Тьма

Евгений Салиас де Турнемир

История маленького человека.

Глава 3

В коридоре слышен звонок. Девочки встрепенулись и бегут к матери в спальню; Ваня тихо идет за ними, но останавливается в зале. Папа встречает его.

— Здравствуй, Jean. Поздравляю. Что ж, рад, что в гимназию не пошел?

— Нет, мне все равно. Я бы и пошел.

— К чему же врешь? Вижу, что радехонек. Ты, брат, не из прилежных. Похвастаться нечем; ничем не взял, одним лицом разве, да и то бледный всегда. Федя где?

— В гимназии.

— Вот как! Его какая муха укусила?

Папа насвистывает что-то про себя и уходит, не дожидаясь ответа. Ваня отходит в угол и, усевшись на большое кресло, задумывается: ему очень невесело.

— «Скоро ли Федя придет? — думает он — отчего это я няню и Федю люблю больше, чем папу и маму. Ведь это грех! Да!»

Скоро мама выходит и, поздравив и поцеловав один раз Ваню в лоб, усаживается на диванчике с ногами, и тяжело опускается на шелковую подушку. Она всегда слабая, больная, но доктора к ней не ездят и ее не лечат. Горничная Акулина говорит, что она просто прикидывается.

— Тише, не шумите, — говорит она. — Вы меня оглушили. Катя! ты совсем мужичка. Не висни так, ты мне все платье измяла. Надо вам гувернантку, а то вы совсем мужичками растете.

Входит папа и несет книжки в красных переплетах.

— На вот тебе, баловень! Ты! Гусь! Держи же!

Ваня молча берет книжки и глядит в сторону. Он боится, что сейчас его разбранят.

— Что же ты не благодаришь? — говорит мама по-французски.

— Merci, — тихо отзывается Ваня, и целует папу, потом маму.

— Да они тебе не нравятся?

— Нет, нравятся.

— Так что же ты насупился-то, губы надул?

Ваня молчит. Он не знает, что сказать, потому, что вовсе не насупился, а ему, так, грустно от чего-то.

— Удивительный мальчик! — недовольно говорит мама. — Ничем не угодишь. Отец хлопотал, вчера нарочно в магазин ездил…

Ваня опустил глаза в землю и молчит, только руки его тихонько дрожат.

— Ступай в залу… или к своей дуре няньке, которая тебя так избаловала, что ты уж ни гроша не стоишь, — говорит папа, — уж кончится тем, что тебя придется отдать в пансион!

Сердце у Вани больно шевельнулось: он тихо выходит, а в ушах у него все повторяется «к дуре няньке» будто эти слова не раз сказали, а все шепчут ему на ухо без конца.

— Или мы его избаловали донельзя, или он просто совершеннейший пень, — говорит папа по его уходе, но так громко, что Ваня услыхал это, переходя залу, и разронял книжки. У него слезы на глазах. Молча, собрав опять книжки, он садится на то же кресло в углу залы и, не развертывая их, глядит в окно.

«Скоро ли придет Федя? — думает он. — Зачем я с ним не пошел в гимназию».

Отчего же ему так грустно? На сердце точно что-то давит и так сильно, будто что-то тяжелое там, будто свинцу налили в грудь.

— Поди ко мне. Ты, моя милая, умница, всегда веселая, розовенькая! — говорит папа в гостиной, усаживая к себе на колени Соню.

Чрез полчаса в этой зале шум. Катя с Соней разыгрались. Няня сидит у окна с чулком. Она грустна и изредка косится на Ваню; ей бы хотелось подойти к нему, да нельзя. Ее и так сейчас бранили за то, что она Ваню так испортила, что он гроша медного не стоит. Ваня слышал это из залы и все думал:

«Ведь они няню обижают?! Зачем же они и ее и меня всегда обижают?»

Катя стряпает что-то под стулом. Верно шалит. Соня, держа на голове доску с камешками, ходит по зале и кричит во все горло:

— Пироги горячи! Пироги горячи!

— Эй, разносчик! что стоят пироги? — говорит Соне какой-то чужой, который пришел к папе.

Соня потупилась и молчит.

— Соня! перестань же! — говорит папа: — и ты у брата переняла молчать и в пол глазами упираться. Отвечай!

Но Соня молчит.

— Сколько же стоит, разносчик? — говорит опять чужой.

Соня все молчит, но вдруг повертывается к нему спиной и опять кричит, шагая по зале:

— Пироги горячи! Пироги горячи!

Чужой и папа смеются и уходят.

Через полчаса Катя уже кучер, а Соня лошадь, и держит в обеих руках веревочки.

Они стали за креслом, где конюшня, и собираются выезжать.

— Няня, кричи: подавай! — говорит Катя.

— Ну, подавай! — невесело отзывается няня, косясь на молчащего Ваню.

Катя чмокает, а Соня (как и всегда) начинает брыкаться и нейдет.

— Стой! Т-п-п-р-ру-у! — кричит Катя.

Но лошадь все брыкается и нейдет к подъезду.

— Т-п-прру! Соня! Эдак нельзя играть! — Ты не знаешь, когда надо брыкаться. Теперь не надо. Эдак нельзя!!

— Да я с норовом!

Катя сердится, погоняет, а Соня все пятится, брыкает и прыгает.

— Я ударю, Соня!

— Не смеешь!

— Нет, смею. Я кучер.

— Нет, не смеешь!

Катя дергает возжей и попадает лошади по спине. Лошадь останавливается, и вдруг, заткнув глаза кулачонками, начинает громко плакать и бежит к няне.

— Тебе больно? — говорит Ваня, быстро подбегая к сестре.

— Что такое? опять подрались? Нет уж, теперь я пойду пожалуюсь на вас.

Няня берет Катю за руку и хочет вести к маме.

— Няня, оставь, не ходи! Няня! — тихо говорит Ваня.

Няня оставляет Катю и садится снова на стул. Соня перестала было плакать, но входит в залу папа, и она опять начинает.

— Соня! Соня! Что с тобой, Соня? Поди ко мне. Кто тебя обидел? Уж не вы ли, господин Молчалин? — сердито говорит он Ване.

Ваня молчит.

— Так ты еще драться стал вдобавок! А?

— Эх, батюшка, полноте! — произносит няня. — Он отродясь ни одной мухи не обидел, а вот ваши любимицы, как играть, так и драться!

— Так это ты, Катя?

Катя молчит тоже и ломает ногу у гусара. Папа берет на колени Соню и начинает бранить Катю. Эта долго слушает и начинает потихоньку плакать все громче, а Соня уже перестала и глядит на сестру во все глаза, будто первый раз от роду видит как та плачет.

— Ну, перестань же. Ведь это скучно. То один, то другой; с вами с ума сойдешь. За что ты ее прибила?

— Она на-на-а-аш-аша…

Катя захлебывается и не может выговорить.

— Она ло-о… ло-ош-ша-адь бы-ы-ла.

— Ну что ж, что лошадь? Все-таки драться не следует. Она тебе сестра. Она маленькая, тебе можно ей уступить.

— И все б-брык-рык-рыкалась… а я хоте… ла, — силится Катя говорить.

— Ну, помиритесь сейчас и играйте без драки. Мама не здорова, а вы все ее огорчаете ссорами.

Вскоре Катя снова кучер, а Соня снова лошадь. Снова кричит няня невеселым голосом.

— Кучер, подавай!

Они подъезжают к крыльцу, лошадь уж не брыкается. И Катя возит барина с визитами по городу, т. е. по зале. Домой (в угол за кресло) Катя ворочается лошадью, а Соня кучером. Лошадь ставится в конюшню, и ей задают овса.

Далее залы ездить с визитами не позволено. В гостиную к маме можно входить только людьми, а лошадьми и вообще зверями можно быть только в зале.

Долго возятся так девочки. Ваня сел уже давно около няни и тихо шепчет ей:

— Который час, няня?

— Третий. На что тебе?

— Да скоро ли Федя придет!