Путь в Никуда. Кровь короля

Евгений Пышкин

Появление таинственного существа из леса меняет планы двух королевств. Теперь они начинают охоту за крестьянином и его кровью.

© Евгений Пышкин, 2021

ISBN 978-5-0055-3225-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Нападение

Сквозь туман неопределенности двигались люди. Время и пространство породило их, и вот: несмелые разговоры и тихие смешки, скрип телег, топот копыт, фырканье лошадей и лязг оружия.

— Ну, что, святой отец, двигаемся потихоньку? — спросил солдат, ухмыльнувшись.

— Я не воин, чтобы двигаться, — съязвил отец Эприн.

— Возьмите, святой отец.

— Что это? И к чему?

— Клинок, как видите. Командир разрешил.

— Мое оружие — слово.

— Да, но в мирное время. Сейчас война, на дорогах опасно.

— Меня до этого назначали и в другие отряды, но я никогда не пользовался оружием.

— Молите Двуликого, что и в этот раз оно не пригодиться.

Можно подумать этот случайный солдат, пытающийся вручить клинок, к чему-то готовил его, или намекал на грядущее событие, или интуиция вдруг подсказала воину обезопасить Эприна. Но какое событие? Дело не в событиях, а простое понимание собственного положения — мы все на войне — говорило в пользу холодного оружия. Все это родилось в уме святого отца. И в мгновение мысли, как вихрь, пронеслись, не оставив следа. Солдат выжидающе посмотрел на него, и в глазах — пристальных и в тоже время уставших от долгих военных походов, — ничего не отразилось. Не смог Эприн ничего прочесть. Он, казалось, машинально протянул руку, взял клинок и, недолго думая, заткнул его за голенище.

Святой отец был одет по-военному и ничем не отличался от рядового. Его принадлежность к кругу Двуликого выдавали только длинные волосы, собранные в две толстых пряди, тронутых сединой. Две пряди символизировали частичную отрешенность от мира. Он был человеком и по закону принадлежал роду людей, как стайное животное принадлежит стае, но душа и помыслы обращались к Двуликому.

Эприн, невольно блуждая взглядом по солдатам, что шагали впереди, меланхолично заметил: «Интересно, когда это закончится? Сколько можно? Сколько идет война? Двадцать восемь лет. Целая жизнь». Он попытался вспомнить имена погибших солдат, хоть несколько имен, но не смог. Ни одного. Будто Двуликий нарочно стер из памяти всех, говоря: не трудись, вот призову тебя, тогда и ответишь.

— Не грустите, святой отец, осталась одна ночевка, и мы соединимся с королевским войском, скоро вы будете свободны от нас, — сказал командир отряда Глоз, поравнявшись с лошадью Эприна.

— Я просто стар.

— Устали? Тут все устали.

«И точно, — удивился Эприн про себя, — что я ворчу на судьбу? Я не солдат, меня не пошлют умирать».

Глоз, натянув поводья, отвел лошадь в сторону и развернул ее в конец каравана.

— А ну, не растягиваться! Бодрее шаг! — послышался голос командующего.

Но мысль, что Эприна не пошлют умирать, не особо порадовала его, ибо родилась она от безразличия, тихого и вязкого словно трясина. Она затягивала. Но это не пугало. Пугало само безразличие. Будто и не с тобой происходит ужас равнодушия, а с твоим врагом, и ты безучастно смотришь на гибель, возможно, тайно радуешься закату жизни, и только на краю сознания мерцает мысль: это ты, это тебя, это ты сам с собой сделал. И что привело к этому? Какое хитросплетение жизненных путей вывело к топи, и он не испугался, а сделал шаг в сторону погибели? И чего ждать? Смерти? Но умирать не хотелось? «Если бы появилась цель…», — вяло всплыла мысль.

Впереди показалась опушка леса.

Командир повел отряд к ней.

— Костры разведете, пищу сготовите и с наступлением сумерек погасить огонь. Огонь только для дозора, — буднично распорядился Глоз.

Святого отца немного развлекла двойственность собственных мыслей. Вроде, безразличие к жизни и усталость, и в тоже время не хочется умирать. Хочется еще пожить. Эту двойственность он не посчитал малодушием. Просто он человек, как и все остальные, а человек слаб, в его душе многое намешено.

И кроме, он, Эприн, является проводником душ в мир Двуликого. И все обращаются к Эприну не иначе как «святой отец» оттого, что перед святым отцом открыт прямой путь к богу. Это неоспоримый догмат. Когда Двуликий призовет его, он очень скоро предстанет перед властью иного, чтобы держать ответ за умерших. Эприн был готов поручиться за души умерших солдат. Они все же, считал он, были чистыми.

Спустя несколько минут, солдаты разбили лагерь.

Отец Эприн спешился. Его лошадь отвели.

Ночами было прохладно, днем — теплее. Солнце, чуть отогревая воздух, превращало землю под ногами в холодную склиз.

У опушки, где они остановились, деревья, чуть одетые в жухлую листву, походили на несчастных созданий, которых забыла судьба. Лес убого стоял у края, словно попрошайка в нищенском рубище, вызывая одновременно и жалость и брезгливость. И в противовес этому, будто насмехаясь над деревьями, чистый небосклон висел над миром в молчаливом и ледяном величии.

Эприн сел у костра и задумчиво посмотрел на танец огня. Рядовой деревянной ложкой помешал похлебку. Варево бурлило, клубился аппетитный пар, со дна котелка поднималась мутная вода, смешанная с кусочками мяса, овощей и хлеба. Эприн перевел взгляд на кипящий суп, и ему почему-то почудилась беспокойная река, несущая свои воды за горизонт.

— Святой отец?

— Да, солдат?

— Как думаете, скоро ли закончится война?

— Вопрос не ко мне, а к его величеству.

— Не понимаю, честно, за что мы воюем? Ну, поссорились, ну, и решите миром. С глазу на глаз. Мы-то здесь причем?

— Тебя как звать?

— Барр.

— Не боишься, Барр, что твои речи дойдут до ушей короля?

— Я? — Солдат перестал мешать и облизнул ложку. — Я не боюсь, святой отец. Может, меня убьют в следующем бою? Чего бояться-то?

— Верно, все под Двуликим ходим.

— Или вы, отец Эприн, доложите обо мне?

— Мне прибыли с этого никакой.

— И то верно. — И Барр продолжил сосредоточенно мешать похлебку.

Эприн машинально поправил ветки в костре и произнес:

— Семья-то есть?

— Не без этого. Жена. Дети.

— Как они без тебя?

— Нечего. Родня помогает. — Эприн кивнул. — Давайте, святой отец, ужинать.

Солдат достал из походного мешка миски и разлил похлебку.

Они сели напротив друг друга.

Барр медленно и сосредоточенно жевал. Взгляд его был отсутствующим. Святой отец спросил солдата, откуда тот родом, где живет, когда забрали на войну. Солдат отвечал скупо, не особо желая разговаривать. Беседы не получилось.

С закатом они легли спать под открытым небом, ежась от холода. Эприн думал, что не уснет, но в очередной раз, видно сказалась походная закалка, не заметил, как провалился в глухой сон, а очнулся от резкого вскрика. Он увидел Барра стоящего в неестественной позе на полусогнутых ногах и пытающегося скинуть кого-то с плеч, а вот кого, в утреннем сумраке святой отец не различил. Разбойник хотел задушить солдата. У нападавшего были едва различимые контуры неестественно длинного и худого тела, в очертаниях которого клубилось серое месиво.

Не думая, Эприн выхватил клинок из сапога и метнул его в разбойника. Клинок с лязгом отбросило в сторону, будто холодное оружие наткнулось на гладкую твердую поверхность.

Разбойник бросил солдата на землю и в мгновение исчез, скрывшись в лесу. Никогда еще святой отец не видел такого быстрого бега. Неизвестный, приминая жухлую траву, растворился среди деревьев, и казалось, что он еще долго мелькал вдалеке.

Лагерь зашумел. Забегали солдаты. Первым подбежал к Эприну командир отряда.

— Как вы, святой отец?

— Не ранен. Как Барр?

Глоз, бросив взгляд на лежащего без сознания солдата, вновь обратился к Эприну:

— Что здесь произошло?

— Я проснулся от крика. Вижу, кто-то душит Барра. Я метнул клинок, и негодяй скрылся в лесу. Думаю, на меня хотели напасть. Кому нужен солдат. Солдат, видимо, услышал…

— Ясно, — отрезал командир и, кивнув, приказал двум рядовым поблизости: — Барра ко мне в палатку! Видимо, он еще не очухался. Дышит хоть? Отлично. Очухается расспросим. Погодите, святой отец, что вы имели в виду, сказав «кто-то»?

— Я не успел рассмотреть, видел его как в дымке. И роста был он головы на две выше Барра.

— В дымке? Призрак что ли?

— Обычно клинки проходят сквозь призрака, не считаете?

— Солдат! — гаркнул командир — Искать клинок!

Расторопный рядовой быстро нашел оружие в траве и передал его командиру.

— Вот видите, святой отец, — сказала Глоз, вертя клинком перед собой, — придется дать вам другой.

Эприн, внимательно осмотрев лезвие, заметил, что острие было сколото. Он удивленно глянул на Глоза.

— И я тоже не знаю, какую надо иметь броню, чтобы сотворить такое с закаленной сталью.

— Командир Глоз! Командир Глоз! — закричал подбежавший солдат.

— Что, очухался Барр?!

— Нет. Но вам стоит посмотреть на это.

— Вперед. Святой отец, вы тоже со мной.

Они последовали за солдатом.

Войдя в палатку, солдат испуганно шепнул командиру:

— На шее.

— Светильник мне. — Рядовой подал. Глоз склонился над Барром. — Отец Эприн, что скажите?

Эприн взял светильник у командира и, нагнувшись, различил на шее солдата красное пятно с добрую монету. Не заметить такого пятна даже в полумраке палатки было невозможно.

— Если сейчас лето… — задумчиво вымолвил Эприн. — Я бы сказал, что это укус ядовитого насекомого. Очень похоже. Но сейчас даже днем бывает прохладно.

Святой отец положил ладонь на шею потом на лоб Барра, затем послушал дыхание, пощупал поочередно запястья, поднял веко, поднося близко к зрачку светильник.

— Дыхание правильное. Сердце ровное. Зрачок реагирует на свет и не расширен. Такое впечатление, что ему дали снотворное.

— Чепуха! — отозвался Глоз. — Зачем усыплять солдата?

Эприн, пожав плечами, отдал светильник солдату, встал и вышел из палатки. Он остановился в задумчивости, смотря на то как осеннее солнце лениво пробирается по небу. Вот в это мгновение как раз оно оттолкнулось от горизонта и продолжило путь, скупо одаривая теплом.

— Святой отец? — произнес Глоз, выйдя следом. — Что я скажу вышестоящему начальству?

— Говорите все, как я рассказал вам. Я подтвержу ваши слова на любом дознании, — ответил Эприн и, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.

— Хорошо. Святой отец! — Тот остановился и обернулся. — А клинок? — Эприн отрицательно покачал головой. — Ну, как знаете. Чего стоишь?! Быстро ко мне тех, кто стоял в дозоре?!

Последняя фраза относилась к солдату, замешкавшемуся у палатки.

Однако допрос ничего не дал. То, что Глоз предполагал услышать, то он и услышал. Солдаты повторяли одно и то же: никто не заметил, когда лазутчик прокрался в лагерь. Если полагаться на слова святого отца, то незваный гость был почти невидим. Командир отряда не верил в существование призраков, как и Эприн, но объяснить по-иному природу этого «привидения» не смог.

Больше всего Глоз был раздосадован в полдень, когда отряд соединился с королевским войском. С одной стороны — камень с плеч, ибо небольшая миссия завершена, и часть обязанностей перешла в руки королевского маршала, а вот с другой стороны — командир готовился к разбирательству. Глоз надеялся на чудо: вдруг Барр оклемается до соединения с войском. Но нет. Лишь ближе к вечеру пострадавший солдат очнулся, и командир привел его на дознание.

В большой палатке при тусклом свете множества плошек за импровизированным столом, состоящим из больших бочек покрытых толстым ковром, сидели маршал Кербент и его адъютанты. Напротив, на стульях расположились отец Эприн, Глоз, Барр и дозорные.

История о нападении уже в который раз была повторена. Адъютанты ничего не говорили, только перешептывались друг с другом. Наконец, очередь дошла до святого отца. Маршал со вниманием выслушал его.

— Что ж, я доверяю вам, — задумчиво произнес Кербент.

— Это было б странно не доверять посреднику Двуликого.

— Безусловно, — улыбнувшись, проговорил маршал и, обращаясь к Барру спросил: — Я, как понимаю, ты ничего не помнишь?

— Да, маршал. Почти. Я помню, что каким-то чудом проснулся. То ли почуял, то ли расслышал шорох, то ли, не знаю, как объяснить.

— Говори своими словами.

— В общем, меня страх обуял. Будто нехороший сон приснился. Или предчувствие. Я открыл глаза, а в следующий миг разбойник набросился на меня. Я вскрикнул и разбудил святого отца.

Барр посмотрел на Эприна. Эприн утвердительно кивнул в ответ.

— Продолжай, — попросил Кербент.

— А дальше, господин маршал, боль в шее. Ну, как бы комар укусил, только сильнее во много раз. А потом… Потом ничего не помню.

— Это все?

— Да, господин маршал.

Речь Барра была сбивчивой, голос его дрожал, и не удивительно, что Кербент спросил:

— Не спеши солдат и успокойся. Тебя никто не тронет. Ты пострадал, ты должен вспомнить все детали этого нападения. Мы должны понять, кто посмел напасть.

— Стоит ли говорить…

— Любая деталь, — повысил голос Кербент. — Пойми, солдат, даже незначительная деталь весьма важна. Даже какая-нибудь нелепость. Напряги мозги.

— Он, ну, то есть, разбойник быстро прошептал на ухо: «Не сопротивляйтесь».

— Ты не ошибаешься? Именно «не сопротивляйтесь».

— Клянусь. Да. Не сопротивляйтесь.

— Ясно. — Маршал задумчиво погладил броду, бросая взгляд на адъютантов. — Дознание окончено. Все свободны. — И когда палатку покинули люди, Кербент произнес: — Ну, господа адъютанты, ваше мнение.

— Мы склоняемся к версии о вражеском лазутчике. Только смущает нас описание его внешнего облика.

— У страха глаза велики, — отрезал маршал. — Мало ли что почудилось спросонок. Главное, разбойник не смог никого похитить.

— Да и зачем? Никто не был посвящен в планы. Глоз? Ему сказали от сих мест и до сих мест: идти на соединение с королевским войском. Отец Эприн? Вряд ли. Круга Двуликого вообще военные маневры не касаются.

— Это был вражеский лазутчик, — подвел итог маршал. — На этом все, господа адъютанты. Вызвать ко мне командира Глоза.