Смерть. Эссе

Евгений Черносвитов

Монтень считает, что философствовать – это значит учиться умирать. Цицерон, что философствовать – это приуготовлять себя к смерти. Книга «Смерть» – попытка найти третий путь: между Цицероном и Монтенем, в мыслях о собственной смерти. Размышления автора не «зряшеские» и не сторонние. Он трижды перенес клиническую смерть и знает, как умирают люди. Профессии врача и криминолога ставят его философствования на реальную почву. В его разножанровых трудах, уже полвека, мысли о смерти не случайные гости.

«Quaeris quo iaceas post orbitum loco? Qua non nato iacent.»¹

Вот так неожиданно делаешь открытие: Шекспир не читал «Опыты» Монтеня, иначе принц Гамлет не мучился бы вопросом «Быть или не быть?»

В двух книгах — «Формула смерти» (три издания) и «Озорные рассказы из мертвого века» (двухтомник), я честно и подробно описал все случаи, когда я был на волоске от смерти. Я — врач и на моих руках в полно сознании умирали много людей. Честное слово, ни один из них не боялся смерти. Известное — «не смерть страшна, страшно умирать», имеет только один смысл — незнание, что такое смерть. Это касается в полной мере и людей верующих. «Чистилище», «ад», «рай», реинкарнация и подобное — все от не знания, что такое смерть. Увы, как показали попытки «аргонавтов смерти», ни на йоту не приблизили нас к знанию, что с нами будет после смерти? Точно также и незаконченные самоубийства… Страха смерти принципиально быть не может. «Пуганая ворона куста боится» — это не о страхе смерти. В страхе смерти есть многое — страх боли, мучений, потери самообладания, но самого страха смерти нет. Я осознал это глубоко, когда ночью был повержен на землю выстрелами из травматика с целью ограбления (в 2013 году, в Завидово, по пути в свой дом). Я, когда очнулся, наверняка, как потом воспроизводилась картина нападения на меня, не испытывал боли. Но, главное, я понимал, что меня добъют (это делалось, или мне казалось, что делалось) и не испытывал страха. Меня поражала до смеха мысль, что я, вот сейчас, умру здесь, в кустах, в трех шагах от дома, уткнувшись лицом в грязь! Поражала вся нелепость не только моего умирания, но и моей жизни! Мысли скакали, но не было ни одной, которая логически приводила бы меня к необходимости умереть вот здесь и сейчас! Проработав четыре года судебно-медицинским экспертом, а потом, будучи психиатром, я множество раз расспрашивал людей, всех возрастов, обоих полов и самых разных социальных положений, которые повторяли попытки самоубийства. И, если причина была не в психическом заболевании, то в страхе перед жизнью. А то — в презрении к ней, как у Байрона, воспевшего эвтаназию. Профессиональные киллеры, с которыми мне удалось откровенно поговорить (правда, не на свободе), думаю честно признавались, что никогда ни на миг, перед тем, как нажать спусковой крючок или накинуть стальную петлю на шею («модно» было так убивать в 90-ые) «клиенту», они не думали о смерти. У В. М. Шукшина есть хороший рассказ «Охота жить».

Здесь, думаю, нужно сказать о Высоцком:

«Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —

Томитесь, как наложницы в гареме!

Срок жизни увеличился — и, может быть, концы

Поэтов отодвинулись на время!»

Вспомнить Есенина:

«Видно, так заведено навеки —

К тридцати годам перебесясь,

Все сильней, прожженные калеки,

С жизнью мы удерживаем связь»…

33 для мужчины принять ипостась Христа или Иуды. Это — библейское. Это — литература.

«В 45 баба ягодка опять!» — это ближе к истине…

Формула смерти

Здесь мы не будем повторять наши изыскания в попытках математизации старения, старости и смерти. Отсылаем к 3-ему изданию «Формулы смерти». Только подчеркнем, что функциональная асимметрия человека, улавливаемая уже по лицу, нисколько н связана с работой полушарий головного мозга, а также с проблемой леворукости (левшества), как мы еще думали, выпуская в Свет первое издание (журнальное, «Человек и закон»). Что в наше время в «исследовании» смерти, несомненно: 1) Смерть связана со старением и старостью… как? Науке не известно. 2) Жизнь имеет возрастной предел. Можем оговориться — жизнь землянина имеет возрастной предел. В известной степени, а, скорее образно, возраст человека можно разделить на: а) биологический, 2) физиологический и 3) психологический. В некотором смысле можно и нужно иметь в виду, что каждый возраст имеет свои параметры, и, вероятно, как-то связан со смертью. Эта связь никому на самом деле не известна. Даже палачу, отсекающему голову (киллеру, пускающему пулю в лоб). История Самсонов знает свыше тысячи примеров, когда Самсон промахивался и жертва на несколько минут продолжала жить. Смерть отменялась. И даже то, что жертва убегала от казни.

Субстанция смерти (загробный мир)

Смерть не имеет субстанции, как не имеют субстанции душа и дух. Мы не знаем, что такое смерть и точно также не знаем, что такое душа и дух. Эти три «вещи» для познания беспредметны. И поэтому не могут познаваться. «Чужая душа» — потемки ровно настолько, насколько потемки собственная душа. С отходом от науки, ХХI век успел породить столько абракадабр, которые заполонили наше сознание, что мне трудно представить, когда и как начнется в науке очищение в стремлении к должному — строгой науке! Вот, к примеру, появилась «наука» «клиническая психология». Ей соответствует «практика». Но, что такое «клиника»? Это симптомы и синдромы, то есть признаки и совокупность признаков некоего «предмета» медицины. Психика — не имеет предмета. Ergo — она не имеет ни симптомов, ни синдромов и не может изучаться наукой, подвергаться эксперименту. Точно также Дух и точно также Смерть. Нет субстанции, нет акциденции. Есть лишь фантазмы о небытие, сказки. Тут одна психолог написала мне письмо, в котором обосновывала необходимость изучения квантовой психологии. Да, ловко подсунул фантазером гениальный Эрвин Шредингер кошку, о которой нельзя сказать, жива она или мертва, ибо высказывание переводит состояние кошки в противоположное.

Стигмы — знаки болезни, старения, умирания и, прежде всего, жизни. Стигма или метка — понятие известно испокон веков и у всех народов. Пожалуйста: «Бог шельму метит!» Мы написали книгу. Читайте: Екатерина Самойлова, Евгений Черносвитов. «Пятая книга о пропорциях Человека». (Ридеро, 2018).

«Смерть, мрак. Нет, нет. Все лучше смерти!»

(Лев Толстой. «Смерть Ивана Ильича»)

Смерть — явление (как душа и дух) не субстанциональное. Проще говоря, вот умирает Иван Ильич у себя дома — в определенном месте и в определенное время, здесь и сейчас, но это только пока умирает. А, стоит ему умереть (даже пусть смерть будет клинической, принципиально обратимой), как он выпадает из своего пространства и времени туда, откуда он в Белый Свет пришел. «Каждый умирает в одиночку». Точно также, как каждый рождается в одиночку, даже если вслед за ним идет в Белый Свет его братец (братцы) или сестренка (сестры). Вот это — квинтэссенция смерти! Я эту уловку смерти понял, когда у меня на руках умирал и умер выдающийся московский психиатр, доцент кафедры психотерапии ЦОЛИУ врачей, Виктор Яковлевич Деглин. Он умирал в состоянии самом, пожалуй, приятном (если так можно сказать о состоянии умирания) — в онейроиде. Он был дезориентирован в пространстве и времени и не знал, что находится в реанимационной палате ЦГ МВД СССР. Но мне удалось войти с ним в контакт. В психозе больные бывают контактны, но никогда не бывают при этом доступны. Так, он рассказывал мне, своему ученику, которого узнал, как он с маленьким принцем в Космосе летает с планеты на планету и какие великолепные краски открыты его взору! Я сделал несколько попыток вернуть Виктора Яковлевича на место, в реанимационную палату ЦГ МВД СССР, но безуспешно. Кстати, он не чувствовал боли, не осознавал, что в результат кровоизлияния в мозг его правая половина тела парализована. Ему было хорошо — «космические» красоты открывал ему его другой друг — маленький Принц. Виктор Яковлевич испытывал чувства свободного полета и невесомости. Маленький Принц рассказывал ему смешные истории и Виктор Яковлевич громко (sic!) смеялся. Так он и умер, не зная, что умирает, с широкой и доброй улыбкой на лице. Отсылаю читателя к своей книге «Кремлевская элита глазами психиатра», которую почти полностью опубликовал в журнале «Современное право». Там же можно прочитать не менее поучительную историю, для так называемых, «клинических психологов» «Как умирал Анисим Щелоков» (отец министра МВД СССР Николая Анисимовича Щелокова). Анисим умер на моих руках, одновременно разговаривая языком умирающего и сознающего свое умирания мужественного старика и… лепетания младенца, ибо его держали руки его матери… А, в последнем издании «Формула смерти» советую прочитать о смерти моих друзей, талантливых — русского писателя Петра Паламарчука и самого молодого генерала МВД СССР и всемирно известного композитора Алексея Гургеновича Экимяна — «Алексей Экимян или каждый живет и умирает в своем внутреннем мире» (стр.458—466). Если среди моих читателей еще есть, кто до конца не освободился от многочисленных «Life after life» и «Life after death», советую прочитать великолепную книгу, написанную на основании собственных наблюдений, выдающимся польским писателем Анджеем Кусьневичем «Состояние невесомости».

Здесь повторюсь: мысль проста: умирание происходит в реальном мире, в конкретных пространстве и времени. Смерть наступает (биологическая) там, где все мы находимся до своего рождение, о чем и написал Данте, назвав, правда, это никому неведомую «реальность» смерти «тысячелетием».

Умирание может сопровождаться яркими галлюцинациями. Я ничуть не удивляюсь, что, как в разных частях планеты люди начали читать и горячего обсуждать книги Раймонда Моуди, у которого тут же появились «соавторы», ибо книга произвела типичную психическую эпидемию, они, поклонники, умирая, уже умирали так, как обещал великий Моуди. Меньшую, но не малую волну душевного покоя людей, причисляющих себя к интеллигентам, произвела книга «Центр циклона». (Автор: Лилли Джон, Раздел: Путь к себе). В СССР эта книга не продавалась, хотя и не была запрещена. По рукам ходили экземпляры самиздата.

«Пространство» человека к своей смерти — плотно заполнено порой вещами, которые поражают воображение и вызывают вопрос: «А есть ли предчувствие своей смерти?» Сначала расскажу (я в разных местах это давно рассказываю), что касается смерти Василия Макаровича Шукшина (подробно описано моей женой Мариной Черносвитовой и дочерью Екатериной Самойловой в книге «К истокам русской духовности»). Я никогда не узнаю, почему Василий Макарович прилетел в Москву за два дня до своей смерти, зная, что в Москве нет никого из его родных, а у него — никаких дел. Он позвонил мне на работу — я учился в клинической ординатуре ЦОЛИУ врачей, на кафедре профессора Владимира Евгеньевича Рожнова и сказал, что хочет со мной встретиться. Я попытался перенести встречу на вечер, но он улетал на съемки «Они сражались за Родину». Он зашел в мой кабинет с большим кожаным портфелем, наполненным разными бутылками и бутылочками с настоями алтайских трав и ягод. Все это он аккуратно поставил у стенки за моей спиной. Потом громко вскрикнул, и начал чесать затылок: «Женя, я же тебе не подарил ни одной своей книжки! У тебя нет ни одного моего автографа!» — «Успеешь, подаришь. Какие наши годы?» — «Да нет, давай сейчас! Может у вас в библиотеке мои книги есть?» — «Ты что, Вася, сдурел? Я буду воровать твои книги из больничной библиотеки?» — «А ты знаешь сколько будут стоить мои книги после моей смерти с автографами? Не меньше трех сотен капусты! Давай распишусь тебе где-нибудь. Ну, вот, в истории болезни…» (я сидел за раскрытой историей болезни своего больного). Я молча пристально посмотрел в глаза Василия Макаровича и не дал ему нигде расписаться… На другой день я был в медицинской библиотеке, что в начале Кутозовского проспекта и машинально листал книгу своего друга. Вдруг кто-то громко включил радио: объявили о скоропостижной смерти Василия Макаровича Шукшина… Было без двадцати 12 второго октября. (P.S. В 1989 году, в октябре месяце я был на Капри вместе с советскими писателями, политическими и религиозными деятелями по приглашению иезуитов — «черного папы». Тогда у итальянских коллег я поинтересовался сколько они заплатили бы за книгу Василия Макаровича Шукшина с автографом автора — «300 долларов США» — был ответ. Вечером я пошел в номер гостиницы, в которой мы проживали (La Pineta) Василия Ивановича Белова и выпросил у него пару книг с автографами).

В одну из мучительных ночей, когда я страдал сальмонеллёзом, мне приснилось завидовское кладбище, несколько человек, в том числе и я, стояли у свежевырытой могилы в изгороди, где похоронены тогда были мой папа и моя бабушка. Я стоял у самого края могилы, и кто-то хотел столкнуть меня в нее. Не видел кто. Я резко его отшвырнул и проснулся. Сон был четкий.

Вспомнился еще один случай. Я 15 июля 1990 года прилетел в Барнаул на «Шукшинские чтения», утром. Мой друг, известный алтайский писатель Виктор Горн повел меня завтракать в огромный зал, который был уставлен столами с алтайскими напитками и закусками. Вот мы входим в широкие двери в зал, поперек зала перед нами длинный стол, заваленный яствами. И я вижу, что стол покрыт красным сукном с черной обшивкой. Ясно вижу! Я говорю Виктору: «Мы собираемся праздновать день рождения Шукшина. А стол убрали, как гроб!» Он посмотрел на меня удивленно, ничего не успел сказать, вбежала его жена и сказала, что у меня сегодня умер отец, позвонила Марина из Москвы… Стол, убранный сукном, как гроб — были мои вещие галлюцинации…

Отсутствие страха перед покойниками сделало меня судебно-медицинским экспертом — за три с лишним года я вскрыл три тысячи трупов и освидетельствовал полторы тысячи избитых, изнасилованных и лиц, посягающих на самоубийство. Подробнее читай Первый том «Озорные рассказы из мертвого века» (Ридеро.2018). Исчезновение страха перед аннигиляцией моего «Я» в смерти, сделали меня сначала философом, а потом, вкупе, психиатром — Читай второй том «Озорные рассказы из мертвого века» (Ридеро. 2018).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Куда мы уйдем после смерти? Да, туда же, откуда пришли» (лат.) Мишель Монтень. Опыты. Кн.1