Глава 2
В комнате светло. Уж десять часов. Лампадка потухла, и в углу у образов, где прежде было всего светлее, теперь наоборот — совсем темно стало. За дверью, в коридоре шумят, хлопают наружною дверью на блоке. Семен комнаты прибрал и стоит в коридоре, думает — снять ему из угла паутину, или до завтра оставить? Место не видное, уж давно висит там эта паутина, так уж еще-то один день, ништо ей провисеть, а то поди, полезай за ней, еще загремишь, господ разбудишь.
«Пущай уж до завтрева!» — думает Семен, ковыряя в носу грязным пальцем.
Впрочем, он каждый день так думает, и уже два месяца откладывает: до завтрева.
Кузьма носит дрова и раскладывает у печек, чтобы топить.
— Что ж ты, дьявол эдакий, ножищами-то своими покои пакостишь? — тихо шепчет Семен, глядя на цифру восемь, которую пролагают по полу мокрые и грязные сапоги Кузьмы.
— А ты вот поди, вылижи языком-то двор да лестницу, так я не буду пакостить, — тоже злобным шепотом ответствует Кузьма.
— Э-эх-ма! — грустно отзывается опять Семен. — Только слава, что, о люди, а как есть кабарда какая-то…
Кузьма молчит и отомщает на дровах, протискивая штук 26 в одну печь.
— Ну, тебя, лезь что ли, анафема! — шепотом уговаривает он огромное березовое полено.
Дверь на блоке зашумела. Няня воротилась от обедни и проходит в детскую.
— С именинником, матушка, — шепчет Семен.
— Спасибо! здравствуй, Кузьма. Не топи ты так, голубчик, нашу печку. Просто страсть вчера. Подойти нельзя — как огненная. Чтой-то вы дров господских не пожалеете. Ведь они не казенные, а на деньги покупаются!
Няня проходит в детскую.
— Здравствуй, няня! — кричит проснувшаяся Соня.
Няня снимает свою шубку и, повесив ее на гвоздь, целует Соню. Катя тоже проснулась и кричит.
— Няня, я не сплю. И меня поцелуй.
— Ну, поздравляю вас с именинником. Вот вам просвирки, на стол поставлю. Встанете, Богу помолитесь и съедите с чаем. А большую — это Ванюше, за его здоровье вынула: все-то он хворает, голубчик мой. Как взяли его от меня, так и хворает. А отчего? Разве Андрею так усмотреть за ребенком, как я усмотрю? Э-эх, право!
Задумавшаяся после поцелуя няни, Соня вдруг пришла в себя.
— Няня, какие у тебя холодные щеки!
— На дворе мороз, дружок.
— И нос холодный, — говорит Катя и таращит глазенки на няню. Ее удивило, как это нос холодный, а цветом ничего — такой же, как и всегда.
— Нос не холодный, а только щеки, — решает Соня.
— Нет, и нос, и нос, — громко настаивает Катя.
— Полноте, полноте. Еще не поднялись, а уж за спор. Стыд какой!
Соне стыдно, а Кате еще больше; она совсем насупилась и в угол скосилась. Это значит всегда, что ей очень совестно. Няня нарезывает хлеб ломтиками и устанавливает их в коридорной печке пред огнем. Чрез открытую в коридор дверь видно, как все ломти стоят хорошо, только с одним няня никак не может справиться, он все падает. Установив его, няня входит и начинает надевать Кате чулки. Эта дергает ногой и смеется.
— Не шали же. Дай надеть. Держи ножку прямее.
Катя все болтает ногой. Няня останавливается.
— И не стыдно тебе это делать? — говорит она. — Старуха няня из церкви пришла, еще не пила, не ела, а ты ее мучаешь. Стыдно! А я думала, что ты меня любишь, и еще просвирку тебе несла.
Катя стала серьезная.
— Не буду, няня, не буду больше. Не сердись, поцелуй.
Няня пошла в комнату к Ванюше и будит его.
Хорошенький, белокуренький мальчик 12-ти лет, бледный и худой, раскрывает свои большие синие глаза и, улыбаясь, протягивает руки к няне.
— Поздравляю тебя, мой дружок. Ненаглядный мой, милый.
И няня со слезами на глазах целует и ласкает головку Вани.
Ваня молча улыбается. Лицо у него всегда бледное, всегда грустное и всегда такое, как будто он о чем-нибудь задумался.
— Вставай, родной, и приходи чай пить.
— А Федя уж встал?
— Да. Он в гимназию ушел.
— Зачем же? Ведь ему позволил папа не ходить. Что же это!
— Сказал мне, что коли уж встал, так пойду. Уроки, замечу по книжкам… Вставай, мой родной.
— Зачем ты меня няня к обедне не разбудила?
— Ну, вот еще, дитятко, в кои-то веки выпадает тебе денек соснуть побольше, а я буду тебя будить! Итак, вишь, совсем хворый!.. Господь простит! Я Ему, Создателю, за тебя помолилась. Авось моя молитва дойдет… Помочь тебе одеться-то?
— Нет, няня, я сам… Ступай, я сейчас приду.
Няня кладет ему платье поближе и уходит. Ваня молча и тихо начинает одеваться и изредка поглядывает на пустую кровать брата.
«Зачем он ушел!» — думает Ваня.
Девочки при помощи Марьи умываются.
— Няня, я чистая! — говорит Катя, утираясь полотенцем.
— И я чистая, и я чистая, — поет Соня, перебравшись с кровати на нянин сундук и прыгая по нем в одной рубашке.
— Полно ты шалить, востроглазая! Смотри, самовар уйдет, без чаю останемся, — замечает няня.
Но Соня все прыгает по сундуку.
— Сюда, сюда, пожалуйте, батюшка! — говорит Марья за дверями. — Барышня здесь шалит. Возьмите ее, батюшка, в мешок к себе, никакого сладу нету.
— Слышишь ты, шалунья, — шепчет няня. — Вот идет уж сюда. Перестань скорее!
Соня живо перепрыгивает на постель и, прячась за подушку, выглядывает оттуда на дверь.
— Няня, не буду. Няня!
— Ступайте своей дорогой. Бог с вами, — говорит няня громче. — Нам вас не надо, у нас дети умницы, никогда не шалят. Уходите, батюшка, Бог с вами.
Няня начинает одевать Соню. Какая она вдруг послушная сделалась. Катя между тем уже молится перед образами. Сначала читает вслух: «Отче наш», потом «Богородицу» и вдруг останавливается. Она всегда и уже давно произносит в одно слово деворадуйся и теперь вдруг не поняв, хочет узнать, что она говорит.
— Няня!
— Что?
— Что такое: деворадоваться?
— Как так?
— Да ведь говорится: Богородица деворадуйся.
— Ну да!
— Так что же такое: деворадоваться?
— Полно шалить. Грех какой! Богу молишься и шалишь.
— Я ей-Богу не понимаю, няня. Я не шалю.
— Ну, кончай, после скажу! Как ты столько лет молишься, и не спросишь? Ну, кончай уж прежде.
— Ангел хранитель, сохрани и помилуй рабу Божию Екатерину, — продолжает Катя. — Господи, помилуй мамашу и папашу. Господи, помилуй бабушку. Господи, помилуй тетю Надю, тетю Варю и дядю Митю. Господи, помилуй Ваню, Федю и Соню. Господи, помилуй няню. Господи, упокой дедушку и тетю Любу. Господи, помилуй Марью и всех православных христиан. Няня! Все? — добавляет Катя, стоя на коленках.
— Ну все, поцелуй меня, — говорит няня.
Катя подходит к столу.
— Няня, сегодня мне на твоем кресле чай пить! — вдруг отзывается Соня. — Катя вчера сидела.
— Тебе, тебе. Помолись Богу и иди.
— А я завтра сяду на кресло, — говорит Катя, завистливо косясь на нянино кресло и усаживаясь на простом стуле. Они обе уже года два садятся поутру на это кресло по очереди, и все главные ссоры происходят из-за него, так что няня грозится, что никого никогда не посадит на свое кресло, а всегда будет сама на нем чай пить. Но сестры знают, что няня этого не сделает. Няня только на словах — строгая.
