Ядерная книга. От Семипалатинска до Дубны

Евгений Панов

История создания ядерного оружия в СССР интересна и поучительна, а уникальный полигон под Семипалатинском, где его испытывали, принадлежит ныне к достоянию человечества. Относится к нему и всемирно известный Объединенный институт ядерных исследований в подмосковной Дубне. Каждая из семи лабораторий вносит в общее мощное звучание исследовательского оркестра свой неповторимый вклад, а все вместе они обеспечивают ОИЯИ прочность и устойчивость.

Второе закрытие полигона

В 2013 году был завершен проект, не имеющий аналогов в мировой практике. Силами специалистов трех стран — России, США и Казахстана ликвидирована инфраструктура ядерных испытаний на бывшем Семипалатинском полигоне. Ее элементы, оставшиеся после закрытия полигона в 1991 году, представляли серьезную потенциальную угрозу распространения ядерных материалов и ядерного терроризма. В результате 16-летней трехсторонней работы эта угроза снята. От возможного попадания отходов ядерной деятельности в руки шантажистов и террористов защищено более 100 килограммов делящихся материалов.

Тесное сотрудничество в этой «чувствительной» сфере трех государств, одно из которых «неядерное», дает интересный и обнадеживающий пример объединения усилий ради достижения общей значимой цели. А начиналась эта совершенно нерядовая история, о которой до сих пор осведомлен весьма ограниченный круг людей, отнюдь не склонных к широкой пропаганде своих успехов, почти как шпионский голливудский триллер, в котором «хорошие парни» должны обязательно победить «плохих парней» и спасти мир от кровожадных маньяков, рвущихся к разрушительному оружию. Правда, с той существенной разницей, что «хорошие парни», и не только американские здесь были, а вот «плохих» — не было. Были растерянные, сбитые с толку, потерявшие ориентиры, больше того, страну и историю, не знающие что делать дальше вчерашние советские парни. На которых нежданно свалилось огромное богатство в виде 600 килограммов высокообогащенного оружейного урана. Для владычества над миром такого количества было явно недостаточно, однако его хватило бы, чтобы поставить земной шар на уши — ведь из этого урана можно было сделать 24 атомные бомбы.

Но как же выглядит адресованная американской публике завязка истории в изложении самих американцев?

***

В один из снежных дней декабря 1993 года Энди Уэбер (Andy Weber), всего лишь несколько месяцев назад приступивший к исполнению своих дипломатических обязанностей в посольстве США в Алма-Ате, встретился с высоким круглолицым человеком, которого он до сих пор знал только как «полковника Корбатора».

«Энди, давайте прогуляемся», — предложил полковник. Как только они вышли во внутренний дворик, он протянул Уэберу клочок бумаги. На нем было написано: «U-235, 90 процентов, 600 килограмм».

Уэбер быстро подсчитал: 600 килограмм — это 1322 фунта оружейного урана, что достаточно для изготовления 24 атомных бомб. Он скомкал бумажку, положил её в карман и поблагодарил полковника. После нескольких месяцев терпеливого развития контактов Уэбер нашел ответ, который искал.

Клочок бумаги позволял пролить свет на события, грозившие перерасти в острейший нераспространенческий кризис, обязанный своим происхождением краху СССР. С советских времен осталось более полутонны делящегося материала — забытого урана-235. И с этим необходимо было что-то срочно делать.

Впервые о неучтенном уране в Казахстане Уэбер узнал летом 1993 года, когда на него вышел отставной советский офицер подводник Виталий Метте, оставив сообщение для Уэбера через его подручного и автомеханика. Метте сообщил американцу, что хотел бы продать уран Соединённым Штатам. Но он не мог ответить на вопрос, каково обогащение у предлагаемой им партии. Уран хранился на Ульбинском металлургическом заводе (УМЗ) в Усть-Каменогорске. Метте был его директором.

Чтобы завоевать доверие Метте, Уэбер отправился с ним на охоту в горные районы на востоке Казахстана, прилегающие к границам с Россией и Китаем. Уэбер наслаждался баней, ел копченое сало и вместе с Метте и другими русскими замерзал холодными утрами.

В конце поездки Метте вызвался показать Уэберу свой завод в Усть-Каменогорске. «Если не секрет, скажите, есть ли у вас высокообогащённый уран?» — спросил американец.

Метте уклонился от прямого ответа…

***

…Чем не шпионский триллер? «Круглолицый полковник Корбатор (!)», «бывший офицер-подводник Метте», который хочет продать советский уран Штатам — следовательно, то ли предатель, то ли все-таки «хороший парень», ибо действует заодно с американцами, «клочок бумаги» с информацией, за которую какая-нибудь Аль-Каида готова заплатить любые деньги, ну, и конечно, очередной спаситель человечества Энди Уэбер, которого, разумеется, должны играть либо Брюс Уиллис, либо Том Круз… Но сам Энди не виноват, что спустя 15 лет после тех событий лихие американские журналисты превратили в банальный детектив исполненную драматизма историю.

«Дипломат» Уэбер приехал в Казахстан с миссией «Сапфир», заключавшейся в проведении ранних разведывательных действий с целью предотвратить попадание во враждебные руки постсоветских ядерных материалов. В 1993, спустя два года распада Советского Союза, в бывших советских республиках можно было найти высокообогащённый уран и плутоний. И тут журналисты не слишком преувеличивают. Виктор Михайлов, тогдашний министр по атомной промышленности России, летом 93-го сообщил, что у страны накоплено 1200 тонн высокообогащенного урана, больше, чем предполагалось ранее. После этого его выступления, по американским данным, иранцы и иракцы начали охоту за оружейным материалом, пригодным для изготовления атомных бомб, «заполонив всю Центральную Азию и Кавказ своими агентами для скупки». Наверное, и это правда. Мы знаем, что на бывших советских землях процветали незаконный бизнес, жульничество и обман, что можно было сравнительно недорого купить истребитель «МиГ», ракетный комплекс, уран и плутоний — неважно, настоящие, поддельные или просто вымышленные.

Энди опасался, что странный подводник Метте вполне может оказаться таким «продавцом воздуха». Когда Уэбер в первый раз доложил начальству о своих контактах с ним, ему ответили: «Многие считают, что это афера». Что ж, пришлось идти на риск. «Если вы хотите, чтобы мы отнеслись к вашему предложению серьёзно, вы должны ответить на вопросы о величине обогащения и общем количестве урана», — надавил он на Метте… и вскоре получил из рук полковника Корбатора ту самую записку, а получив, немедленно отослал телеграмму-каблограмму в Вашингтон. Через месяц, в январе 1994 года помощник министра обороны США Эштон Б. Картер поставил задачу «собрать команду и вывезти эту штуку из Казахстана, делая для этого всё, что потребуется» и отвел на операцию месяц. Провести ее должна была сверхсекретная «команда тигров», в состав которой входили люди из разных американских ведомств.

Операция, как утверждают американцы, была одобрена и в верхних эшелонах власти Казахстана при условии соблюдения самой строгой секретности. Взамен Уэбер получил разъяснения по поводу хранившихся на Ульбе 600 килограммов урана. Оказывается, он предназначался для одного из проектов атомных субмарин, прекращенного в 80-е годы. Проект закрыли, а о высокообогащенном уране забыли… Препятствия к началу операции были сняты, и в марте 1994 года Уэбер и радиохимик из Окриджской национальной лаборатории Гифт с фальшивыми паспортами, выданными казахстанскими компетентными органами, отправились в Усть-Каменогорск.

На комбинате они испытали шок. Доступ в помещение, где хранился уран, преграждал только «амбарный замок времён гражданской войны», большая комната с бетонными стенами и грязным полом была тесно заставлена невысокими — по колено — платформами, прикрытыми фанерными листами. Под фанерой виднелись бочки и канистры, заполненные ураном, отстоящие друг от друга так, чтобы избежать возникновения цепной реакции. Да, это был оружейный уран-235 с обогащением 90 процентов. Придайте ему требуемую форму — и получите бомбу без всякой дополнительной высокотехнологической обработки. Даже не бомбу — десятки бомб… Вернувшись в Алма-Ату, Уэбер и Гифт поспешили к послу Кортни. Тот немедленно отправил телеграмму в Вашингтон, не забыв упомянуть в ней и об амбарном замке. Это послание, считает Уэбер, ударило по Вашингтону «как тонна кирпичей» и подтолкнуло к «единственно верному» решению — как можно скорее выкупить уран и переправить его в Соединённые Штаты. Ситуация, конечно, была более чем скандальной, если не хуже. И в самом деле, как назвать операцию, когда одна страна приходит в другую, чтобы под покровом тайны вывезти к себе оружейные материалы, произведенные в третьей стране и, скорее всего, ей и принадлежащие?.. Но американцев это не остановило. 7 октября 1994 года президент Билл Клинтон подписал секретный указ, одобрявший авиаперевозки урана из Центральной Азии, и на следующий день три транспортных самолёта C-5 взяли курс с авиабазы «Давер» в Делавэре на Турцию, а оттуда вылетели в Усть-Каменогорск.

***

23 ноября 1994 года представители администрации Клинтона публично объявили о завершении операции по вывозу казахстанского урана. Министр обороны Уильям Перри назвал ее «защитой иными методами» и добавил: «Мы поместили этот оружейный материал туда, где он не будет доступен ни для потенциальных покупателей с чёрного рынка, ни для террористов, ни для новых ядерных стран». По завершению операции Вашингтон выплатил казахстанскому правительству 27 миллионов долларов наличными. Cкупая информация о «перемещении», появившаяся в 1994 году в казахстанской и американской печати, стала полным сюрпризом даже для государственных чиновников высокого ранга в обеих странах. А спустя 10 лет в монографии «CTR в Казахстане» — обобщенном отчете по выполнению казахстанско-американской Программы «Совместное Уменьшение Угрозы» (CTR), общественность проинформировали о том, что «перемещение», оказывается, происходило под контролем Международного агентства по атомной энергии. Механизм участия экспертов МАГАТЭ, осуществлявших контроль за операцией, а также порядок и условия вывоза были разработаны в течение 1994 года в ходе двусторонних конфиденциальных встреч.

То есть, получается, никакого шпионского триллера? Никаких голливудских штампов? Никакой партизанщины?.. И это, пожалуй, больше похоже на правду, чем красочные журналистские полотна. Да, проект «Сапфир» осуществлялся в рамках программы «Совместное Уменьшение Угрозы», да, Казахстан не вынуждали расстаться с высокообогащенным ураном силой — он обязан был это сделать как неядерное государство. Интересы Казахстана нисколько не пострадали, наоборот, страна «заработала» 27 миллионов долларов наличными и избавилась от немалых расходов на надлежащее содержание «боевых» материалов. К тому же, проект «Сапфир» на этом отнюдь не закончился. На втором его этапе начались поставки в Казахстан из США современного медицинского оборудования, оборудования для госпиталей, аппаратуры для радиологических исследований. Всего американская помощь составила 21 с лишним миллион долларов.

Проект «Сапфир» в рамках программы CTR отчасти пересекался с другим проектом, получившем называние «Соглашение «ЛИЯО». Оно было заключено 13 декабря 1993 года между Министерством обороны США и Министерством науки и новых технологий Республики Казахстан относительно «ликвидации инфраструктуры ядерного оружия», что, по сути, означало ликвидацию испытательной инфраструктуры Семипалатинского ядерного полигона.

К этому дню Полигон стал «бывшим». Последний ядерный взрыв произвели здесь 19 октября 1989 года, когда Казахстан еще был одной из советских республик, так что будущему президенту Н. А. Назарбаеву пришлось проявить недюжинную решимость и настойчивость, чтобы добиться прекращения испытаний. Еще через два года, 29 августа 1991 года, точно в 42-ю годовщину первого атомного взрыва под Семипалатинском, президент уже независимого Казахстана Назарбаев своим указом окончательно закрыл Полигон. Но накопленные за четыре десятилетия проблемы остались. И потребовали незамедлительного и кардинального решения.

***

Что такое Семипалатинский полигон? Безусловно, это уникальный объект. Прежде всего, это объект огромный. Площадь полигона — 18500 кв. км, причем расположен он в трех областях. В Карагандинской области находится 7 процентов территории, в Павлодарской — 39 процентов, в Восточно-Казахстанской — 54 процента. Всего на Cемипалатинском полигоне было проведено 456 испытаний, из них 116 — атмосферных, 340 — подземных.

Для атмосферных взрывов, проводившихся 13 лет, с 1949 по 1962 годы, предназначалось «Опытное поле». Его радиус — 10 км, общая площадь — 300 кв. км. Мощность первого ядерного взрыва составляла 22 килотонны в тротиловом эквиваленте. Первого термоядерного — 400 килотонн. Первые ядерный и термоядерный заряды располагались на башнях высотой 30 метров. В 1953 году был произведен взрыв мощностью 800 килотонн на высоте 1500 м. Наземные и воздушные ядерные испытания, сосредоточенные здесь, внесли наибольший вклад в общее загрязнение и самого Полигона, и прилегающих территорий. Подземные испытания на площадках Дегелен и Балапан велись с 1961 по 1989 годы. 209 испытаний прошли в 181 штольнях. Использовались для взрывов и скважины длиной от 800 до 1500 м.

Бывший СИП — единственный ядерный полигон, который открыт для исследований, в отличие от всех других крупных полигонов планеты. Изучение радиационной обстановки ведется здесь начиная с 1994 года. В первую очередь — предприятиями Национального ядерного центра Казахстана, а также коллаборациями, включающими очень широкий круг различных международных организаций и зарубежных институтов. Наверное, все крупнейшие страны мира в той или иной степени участвовали в исследованиях Полигона — он вызывал и вызывает жгучий профессиональный интерес ученых и специалистов в области радиоэкологии, ядерной и радиационной физики, сейсмологии, атомной энергетики.

А вот тяжесть ликвидации инфраструктуры ядерного оружия, разрушения инфраструктуры ядерных испытаний легла только на три страны: сам Казахстан, и то лишь в пределах, разрешенных его неядерным статусом, Соединенные Штаты и Россию.

***

В мае 1993 года военные власти начали передачу объектов бывшего СИП городской администрации Курчатова и вновь созданному Национальному ядерному центру Казахстана. Последние российские офицеры ушли с Полигона в 1994 году. В их числе был и Владимир Максимович Куценко, ныне советник генерального директора Госкорпорации «Росатом». В Москве его быстро разыскал Анатолий Михайлович Матущенко, личность почти легендарная: «атомный сталкер» — член отчаянной команды инженеров-исследователей, проникавших в полости ядерных взрывов, участник ядерных испытаний с 1960 года на Семипалатинском и с 1973 года на Новоземельском полигонах, ветеран подразделений особого риска, ликвидатор-чернобылец, доктор технических наук, профессор, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники, академик Международной академии экологической безопасности, член-корреспондент Российской экологической академии, кавалер ордена Мужества…

Матущенко и руководители Департамента разработки и испытаний ядерных боеприпасов Минатома России полагали, что на перешедшем под юрисдикцию Казахстана Полигоне остались весьма «чувствительные» следы испытаний атомного оружия — шахтные пусковые установки и штольневые объекты в горном массиве Дегелен, отходы ядерной деятельности в виде диспергированного во взрывных опытах делящегося материала и что эти «следы» несут в себе немалую угрозу

Для предотвращения вероятных (пусть только вероятных, но все-таки вероятных!) серьезных неприятностей требовалось их обезопасить. Но что значило «обезопасить»? Это значило провести большую, сложную и дорогую работу силами специалистов России и Казахстана на основе двустороннего Соглашения. В 1994 году денег на нее не было ни у России, ни у Казахстана. Однако тогдашний министр по атомной энергии РФ В. Н. Михайлов сумел обосновать необходимость проекта, получившего название «Колба», в Правительстве России. С казахстанской стороны такая же заслуга принадлежит В. С. Школьнику, в то время министру энергетики, индустрии и торговли Республики Казахстан. От него тоже потребовалась большая настойчивость, чтобы отстоять проект в казахстанском кабинете.

Определяющую роль в принятии решения о начале работ сыграл плотный контакт руководителей. На рабочем уровне свое дело сделали профессионалы, которые правильно понимали ситуацию и могли на нее влиять. Так, А. М. Матущенко стал генератором ряда важных идей, лежащих в базе проекта, и вложил очень много труда в установление плодотворного сотрудничества с тогдашними руководителями Национального ядерного центра РК — генеральным директором Г. А. Батырбековым и его заместителем Ш. Т. Тухватуллиным. Что ж, Матущенко, участник еще самых ранних, наземных испытаний на Полигоне, знал его едва ли не лучше всех, многое помнил и как никто отдавал себе отчет, что нужно делать для приведения его в безопасное состояние.

***

— Я был в команде одним из самых молодых, — вспоминает сегодня В. М. Куценко. — Приняв предложение Анатолия Михайловича и оценив его планы как в высшей степени разумные, включился в работу без промедления. Полигон был мне хорошо знаком, ситуация — известна, причем в разных аспектах. Поэтому мне были поручены вопросы координации усилий участвующих в деле структур — Минобороны, Минатома и других ведомств, обеспечение вместе с Матущенко связи с аппаратом Правительства РФ, доведение рабочих документов до руководителей и исполнителей проекта. Он оформился не сразу и не просто, потребовались многочисленные согласования, «увязки» и «утряски». Они заняли целых три года.

«Колба» оформилась только в 1997 году, — продолжает Куценко. — По 2000 год мы работали на двусторонней основе за счет средств РФ на самых «чувствительных» объектах. Американских средств в этом проекте не было, а у нас в то время с финансами было очень сложно, денег катастрофически не хватало, но, тем не менее, Правительство России не раз прислушивалось к доводам министра В. Н. Михайлова и изыскивало минимально необходимые суммы. Это позволило выполнить намеченные первоочередные задачи…

Третья сторона, США, появилась позже. По словам В. М. Куценко, первые контакты с американцами относятся к 2000 году. О том, что им предшествовало, вспоминает генеральный директор Национального ядерного центра Казахстана в 2005 — 2012 годах К. К. Кадыржанов.

***

— Когда бывший Семипалатинский испытательный полигон перешел под юрисдикцию Казахстана и оказался в зоне ответственности Национального ядерного центра, — говорит Кайрат Камалович, — нам понадобилась вся доступная и недоступная информация об этом чрезвычайно сложном, во многом таинственном и грозном объекте с тяжелой репутацией, ибо никакая ответственность невозможна без достоверного знания о том, за что отвечаешь. Знание помогает решать проблемы, незнание их порождает. Особенно опасным представлялся недостаток информации по горному массиву Дегелен, где проходили интенсивные подземные испытания ядерного оружия. На них приходился основной объем взорванного на Полигоне вещества.

Проблема Дегелена то и дело напоминала о себе в спорадических исследованиях, придавая им мощный импульс. Она хорошо осознавалась на разных уровнях, но не решалась. Однако в 1998—1999 годах наметился перелом. Нам в НЯЦ удалось, наконец, приступить е ее решению.

За год до этого, в 1997 году, я был назначен директором Института ядерной физики в Алма-Ате. В январе 1998 года мы втроем — я, мой первый заместитель Адил Тулеушев и Толеу Туркебаев, возглавлявший в ИЯФ исследования по физике твердого тела, — отправились в деловую поездку США. В числе наших научных интересов было ознакомление с американским ядерным полигоном в Неваде, что должно было помочь нам найти подходы к повышению безопасности полигона «Лира» на западе Казахстана, вошедшего в сферу ответственности института. За три недели мы посетили многие национальные лаборатории США. В Лос-Аламосской лаборатории нас представили доктору Зигфриду Хекеру, 12 лет занимавшему престижный пост директора этого всемирно известного центра и только что его покинувшему по собственному желанию. Хекер был пятым или шестым директором после Оппенгеймера (к сожалению, не помню точно) и часто полушутливо говорил, что он командовал в Лос-Аламосе 12 лет, а Оппенгеймер — только три. Теперь Зиг отвечал за международные связи лаборатории как советник нового директора. Это тоже служило поводом для тостов и шуток.

Первой зарубежной организацией, с которой Хекеру в новом качестве пришлось устанавливать связи, был Национальный ядерный центр Казахстана. Он долго расспрашивал нас о ситуации в атомной отрасли страны вообще и о Семипалатинском полигоне, в частности. Мы были поражены, что о Полигоне американцы знали все или почти все. Заместитель начальника полигона в Неваде генерал Дон Лингер, приехав впоследствии в Курчатов, сказал, что знает здесь каждый камень, но раньше и представить себе не мог, что его нога ступит на землю Семипалатинского ядерного центра. Так же выразился и Хекер.

В этот наш визит я пригласил американцев посетить Курчатов и «Лиру», подведомственную мне как директору ИЯФ. Семипалатинский полигон к алматинскому институту не относился, но до переезда в Алма-Ату я был в Курчатове заместителем и первым заместителем генерального директора НЯЦ и мог рассказать о бывшем СИП. К тому же ИЯФ уже плотно занялся изучением радиационной обстановки на его территории.

Приняв предложение, Хекер прямо во время нашего визита решил как можно скорее приехать на «Лиру», к нам в ИЯФ и попросил организовать ему официальное приглашение в Курчатов. По возвращению в Казахстан я согласовал этот вопрос с тогдашним генеральным директором НЯЦ Ю. С. Черепниным. Приглашение подтвердил и сменивший его Ш. Т. Тухватулин.

Наш визит в США и ответный визит З. Хекера я считаю переломными событиями в изучении радиоэкологической обстановки на бывшем СИП и вообще в Казахстане. Хекер — очень известный и авторитетный специалист, один из создателей атомного оружия нового поколения в США, высокая боеготовность которого достигается и поддерживается без ядерных испытаний. Это очень важно с точки зрения поддержания режима нераспространения в условиях, когда идея всеобъемлющего запрещения ядерных испытаний становится все более популярной в мире. Благодаря этому Хекер был одно время советником президента США.

Нашу встречу в 1998 году Зигфрид Хекер, как он говорит, хорошо помнит. Он согласен с моим мнением, что она стала переломным моментом в ситуации вокруг Полигона. Приехав в Казахстан, Хекер, как и предполагалось, побывал на «Лире». Тогда как раз была завершена концепция работ на этом объекте, которую Хекер завизировал наряду с нашими руководителями и тогдашним директором Российского Федерального ядерного центра в Арзамасе Р. И. Илькаевым. В лице ведущих ядерщиков Штатов и России наша программа получила серьезную поддержку.

Побывал Хекер и в Курчатове, очень внимательно осмотрел Полигон. Во время одной из поездок на Дегелен мы возле какой-то штольни застали двух стариков, кипятивших чай, пока их сыновья вырубали в штольне медные кабели. Хекера этот эпизод настолько поразил, что он вспоминает о нем постоянно. Правильнее сказать, что Зиг был просто потрясен. В Неваде такое было абсолютно невозможно, да и на нашем Полигоне в советские времена — тоже.

После этого случая Хекер проникся проблемами СИП, особенно — Дегелена. Во многом благодаря ему за 20 лет существования НЯЦ американцы потратили здесь на усиление ядерной безопасности около 200 миллионов долларов…

***

Работы по ликвидации последствий ядерных испытаний на бывшем СИП, как уже говорилось, были начаты практически сразу после распада СССР: казахстано-американское Соглашение «ЛИЯО» было заключено в конце 1993 года, к подготовке российско-казахстанского проекта «Колба» приступили в 94-м. Международный статус работ был предопределен: предотвратить угрозу распространения ядерных технологий применительно к объекту, оставшемуся на территории Казахстана, заявившего о своём «безъядерном» статусе, имели право только участники «ядерного клуба». Больше того, они были просто обязаны участвовать в этом деле: Россия — как правопреемница Советского Союза, проводившего взрывы в казахстанской степи, США — как «супердержава», обладающая максимальным военным, ядерным и финансовым потенциалами, позиционирующая себя в качестве мирового лидера. До 1999 года в рамках Соглашений «ЛИЯО» и «КОЛБА» обе ядерные державы вели работы в Казахстане на двухсторонней основе («США — РК» и «РФ — РК» соответственно). В мае 1998 года Зиг Хекер обратился в Минатом РФ, в Федеральные ядерные центры России ВНИИЭФ и ВНИИТФ, а также в Национальный ядерный центр Казахстана с предложением о совместном решении «проблемы распространения», которая, по его мнению, была обусловлена возможным наличием на некоторых площадках СИП рассеянных во взрывных опытах делящихся материалов.

Это обращение было рассмотрено 15 июля 1998 года на встрече представителей РФЯЦ-ВНИИЭФ (Радий Илькаев, Юрий Трутнев, Юрий Стяжкин, Виктор Степанюк, Анатолий Дружинин, Ольга Воронцова) и Лос-Аламоской Национальной лаборатории (Зиг Хекер, Д.В.Тейвс). Радий Илькаев, подводя итоги консультаций, сказал, что «ВНИИЭФ готов участвовать в работах по предлагаемому Зигом Хекером контракту». Как стало ясно впоследствии, это было верное решение, хотя даже руководство Минатома в тот момент ещё не готово было поддержать инициативу. Между тем, она была вполне серьезной, отказываться от своих предложений американцы не собирались. Угроза ядерного терроризма, исходящая с территории Полигона, судя по всему, в их глазах выглядела достаточно острой. Видимо, тот амбарный замок, на который было закрыто хранилище урана в Усть-Каменогорске, тот костерок у входа в зараженную радиацией штольню на Дегелене впечатлил их надолго…

Столь пристальное внимание США к вопросам безопасности на бывшем Семипалатинском полигоне вызывало и до сих пор нередко вызывает удивление и даже недоумение и в России, и в Казахстане. Казалось бы, где Америка и где центрально-азиатская степь? Чем могут угрожать американцам отходы давних взрывов?.. Ну, да, в принципе, на их основе возможно изготовить «грязную бомбу», и эта бомба, в принципе, когда-то может угрожать Штатам или их союзникам в какой-то точке земного шара. А, вероятнее всего, не сможет угрожать никогда. Но это «сможет — не сможет» американцев категорически не устраивает. Они считают, что должны быть надежно защищены от всяких случайностей. И защищены уже сейчас. На самых дальних рубежах. Они стремятся обезопасить именно себя, других — попутно. Однако эти «другие» могут косвенным путем подключаться к финансированию по линии программ США, направленных на снижение такого рода угроз. При этом «другим» надо ясно сознавать, что программы нацелены не на решение экологических проблем их территорий, а лишь проблем собственной американской и лишь потом — глобальной безопасности.

Реальная ситуация на бывшем СИП таила в себе угрозы. Не затихала так потрясшая Зига Хекера несанкционированная деятельность на различных объектах полигона. Детальное изучение радиационной безопасности показало, говорит Кайрат Кадыржанов, ставший в 2005 году Генеральным директором НЯЦ, что закрытие штолен 50-метровыми бетонными пробками, выполненное согласно проекту «Колба», следовало считать лишь первым этапом работ. Бетонные заглушки не сняли угрозы проникновения в горные туннели. «Копатели» изобретали разнообразные способы обойти, казалось бы, непреодолимые преграды. Например, отступив на 50 метров от портала, бурили скалу, открывая проход в полость взрыва. Был и так называемый «народный» способ вскрытия штолен: бетонная пробка подкапывалась на небольшую глубину, закладывались обычные бытовые газовые баллоны, разводился костер, баллоны взрывались и образовывался лаз. Зиг Хекер, приезжавший на СИП несколько раз, познакомился и с этим способом.

Обнаружилась также масса недоработок в системе защиты ядерных материалов. Например, в 300 метрах от забетонированных и замаскированных штолен оставались остовы сооружений, в которых когда-то размещалась измерительная аппаратура. Они служили для сообразительных «копателей» четким указателем на порталы штолен, которые обычно находились на склонах гор в местах свежих обвалов камней и грунта. Маскировка превращалась в антимаскировку. Закрытие 181 штольни Дегелена бетоном и камнями не гарантировало защиты от неcанкцианированного проникновения. Поэтому потребовались другие, более надежные методы. Они были найдены и использованы в ходе трехсторонних — Казахстана, США, России — работ на Дегелене, заменивших двухсторонние работы по соглашениям Казахстана с Россией и Казахстана с США соответственно.

Однако начать их удалось далеко не сразу. Хотя бы потому, что, по словам

Члена Координационной группы, ведущего научного сотрудника Арзамасского ядерного центра Виктора Степанюка, «у нас ещё не существовало критериев оценки степени самой угрозы, оценки рисков „распространения“, поэтому мнения специалистов разделились». «Руководство ВНИИТФ — Снежинского Федерального ядерного центра на первой стадии даже отказалось от участия в совместных с американцами работах, — продолжает Степанюк. — В нашем институте тоже были разные мнения. Нельзя было исключать ситуацию, когда после представления американцам фактических данных о наличии радиоактивных отходов в сравнительно легкодоступной форме на конкретных объектах бывшего СИП они могут отказаться от финансирования полевых работ. Это могло произойти по разным причинам, в том числе из-за того, что их критерии по оценке угрозы „распространения“ окажутся иными, чем те, которым будем придерживаться мы. В таком случае окажется, что представленная нами информация вместо снижения угрозы может ее повысить».

Короче, проблем хватало, и не только научных и методических, но и проблем взаимного непонимания и недоверия. Поэтому переговоры между сторонами заняли около двух лет. Они велись на уровне ведущих научных организаций, министерств, правительств трех стран. Была создана Совместная рабочая группа научно-технических экспертов, Кординационная группа (ее возглавили: от РФ — Владимир Куценко, от РК — Шамиль Тухватулин, от США — знакомый нам Энди Уэбер, в то время советник министра обороны США), другие оперативные органы. Оперативная реализация принятых решений стала возможной, в том числе, благодаря тому, что в казахстанско-российском Соглашении «Колба» была предусмотрена возможность работ с привлечением третьей стороны. В целом же характер взаимоотношений определили три руководителя: заместитель министра РФ по атомной энергии Л. Д. Рябев, заместитель министра энергетики США Роуз Гетемюллер, министр энергетики индустрии и торговли РК В.С.Школьник. На их встрече был выработан формат взаимодействия. Особенно важным результатом встречи было то, что американская сторона взяла на себя обязательство финансировать работы на СИП. При этом не подписывалось каких-либо документов, соглашение было исключительно джентльменским, «под честное слово». В дальнейшем, когда в трехстороннем сотрудничестве возникали какие-то шероховатости, а они, естественно, время от времени возникали, стороны всегда обращались к выработанному руководителями формату. Он строго соблюдался, никто ни разу не нарушил устных договоренностей руководителей.

***

Принятый порядок, вспоминает сегодня руководитель Координационной группы от России Владимир Куценко, оказал мощное влияние на ход работ. С 2004 года, то есть со времени их вступления в активную фазу, до окончания в 2013 году они шли без серьезных сбоев и осложнений. В 2007 году под руководством первого заместителя генерального директора Госкорпорации «Росатом» И.М.Каменских национальными лабораториями России и США была разработана расширенная программа работы. И здесь надо сказать, что Россия при ее реализации столкнулась с немалыми трудностями. Первоочередными для российской стороны являлись вопросы защиты интересов страны, а, участвуя в Соглашении, приходилось буквально идти по лезвию ножа, чтобы не нарушить российские законы. Тем не менее, удалось согласовать и реализовать транспарентную программу. Чувствительность в ядерной сфере очень велика, а если в ситуацию втянуто неядерное государство, — особенно. А там, где затрагиваются вопросы государственной тайны — велика чрезвычайно.

Чтобы минимизировать риски, стороны выработали специальные меры защиты информации. Тут не обошлось без курьезов. На одном из этапов работ американская сторона потребовала от российских участников работ подписки о неразглашении, а казахстанская сторона закрыла доступ российским участникам к их же информации. Конечно, эти проблемы быстро уладили. Но это один из показателей того, что ограничения неукоснительно соблюдались, да и вообще, дисциплина внутри трехстороннего альянса была и остается железной.

А вот как запомнился сложившийся в интернациональной команде порядок сотрудничества Кайрату Кадыржанову. Представители России и США как ядерных держав систематизировали и оценивали информацию о состоянии штолен и ситуации вокруг них по критериям нераспространения и принимали решения о дальнейших необходимых действиях. Затем привлекалась казахстанская сторона. «Мы, как представители страны, не обладающей ядерным оружием, не имели права знать, что происходит в штольнях, но участвовали в отработке технологий их окончательного закрытия, пресекающего любые возможности доступа».

По одной технологии, концевые полости, где производился ядерный взрыв и, соответственно, находились остатки ядерных материалов и взрывных устройств, вскрывались сверху. Здесь необходимо было разработать безошибочные методы поиска концевого бокса, основанные на использовании ультразвука, и они были разработаны и применены. Сегодня их можно использовать для контроля ядерных испытаний во всем мире. Эти методы позволяют находить под землей места взрывов на глубине до 70 метров.

Должен сказать, продолжает Кадыржанов, что информации о взрывах в штольнях, а особенно точной информации было очень мало. Дело в том, что ее уничтожили сами ядерные взрывы. Они ведь могли проводиться по центру штольни, слева или справа от нее, но при любом варианте конфигурация тоннеля менялась и концевой бокс, грубо говоря, «сдвигался» в ту или иную сторону. Поэтому чертежи во многих случаях ничего не давали. Надо было забуриваться, определять местонахождение концевого бокса и через систему отверстий полностью заливать его сверху бетоном. Причем бетоном с определенными добавками, который растворяет плутоний. Да, сейчас в замурованных штольнях бетон, растворивший и вобравший в себя плутоний, радиоактивен, но находится он на глубине от 300 до 500 метров. Чтобы добыть из него плутоний, нужно, во-первых, найти концевую полость, во-вторых, до нее добраться, в-третьих, переработать бетон и выделить из него плутоний огромной степени загрязненности. И если на закрытие штолен Дегелена потрачено 200 миллионов долларов, то на их распечатку и извлечение плутония понадобится не менее 200 миллиардов…

***

Старшим в американской команде был Энди Уэбер, говорит В. М. Куценко. Над ним подшучивали, мол, успешную карьеру он сделал только благодаря закрытию Полигона. Энди не возражал. Он умный и очень контактный человек. Контакты не ограничивались рамками проекта, общались и, что называется, просто по-человечески. Пришлось преодолевать наслоения холодной войны. И взаимную подозрительность, и недоверие, и предубеждения. Нельзя сказать, что эти человеческие проблемы были решены быстро и легко, но в процессе трехсторонней «притирки» сложился великолепный рабочий коллектив. Наверно, жизнь под постоянным прессом опасности способствовала тому, что между участниками работ постепенно сложились добрые и уважительные отношения. Все понимали, что причастны к решению одной из глобальных проблем цивилизации, а успешность работы во многом определялась способностью исполнителей находить компромиссы — это требовалось практически в каждой операции. «Возможно, самый главный результат трёхсторонних работ — это опыт взаимопонимания, — говорит В. С. Степанюк. — Хотелось бы надеяться, что он, как и весь опыт нашей „трёхсторонней“ команды пригодится для следующих поколений, ради жизни которых мы старались эти 16 лет».

Команда, которая непосредственно работала на Полигоне, подчеркивает Куценко, была небольшой, а вот сопровождение имела солидное. К ее материальному, финансовому, организационному обеспечению и политической поддержке были подключены весьма заслуженные люди, например, тогдашний руководитель Федерального ядерного центра в Арзамасе-16 Р. И. Илькаев. С американской стороны ему симметрично соответствовал Зиг Хекер из Сандийской национальной лаборатории и бывший директор Лос-Аламосской лаборатории Дон Лингер. С каждой из трех сторон проект опекали, направляли и курировали опытные руководители и эксперты самой высшей квалификации. Так, независимый радиационный контроль проводили специалисты Радиевого института имени Хлопина из Санкт-Петербурга под руководством Юрия Дубасова.

На сегодняшний день из тех, кто начинал работу над «Колбой», а потом окончательно закрывал штольни и скважины на Дегелене и Балапане, в команде осталось двое: В. М. Куценко и В. С. Степанюк. Часть их товарищей уже ушла в иной мир: А. М. Матущенко, В. Н. Демин, В. А. Логачев… Их вклад в общий результат, считают оставшиеся, особенно велик. Ушедшие обладали редким мужеством и сознавали высокую личную ответственность за дело — иначе 16 лет работать в условиях высочайших радиационных рисков просто невозможно. Они никогда не роптали, они целиком отдавались работе, они гордились, что занимаются тем, чем огромное большинство людей не сможет и никогда не станет заниматься. Уходили они достойно, ни о чем не сожалея. Они очень дорожили своей причастностью к команде и, когда их здоровье уже пошатнулось, все равно оставались в Координационной группе «рабочими лошадками» до последнего своего дня. А ведь их забрал Полигон, уверен Куценко. И об этом надо сказать прямо…

За долгие годы работы совместной команды «ликвидаторов» в НЯЦ РК сменилось пять генеральных директоров. Реализация проекта началась при Г. А. Батырбекове, продолжилась при Ю. С. Черепнине, Ш. Т. Тухватуллине, К. К. Кадыржанове, а закончилась при сыне первого генерального — Э. Г. Батырбекове. Ему выпало завершать начатое отцом дело.

Молниеносный распад великой страны СССР породил массу проблем и создал множество угроз. Сложившаяся на Полигоне ситуация не располагала к шуткам, но напряжение властно требовало разрядки. Так что за эти долгие годы не раз случались курьезы, в том числе «организованные», устраивались розыгрыши, о которых теперь вспоминается с улыбкой. Американцы, на всю жизнь отмеченные Голливудом, вносили в проект дух шпионского триллера. По их предложению этапы работ были названы «Сурок», «Терновник», «Спичечный коробок», «Кочевник», «Беркут»… Так было веселее.

***

На операции «Сурок» случились первые серьезные осложнения. Обойтись без них никто и не рассчитывал, это было бы нереально, потому что ничего подобного в мире раньше не делали, тем более на трёхсторонней основе. Приостановилось сооружение саркофага на площадке «ЭФ» — возможно, из-за приближающихся президентских выборов в США. В сентябре 2001 года Р. И. Илькаев вынужден был обратиться с письмом к первому заместителю министра РФ по атомной энергии Л.Д.Рябеву: «…проблема, обусловленная наличием ОЯД на бывшем СИП, является общей проблемой трёх Сторон (Казахстан, Россия, США). Однако в данный момент, когда работы на площадке «ЭФ» приостановлены, нет ясности по дальнейшей перспективе её решения…». Для исправления ситуации Лев Дмитриевич обратился к американской и казахстанской Сторонам со следующим посланием:

«…В 2001 году предполагалось завершить работу, построив „Саркофаг“ на площадке „ЭФ“. Но до сих пор (сентябрь 2001 г.) работы на площадке „ЭФ“ не начаты. Нас беспокоит то обстоятельство, что из-за приостановки создания „Саркофага“ ситуация на площадке „ЭФ“ стала более опасной чем была до начала наших с Вами совместных работ».

В 2002 году американцы вернулась к финансированию сооружения «Саркофага» на площадке «ЭФ». Это действительно нужно было сделать как можно скорее, ибо значительный перерыв в работах мог снова открыть доступ на площадку искателям радиоактивного металлолома. Временная защита в виде метрового слоя грунта, созданная в период простоя, не защищала от проникновения «копателей» — обследование, проведенное, специалистами ВНИИЭФ, показало следы их набегов. Мало того, выемка грунта для временной защиты радиоактивных отходов привела к образованию рва глубиной в два метра вокруг «Саркофага». Этот ров служил явным демаскирующим признаком. На это обратил внимание руководителя работ от американской стороны Джона Букера Владимир Куценко при комиссионной приемке объекта Координационной группой. Букер принял замечание к исполнению, ров был засыпан, а площадка «ЭФ» приняла вполне ландшафтный вид, типичный для окружающей местности.

Из-за перерыва в работах сооружение «Саркофага» — колпака из «аэродромных» железобетонных плит, соединённых сваркой арматуры и заливкой бетона в пространство между плитами, — было завершено только в августе 2003 года. Его общие характеристики: длина — 78 метров; ширина максимальная — 66 метров, минимальная — 12 метров; средняя мощность (высота) четырех рядов плит — 0,62 метра; площадь — 3348 квадратных метров; объем сооружения — 2076 кубических метров. Над ним сформировали насыпной десятиметровый холм, замаскированный под местный ландшафт. Окончательный облик площадка «ЭФ» приняла в 2004 году, когда были выполнены дополнительные маскирующие работы, заключающиеся в ликвидации технологического рва.

Опыт, приобретённый в работах по проекту «Сурок» на площадке «ЭФ», позволил оперативно, в один летний сезон реализовать следующий проект — «Спичечный коробок», при том, что выполнение «Сурка» заняло фактически четыре года. Был найден способ качественно усилить защиту радиоактивных отходов: в полость отработанных контейнеров заливался водный раствор смеси цемента с песком, что приводило не только к связыванию отходов в прочном затвердевшем растворе, но и практически исключало возможность перевозки контейнеров из-за возрастания их массы в несколько раз. Это существенно снижало риски распространения и терроризма, низводя их на небывало низкий уровень.

На рабочей встрече 18 июля 2003 года в Москве американцы подняли вопрос о безопасности штольневых объектов, содержащих ядерные отходы. Настоящей уверенности в ней не было и у российских специалистов, поскольку извлечение цветного и чёрного металла уже принимало угрожающие размеры. Более 70 процентов объектов были повторно вскрыты, на некоторых были обнаружены следы радиоактивности, оставшейся после сжигания изоляционного слоя медных кабелей. Понимая, что к проблеме безопасности штолен рано или поздно, но придётся вернуться, Координационная группа предложила руководству Минатома согласиться на усиление защиты оставшихся трёх «грязных» контейнеров «Колба», находящихся внутри одного из объектов, тем более, что американцы предлагали финансирование. Работы, с одной стороны, были аналогичны проведенным в операции «Спичечный коробок», с другой, давали пример усиления защитных барьеров в штольнях и позволяли понять, каковы будут риски аналогичных действий на других объектах.

Проект, одобренный руководством Росатома, получил название «Кочевник». Для усиления защитных барьеров предполагалось применить отработанный в операции «Спичечный коробок» способ заполнения полости контейнеров «Колба» песчано-цементным раствором, для чего их пришлось бы извлекать из штолен. Однако специалисты Национального ядерного центра Казахстана предложили новый, более радикальный вариант заполнения контейнеров без вскрытия портала путём бурения скважин с наружной поверхности сооружения.

После трёхсторонних консультаций было принято компромиссное решение: раствором заполняется полость только одного контейнера, ближнего к порталу, а оставшиеся два контейнера защищаются только заполнением бетонным раствором свободных объёмов боксов, в которых они находятся. Для реализации пришлось выполнить значительный объём взрывных работ над боксами, пробурить двадцатиметровую толщу горы, войти в полость ядерного взрыва и просверлить стенки контейнера «Колба» и — благодаря удачному решению В. Н. Дёмина — заполнить его через это отверстие.

Замысел операции «Беркут» родился в апреле 2007 года в Вашингтоне на совещании представителей Министерства обороны США, Росатома и национальных лабораторий США и России. Здесь был определен окончательный перечень 20 сооружений, на которых потребуется провести работы по предотвращению распространения и риска ядерного терроризма. К 16 объектам, входящим в зону ответственности ВНИИЭФ в Арзамасе, были добавлены 4 объекта из зоны ответственности ВНИИТФ из Снежинска. О своей готовности финансировать создание защитных барьеров на всех 20 объектах вновь заявили американцы. Требовалось определить способ, которым это будет сделано. Был учтен положительный опыт, полученный в операции «Кочевник», разработан предварительный график усиления защиты на объектах и определены приоритеты.

Работы на этих объектах велись без особых осложнений. Конечно, случались отступления от графика по объективным причинам, но в результате на каждом из них были созданы дополнительные защитные барьеры, исключающие несанкционированный доступ к радиоактивным отходам. Принципиально новым было только то, что по предложению Байрона Рисвета в песчано-цементную смесь добавлялся магнетит (окислы железа). Российской стороной это предложение, конечно, было поддержано, так как магнетит обеспечивает дополнительное связывание отходов в соответствующих химических процессах, чем достигается не только усиление физической защиты, но и обеспечивается экологическая безопасность объектов на неопределённо длительный срок.

***

«Аппетит приходит во время еды». Наверно, полусерьезно-полушутливо замечает В. С. Степанюк, именно этим объясняется выдвинутую в процессе реализации проекта «Беркут» новую инициативу американцев, состоящую в «окончательной оценке риска распространения для инженерных сооружений бывшего СИП». Такая постановка задачи свидетельствовала, что, по мнению американских специалистов, угроза распространения и терроризма с территории бывшего СИП практически предотвращена, осталось лишь сформулировать принципиальные требования дополнительной защиты для всех объектов Полигона.

Но дело в том, полагают россияне и казахстанцы из команды «семипалатинских ликвидаторов, что абсолютно безопасными по критериям угроз распространения и терроризма объекты бывшего ядерного полигона не станут никогда, по крайней мере, в исторически обозримом будущем. Значит, простой физической защиты объектов недостаточно. Необходимо исключить не только возможность негативных последствий от несанкционированной деятельности. Требуется, чтобы и санкционированная деятельность выполнялась в строго определённых рамках. Во-первых, нужно исключить любое хозяйствование в районе расположения объектов с радиоактивными отходами испытаний. Во-вторых, обеспечить защиту этого района от любых попыток проникнуть на его территорию.

Оба этих условия обеспечены. В результате 16-летней работы на Полигоне, сначала двусторонней, а затем и трехсторонней, созданы мощные защитные барьеры, исключающие доступ к примерно 100 килограммам рассеянного плутония. Преодолеть эти барьеры без применения промышленных методов невозможно, утверждает Кайрат Кадыржанов. Практически невозможно извлечь плутоний из бетонных «груш». Но и это еще не все. Сегодня горный массив Дегелен, урочище Балапан надежно защищены не то что от самого доступа к ядерным материалам, но даже от попыток такого доступа. По периметру Дегелена натянута колючая проволока с опознавательными знаками «Осторожно, радиация!» Вблизи штолен, где проводились ядерные испытания, ущелья перегорожены рвами, поставлены закрытые на замок ограды с колючей проволокой. Работает множество наблюдательных пунктов с особо чувствительными телекамерами, системами реагирования на перемещения по земле, различающими объекты (человека, лошадь, автомобиль) по характерным вибрациям, питающихся от возобновляемых источников энергии. Предусмотрена система голосового оповещения: «Вы находитесь в опасной зоне!» — кричат динамики. Информация с наблюдательных пунктов передается в Курчатов, в Национальный ядерный центр и параллельно — в воинскую часть в 40 километрах от Дегелена. Через час 40 минут в любой точке массива оказывается военный патруль… Ничего более охраняемого в Казахстане, по данным Министерства внутренних дел, на сегодня нет.

К. К. Кадыржанов считает окончательное закрытие Дегелена одним из своих главных дел на посту генерального директора НЯЦ, который он занимал 7 лет. Тем, что сделано на Балапане и Дегелене, говорит он, можно гордиться. Будут успешно преодолены и другие преграды на пути к ядерной безопасности Полигона. Они связаны с Опытным полем. Сейчас здесь ведутся масштабные работы. К 2020 году, году 30-летия независимости Казахстана, все оставшиеся на бывшем СИП проблемы должны быть решены.

2014