Черно-белый портрет красных роз

Евгений Холмуратов, 2023

Добро пожаловать за ту сторону полотна. Ярчайшие краски, описанные черными буквами. Размышления, изложенные на белых листах. Под одной обложкой философские разговоры потусторонних фигур, настоящий северный ужас, трагедия дружбы и метафорическая автобиография.

Дорога к полю тысячелистников

Хуже больниц может быть только бегство от них. Все равно что убегать от немыслимого кошмара. Как бы далеко ты не уехал, в какую бы нору не забился, тебя настигают собственные мысли и страх. Всепоглощающий страх перемен, он как песок забивается тебе под одежду, провоцируя зуд, но от него не спасешься хорошим душем. Поэтому так спокойна дорога. Кажется, что пока ты в пути, перемены тебя не настигнут. Нет. Они не смогут догнать твою черную машину, купленную с рук. Ты давишь на педаль с единственной мыслью: в жопу всех.

Но человек рядом, самый дорогой человек, не дает тебе забыть о страхе. Она смотрит на тебя с мудростью годов, провоцируя на очевидный разговор. Все и так знают, о чем идет молчаливая беседа, состоящая из косых взглядов, полуулыбок и вздохов. Но никто не осмеливается первым произнести слово. Мать оказывается умнее.

— У тебя такое лицо, будто случился конец света, — наконец сказала она.

— Я просто прикидываю шансы, — ответил я, стараясь не смотреть на нее.

— Иногда надо просто смириться.

— С детства ты утверждала, что смирение не для меня. Мне нужно быть сильнее проблем, ведь так?

— Некоторые проблемы не победить. Рак не победить. — Мама отвернулась в сторону окна. — Надеюсь, мне постелют красный ковер, когда я буду на смертном одре.

— Еще не поздно, мы можем оплатить курс лечения, у меня есть деньги.

— Я не хочу лечиться. Сама возможность пролежать годы в больнице и потерять все, включая цвет кожи, убивает меня быстрее рака. Нет.

— Значит, план прежний?

— Прежний.

Мы ехали по шоссе, пока светило солнце, а после полуночи я остановился на обочине. Спать в машине — удовольствие сомнительное, тем более в костюме. Пуговицы рубашки впивались мне в тело, отчего я долго не мог уснуть, но усталость взяла свое.

Проснулся я уже далеко за утро. Мамы рядом не было, и я подорвался, словно кто-то поднес будильник мне прямо к уху. Я вышел из машины и быстро нашел ее. Она стояла прямо в лесу, обняв дерево. Сейчас она напоминала дриаду, а может, даже богиню. Платье, отсутствующий взор. Точно, древняя богиня.

Я сел на траву и стал наблюдать.

— Уже проснулся? — спросила она, отстранившись от дерева.

— Спина затекла. Ты как?

— Чувствую, что приближаюсь к Богине. — Мама посмотрела на меня и улыбнулась. — Но ты в это не веришь.

— Я не суеверный, ты знаешь.

— Разве ж это суеверие? — спросила она, приложив ладонь к дереву. Рукав платья чуть опустился, показав татуировку луны на ее запястье. — А трава, на которой ты сидишь? Земля, в которой она растет? А это, — мама показала на небо, — суеверие?

— Это природа.

— И это Богиня. — Мама подошла ко мне и взяла мое лицо в руки. — Ты — сын Богини. Я — ее дочь. Мы все ходим под ней, ходим на ней. Когда-нибудь ты это поймешь.

Мне хватило ума промолчать. В обычное время я пустился бы в вечный спор прагматизма и религии. Природа подчиняется определенным правилам, но вряд ли их кто-то устанавливал. Мы словно играем в ролевую игру без мастера. Вот уж действительно, весь мир — театр, а люди в нем актеры. Только вот на премьеру не пришел режиссер.

— Поедем? — спросил я.

— Еще немного, если можно. — Мама выдохнула. — Здесь так хорошо.

Мы проехали почти шестьдесят километров, прежде чем я остановился на заправке. Я купил несколько пачек чипсов, сушенную рыбу, пару колбасок и много воды, а еще заправил полный бак и канистру на всякий случай. Мы пересекали границу области, и я не знал, как скоро нам попадется очередная заправка.

— Вот немного еды, — сказал я, садясь в машину. — Пить будешь?

Мама взяла бутылку, но открывать ее не стала, просто кинула в бардачок.

— Пусть лежит там, чтобы я не отвлекала тебя.

— Ты меня не отвлекаешь.

— Разве? Последние шесть лет ты только и делал, что работал. Работал днем, работал длинными вечерами. По выходным ты тоже работал, а уж за отпуск я вообще молчу.

— Мы иногда говорили.

— Ты прав. И я все понимаю. Я давно пожертвовала тобой.

— В смысле? — удивился я. Мама не ответила. Она нахмурилась и включила музыку, заменив мой диск на свой.

— Это Шопен. Правда похоже на молитву?

— Я не понимаю.

— Просто слушай.

И я слушал. Кажется, мы прослушали всего Шопена, и я совру, если скажу, что не проникся им. Не знаю, в чем была проблема, в моих убеждениях или матери, но молитвы я не услышал. Зато услышал свои собственные мысли, и услышал куда яснее, чем мне того хотелось бы.

— Смерть меняет людей, — ни с того, ни с сего сказала мама.

— Разумеется, они умирают.

— Я не про это. Смерть — потрясение. Самый важный жизненный опыт.

— Смерть родных действительно может стать встряской.

— Мой мальчик, — улыбнулась мама. — Тебе еще многое предстоит понять. Так много, что мне самой страшно. А тебе не страшно?

— Нет. Знания дают мне силу. Я всю жизнь их получаю. Любое знание ценно. В этом моя суть. В этом весь я. Если я не умник, пишущий роботов для всех крупных компаний в области, то кто я?

— Ты мой мальчик.

— Иногда этого недостаточно.

— Моя вера говорит, что каждый человек важен. Кем бы он ни был.

— У меня другая вера.

— Поэтому ты и шатаешься от цели к цели, достигая каждую из них, но забывая почувствовать вкус победы. Зачем тогда это?

— Ты хочешь поговорить об этом? Сейчас? Когда рак сжирает тебя изнутри, пока мы херачим черт знает куда на этой развалюхе! — Я ударил рукой по рулю. — Пропасть между людьми и животными громадная, но все мы схожи в инстинкте самосохранения. Каждая тварь под этим небом цепляется за свою жизнь, за тот уклад, к которому эта тварь привыкла. А мы колесим куда-то без карты и навигатора, просто потому что…

— Потому что?

— Потому что ты вбила себе в голову дурацкую мысль, что Богиня тебя спасет. Она не спасет. Никто не спасет. Иисус дал твоему раку развиться. Все. Богам плевать.

— Богиня всегда присмотрит за мной. — Мама указала на свою татуировку. — Этот знак — обещание ее покровительства.

— Херовый из нее покровитель.

— Ты осуждаешь Богиню, будто знаком с ней. И ты знаком, но ты не знаешь ее. Никто не знает. И планов ее тоже никто не знает.

— А когда мы доедем? Что тогда?

— Сначала надо доехать.

Мы остановились на очередной заправке. Один ее вид удручал: облезлые столбы, некоторые буквы на вывеске перегорели, а кассир была крайне недовольна посетителем, который прервал просмотр ее любимого сериала.

Лето стояло жаркое. Я закатал рукава рубашки и расстегнул пару верхних пуговиц. Часть еды, которую я собрался брать, оказалась просроченной, а на другой части я нашел тараканов. Ужасное зрелище. Убедившись, что наш паек надежно упакован и произведен не раньше, чем месяц назад, я принес еду на прилавок.

— Пижон, — тихо сказала кассир вместо приветствия, пока пробивала товар.

— Не подскажите, есть тут в радиусе пятидесяти километров пышные леса? — спросил я. — Хочу отдохнуть от городской суеты.

— Ага. — Она почему-то не переставала жевать жвачку. Да еще и делала это так демонстративно, что мне стало противно.

— Не подскажите, куда ехать?

— В тот богатый пентхаус, откуда ты свалился к нам. Здесь таких как ты не любят.

— Таких, как я?

— Богачей. Посмотрите на него! Рубашка, небось, на заказ сшита?

— Я не могу понять, у нас проблемы?

— Уж точно, — сказал мужик, вышедший из подсобки. Был ли он механиком? Не знаю. Но его руки были в мазуте, а на лице смешались копоть и пот. — Проваливай отсюда, пока цел и здоров.

— Мне надо заправить машину и купить поесть.

— Проваливай, говорю.

— Обслужите меня, и я уйду. Ссоры мне не к чему.

Механик подошел к прилавку и скинул еду на пол, а кассир хищно улыбнулась. Я тяжело выдохнул и даже не дернулся, когда механик угрожающе расправил плечи. Мне было не до этого. Моя мать умирала.

Я ударил лишь один раз. Как в тех дурацких поговорках. Один раз, прямо в нос. Уж не знаю, вложил ли я в удар всю свою силу, но души там было предостаточно. Лицо механика на миг исказилось, а следом по его щекам прошла волна от удара. Нос смялся, хрящ хрустнул. Он сначала отошел на два шага, но затем его ноги запутались, и механик с позором приземлился на задницу.

Я растер костяшки на руке, поднял продукты и потребовал свой бензин, но тут меня настиг ответный удар в челюсть, а затем слабый толчок в нос. Полилась кровь.

— Нравится драться, а? — спросил механик, разведя руки. — Любишь это чертово чувство восторга, а, городской?

— Да что же ты пристал?

Уверен, механик не ожидал от человека в брюках резкого удара в живот. Поэтому не буду хвастаться, что с ноги впечатал его в стеклянную стену, да так, что та рассыпалась фонтаном из мелких осколков.

— Бензин, быстро! — крикнул я кассиру. Она замахала руками и пробила тридцать литров.

Я забрал еду, не заплатив, и заметил, как кассир взяла телефон и начала набирать номер. Уверен, что номер короткий и весьма неприятный. Встреча с полицией мне была ни к чему.

По дороге к машине я убедился, что камер нигде нет, и что из магазина не видно моей кареты, хотя на всякий случай открыл багажник и достал пару тряпок, которыми закрыл номера. Я заправился на полную и сел за руль.

— Что там случилось? — спросила мама.

— Ничего.

— Это что, кровь?

Я дотронулся до верхней губы. Действительно, из носа еще текла кровь, загадив всю рубашку, а на левой щеке пульсировал синяк.

— Небольшая потасовка, — сказал я и завел машину. Мы тронулись с места.

— Не расскажешь?

— Говорю же, все нормально.

— Не лезть, да?

— Угу.

Мы ехали долго и ровно. Я открыл окно и высунул наружу руку, в машине стало совсем жарко. Моя рубашка вся промокла от пота. Кажется, мама наслаждалась поездкой. Она тоже открыла окно и чуть опустила сидение, подставив лицо прохладному ветру. Такая спокойная. Почему она такая спокойная?

— Если я попрошу тебя об услуге, ты мне ее окажешь? — спросила мама.

— Да, конечно. Разумеется. Что необходимо?

— Не сейчас. Но пообещай, что сделаешь все, о чем я могу попросить.

— Я не могу этого пообещать. Разве это честно?

— А разве я тебя обманывала?

— Да. Постоянно.

— Ты путаешь ложь с заботой. — Мама посмотрела на меня. — Ты обещаешь мне?

— Ладно, — сказал я и махнул рукой, не выдержав ее взгляда. — Без проблем. Обещаю.

Маму это успокоило. Я и не заметил, как она уснула, да так крепко, что проспала остаток пути. Я знал шоссе, по которому мы колесили, ездил как-то по работе в командировку, но сейчас дорога изменилась. Поворот на запад куда-то исчез, остался лишь на восток. Да и заканчивалась дорога странно, я точно помню, что она еще долго вела на север, а тут словно обрыв. Словно кто-то решил снести асфальт, а на его могиле возвести целый сад из тысячелистников. И как только мы приехали к этому саду, мама проснулась.

— Здесь, — сказала она. — Останови здесь.

Я подчинился. Мама вышла из машины. В сумерках, по пояс в цветах да со спины я ее точно не узнавал. Кто эта женщина? Кожа на ее руках сверкает под заходящим солнцем, короткие волосы едва заметно, но шевелятся под ветром. Кто она? Мне было неважно. Я следовал за ней.

Цветы щекотали мои ладони. Я чувствовал их легкий запах. Никогда раньше не чувствовал, а вот сейчас… И солнце это. Светит из-за облаков настолько тонких, что они больше похожи на дым. Скользкий дым. Белая полоса света, придавленная тьмой неба.

— Ты видишь ее? — спросила мама. — Видишь богиню?

— Я вижу цветы.

— Она — цветы. Она — ветер. Воздух, что ты вдыхаешь. Я — богиня. Она вокруг, она внутри. — Мама легла на землю, идеально ровно примяв цветы. — А теперь моя просьба. Оставь меня здесь. Оставь одну. Навсегда.

— Ну уж нет.

— Просто еще одно мертвое тело в земле Богини. Это правильно.

— Нет-нет, мы сейчас же уедем отсюда.

— Дурачок, ты так ничего и не понял. Ты пообещал мне. Пообещал.

— Плевать, нет. Это неправильно, неестественно.

— Вот уж нет. Это — самое естественное из всего, что ты встречал. И ты пообещал мне. Скажешь, что соврал своей матери? Соврал мне?

— Я… Нет.

— Вот и хорошо. Оставь меня.

Я взглянул на полосу света на небе. Может, она в чем-то и была права. Что может быть естественнее?

— Я никогда не говорил тебе…

— Я знаю. Ты меня любишь.

— Люблю.

И я ушел. Сел в машину, провернул ключ, развернул руль. Машина покладисто подчинилась. Она везла меня домой, туда, куда я ей приказывал. Приказывал педалями и рулем. Я был ее хозяином. Она была моей. Ей было больно, когда я с яростью ударил ее. Бедная разразилась протяжным гудком, но все же не возмутилась, когда я резко развернулся и поехал обратно на поле тысячелистников.

Я искал маму. Долго искал. Та полоса света давно исчезла, прежде чем я обнаружил себя посреди поля тысячелистников. Наверное, глупое зрелище. Мужчина в брюках и мокрой от пота рубашке стоит посреди дикой природы и оглядывается, пытаясь понять, где он. Я не видел своей машины. Не видел дороги. И не видел матери.

Я развел руки и закричал, что было сил. Закрыл глаза и просто орал, как гребанный сумасшедший. Без перерыва. Кричал, пока горло не село. Пока я не превратился в обмякшего, плачущего, грязного щенка посреди цветов, жалеющего себя и всю свою жизнь. Бесполезный кусок плоти, в котором по какой-то причине еще течет кровь.

Уж не знаю, каким чудом я нашел дорогу к машине. Малышка ждала меня ровно там, где я ее оставил. Я провел рукой по рулю, ощутив приятную прохладу, завел двигатель и выжал максимум. Ехал ли я домой? Не уверен. Больше похоже, что я ехал в то место, которое раньше называл домом.