Сибирский гамбит

Евгений Руднев

Евгений Руднев – доктор геологических наук, автор более 250 работ по гидрогеологии, геоэкологии, геофизике. Член Национального союза писателей Украины. Автор восьми книг прозы, которые выходили в Москве и Киеве. Печатался в журналах "Молодая гвардия", "Дон", "Радуга".

1

Лузин сидел на пропахшем нефтью колене трубопровода и рассеянно поглядывал на корсака — серовато-желтого, с облезлым хвостом и впалым животом каракумского лиса. Голод победил страх, и корсак с надеждой и отчаянием смотрел на человека маленькими, слезящимися глазками. Зверек подошел совсем близко, до него было шагов десять.

«Плохо тебе, видать, в эту весну, людей даже не боишься», — вяло подумал Лузин и, вытащив из кармана парусиновой спецовки сухарь, бросил пришельцу. Корсак трусливо шарахнулся в сторону и клацнул челюстями, но потом, опасливо кося на человека воспаленным белком, осторожно стал подбираться к сухарю. Жалобно-тонко засвистел воронеными дырочками плоского носа.

— Дают — бери, бьют — давай сдачи. Чего уставил буркалы?

Корсак сжал желтыми клыками сухарь и затрусил к песчаным барханам — там у него била дыра.

Лузин долго глядел зверьку вслед… Плохой сегодня денек. Душно, гудит в ушах. Не забыть бы отправить керн в Ашхабад. И с Абдурахманом надо позаниматься — как бы опять не завалил этот беззаботный джигит экзамен по тектонике. Внакладе от этого будет только Лузин. Коллекторов трест не дает. Остается только одно: готовить на месте… Но почему так долго нет ответа из Москвы? В чем дело?

Лузин вздохнул, окинул грустным взглядом барханы. Он стоял на высоком песчаном заструге, щуря от солнца серые, в синеватых обводах, глаза. Желтая земля пустыни ощетинилась хохолками ярко-зеленой муравы и пышными шарами верблюжьей колючки. Внизу, там, где раскинул свои скрюченные, почти стелющиеся по песку ветви саксаул, оловянно полыхали лужицы воды в такыре. А еще дальше, — примерно в полутора километрах, — дрожали и двоились в белесом мареве железные скелеты буровых нефтепромысла.

Ну и температурка! Градусов тридцать пять, наверно. И это — в апреле. Что же дальше будет? Такое чувство, словно не воздух втягиваешь, а пьешь кипяток.

Лузин расстегнул ворот сорочки, губы сморщились чуть заметной усмешкой. Как все быстротечно, неустойчиво! Недели через две зеленого цвета тут не будет и в помине. Серовато-желтые бодылья верблюжьей колючки, немощные палки полынка, темные рогатины ферулы — вот и весь пейзаж. Да и вода в такыре исчезнет до следующей весны, такыр потрескается на многочисленные плитки с задранными оранжевыми краями. С юга шаркнет раскаленным зноем, закрутит песчаные смерчи злой ветер афганец. Все станет угрюмым, опустошенным… Сюда бы парочку сибирских кедров. Прохладу Меюмской тайги… И все-таки: почему же молчит Москва? Ведь он, Лузин, так подробно обо всем написал…

— Гле-еб-ага?! Глеб Иваны-ыч?!

Лузин дернул шею. Перепрыгивая через лужи такыра, к нему несся Абдурахман Сулейманов.

«Что там еще стряслось?» — недовольно подумал Лузин.

— Садам алейким, Глеб-ага! Гости… гости приехали, а вас нету… Плохо… — произнес, запыхавшись, Абдурахман и остановился у трубопровода. — Синельников набросился на меня: где начальник партии? Почему нет? Злой, как гепард.

— Они должны быть на буровых в одиннадцать тридцать. А сейчас, — Лузин спокойно вскинул левую руку и глянул на часы, — а сейчас только начало одиннадцатого. Синельников ведь любит во всем точность… Что же это он, а? Нехорошо.

— Пойдемте, Глеб-ага! Неудобно все-таки.

Лузин посидел еще минуту-другую, затем покачал головой и поднялся, покряхтывая.

— Ладно, потопали.

Они зашагали к буровым.

Глеб думал о начальнике экспедиции Синельникове. Неделю назад тот вызвал Лузина к себе и сказал, чтобы начальник партии готовился к встрече важных гостей из Москвы. К нам едет ревизор. Во! Заместитель министра Епихин во время вояжа по нефтеразведочным партиям Средней Азии заглянет, по всей вероятности, и в ним в Нюлькан. Третьего дня Синельников звякнул Лузину по спецтелефону и назвал точный день и час, когда Епихин прибудет на участок. Надо почистить буровые, заменить разбитые стекла на тепляках, перепачканные нефтью и озокеритом флажки. Надо, наконец, повесить на видных местах транспаранты. Одним словом, все должно быть надраено до блеска. Нужно основательно подготовиться к встрече высокого гостя, не ударить лицом в грязь… Программа была сформулирована предельно ясно: показать заместителю министра буровые, поведать кратенько о результатах поисков нефти. Уложиться в полчаса.

— И, пожалуйста, без фокусов, Глеб Иваныч, — строго предупредил Синельников. — Прежде, чем что-то критиковать или просить у Епихина, — подумай. С мелочами приставать нечего. Епихин — человек занятый, государственный, дел у него и так невпроворот.

Лузин понял: начальник экспедиции намекаете на его, Глеба, жалобу в трест «Ашхабаднефть» по поводу нехватки керновых ящиков.

Все это было на той неделе, а вот сейчас «его величество Епихин» уже на буровых. Может, стоит потолковать с ним о главном? О том, что он, Лузин, писал в ЦК? Нет, пожалуй, не надо. Из министерства три года назад ему ответили довольно-таки резко. Боксерским апперкотом. Больше того, они даже дали понять, что он сует нос не в свое дело. Он, дескать, рядовой геолог и работает очень далеко от Западно-Сибирской низменности. Он, наконец, отстал от жизни и незнаком с новейшими геологическими исследованиями по нефтеносности этого региона.

Абдурахман что-то сказал. До Лузина не сразу дошло, чего от него хотят.

— Сестра замуж выходит. Отпустите на три дня в аул, Глеб-ага?

— Замуж, говоришь, выходит? Это… кто же? Гульчехра или Гульниса? — Гульниса… Десять баранов зарезали. Плов будет. Бухарский киш-миш будет, нахар^[1]. Все-все будет… — Абдурахман снял тюбетейку и утер черным носовым платком лицо. — Мой отец приходил вчера в контору, хотел пригласить вас на свадьбу. А вы уехали в Сарсыбай. Плохо. Обязательно приходите ж нам на свадьбу. Ягши^[2]?

— Приду. И три дня дам, что за разговор. — Лузин в раздумье помял темными, от въевшейся в кожу нефти, пальцами ремешок старенькой планшетки на боку. — Когда у тебя сессия в институте?

— Через три недели.

— Сразу же после свадьбы начнем готовиться по тектонике.

— Спасибо, Глеб-ага!

На буровой — вавилонское столпотворение. Взглянуть на высокого гостя из Москвы (в этих местах люди подобного ранга появлялись не так уж и часто) пришли свободные от вахты буровики, эксплуатационники, геофизики. Даже из дальнего аула Мургос приехали верхом на осликах два яшули^[3]: Юсуп Махмудов и Махмуд Юсупов, жилистые и корявые как саксаул, в новеньких стеганых халатах и шелковых чадрах. Всех интересовал вопрос: будут ли строить в пустыне город нефтяников? Если да, то где возьмут воду? Для большого города воды нужно больше, чем для всех верблюдов Туркмении. Слухи ходили противоречивые. Сам аллах и пророк его не разберут что к чему…

Лузин и Абдурахман насилу протиснулись к зеленому, свежевыкрашенному тепляку буровой.

Епихина Лузин никогда прежде не видел, но, тем не менее, сразу же определил, кто из стоявших у черного дизеля людей — заместитель министра. Конечно же вон тот важный и тучный дядя в светлом костюме и галстуке, на голове — соломенная шляпа. Он стоял чуть впереди остальных; Синельников, главный геолог экспедиции Рустамов и старший геофизик Шелкопляс пожирали его глазами.

Пояснения давал завбур участка Ниязов.

«Слава богу, избавил меня от роли гида», — успокоил себя Лузин. Он не любил пышных церемоний, всю эту показуху с кумачовыми транспарантами, новенькими стеклами в окошках и тщательно вымытыми полами в буровой. Оттого и чувствовал досаду. — … Забой сейчас на глубине одна тысяча триста сорок два метра. Бурим трехшарошечными долотами и ликаромными коронками. Породы крепкие: известняки шестой категории. За прошлый месяц навинтили пятьсот семьдесят восемь метров. Взяли соцобязательство пройти в следующем месяце на десять метров больше…

Лузин напоролся на дремуче-недовольный взгляд Синельникова. Начальник экспедиции осудительно покачал годовой. Когда Ниязов кончил, Синельников подошел к Епихину и что-то сказал на ухо. Заместитель министра медленно повернулся к Глебу.

— Товарищ Лузин? Глеб Иванович?!

— Он самый. — Нам нужно поговорить… — Епихин поискал глазами кого-то в толпе.

— Елена Аркадьевна? — К нему подкатилась светловолосая кубышка с кожаной папкой.

«Секретарша, наверно», — шевельнулось в голове Лузина.

— Я Вас слушаю, Всеволод Викторович.

— Когда у нас «окно»?

— С 15.30 до 16.15.

— Вот и оставьте это время на беседу с товарищем Лузиным. В конторе экспедиции.

— Понятно. — Секретарша стрельнула на Глеба голубенькими глазками-шариками и сделала пометку в блокноте. — Пожалуйста, не опаздывайте. Ровно в 15.30.

Лузин молча кивнул. От удивления у него на лбу взбугрилась бронзовая кожа. Он смотрел на Епихина, силясь отгадать, о чем именно будет разговор, но тот отвернулся и пошел дальне, к зумпфу — большой квадратной яме, где хранили глинистый раствор.

Лузин вытащил замусоленную пачку «Беломора», сунул в рот папиросину. Тихонечко ругнувшись, спрятал обратно в пачку. Запрещено. Для чего, собственно, понадобился он Епихину? Не будет же, черт возьми, заместитель министра заниматься выбиванием керновых ящиков. Тут, пожалуй, дело посерьезнее. Задача…

От группы, которая сопровождала Епихина, отделился человек в черных очках.

— Здравствуй, Глеб!

Что-то знакомое было в этом крупном, с черной ниткой изящных усиков лице, в этом глуховатом голосе…

— Дусов? Генка?! Ты?!!

— Я… — Человек снял очки и сверкнул золотыми зубами.

Они крепко тиснули друг другу потные кисти рук. Лузин со смешанным чувством радости и грусти глядел на Дусова. Изменился Генка. Растолстел, как мулла, да и глаза стали другими — потемнели, что ли. Сколько же они не виделись? С 1943 года. Осенью будет ровно десять лет… Да, десять лет. Как давно это было, как давно! Меюмская площадь…

— В гости, значит, к нам?

— Ага… Езжу, вот, с Всеволодом Викторовичем по Средней Азии, перенимаю все передовое. У вас тут скоро красавец город будет. Проблема пресной «аш-два-о» решена.

— О-о! Это любопытно… Здорово просто! Вода тут важнее, чем нефть. «Где вода, там и жизнь», — говорят аксакалы.

— Ну-ну, не надо перегибать палку. Не было бы здесь «черного золота», — не было бы и города, воды. Главное — это большая нефть… — Дусов доверительно ваял Лузина под локоть; они спустились по дощатому накату буровой, вышли на волю.

— Где ты теперь работаешь, Гена?

— В Таежнограде. Главный инженер геологического управления. Четыре года назад защитил кандидатскую.

— Ух ты-ы… Поздравляю!.. А я, вот, — только начальник партии.

— Ты, Глеб, сам виноват во всем.

— Может быть, может быть… — Лузин отвел взгляд в сторону, померк.

Дусов снова улыбнулся:

— А ты, Глеб, все такой же обидчивый. Ладно, не буду. — Он хлопнул Лузина по плечу. — Извини, побегу. Мы еще встретимся сегодня. — Дусов заторопился к автобусу, куда уже направлялись Епихин и его свита.

Лузин присел на бочонок с буровой дробью, глядел Дусову вслед. Автобус с гостями толчком взял с места и, взбаламутив желтую пыль, понесся по заляпанному бурыми пятнами грейдеру. Вскоре он свернул направо и скрылся за серебристыми кубиками нефтяных амбаров.

Накатило вдруг что-то на Лузина. Вспомнил Меюмскую тайгу. Черные болота, долговязые сосны, патлатые кедры… И то, как искали они там нефть с Дусовым, как месили сапожищами грязь в маршрутах, оскальзывались на мокрых валунах, таскали на загорбках бутылки с пробами воды, мерзли в обледенелых палатках. Было трудно, пакостно. Совсем невмочь. Впрочем, кому было легко в те страшные годы войны? Стране нужна была нефть, и ее искали. Искали везде, в том числе и в Западной Сибири… Меюмская площадь… Он верил тогда в то, чего, по официальной версии, не существовало. Верил в белый свет темной полярной ночи…Почти десять лет минуло с тех пор. Многое источилось, ушло навсегда. Уехала Нина, нет больше Танюшки. Есть лишь небольшой холмик скованной вечным льдом сибирской земли — на кладбище в Таежнограде.

Лузин опустил голову, закрыл глаза. Сдавила сердце неизбывная тоска, горечь по навсегда потерянному…

Ровно в половине четвертого он был в конторе.

— Проходите, пожалуйста, Всеволод Викторович ждет вас, — сказала, играя выщипанной бровью, кубышка-секретарша и приоткрыла обитую дерматином дверь.

Лузин переступня порог и увидел Епихина. Тот сидел на месте Синельникова за покрытым стеклом столом — прямо под портретом Сталина, перевязанным черной траурной лентой в уголку. Чуть поодаль — у окна — расположились в креслах Дусов и лысый, как школьный глобус, худосочный мужчина в темносинем, с наружными карманами костюме полувоенного покроя. Лузину не нравился этот кабинет. Здесь всегда было душно и тесно, точно в склепе.

— Познакомьтесь… — Епихин кивнул в сторону лысого: — Начальник производственно-технического отдела министерства Гавриил Захарыч Минаев… Ну, а с Геннадием Михалычем Дусовым вы знакомы, не так ли?… Присаживайтесь, пожалуйста.

Лузин опустился на стул. Его глаза были прикованы к исписанным мелким почерком листкам бумаги, которые лежали перед Епихиным на столе. Он сразу узнал их. Это были его, Глеба, листки в клеточку, вырванные из ученической тетради. Те самые, что послал он полгода назад в Москву, в ЦК. «Соображения по поводу дальнейших поисков нефти в Западной Сибири». Ровно десять листков. Он сразу узнал их. Загнутые уголки, бисерный почерк… Но почему же так? Он ведь не хотел, чтобы это попало в министерство?!

Лузин заерзал на стуле, напружинился весь. Сердце билось отрывисто и часто.

— Я вас, Глеб Иванович, вызвал вот по какому вопросу… — Епихин полистал лежащие перед ним листки. — В феврале месяце нам передали из ЦК ваше письмо, чтобы мы разобрались и ответили… Речь идет о нефти… Вы, Глеб Иванович, выделяете в Западной Сибири так называемую Меюмскую нефтеносную провинцию — огромное пространство! громадный регион! — и пишете, что в пределах этой провинции есть, очевидно, десятка три-четыре перспективных на промышленную нефть площадей и среди них, в первую очередь, Меюмская площадь. Вы подробно изложили историю поисков нефти в этом регионе, привели даже высказывания покойного академика Губкина о том, что большая нефть там обязательно должна быть… Верно?

— Верно.

— Ну, а почему же вы в этом письме ничего не сказали о мнения других крупных специалистов?

— Кого именно вы имеете в виду?

Епихин скользнул по Лузину размытым взглядом.

— Академик Шатков и профессор Назаров считают, что на Меюме нет благоприятных для накопления нефти структур. В Южном бассейне больную нефть можно найти гораздо быстрее. Да и денежные затраты будут намного меньше.

— Я с этим не согласен, — тихо, но твердо сказал Лузин.

Епихин аккуратно-сосредоточенно разгладил пухлой, как булочка, ладонью листок. Дусов чуть заметно улыбнулся, а Минаев подошел к столу, взял в руки пластмассовый стаканчик с остро заточенными карандашами. Снова поставил его.

— Вы… Вы, товарищ Лузин, слишком много берете на себя. Так поступают только мальчишки!

— Я отвечаю за свои слова.

Минаев повел острым подбородком:

— Спеси у вас — хоть отбавляй. Можно подумать, что вы, по меньшей мере, — член-корр или академик.

Лузин демонстративно отвернулся и стал смотреть в окно. Дусов достал пачку «Северной Пальмиры» и спички, взглянул вначале на Епихина, потом — на Минаева:

— Вы не возражаете?

— Пожалуйста, пожалуйста… Курите.

Дусов задымил папиросой, вприщур поглядывая на Лузина. Ему было непонятно, почему упорствует Глеб. Неужели человеку нравится всю жизнь наживать себе врагов?

— Значит, вы, Глеб Иванович, полагаете, — снова подал голос Епихин, — что в Западной Сибири нужно резко увеличить объемы геолого-поисковых работ на нефть? Правильно я вас понял?

— Именно так.

— Ясно. Ну-с, по этому поводу могу сообщить вам следующее… Сейчас в Западной Сибири геолого-поисковые работы на нефть сокращаются. Бурятся только опорные скважины. Это связано прежде всего с тем, что в разведку на этой территории были вложены огромные суммы, — а воз, как говорится, и ныне там. Пройдено много скважин. Но нефти так и не подсекли. Предположение академика Губкина не сбылось.

— Надо бурить еще. Идти на север — к Ледовитому океану. Надо шире использовать геофизику.

Епихин, словно не слыша реплики Лузина, спокойно раскрыл папку и достал какие-то бумаги.

— Хочу вас, Глеб Иванович, ознакомить с двумя документами… Не так давно в Таежноградском геологическом управлении состоялось совещание с участием виднейших специалистов-нефтяников. Было принято постановление: главное внимание при разведке на нефть сосредоточить на Южном бассейне. Это — наиболее обжитой район. Там проходят железнодорожные магистрали, нет озер и болот… — Епихин примолк, уставившись в Лузина своими острыми черными глазами. — И второй документ… Министром уже подписан приказ о том, чтобы обеспечить геологические партии Южного бассейна всем необходимым за счет Северной экспедиции. Имеется в виду оборудование, кадры…

— А как же… поиски нефти в северных широтах? В центральной части Западно-Сибирской низменности? На среднем течении Оби?!

— Эти поиски кое-где уже полностью прекращены — например, на севере Западной Сибири. В центральной части низменности — не оконтурено ни одной нефтеносной структуры. Со временем поиски нефти и здесь целесообразно прекратить…

— К-как эт-то… прекратить? — выдавил сломавшимся голосом Лузин. Серые глаза его остановились.

Дусов быстро подошел к нему, опустил на плечо руку.

— Очень просто, Глеб. Прекратить — и точка. Игра не стоит свеч. К тому же, ты сейчас — совсем в другом главке, можешь не переживать.

Лузин резким вывертом подбородка запрокинул голову, словно воротник сорочки давил ему шею. Чего-чего, а подобного поворота дел он не ожидал. Да, он и впрямь работает сейчас далеко от Западно-Сибирской низменности. Он не был там почти десять лет. Но он всегда был мыслями в Меюмской тайге. Потому что он начинал геологом именно там. И там, на Меюме, он оставил слишком много, чтобы быть безразличным к происходящему в тех местах. Чересчур много оставил…

— К-как же т-так, Всеволод Викторович?! — Лузин порывисто встал. — Почему прекратить? Ведь у нас там есть несколько выходов нефти! На озере Ахар — маслянистая пленка! А на речке Большой Ичим — бурые пятна! Колхозник Куприянов писал, и я сам видел. Пленка ирризирует. Играет всей гаммой цветов! Это же… нефть!! Нефть, понимаете?!

— Ну и что? — скосил плечи Минаев. — Есть там и вправду выходы нефти. Но все это — непромышленная нефть. Ее там — с гулькин нос. Вдобавок ко всему, ни одна из скважин на этой площади нефть не вскрыла. Отсюда и вывод: месторождения там нет… А вот в Южном бассейне — сразу две скважины дали нефть!

— Какой дебит?

— Пока небольшой. Но именно там — и нигде больше! — должна быть большая нефть. Именно там!

Лузин молчал. Словно подломилось у него что-то внутри. Он уже не пытался возражать. Он понимал, что его позиция сейчас уже ничего не изменит. Решение принято. И принято оно — в Москве. Дело облажено по всем статьям.

— И еще, Глеб Иванович… — снова заговорил Епихин. — Вам известно, наверно, что в связи со строительством гидроэлектростанции на Оби, меюмские земли хотят затопить…

— Слыхал. Это неправильно, в корне неправильно, Всеволод Викторович!

Епихин промолчал, а Дусов заметил:

— Не нам, Глеб, решать такие дела. Это уже — большая политика.

— Не согласен, — покачал головой Лузин. — Прежде, чем затапливать эти площади, должны посоветоваться в первую очередь именно с нами — геологами!

Дусов пожал плечами:

— Я не совсем понимаю… ты что же: против электрификации Сибири?

— Не надо утрировать, — поморщился Лузин. — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Во всем, Глеб Иваныч, а тем более в геологической разведке, надо быть последовательным, — произнес Минаев. — Если нефть органического происхождения, как считает Губкин, то она должна быть приурочена, как правило, к осадкам древних мелких морей, лагун и лиманов. Что же касается Меюмского региона, то там много миллионов лет назад существовал древний материк Кедровия. Доказательств предостаточно. Материк, а не море, слышите? А раз это так, значит, о большой нефти на Меюме не может быть и речи. Уяснили?

Лузин сгорбился и почувствовал, что ему хочется лишь одного: поскорее убраться из этого душного противного склепа. На душе было пустынно. Сонное безразличие овладело Лузиным.

— Мне можно… уйти?

— Нет… — Епихин встал из-за стола, неторопливо прошелся по бронзово-серебристым солнечным крапинам, усыпавшим пол от окна до двери. — У меня, Глеб Иванович, есть к вам предложение…

— Какое? — уныло спросил Лузин и не узнал своего мертвого голоса.

— В Сибири сейчас очень туго с кадрами. Не хватает геологов. А ведь вы закончили до войны нефтяной институт с отличием. Я все помню… Как смотрите на то, чтобы снова вернуться в Сибирский главк, а?

Лузин машинально присел на стул. В горле запекло, и он с трудом сглотнул набежавшую в рот слюну.

А Епихин продолжал:

— Вы еще молоды, Глеб Иванович, но у вас уже большой опыт по части геологических съемок. Вы проработали в Северной экспедиции шесть лет, да плюс десять лет в Средней Азии. Это что-то да значит… Одним словом, вы сейчас больше нужны там, в Сибири, чем тут, в Туркмении…

Второй раз за время разговора с заместителем министра Лузин растерялся. То, что предлагал Епихин, было настолько неожиданным и заманчивым, что Глеб даже дыхание задержал. Неужели осуществится то, о чем он мечтал все эти последние годы? То, о чем он думал бессонными ночами в раскаленных, словно паровозная топка, Каракумах под шелест фаланг и скорпионов? Но как же тогда приказ министра? Они ведь хотят приостановить разведку на нефть в Западной Сибири. Вконец все запуталось. Головоломка какая-то. А может, это сон? Ущипнуть себя, что ли… Нет, это не сон. Все происходит наяву.

— А чем… чем же я буду заниматься там?

— Мы хотим предложить Вам работу в Таежноградском геологическом управлении. Начальником экспедиции. Разведка на нефть в Южном бассейне.

«Начал за здравие, а кончил за упокой. Шутник, товарищ Епихин…»

— Спасибо, но такой работой я заниматься не буду, — просипел Лузин.

Минаев раздраженно потер ладонью полированную лысину.

— Что значит «не буду», молодой человек? Здесь не базар, а производство! Извольте вначале подумать, а потом уже отвечать. Директива ЦК партии есть — и ее надо выполнять! Ясно?

— Повторяю: такой работой я заниматься не буду. Промышленной нефти в Южном бассейне нет. Она есть только на Меюме.

— Вздор!

— Это не вздор, а научно-обоснованный вывод. Дайте мне геофизиков, буровиков — и я докажу вам справедливость этого вывода! — Лузин вскочил, начал размахивать руками. Потом вытащил записную книжку; стал приводить цифры, тектонические структуры, геологические горизонты. Сыпал терминами направо и налево…

Дусов неодобрительно наблюдал за Лузиным. К чему эти уколы, кавалерийские наскоки? Пристало ли поучать таких людей, как Епихин и Минаев?

— А ведь мы, товарищ Лузин, можем заставить вас перейти на работу в Сибирский главк. Напишем приказ! Да-да, в административном порядке, молодой человек! — Минаев насмешливо-хмурым взглядом уперся в Глеба. — Неужто вы все забыли, а? Вспомните 1942-й год. Вы тогда самовольно начали бурить скважины на Меюмской площади. Вас судил военный трибунал, ибо действия ваши расценили как саботаж, контреволюцию. Пятьдесят восьмая статья… да еще в военное время…

Минаев умолк, продолжая недобро смотреть на Глеба.

— Вас, Лузин, приговорили к высшей мере! Если бы не Всеволод Викторович… Да что там говорить! Только благодаря ему… именно ему… «вышку» вам заменили десятью годами. И отсидели вы в лагере под Магаданом вообще только год — опять добрая душа Епихин вас выручил. Отстоял-таки полностью… вытащил из зоны… отправил на нефтепромыслы Туркмении. А вы теперь — вон как запели! Неблагодарный вы человек, Лузин! И жизнь ничему вас не научила…

«Неужели Епихин помог? Вот же чудеса… Никогда бы не подумал. Впрочем, расстреливать меня им было просто не выгодно. Шла война, а специалистов-нефтяников катастрофически не хватало. Нефть же была нужна как воздух…»

Правое ухо Минаева, из которого торчала кисточка черных волос, сделалось фиолетово-багровым.

— Завтра же заготовлю на вас приказ о переводе в Южную экспедицию. Кончен бал!

«Замашки у тебя, дядя, как у курбаши^[4]…» — На обветренных скулах Лузина обтянулась кожа.

— Не подучится.

— Вы что же: против партии… против ЦК идете? — Минаев сузил голубые, как стальная стружка, глаза. — Почему, позвольте вас спросить, не получится?

— А потону, что сейчас не 1942-й год. Тогда время было военное, и спрос был другой… Приказ можете заготавливать, но Лузин — работать в Южной экспедиции не будет. — Глеб прищурился и, взблескивая изрезанными красной паутиной белками, вплотную подошел к Минаеву.

— И, пожалуйста, не пугайте. Слишком много меня пугали. Особенно в первые пять лет, — когда трубил тут верховым рабочим на буровой. Иммунитет выработался: не реагирую! Привык, знаете.

— Вы что же… хотите пойти по стопам Кошельца?

— А разве это плохо? Андрей Силыч Кошелец первым из советских геологов нашел нефть в Сибири.

— Случайное нефтепроявление. Непромышленное. Ничтожное!

— Это не важно.

— Очень даже важно! И уж если быть точным до конца, то сию нефть нашел не Кошелец, а подсекли его строптивые буровики. И почти все они вскоре были расстреляны.

— И вы считаете… это нормой? Когда люди находят нефть для страны, а их расстреливают?!

Минаев бесстрастно пожал плечами:

— Эти люди любой ценой хотели выбить деньги под дальнейшую разведку — за счет учителей, сталеваров, колхозников. Состряпали письмо в Москву, поставили свои подписи. А главное — без ведома вышестоящих инстанций отправили в столицу пробы с полученной нефтью. Состав же ее подозрительно оказался точь-в-точь как в Бакинской, даже лучше.

— Чудесно!

— Им никто не поверил. Бдительность в 1937-м у нас была на высоте! Да и дебит скважины буровики Кошельца завысили в несколько раз. Махновщина какая-то. Фальсификация! Вредительство! Поделом!!

— Как вам не стыдно? Вы же геолог!

Минаев спокойно продолжал:

— Кошельца спасло лишь то, что он во время данных событий лежал в больнице…

— Я преклоняюсь перед этим человеком и его людьми. Это настоящие герои!

— Игра с огнем к добру не приводит. Учтите!

— Ничего. Переживу. — Лузин резко крутанулся на стоптанных каблуках кирзачей и, не попрощавшись, толкнул кулаком дверь.

Через минуту Дусов увидел его в окно: он накатисто шагал к виднеющимся вдали решетчатым переплетам буровых.

— Демагог! Молокосос! — хлопнул ладонью по столу Минаев. — Зря Вы, Всеволод Викторович, церемонитесь с ним. Я это дело так не оставлю… С ним надо разговаривать другим языком!

Епихин молча листал письмо Лузина в ЦК…

Глеб жил в крохотной комнатушке общежития нефтяников.

В десятом часу, когда над пустыней опустилась лиловая, в желтом крапе, паранджа южной ночи, к нему заявился со свертком под мышкой Дусов.

Лузин лежал, не зажигая света, одетый на кровати, смотрел в потолок. — Не знаю, старик, когда теперь свидимся. Давай хлобыснем на прощанье по маленькой. Надеюсь, закусить у тебя что-нибудь найдется? — Дусов развернул сверток и поставил на стол бутылку коньяка «Ала-Тоо».

Лузин нехотя поднялся, включил свет.

Оба ощущали натянутость. Глеб еще во время разговора с Епихиным понял, кого именно поддерживает Дусов, а потому и не старался скрывать свою отчужденность к гостю. Что до Дусова, то он, напустив на себя беспечный вид, пытался хоть как-то скрасить неприятную атмосферу.

— Знаешь, Глеб, а я ведь — впервые в Средней Азии. Тут, промежду прочим, есть на что посмотреть. Особенно в Ашхабаде. Прямо на центральной улице — трамваи, «Победы» — и старик верхом на верблюде. Экзотика!

Лузин молча поставил на стол две пиалы и миску с сушеным урюком, достал из тумбочки твердые, как песчаник, лепешки.

Дусов обвел оценивающим взглядом комнату. Кровать, две табуретки, столик. На стене — карта Туркмении и большой портрет Губкина. Жидковато…

— Красиво тут у вас по весне, в особенности вечером. Нежарко, маки цветут прямо у буровых… — Дусов шагнул к окну. В лицо дохнуло прохладой и густым запахом нефти. — Пустыня… «Колыбель человечества», так называл ее Энгельс. Именно здесь люди впервые начали заниматься земледелием на орошенных участках, разводить овец. Древнейшая культура. Минареты, старые письмена. Алишер Навои, Авиценна… — Покосился на Лузина: — Почему не разливаешь коньяк?

Глеб булькнул из бутылки в пиалы.

— Ну, будем, — чокнулся с ним Дусов.

Выпили, закусили урюком. Лузин смотрел в угол и молчал. Ему не хотелось говорить. И то, что Дусов защитил диссертацию и шагнул вверх по служебной лестнице, не вызывало у него зависти. У каждого своя дорога. Жизнь есть жизнь.

Поглаживая кончик длинного носа, Дусов поглядывал вполглаза на Лузина. «Странно все-таки, получается, — думал, хмелея Дусов. — Почему я пришел к нему? Ведь он, по существу, — никто. Более того, он в опале. А я чувствую себя так, словно в чем-то завинил перед ним. Он диктует, а я слушаю. Смешно… Правда, когда надо было, — я сумел проявить твердость. Особенно в 1942 году… Нет, он все-таки неудачник. Рыцарь печального образа. Жаль немного его… Пожалуй, мы с ним никогда больше не увидимся… Впрочем, кто знает…»

— Ты, Глеб, не сердись на Минаева. Он очень раздражительным стал, заводится с пол-оборота. У него недавно разбились на вертолете два сына геофизика. Федор и Евгений. Вели аэрогамма-съемку в Якутии… Гавриил Захарыч целый месяц лежал в больнице. Сильное нервное потрясение… — Дусов повертел в руках пустую пиалу. Он ждал, что наконец-то заговорит Лузин. Но тот молчал.

— Зря ты, Глеб, отказался от предложения Епихина… Начальник экспедиции — это не начальник партии. Да и я бы помог… Упрямый ты…

— Тебе, значит, все равно, чем заниматься? — вспылил Лузин. — Лишь бы вверх, на Олимп, да?!

— Зачем же так узко мыслить, дружище? Мужик без честолюбия — ничто. Мы — не дети. Человек должен заниматься тем, что приносит обществу пользу. Нефть Южного бассейна — это реально. За это тебе люди только «спасибо» скажут.

— Ой, не надо. Оставь.

— Как знаешь, как знаешь… — Дусов обиженно сломал усики. В нем начинало набухать раздражение. Вдобавок еще и коньяк отдавал пробкой, а урюк был с песком. Настроение портилось с каждой минутой. «Чем идти сюда, лучше бы выспался в гостинице, завтра ни свет ни заря — в Баку», — подумал с досадой Дусов. Но уйти просто так было неудобно и, чтобы хоть как-то поддержать разговор, он спросил:

— Как там Нина? Где она?

Лузин долго катал по столу абрикосовую косточку от урюка, потом глухо обронил:

— Она уехала летом сорок третьего… Сразу же после того, как ты перевелся в Башкирию. С тех пор я о ней ничего не знаю…

— Так вы… официально развелись?

— Да. Она настояла на этом. Кому нужен зэк?!

— Вот как… — На гладко выбритом румяном лице Дусова проклюнулось сочувствие. Он грустно повел головой. Нескладно все у Лузина. Запутанно и нескладно!

Дусов хотел было снова плеснуть в пиалы коньяку, но Лузин угрюмо бросил:

— Не надо.

За какой-то миг их взгляды встретились, и Дусов ощутил, что его сочувствие не по душе Лузину.

— И все-таки, зря ты отказался от предложения Епихина. Такого шанса может больше и не быть. Минаев не любит, когда идут против его воли? У него большие связи в верхах. Тут уже тебе, Глеб, и Епихин вряд ли поможет…

У Лузина мелко задергалось веко, уши налились вишневым соком. Дусов вдруг почувствовал, что еще минута — и сидящий перед ним человек может, чего доброго, ударить его. Такое ведь было уже. Не с ним, правда, во было. Пора уходить. Каши с таким не сваришь. А на место начальника Южной экспедиции можно подыскать и другого. Страна большая.

— Прощай, Глеб. Пошел я.

— Валяй, — не поднимая глаз, буркнул Лузин.

Примечания

1

Нахар — восточные сладости (туркменск.).

2

Ягши — хорошо (туркменск.).

3

Яшули — старый уважаемый человек (туркменск).

4

Курбаши — басмаческий начальник.