Тьма

Евгений Салиас де Турнемир

История маленького человека.

Глава 4

На часах бьет три. За воротами показывается фигура Феди с сумкой. Ваня бросается на лестницу и целуется с братом. Скоро они уже сидят вместе в углу залы и шепчутся.

— Ведь ты помнишь, — тихо выговаривает Федя: — его хотели все проучить? Ну вот, как он вышел, Тихонов ему в спину сзади и закричал: «волк! волк! Белянина запорол! Кровопийца!» Он обернулся и весь, Ваня, сделался красный, совсем как сукно красное. Глядит на нас, глаза, знаешь, как-то прыгают, а сам не кричит, как всегда, а молчит и на всех глядит. Всех, Ваня, глазами оглядывает, даже как-то страшнее кричанья выходит. Мы притихли. — Кто, говорит, сейчас закричал, что я будто Белянина запорол? Разве вы, мерзавцы, не знаете, что он от горячки умер? не знаете? — Мы молчим. — Кто, говорит, думает, что Белянин умер не от горячки, а от чего-нибудь другого, пусть руку подымет! Ну, кричит, живо, сейчас! — Мы не шелохнемся. — Ага! кричит, ты негодяй, который кричал мне в спину, видишь весь класс со мной согласен, что от горячки.

— Как же это, Федя?

— Да ведь никто же руки не поднял. Я было, Ваня, хотел… потому что это правда… Все знают, что Белянин под розгами умер.

— Ну!

— Да меня Тихонов держал и все шептал: «если ты, зюзя эдакая, подымешь руку, то я себя сам выдам, что я кричал». Ну, я и боялся. Он ведь не лжет никогда. Он сейчас бы признался.

— Ну что ж Волк?

— Ну, походил по классу весь красный и вышел в коридор. А как вышел, так опять уже человек десять и закричали: Пьяница! Кровопийца! Белянина запорол! А Тихонов кричит: Убил! убийца! За это в Сибирь ссылают!

— Как? Так и закричали?

— Да. Но Волк уже не воротился. А солдат говорил нам, как мы выходили: «какое, говорит, у Гаврилы Семеныча лицо сделалось, как он в коридоре стоял, а вы кричали! Дергало ему, говорит, лицо, все дергало!»

— Что вы все шепчетесь, мне не скажете? — говорит няня. — Верно в емназии беда какая?

Федя с Ваней пересаживаются к ней ближе и тихонько передают ей происшествие.

— Завтра опять хотят кричать то же, — добавляет Федя.

— Ну, уж вы-то, детки, не кричите. А то еще попадетесь…

— Да как же, няня, если все будут… Как не кричать? Ведь это нехорошо, говорит Ваня: — ведь за это всегда подлецом называют, когда кто отстает. Притом он известный злодей!

— И это правда, няня, — говорит Федя. — Это правда, все знают про эту историю, про Белянина. И его, говорят все, скоро прогонят со службы, потому что до смерти засекать не позволяют. Его непременно прогонят, и скоро. Он кровопийца.

Няня слушает и качает головой.

— Уроки пометил ты? — спрашивает Ваня через минуту.

— Да, все. А из географии какой урок, Ваня, — беда, весь курсивный. Вся Швейцария, и вся курсивная.

— Отчего же вся курсивная?

— Как отчего? Такая уж земля. Горы, возвышенности, речки, кантоны, города, деревушки…

— Что ты?

— Право. Да разные еще достопримечательности, например, сколько в Женеве часов делают, да сколько работников этим занимаются. Просто беда, хуже Англии.

Федя берет географию Ободовского и, раскрыв на месте, где большими буквами напечатано слово: «Швейцария», показывает брату. Между строками беспрестанно попадаются курсивные, а все, что курсивом, надо учить наизусть.

— Да, да! Курсивная! — с оттенком ужаса произносит Ваня. — Вот страна-то! Ведь столько курсиву ни в одной еще стране не было.

— Ну, Ваня, в Италии его тоже много. Погляди-ка.

И Федя повертывает несколько листов.

— Да, и эта бедовая. А когда мы до нее дойдем? К январю, пожалуй. Ну, как он ее на праздники задаст?

— Нет! Что ты! К марту разве.

— Раньше, Федя. Он говорил, что к экзамену мы захватим Европейскую Турцию.

— Это, где Турка живет? — вмешивается няня.

— Да.

— Ну, вот еще, и Турку учи. О нем, дураке, чай, и учить-то нечего.

— Как, няня! — восклицает Ваня: — там у них Константинополь, говорят, такой чудный город, что таких нету нигде. Там ведь наша царица Ольга крещенье приняла.

— Как так?

— Она там крестилась в православную веру.

— У Турки-то? Что ты, Ваня! Христос с тобой!

Ваня оторопел и глядит на Федю. Федя даже рот разинул и глядит на Ваню.

— Как же это, в самом деле? Ведь и то правда. Они ведь мусульмане.

Через залу идет папа. Ваня шепчет брату: спроси.

— Папа! — подходит Федя. — Ведь царица Ольга в Константинополе крестилась?

— Что за дичь!

— Вот и я, батюшка, говорю, как мол это можно! — прибавляет няня.

— Ольга приняла крещенье у греческого царя Константина Багрянородного в 857 г. в Царь-граде. — Папа произносит это очень важно.

— Видите вы, глупые! Еще в городе-то каком — в Царе-граде! Вот это так!

«Стало быть, более тысячи лет назад», — уже расчел про себя Ваня.

— А где же он? — допытывается Федя.

— Да он… — мямлит папа, — он… в Греции. Какой глупый вопрос, Федя! — добавляет он вдруг сурово. — У греческого царя, в Царь-граде, стало быть, в Греции, а не… не в Персии или Турции!

— Как? — тихо восклицает молчавший Ваня. — Да ведь Константинополь и Царь-град одно и то же.

Папа неспокойно ищет что-то в кармане.

— Да, почти… не совсем… но почти то же. Куда я девал?.. Есть разница, но небольшая, т. е. маленькая… Вот будете учиться, будете поменьше именины справлять, так и знать будете… это и все вообще узнаете.

Папа куда-то поспешно вышел. Горячий спор затевается у няни с Федей. Ваня молчит и припоминает что-то.

Через полчаса, когда папа поспешно опять проходит через залу, Федя кидается к нему.

— Узнали, папа, узнали! Ваня вспомнил, — кричит он. — Греки завоевали у турок Константинополь и назвали его Царь-градом, тогда Ольга и крестилась.

— Ну да, да. Ведь я же вам говорю. Константинополь и Царь-град все равно… одно и то же… только маленькая разница есть…

— Какая же?

— После, после… Мне некогда.

И папа поспешно выходит.

«Сам-то ты, батюшка, должно быть, получше Вани именины-то справлял, когда учился, — думает няня про себя. — Да и рожденья, я чаю, не позабывал тоже».

Через минуту в доме суматоха. Приехала очень важная особа. Она величественно входит в гостиную, встречаемая мамой и папой. Она изволит садиться и, проглотив аршин, любезно говорит маме, что не заметила ее на прошлом большом бале. Папа человек подначальный этой особе, поэтому мама рассыпается и вертится перед ним, как бес перед заутреней. Особа желает видеть детей. Папа кидается в детскую, натыкается на Андрея, едва не падает, ругает его мимоходом и велит вести детей в гостиную. Няня, поправив чепец, как овец гонит их гурьбой. На пороге встречает их папа, но, завидев Ваню, останавливает шествие.

— Нет, нянюшка, вы этого болвана приберите в детской. Он еще мне беды какой наделает со своей молчанкой.

Папа берет девочек и Федю, вводит их, представляет, улыбается и, вертясь, нещадно возит ногами по полу.

Особа милостиво ухмыляется.

— По стопам отца? — говорит она Феде.

Федя не понимает и молчит. Папа и мама встрепенулись. Особа все ждет. Федя все молчит.

— В гусары или в уланы?! — объясняет особа. Федя меняется в лице, но, опустив глаза, упрямо молчит. Мама и папа рады бы влезть оба зараз в кожу Феди, чтобы отвечать. Но это невозможно, и особа ждет опять, а Федя все молчит, как убитый. О ужас!

— Он очень робок… оробел… — ввязывается папа. Детям велят выйти. Они тихо отправляются.

— Ну, няня, в другой раз и меня без Вани не возьмут. Я больше его молчал, и всегда буду так делать. За что они его прогнали? Он не хуже нас.

Няня, узнав обо всем, уговаривает Федю. Ее внутренне глубоко обидел папа; она рада, что Федя отомстил за брата, который, остановленный на пороге, ушел прямо к себе и заперся; но все-таки няня уверяет ребенка, что нехорошо делать родным на смех.

— Я, няня, не на смех, — восклицает удивленный Федя. — Я только хочу, чтобы нас обоих брали всегда, или и меня оставляли с Ваней.

Но за обедом, к пущей горести именинника, Федя сидит без пирожного.