Гастролеры и фабрикант

Евгений Сухов, 2012

На этот раз у шайки мошенников «Червонные валеты» новое дело. Они задумали отобрать у знаменитого казанского мильонщика Ильи Феоктистова солидную сумму, причем так, чтобы он сам добровольно отдал мошенникам деньги. Предводитель шайки Сева Долгоруков придумал изящную и хитроумную комбинацию отъема денег. Да вот незадача: шайка находится под колпаком у казанской полиции, которая денно и нощно ведет наблюдение за жуликами. Но тем желаннее добыча, если афера совершается прямо под носом у полиции…

Глава 4

«Око за око», или Снова папка с красными тесемками

16 октября 1888 года

Заканчивался второй час совещания, а Острожский и не думал никого отпускать. Он сидел, погруженный в невеселые мысли и, казалось, не слушал доклады приставов о происшествиях и уголовных делах, что велись на их участках. Но один доклад, пристава Евдокимчука, его заинтересовал…

Василий Андрианович Евдокимчук пребывал в должности пристава второй год. Раньше он служил квартальным надзирателем и знал всех своих подопечных в лицо. Знал и двух товарок с улицы Подлужной, что дружили с малолетства, — Клавдию Шандыбину и Марию Осипенко. Дело, про которое он сейчас рассказывал, касалось именно их двоих и официально называлось «Делом об увечье мещанки Шандыбиной», а неофициально — «Бабьими разборками». Газетчики же прозвали его «Око за око».

Евдокимчук докладывал четко и внятно, короткими понятными фразами:

— Восемнадцатого мая сего года в Окружном суде слушалось дело, возбужденное по просьбе Клавдии Шандыбиной. Она обвиняла своего мужа Филиппа Шандыбина и его сожительницу Марию Осипенко в прелюбодеянии. Осипенко была доставлена на судебное следствие из тюремного острога. Она отбывала наказание по приговору Окружного суда за причинение Клавдии Шандыбиной неизгладимого обезображения лица посредством серной кислоты. На суде между бывшими товарками началась перебранка. А дело в том, что Клавдия Шандыбина, выйдя замуж за Филиппа, отбила его тем самым у Марии Осипенко, с которой до этого Шандыбин сожительствовал уже полтора года. На восьмой день после свадьбы Осипенко, обманным образом выманив Шандыбину на берег Казанки, плеснула ей в лицо серною кислотою. Филипп Шандыбин после обезображения лица своей супруги, к тому же ослепшей на один глаз, ушел от нее к Осипенко и проживал с ней вплоть до арестования последней. Она была осуждена Окружным судом на два с половиной года тюрьмы. И вот, встретившись на суде, Мария Осипенко стала всячески поносить Шандыбину и издеваться над ее уродством. А потом заявила, что-де она добилась того, чего желала: Филипп, мол, теперь ее. И пока, дескать, она будет жива, не видать Клавдии Филиппа Шандыбина как своих ушей…

— Вот бабы-то, а? Чего вытворяют! — не выдержал кто-то из приставов, но Яков Викентьевич столь строго посмотрел на говорившего, что тот мгновенно умолк.

— Не выдержав издевательств Осипенко, Шандыбина ушла из зала суда, затаив обиду, — продолжил свой доклад Евдокимчук. — И решила отомстить своей бывшей товарке. Она зашла в аптекарский магазин на углу Большой Проломной и Университетской улиц, купила там бутылку серной кислоты и вернулась к зданию Окружного суда. Дождавшись, когда Осипенко выведут из здания суда, дабы отправить обратно в тюрьму, она подбежала к ней. «Ты мне один глаз выпекла, а я тебе выпеку оба!» — крикнула Шандыбина Осипенко и плеснула ей в лицо серной кислотой. Клавдия Шандыбина была немедленно заарестована, а Мария Осипенко отправлена в больницу. На ее счастие, она ослепла только на один глаз. Но все лицо ее и шея были обезображены кислотою навечно. Что же касается Шандыбиной, то дело ее закончено и передано в суд, — завершил доклад Евдокимчук.

— Оправда-ают, — протянул кто-то из приставов.

Острожский в знак согласия кивнул, а затем спросил:

— Все?

На резонансное дело, о котором бы заговорили в Петербурге, «Око за око» не тянуло.

— Точно так, все, — ответил Евдокимчук.

— Хорошо, все свободны, — немного подумав, произнес исполняющий должность казанского полицеймейстера коллежский советник Яков Викентьевич Острожский. А затем, переведя взгляд на своего помощника, добавил: — Вас же, господин Розенштейн, я попрошу остаться…

* * *

Когда все разошлись и Острожский и Розенштейн остались вдвоем, исполняющий должность полицеймейстера, потеплев взглядом, произнес:

— Я вот с какой целью попросил вас остаться, Николай Людвигович.

— К вашим услугам, Яков Викентьевич, — с готовностью отозвался Розенштейн.

— Вернее, цели имеются две, — поправился Острожский. — Первая — это объясниться с вами…

Розенштейн вскинул глаза на начальника и быстро отвел взгляд.

— Да, объясниться, — повторил Острожский. — Мне кажется, наши отношения оставляют желать лучшего…

— Это не моя вина, — негромко произнес Розенштейн и кашлянул.

— Вина моя, признаю, — ответил на это Яков Викентьевич. — Посему я и начал этот разговор, дабы… принести вам свои извинения.

Помощник полицеймейстера снова посмотрел на Острожского. В его взгляде можно было прочесть удивление и недоверие.

— Да, да, Николай Людвигович, — подтвердил свои намерения Острожский. — Именно принести вам свои извинения.

Ах, как трудно дались эти слова исполняющему должность полицеймейстера коллежскому советнику. Как бунтовало против этого его нутро! Как отказывался повиноваться язык, произнося эти слова! Но… ничего не поделаешь. Есть такое слово: надо! Надлежит начинать дело против Долгорукова и его преступной шайки. Пока что негласно, тайно. Не то можно просидеть в коллежских советниках до скончания веку. А в исполняющих обязанности полицеймейстера — покуда рак на горе не свистнет. А ежели получится вывести Всеволода Аркадьевича Долгорукова с его шайкой на чистую воду, таковое деяние, несомненно, принесет и ожидаемые результаты. А кому можно такое поручить во всем управлении? Единственно Розенштейну…

— Извинения принимаются? — заставил себя улыбнуться Яков Викентьевич Острожский.

— Уже приняты, — вполне искренне улыбнулся в ответ помощник полицеймейстера.

— Тогда цель разговора номер два…

Яков Викентьевич открыл один из ящиков стола и извлек на свет божий папку с красными тесемками.

— Что это? — недоуменно поинтересовался Розенштейн.

— Это то, что я хочу вам поручить, — ответил Острожский. — Дело бывшего члена московского клуба «Червонные валеты». Точнее, одного из самых деятельных членов этой преступной организации мошенников и аферистов, — выразительно добавил Яков Викентьевич. — Он был осужден в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году постановлением Московского окружного суда на три с половиной года тюрьмы, отбыл срок в Бутырской тюрьме и ввиду последовавшего затем решения Департамента полиции о запрещении проживания во многих губернских городах, не считая обеих столиц, выбрал местом проживания наш город. Зовут вашего нового фигуранта Всеволод Аркадьевич Долгоруков. Ныне он коммерсант и предприниматель, а также весьма состоятельный, по губернским меркам, господин. Проживает он в собственном доме по улице Старогоршечной. Надеюсь, — Острожский посмотрел на своего помощника, — вы не впервые слышите эту фамилию?

— Не впервые, — соглашаясь, кивнул Розенштейн. — Он проходил свидетелем по делу о хищении подставным лицом-бенефициаром двух миллионов рублей по аккредитиву Волжско-Камского коммерческого банка и банкротстве «Акционерного общества Казанско-Рязанская железная дорога». А вы полагаете, что Долгоруков — не просто свидетель и пострадавший, но как-то замешан в этом деле? — с интересом спросил Николай Людвигович.

— Не полагаю, — серьезно посмотрел на своего помощника исполняющий должность полицеймейстера. — Уверен абсолютно!

— А факты? — задал хороший вопрос Розенштейн.

— А вот касательно фактов я и хотел с вами переговорить, — мягко произнес Острожский.

— Слушаю вас, Яков Викентьевич…

— Я поручаю вам раздобыть эти факты, — после небольшой паузы твердо сказал Острожский. — И желательно, в самое ближайшее время. Я уверен, нет, просто убежден, что такой человек, как вы, добудете их, чего бы вам это ни стоило. Кроме того, господин Долгоруков явно замешан и во многих иных, покуда не раскрытых и даже сокрытых от нас делах о мошенничествах и аферах, произошедших в нашем городе с момента его появления в Казани. Поскольку люди, обманутые им, скорее всего, предпочитают об этом помалкивать, чтобы не потерять репутацию в обществе и в сфере личных или коммерческих интересов. Итак: мне нужно знать все об этом человеке, — цепко посмотрел на Розенштейна коллежский советник Острожский, мягко опустив ладонь на зеленое сукно письменного стола, — все и еще немного больше! После чего мы с вами снова засадим его за решетку, где ему самое место. Равно как и всю его шайку…

«И тогда ты получишь чин статского советника и утверждение в должности полицеймейстера», — хотел добавить Николай Людвигович. Но благоразумно промолчал и вместо этого произнес:

— Слушаюсь, господин Острожский!

— Вот, — Яков Викентьевич передал Розенштейну папку с красными тесемками. — Здесь все, что мне удалось собрать на Долгорукова и его «команду». Конечно, прямых улик на его участие в преступных махинациях и аферах там нет, но косвенные улики — тоже улики, надо полагать? Кроме того, — тут Яков Викентьевич стушевался, что вызвало у его помощника, Розенштейна, некоторое удивление, ибо он еще никогда не видел своего начальника смущенным чем-либо, — я записывал кое-какие свои мысли касательно различных дел, в которых всплывала фамилия Долгоруков. Так что… не судите сии записки слишком строго и… надеюсь, что вам они пригодятся…

— Я вас понял, Яков Викентьевич, — произнес Розенштейн, забирая у начальника папку с красными тесемками. — Не беспокойтесь. Я, несомненно, приложу все усилия, чтобы обнаружить факты, изобличающие преступников. Если таковые, конечно, имеются…

— Имеются, Николай Людвигович, имеются, — безапелляционным тоном заверил своего помощника Острожский. — Можете не сомневаться. А иначе зачем бы я стал давать вам поручение, заблаговременно обреченное на невыполнение? К чему бесполезно сотрясать воздух? Ну и еще повторюсь: у вас на это крайне мало времени.

— А сколько? — поинтересовался Розенштейн.

— Недели две, не больше, — ответил Острожский. — Постарайтесь уложиться в этот срок, договорились?

— Хорошо, — сказал Розенштейн. — Я постараюсь…