в Севре, а те, что сами ко мне приходили, они не в счет. Элис и Миса мои боевые подруги, девы-воительницы. Да что маги, бросающиеся по пьянке огненными шарами, понимают в нормальных человеческих болячках?

Понятное дело, что в Силинг обоз ушел без меня. Куда годится умирающий телохранитель, а трогать с места увечного воина тоже не дело. Договорились, что как только я встану на ноги, то сразу же догоню. Я даже Генрика вместе с телегой отправил с остальным народом, чтобы он не замедлял нас с гнедым. Барон предлагал оставить со мной пару вооруженных рыцарей, чтобы было не скучно, но я отказался. Неизвестно, сколько я пролежу, к чему ребятам торчать на постоялом дворе и перемывать мои больные косточки?

Провалялся день, потом ночь и утро следующего дня. Лучше не становилось, но долго пролежать в постели не мог. Во-первых, трудно устроиться поудобнее, если ноет каждая косточка, а во-вторых, хозяин не озаботился поставить в комнате ночной горшок. А в-третьих… А в-третьих, я просто терпеть не могу лежать просто так, особенно если это белый день.

Вышел, боясь потревожить сердце, но все равно оно давало о себе знать. Прижал его ладонью, чтобы не выскочило из груди, так и пошел. Когда проходил по общему залу, увидел, что около стойки пьет пиво какая-то странная, полупрозрачная фигура, похожая на привидение. Возможно, к трактирщику заглянул в гости призрак какого-нибудь усопшего родственника поболтать да заодно выпить пива. Это старый рыцарь фон Йорген не пил со мной кавы и даже не разговаривал, а в этих местах все возможно.

Сделав свои дела, доковылял до конюшни. Гневко, в одиночестве жевавший овес, с недоумением спросил:

— Иго-го?

— Да вот, приболел, — грустно пояснил я, досадуя, что никто не рассказал жеребцу о неприятности с его хозяином. Впрочем, а кто догадается, что это следовало сделать?

— Го-го, — мотнул головой жеребец, сочувственно ткнувшись мне в щеку теплыми губами. — И-г-го-го…

— Постараюсь, — вздохнул я, погладив верного друга по лбу.

— Го, — кивнул гнедой на выход. Дескать — иди, отлеживайся.

— Пошел, — грустно ответил я, отправляясь в свою комнатушку.

Когда возвращался обратно, никого, кроме хозяина не было. Видимо, призрак решил вернуться в могилу. Трактирщик смерил меня оценивающим взглядом. Верно, уже прикидывал, во сколько ему обойдутся похороны и хватит ли того, что отыщет в сумках и карманах на расходы. На коня и оружие с доспехами вряд ли кто-то покусится, их отправят ко двору герцога, а вот все остальное — законная добыча не только мародеров, но и прислуги, включая трактирщиков и хозяев постоялых дворов.

Пока ходил во двор, замерз и предпочел опять забраться в постель. Улегшись, принялся вслушиваться в звуки сердца. Кажется, стучит сильнее, чем прежде. Правильно, как я и думал — сердечный приступ.

Себя мне было не жалко, зажился на этом свете, но предполагал, что умру иначе, а не столь нелепо. Чем хорошо умереть в бою, а не в постели, так это тем, что не заморачиваешься о грядущем. Словил себе палицей по башке или стрелу в грудь, брякнулся оземь, умер и не надо размышлять — как там твои друзья и родственники, а тут лежи и думай. Может, я малость оклемаюсь и доеду-таки до Силинга, а иначе остается много нерешенных дел. Скажем, кому оставить свое оружие и доспехи? Лучше всего завещать их Мисе и Элис, юным воительницам пригодятся. Панцирь отдадут оружейнику, переделает. А что с мечом и кинжалом? Для девчонок клинки великоваты, значит, достанутся их детям, если родятся мальчишки. Надеюсь, от наших кратковременных встреч последствий не будет, хотя, кто его знает.

Так, теперь с Кэйтрин. Она нынче не бедная сиротинушка, приживалка у собственных слуг, а целая баронесса, со всем вытекающими. Но все равно, женщина, оставшаяся в одиночестве, легкая добыча всяких мерзавцев. Вдова графа — это куда солиднее. Жаль, что официально мы не успели пожениться, но в Силунге практикуется не только официальный брак, но и сожительство. Нет, сожительство звучит некрасиво, укажу ее в завещании как невесту, чтобы девушке досталось имение предков, а заодно и мои деньги, хранящиеся у господина Мантиза. Впрочем, часть денег нужно завещать юному принцу на просвещение малолетних жителей герцогства. Половину? Нет, половина на образование — слишком жирно. Студиозы должны быть голодными, чтобы поглощать знания. И сколько?

— Помирать собрался?

Вопрос, прозвучавший неожиданно, помешал моим расчетам. О, так это мой брауни. Как всегда, явился неожиданно.

— Как пойдет, — буркнул я, потом спохватился. — Ты мне листок бумаги не отыщешь, а заодно стилос?

— Завещание собрался писать? — заинтересовался домовой. Почесав нос, глубокомысленно изрек. — Деньги ты Кэйтрин отдай, девке нужнее, а вот котика, не взыщи, себе заберу.

— Сейчас сапогом кину, — мрачно пообещал я, недовольный таким нахальным заявлением. Я, понимаете ли, еще не умер, а эта мелкая домашняя нечисть уже Шуршика собрался забрать. Ишь, на котика пастенку раззявил. Хрен тебе, а не котик.

— Слышал, что твой дружок в брауни кувшином кинул и что теперь? — хмыкнул домовой. — Привел как-то девку домой, в постель уложил, а домовой им дохлую крысу в самый интересный момент подложил. Знаешь, как оба орали?

Я только отмахнулся. Что мне теперь какие-то дохлые крысы, песок в постели? Все это суета и бренность. Вздохнул.

— Я же говорил рыцарю, что нужно перед брауни извиниться, пивка с ним выпить, поговорить.

— Так он и выпил, только не пивка, а шнапса, а потом решил с брауни на брудершафт выпить, а мы такого фамильярства не любим.

— И что ему теперь делать? — заинтересовался я так, что даже о сердце забыл.

— А что делать? — картинно взмахнул домовой ручонками. — Терпеть и ждать, дурака не валять, а домовику каждый вечер пивка оставлять. Глядишь, он со временем и простит. Мы же ребята отходчивые, да и хозяина жалко.

Что ж, у рыцаря фон Шлангебурга свои проблемы. Эх, мне бы их сейчас.

— Ясно, — вздохнул я, снова почувствовав биение сердца.

— Э, так что у тебя стряслось-то? — поинтересовался-таки доброжил. — Ты еще на Кэйтрин не женился, а норовишь девку вдовой оставить. А в подвале, между прочим, окна не забраны, снег сойдет, все зальет. Кто присматривать станет? Я Кэйт уже раза два говорил, а она забывает. Ну, так чего разлегся?

— Сердце, — с достоинством отозвался я, показывая на левую часть груди.

— Сердце? — с недоверием переспросил брауни, внимательно вглядываясь в меня. — Не, не похоже.

— А ты что, специалист по сердечным заболеваниям? — фыркнул я. Хотел сказать еще что-нибудь нелестное для бородатого знахаря, но не стал. А вдруг не умру, что тогда? Брауни существа пакостные. Чесотку нашлет или, как его коллега, подкинет в постель дохлую крысу. Вздохнув, жалостливо попросил. — Ты бы мне чашечку кавы принес, а? Вдруг не доведется больше попить.

— Подождет твоя кава, — отмахнулся домовой. — Я гляжу, губы у тебя розовые, а у тех, кто сердцем мается они синюшные, как слива. И шустер ты не в меру, болтаешь много. Те, у кого сердечко прихватило, помалкивают и лежат спокойно, как старый мерин.

— Ну спасибо дедушка, обласкал, — обиделся я, а потом мне стало смешно.

— Ты чего это? — удивился доброжил.

— Представил, как старый мерин лежит в постели и жалуется на сердце.

Теперь мы смеялись оба. Я хохотал так, что опять прихватило и спину, и шею, да и сердце дало о себе знать. Закашлялся, зашелся от боли, ухватившись за грудь…

— Ну-кось, парень, рубаху задирай и ложись на пузо, — потребовал брауни, а когда я с кряхтеньем и кекеканьем начал задирать подол, а потом с трудом перевернулся на живот, кинулся мне помогать.

Я даже не думал, что у домовых столько сил. Старый доброжил вытряхнул меня из нижнего белья, а потом приступил к пыткам — мял мои больные кости, разглаживая сочленения, прощупывая каждый позвонок. А еще щипался, как ошалевший гусь. Я подумал, что, коли выживу, то мне теперь даже пыточная камера и Натэла-палач не страшны. Захотелось завыть, но мешала гордость — как это так, цельный граф начнет стонать в присутствии домашней нечисти?

А эта бородатая скотина продолжала измываться над моим беззащитным телом. Мало того, что засовывал свой маленький, но тяжелый кулачок в мою спину (мне казалось, что он проникает насквозь, до самого брюха), но в завершение еще и принялся прыгать по мне. А задние лапы у домового оказались еще тверже, чем передние.

— Дед, да ты совсем ошалел, — еле-еле простонал я. — Скачешь по мне, словно… этот самый.

У коня копыта помягче, слон тоже топчется не так сильно, как дух дома. Придумать, с кем сравнить пляшущего по спине домового не сумел, поэтому притих. А эта… бородатая зараза, закончив пытку, укутал меня одеялом и довольно сказал:

— Полежи малость, погрейся.

— Э-ке-ке, — сказал я в ответ, понимая, что если еще не умер, то теперь уж точно помру.

— Костохрящики у тебя болят, вот и все.

— Что болит? — вытаращился я.

— Кости болят и хрящики, — любезно пояснил брауни. — Я научного слова этой болезни не знаю, может, это и не болезнь вовсе, а так, возраст, да старые болячки.

— А сердце?

— Это тебе только кажется, что сердце болит, но оно в порядке. Ну-кось, встать сможешь?

Я привстал с постели ожидая, что сейчас опять прихватит, а боль разойдется по всему телу, но ничего. Руки и ноги побаливали, в спину, между лопаток, словно кол вбили, но по сравнению с тем, что было недавно, совсем другое дело. И руки зашевелились. Понял, что могу не только забраться в седло, но и скакать, да и мечом смогу поработать. А еще захотелось есть. Еще бы не захотелось, если не ел с позавчерашнего дня.

— Вот теперь можно и кавы тебе принести, — резюмировал брауни, исчезая в неизвестном направлении.

Вернулся домовой позже, чем обычно, зато на подносе, кроме приличной чашки с дымящейся кавой имелась тарелка с омлетом и два куска хлеба, щедро намазанных маслом. Словом, именно то, что требуется для утреннего перекуса. Откуда он это все спер? Вон, даже вилка есть. Хотя, какая разница?

Пока я уплетал завтрак, осознавая, что коли есть аппетит, то помирать я пока не стану, домовой говорил о том, что кроме подвальных окон, есть и другие заботы — на крыше треснули две черепичины, но чтобы их заменить, придется меня весь ряд.

— Как вернусь, обо всем распоряжусь, — сообщил я, допивая каву.

— А когда ты вернешься? — хмыкнул дух дома. — Опять, небось куда-нибудь ускачешь, а крыша скоро течь начнет.

— Если герцог ничего не придумает, то скоро, — пообещал я. Подумав, добавил. — Вот, честно тебе скажу — по возвращении и подвал, и крышу отремонтирую.

— Сам? — усмехнулся брауни.

— Ну, конечно не сам, — смутился я. — Где это видано, чтобы графы по крышам лазили да черепицу перекладывали?

— Эх, и чего меня в графскую усадьбу занесло? — затосковал брауни. — Нет бы, жил себе в крестьянской лачугу, покой и нега. Крыша прохудилась — пнул пейзанину в бок, сам бы полез, как миленький.

Я только развел руками. Откуда мне знать, по какому принципу домовые выбирают место для жилья? Хмыкнул:

— Ты радуйся, что тебя в герцогский или королевский дворец не занесло. Представь, сколько там помещений, да и крыша огромная. Там бы ты точно пропал.

— Да я и радуюсь, — буркнул доброжил. Вздохнул. — Чувствую, придется мне самому и крышу крыть, и оконце заделывать. Не посылать же Томаса.

Я рассеянно кивнул и принялся собираться. В спину стрельнуло, но терпимо. Если прямо сейчас выеду, то к утру догоню обоз.

— Рано тебе еще в седло, — заметил бородатый знахарь. — Сегодня полежать нужно, а завтра с утра и выедешь. Дни нынче короткие, скоро стемнеет. Куда спешить?

Пожалуй, домовой прав. Зачем ехать впотьмах? Да и спина еще немного побаливает.

— А почему раньше такого не было? — поинтересовался я.

— Раньше? — фыркнул брауни. — Раньше-то ты с седла не слезал, мечом кажий день махал, а теперь дома сидишь, бездельничаешь.

— Почему бездельничаю? — обиделся я. — Я, между прочем, и с разбойниками сражался, и с лягушкой огромной.

— Представь, что ты ночью от волка удираешь. Представил? — От волка бы я удирать не стал, а иначе, зачем носить при себе меч, но кивнул, понимая, что доброжил выражается образно. — Так вот, когда ты от волка удираешь, — продолжил домовой, — тебе все равно, что по морде ветками бьет, в пятку сучок впился, потому что все это ерунда по сравнению с зубами. Так?

— Ага, — согласился я.

— А вот когда ты от волка удрал, в свою норку забился, вот тогда до тебя и дойдет, что рожа ободрана, из ноги кровь хлещет и все болит, чешется, и впору лекаря звать. Понял?

Не скажу, что я очень умный, но ума хватило, чтобы осознать — мелкие беды, на фоне большой опасности меркнут, но никуда не деваются, а просто ждут своего часа.

— И что мне теперь делать?

— А что делать? — хмыкнул доброжил. — Либо дожидаться, пока тебя и на самом деле смертушка заберет, либо себя вести по-другому.

— Это как?

— Да просто. На ночь не нажираться, ложиться и вставать вовремя, а не тогда, когда тебе хочется, по девкам поменьше бегать, а самое главное — телу своему не давать расслабляться, а чем-нибудь его занимать. Вспомни, ты же наверняка в прежние времена по утрам бегал, мечом размахивал не только в бою, но и для удовольствия…

— Ну, когда это было, — хмыкнул я, вспоминая учебный лагерь короля Рудольфа, где мы по полдня, а то и дольше, бегали и скакали, упражняясь с оружием, а еще таскали какие-то тяжести.

— Вот, а в последнее время ты чуйку потерял, расслабился, пузико отрастил. Так что, вернешься домой, займись чем-нибудь. Побегай там, попрыгай, еще можешь в речке поплавать, а лучше дров поколи. И для тебя польза, и дому выгода.