Юные разочарования Тимоти Хаггингтона

Евгений Октябрьский, 2021

Парень переезжает вместе с матерью в новый город, надеясь начать новую жизнь вдали от отца-алкоголика. Но новая жизнь начинает превращаться в личный ужастик, начиная от сварливой бабули, дом которой обходят за версту соседи, и заканчивая жестокими издёвками одноклассников в школе. Парень пытается смириться со своим "конфликтом с обществом", и даже находит себе друга – почти такого же оторванного от остальных. Но радость длится недолго и оборачивается новым, ещё более тёмным кошмаром. Особенно когда после долгого молчания появляется старый друг, а у матери начинаются проблемы на работе. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Мы переехали в дом бабушки в конце июня 2010-го года. Мне до последнего не хотелось покидать родной город. Там оставались большие надежды на новую школу, куда ходил мой друг. С Алеком я дружил сколько себя помню. Каждый Хэллоуин мы проводили вместе дома у его мамы, тёти Аманды, играя в приставку и поедая закуски. Это был очередной праздник, на который мне разрешалось заказать пиццу и не спать допоздна. Зато очень редкий момент, когда я мог встретиться со своим единственным на тот момент другом. Мы с Алеком были друзьями по несчастью: меня дразнили в школе за широкие брови и отца-пьянчугу, а его — за толстые бока и крупные щёки. Впрочем, нам самим было глубоко всё равно на недостатки друг друга. У Алека были игры и желание поболтать о них. А в праздник было всё равно, за чем наблюдать: за его игрой или за страшилками на экране. Я никогда не боялся ужастиков. Вздрагивал лишь, когда на экране резко менялся кадр на очередной скример, но это было от неожиданности. Алек никогда не реагировал на скримеры, но заливался смехом каждый раз, когда я подскакивал. Я тоже смеялся. За компанию с ним.

Нам было весело до одного случая. Моя мама попросила нас встречать тех, кто позвонит в дверь и давать им немного конфет. Поначалу было даже весело смотреть на людей в самых разнообразных костюмах. Эта затея нравилась нам пока открыв дверь, мы не увидели на пороге одноклассников Алека. Вместо привычного"сладость или гадость", они сказали, что Алек похож на ходячий бекон и дружно рассмеялись. Мой друг стоял, покраснев до самых кончиков ушей. Во мне стремительно созрела злость. И когда она достигла пика, я кинул в них миской с конфетами. Смех ребят прекратился, но я не собирался останавливаться и сказал пару мало понятных мне, но грозных фраз, которые слышал в фильмах. Алек пришёл в себя и захлопнул дверь. Он сделал это очень вовремя — со второго этажа спустилась моя мама. «Боже, кто сказал эти отвратные слова?» — я почувствовал укор в её голосе и быстро пожалел о содеянном. Хорошо, что вместо меня ответил Алек. Он солгал, сказал, что к ним пришли хулиганы, которые вырвали у меня из рук миску с конфетами и стали обзываться. Я лишь кивнул, решив не подставлять друга. Больше в тот вечер гостей мы не принимали.

Впрочем, после того как Алек перевёлся в новую школу над ним перестали смеяться, он даже завёл друзей. И я надеялся, что мне тоже станет лучше, когда я переведусь в среднюю школу. Возможно, стану учится там же, где и мой друг. Но мама выбрала переезд. Алек обещал, что мы останемся друзьями несмотря на расстояние. За пару недель до моего отъезда мы достали карту, отмерили расстояние между нашими городами, поделили его на пополам и нашли скромный городок прямо на нашем пути. У Алека там жила кузина и потому он знал, что зимой открывают каток и рождественскую ярмарку.

Я представлял себе это место как крохотный городишко, дома в котором можно было пересчитать по пальцам обеих рук, может немного задействовав и пальцы на ногах. Все здания строились вокруг огромного катка, в центре которого стояла настолько высокая ёлка, что её верхушка утопала где-то в облаках. Волшебный город вечного Рождества, в котором можно прекрасно повеселиться с друзьями. В моих мечтах заснеженные улицы наполнялись причудливыми торговцами с тележками полными сладостей и украшений, парой дюжин детей примерно моего возраста и, конечно, рождественскими эльфами. Стоит ли говорить, что ничего из этого на самом деле мне не светило?

Переезд я перенёс весьма воодушевлённо. Мне хотелось верить, что новый город примет меня с распростёртыми объятиями, а в новой школе я найду друзей так же быстро, как и Алек. В доме бабушки жила ещё одна семья: кузина моей мамы с двумя дочерями: Эйприл была старше меня на год, а Сьюзи едва исполнилось шесть. Старшая была более разговорчивой, но мне не очень понравился тот прищур, которым она одарила меня в первую встречу. Впрочем, когда дело дошло до знакомства, Эйприл мило улыбнулась мне. Сьюзи оказалась более стеснительной и потому пряталась в комнате родителей.

Первым делом, Эйприл повела меня на диван, рассказывая о доме. Кажется, ей поручили провести мне экскурсию чтобы я не потерялся, но Эйприл было слишком лень водить меня по комнатам, поэтому она устроила мне краткий обзор на диване. Девочка спешила и иногда я просил её ещё раз пересказать что-то, на что Эйприл надувала губы, но повторяла ещё раз, медленнее. Я не пытался ничего запомнить. Её рассказ был очень беглым и странным, словно мы говорили не о доме, а о логове маньяка. Например, я решительно не понимал, почему она уверяла меня, что нельзя проходить мимо комнаты бабушки и забираться на чердак. На мои вопросы Эйприл лишь дулась и пожимала плечами. Просто не стоит — тут так не принято. Я занимал новую знакомую разговорами до самого вечера.

Впервые я ужинал вместе с таким большим количеством людей. За длинным обеденным столом устроились все обитатели дома. Моя мама сидела напротив меня, рядом с ней — её кузина, а через один пустой стул, во главе стола — бабушка. Она хмурилась каждый раз, когда ловила кого-то на попытке посмотреть на неё, казалось, недолюбливала каждого из нас. Я сидел дальше всех от неё, отделённый девочками от её взгляда. На столе было всего 4 простых блюда: лазанья, томатный суп, картофельная запеканка и карамельный пудинг. Хозяйка дома настаивала, чтобы мы попробовали всё. Когда мы дошли до супа, входная дверь открылась и в неё вошёл Генри. Я узнал его потому, что едва он показался в кухне, мамина кузина чуть не подпрыгнула на стуле, воскликнув его имя. Её спокойное выражение лица сменилось на счастливо-взволнованное, а когда он поцеловал её в щеку — удовлетворённое. За этой милой сценой последовал едкий комментарий бабушки. Я едва успел перевести взгляд чтобы заметить, как она вытирает уголки губ от томатного супа платком.

— Ты мог прийти ещё позже? — проскрипела она.

— Ох, миссис Венгер. — Попыталась сгладить острые углы супруга, — Генри много работает. Но он содержит всю нашу семью и помогает вам. Вспомните, он починил ваше кресло-качалку.

Бабуля ответила на это лишь презрительным хмыканьем и вновь взялась за ложку, плохо скрывая своё недовольство жильцами.

— Я прихожу домой в это время уже полтора года. — Сквозь зубы напомнил Генри, накладывая себе картофельную запеканку и кусочек лазаньи так, словно хотел превратить их в блин, ударом о тарелку, — И все полтора года вы устраиваете ужин за несколько минут до моего прихода, а потом отчитываете за опоздание словно я обязан присутствовать здесь для вашего аппетита.

Бабуля издала звук смежный с возмущённым вздохом и насмешкой.

— Своим видом, Генри, ты мне аппетит только портишь. — едко заметила она, отодвигая от себя супницу и складывая свои пухлые ручки с короткими пальцами на столе, — Не забывай, что я пустила вас сюда жить, а значит, что пока ты здесь, ты должен подчиняться правилам дома.

Генри нервно усмехнулся, встрепенулся и, кажется, совсем забыл о едва наложенной в тарелку еде. Он ослабил галстук, отмахнулся от жены, которая негромко что-то попыталась ему сказать и ткнул вилкой в сторону пожилой женщины.

— Ненадолго. Мы переезжаем через три дня. — выпалил он с победным видом, словно только что завалил этой самой вилкой дракона.

Бабушка подняла брови в удивлении, посмотрела на мужчину так, словно не верила, что он действительно был способен на такое, а потом кратко бросила «Ну и чудно», оставив Генри озадаченным. После пары секунд заминки, он резко поднялся, дёрнул галстук со своей шеи и направился к лестнице, по дороге подняв воротник синей рубашки.

— Скатертью дорожка. — противно ухмыльнулась бабушка, придвигая к себе пудинг.

— Генри… — Растерянно захлопала глазами его супруга и привстала, словно надеясь этим жестом вернуть мужа за стол, — А как же ужин?

— Я не голоден. — Прозвучал ответ откуда-то сверху, приглушаемый злым топаньем по ступенькам.

Дальше ужин прошёл в полной тишине. Никто не осмелился обсуждать эту сцену в присутствии бабушки. Когда с едой было покончено, девочки пошли в комнату к отцу, моя мать с кузиной убирали посуду, а я пересел на диван. Бабушка качалась в кресле-качалке неподалёку с явно довольным видом. Здесь не было телевизора, отчего я быстро заскучал. В гостиной не горела лампочка и свет проникал в неё только от кухни и через окно с кружевными шторами. Из кромешной тьмы в углу под табуретом с вазоном на меня посмотрели два блестящих глаза. Вот оно! Домашний монстр. Я знал, что что-то не так с этим домом. Нет, меня совсем не пугало наличие чего-то сверхъестественного. Но расстраивало, что понятия не имел, как общаться с монстрами. На ум пришли лишь звуки, которыми обычно подзывали кошек — «кис-кис». Я вытянул руку, словно держал в ней вкусняшку и позвал темноту с глазами. Тьма зашевелилась и выбежала из своего укрытия, в тусклом свете оказавшись котом. Я протянул к животному руку, но тот уклонился от неё, обошёл с боку, понюхал, облизнулся и посмотрел на меня с выражением «и что ты от меня хотел?», а после и вовсе убежал в коридор. Со мной заговорила бабушка:

— Оставь его, этот кот сам не знает, чего хочет. — проскрипела она, не открывая глаза. Мне показалось, что бабушка просто бормочет во сне и поначалу не обратил внимание, но она продолжила, обращаясь уже к маме Эйприл и Сьюзи:

— Лола, вы же заберёте своего кота, когда уедете?

— Не знаю. — ответила женщина, наполняя корзинку фруктами — этот процесс её явно успокаивал, — Мак терпеть не может переноску. Да и к тому же, девочки с ним больше не играют. С этим котом будет только куча мороки. Может оставите его себе в память о нас?

Бабуля фыркнула и оттолкнулась ногой, раскачиваясь.

— И зачем вы только завели его, если не собирались нести ответственность? — Пробубнила она себе под нос, но этого было достаточно чтобы Лола услышала.

— Ну так это было три года назад. — очень буднично пояснила она, — Сами понимаете, времена изменились, девочки выросли, им уже не так интересно играть с котом. Тем более, что он от них постоянно прячется.

Мне тогда показалось странным, что кот, спокойно подошедший к незнакомому ребёнку, вдруг прятался бы от тех, с кем живёт в одном доме три года. Впрочем, если дело было в Сьюзи, которая тогда была совсем малышкой и могла очень неосторожно играть с котом, то почему он опасался Эйприл мне было непонятно. Она казалась мне очень спокойной и уравновешенной, хотя, может и просто скучавшей в компании со мной и весьма назойливой младшей сестрой.

Нам с матерью освободили комнату девочек. Все понимали, это лишь на первое время. Как только кузина с семьёй съедут, мы останемся в этом доме втроём. Перед сном мне не давала покоя мысль — почему бабушка так ненавидит семью Генри и его самого в частности? Тот производил впечатление человека, который не делал в этой жизни ничего плохого и единственным его грехом были поздние приходы к ужину. Эта мысль не давала мне покоя и на следующее утро за завтраком, пока Эйприл топила в молоке свои хлопья, я спросил её:

— Почему бабушка так зла на твоего папу?

— Ты о чём? — Эйприл свела брови к переносице и, зачерпнув полную ложку молока, облила им не тонущий хлопушек.

— О вчерашней ссоре. — Уточнил я, не слишком уделяя внимание собственному завтраку, — Они словно готовы были подраться на ровном месте…

Девочка задумалась, набрала полную ложку хлопьев с молоком и отправила её в рот. Мне показалось, ответа я от неё сейчас не дождусь, но Эйприл всё же сказала:

— Об этом обычно не говорят. — пожала плечами она, словно произошедшее давно стало обыденностью, — Просто старая Луиза узнала, что отец весь бракованный товар с производства забирает себе и продаёт, не говоря об этом начальству. И с тех пор каждые несколько дней она придирается к папе.

— Разве это не нечестно? Это ведь почти воровство. — Заметил я, но Эйприл лишь равнодушно пожала плечами, — Чем торгует твой папа?

— Мармеладками. — Кратко ответила она и отодвинулась от меня с тарелкой хлопьев.

— Разве это не опасно? — Но Эйприл не хотела больше говорить со мной, — Бабушка ведь может рассказать об этом и твоего отца могут лишить работы.

— Она уже рассказывала. — Теряя терпение отвечала мне девочка, — Но ей никто не поверил. У неё репутация сумасшедшей старухи.

А мармеладки этой компании были везде. Только в кухне лежала огромная упаковка с ними и каждый раз, отправляясь на занятия в детский центр сёстры брали с собой по пакетику. А я проводил дни один, толком не зная, чем себя занять. Единственный телевизор здесь был у бабушки, стоял в её комнате и вечерами работал не переставая. Когда девочек не было дома, я уходил на задний двор, садился на старые скрипучие качели и просто проводил там время. Было немного одиноко, и я представлял, будто здесь со мной сидит Алек. Он нёс что-то очень интересное, но мало понятное мне про видеоигры и персонажей из них. Мне было не важно, о чём он говорил, ведь так я просто чувствовал себя менее одиноко те пару часов, когда оставался единственным ребёнком в доме. Иногда я замечал на подоконнике кота, следившего за мной ленивым взглядом. Я был для него как персонаж из телевизора: забавный человек за стеклом. Один из многих, появляющихся возле дома за день. Но чем дольше я жил в доме, тем более одиноким себя чувствовал.

Мы не очень ладили с Эйприл и Сьюзи. Старшая постоянно говорила, что я чудик, но чудной показалась мне она, когда рассказывала про какие-то мультики, а узнав, что я их не смотрел, округлила глаза и смотрела на меня как на пришельца.

— Мне казалось, все это смотрят. — заявила как-то она, пытаясь распутать волосы куклы Сьюзи, — У тебя что, не было телевизора?

— Был. — возразил я, — Но я не думал, что по нему можно смотреть что-то кроме новостей и взятых в прокате фильмов.

— И что же ты смотрел? — Эйприл отвлеклась от своего занятия и посмотрела на меня с вызовом. Я перечислил её несколько триллеров и ужастиков, которые мы смотрели вместе с Алеком в детстве, на что она удивлённо подняла брови и спросила:

— То есть, ты никогда не смотрел Симпсонов и не знаешь про принцесс Диснея? — с пренебрежением и искренним удивлением спросила она, — Да ты просто динозавр!

Я пожал плечами.

— А где ты смотрела эти мультики? — Поинтересовался я, — Единственный телевизор ведь у бабушки.

— О, у нас тут Клуб Принцесс. — Небрежно похвасталась Эйприл, словно это было чем-то привычным, но к чему она хотела привлечь моё внимание, — Мы собираемся с подругами каждую субботу у Золушки. У неё большой телевизор на половину стены, куча дисков и канал полный одних только мультиков. Только это тайна. Я не всем об этом говорю.

— Можно я к вам присоединюсь? — Я спросил это скорее из-за скуки и с надеждой хоть немного поладить хоть с кем-то из местных ребят, но Эйприл отреагировала негативно. Она скривилась, оставила расчёску в волосах куклы и ответила:

— Ни за что. Это клуб только для девочек. Я не могу просто привести тебя туда, нас обоих выгонят.

— Можешь ведь. — Присоединилась к нашему разговору Сьюзи, возвращаясь с кухни с пакетиком сока, — Ты же главная принцесса, ты можешь сделать для Клода исключение.

— Нет, Сюз, не могу. — Нахмурилась Эйприл, — Сначала я сделаю исключение для Клода, а что потом? Мы пригласим забияк из мальчишеского клуба? Ты совсем ничего не понимаешь!

Мне хотелось спросить, почему Эйприл так не любит мальчишек, но она звучала так грозно, что я решил просто поверить на слово — мальчики в клубе для девочек лишние.

Девочек всё чаще родители звали собирать вещи и дом наполнялся картонными коробками с вещами. Бабушка сетовала на них, с удовольствием тихо отмечая, что скоро это прекратится. День переезда стал самым оживлённым и в то же время самым пустым из всех моих дней здесь. С раннего утра Генри с семьёй возились с коробками, ругались и переживали за перевоз багажа. Но всё изменилось после обеда.

Глава 2

Едва семья уехала, дом наполнила почти мёртвая тишина, которую не прерывал даже оставшийся дома кот — он по старой привычке где-то прятался. Мы с матерью пообедали только вдвоём — бабушка отказалась под предлогом отсутствия аппетита и ушла сразу на послеобеденный сон. А мы с матерью остались сидеть за большим столом друг напротив друга в очень неловкой тишине. Мы сильно отдалились за эти три дня. Если раньше я понимал, что происходило в её жизни потому, что мы часто разговаривали, то в последние дни мама предпочитала общению со мной обсуждение дел со своей двоюродной сестрой. Винить её я не мог — мне самому было комфортнее общаться со сверстниками. Просто теперь неловкое молчание застало нас врасплох, не давая и повода поговорить. У меня не было тем для общения. Жаловаться на скуку и одиночество казалось несправедливым — взрослые проблемы всегда гораздо труднее детских. Маме предстояло найти работу, обустроить комнату и наладить общение с бабушкой и соседями, устроить меня в школу.

— Тебе здесь, наверное, одиноко? — внезапно спросила она. Я не ожидал её вопроса и потому замешкался, но мать, кажется, решила, что я не расслышал и потому спросила ещё раз:

— Тебе здесь одиноко, Клод?

— Самую малость. — неловко сознался я, не поднимая на неё взгляда, словно выбор наиболее красивой картофелины в тарелке забирал у меня слишком много внимания.

— Я слышала, что в Атриуме часто бывают дети твоего возраста. Может сходишь туда, найдёшь новых знакомых? — предложила она.

Атриум было не более чем название магазина-библиотеки, в котором любой мог почитать и купить комиксы, книги, музыкальные пластинки и диски с песнями. И это действительно было очень популярным местом у большинства детей нашей округи. Девочки рассказывали о том, что каждый раз по пути домой они заезжали в Атриум чтобы встретиться с друзьями. Идея была неплохой, но я сомневался. Алек так ни разу не позвонил с момента как я переехал, хоть и обещал. Я оставил ему пару голосовых сообщений на автоответчике, но они остались без ответа. Во мне зрела обида на друга, прикрываемая надеждой на то, что у него просто трудности перед началом учебного года, и он может позвонить в любое время. Но мне не хотелось быть привязанным к телефону который день подряд, ожидая звонка, который может и не случиться, поэтому я решил сходить.

— У нас разве есть деньги на книги? — всё же выразил лёгкое сомнение я. Можно было сходить просто посмотреть на книги и попытаться завести знакомство, но если не удастся, покупка сгладила бы эту неловкую прогулку.

— Найдутся. — улыбнулась она и я почувствовал себя лучше.

После обеда мама дала мне двадцатку и рассказала, как дойти до Атриума. Сама она со мной не отправилась, решив дать мне немного самостоятельности. Поначалу эта мысль была даже приятна. Новый город, новый я и прекрасный шанс показать себя перед новыми друзьями крутым и самостоятельным. На волне этой самоуверенности я и вошёл в Атриум. Он казался мне огромным в то время. Длинные ряды стеллажей тянулись вдоль стен, по всему залу поперёк им стояли корзины, наполненные комиксами и журналами, подпёртые крутящимися стойками с открытками и совсем тонкими журналами. Множество ярких обложек, цветные стенды с новыми выпусками. Я помнил по рассказам, что это был всего лишь первый зал из двух, но меня уже глубоко восхищал этот контраст мира Атриума с тем, что находилось снаружи. В книжном отделе, прямо у входа располагалась касса со скучающим продавцом, возле низких стоек-корзинок скопились дети. До меня доносились их восторженные шепотки, но я не мог разобрать ни слова.

К ним я и направился, натянув приветливую улыбку и громко поздоровался чтобы меня услышали. Меня никто не заметил. Тогда я решил завести разговор с другими, что стояли у шкафа. Но те посмотрели на меня странно. Один мальчик было сказал мне «Привет», но его друг шепнул ему что-то на ухо, и они ушли к своим родителям. Чувствовал я себя максимально неловко и решил прекратить попытки познакомиться. Вместо этого я начал бродить между стойками, разглядывая книги и делая вид, словно я избалованный читатель, которого не всякое произведение искусит купить его. В какой-то момент за мной начали ходить несколько мальчишек. Они держались на расстоянии. Но неизменно следовали за мной. Решив поймать их на слежке, я остановился у шкафа с ужастиками, делая вид, что заинтересовался чем-то. Для правдоподобности, схватил первую попавшуюся книжку. Едва заметив движение со стороны, я с улыбкой развернулся и довольно громко произнёс «ну здравствуйте», но вместо парней увидел лишь девушку, которая раскладывала книги. Она поздоровалась и спросила, нужна ли мне помощь. Чтобы не показаться странным, я сказал, что хочу купить эту книгу. Она взяла её, провела меня на кассу, упаковала книгу в их фирменный пакетик и отдала сдачу. Делать в магазине мне было больше нечего и потому я поспешил уйти. Уже на выходе я заметил тех самых мальчишек, которые поглядывали в мою сторону и переговаривались. Подходить к ним я не стал.

Возвращаться домой не хотелось, и я побрёл куда глаза глядят. На углу одной улицы мне попалось кафе, в котором я потратил остаток денег на бургер, кекс и молочный коктейль. Там же я решил рассмотреть, что за книгу приобрёл. Книжка была примечательна своей яркой обложкой. Да, цвета были яркими, но они не резали глаза, а приносили скорее какое-то успокоение, несмотря на весьма жуткую обложку. «Добро пожаловать в Ужаслэнд!» — гласила надпись на табличке из-за которой выглядывал зелёный рогатый монстр. Его когти оставили на этой табличке глубокие царапины, но даже несмотря на это, мне было не страшно. Монстр не внушал ужаса и был похож не на кошмарное чудовище, а на скромного, немного неловкого местного обитателя, стесняющегося выйти к приезжим. И это подкупило меня начать читать. Я прочитал половину книги прежде чем понял, что начало темнеть и мне пора вернуться домой.

А дома мать лишь порадовалась, что я задержался. Она решила, что я нашёл новых знакомых и потому не стала расспрашивать. За ужином она лишь поинтересовалась, какую книгу я взял. Увидев её, лишь пожала плечами, сказав, что если мне нравится, то она тоже рада и поделилась со мной своими успехами. Пока меня не было, она передвинула одну из кроватей в бывшую комнату своей кузины и её мужа. Они увезли свою кровать, поэтому ей пришлось обустраивать место для сна заново. У меня теперь была собственная комната. Эта мысль немного радовала. Всё больше возможностей появлялось у меня для самовыражения. Первым же делом я поставил книгу на полку книжного шкафа. На следующий день поотдирал все наклейки, оставшиеся от девочек на столе, шкафах и кровати. Мой старый рюкзак начал рваться, и мы с мамой сходили на школьную ярмарку, где среди прочего я набрал себе тетрадок и ручек на год вперёд. На ярмарке тоже были дети, но они смотрели на меня как на пришельца и боялись подойти. Мама не заметила этого, она была больше занята выбором для меня необходимых книг для литературы. В этом учебном году мне было необходимо представить эссе по трём литературным произведениям. Сам я до этого не был любителем почитать, поэтому ответственность за выбор книг легла на плечи моей матери. Вернулись мы домой ближе к вечеру. Пока мама занималась ужином, я обустраивал свою комнату. Бабушка была довольно тихой, она спускалась вниз только чтобы поесть, но даже тогда мы сидели в относительной тишине. Лишь раз она спросила, кем устроилась моя мать работать, а услышав ответ, искренне пожелала ей удачи.

Работа медсестрой в местной больнице оказалась очень тяжёлой. Я понял это лишь, когда в начале учебного года почти перестал видеться с матерью. Она приходила домой поздно вечером, ела и сразу отправлялась в свою комнату. На выходных она иногда брала меня с собой за продуктами и рассказывала, как сделать готовый ужин вкуснее, добавив в него соус или порезав овощей. Вечером воскресенья она выдавала мне денег на обеды в школе, но я быстро понял, что даже за деньги еда в столовой не стоит того чтобы её брать. Попытка завести друзей в школе не увенчалась успехом. В моём классе все уже друг друга знали или слышали что-то, ведь жили по соседству. В какой-то момент мне начало казаться, что люди просто сговорились и решили рожать детей в одно и то же время чтобы они могли дружить семьями.

В начале года наш класс собрался в кабинете вместе с психологом. Мы сели вокруг и начали рассказывать о себе чтобы познакомиться получше. Мой рассказ был весьма унылым. Я решил умолчать о том, почему мы уехали из города и просто сказал, что хотел бы завести тут друзей. Но мои слова не вызвали ожидаемого ажиотажа. Наверное, будь я в каком-то плохом комедийном фильме на фоне уже зазвучали бы унылые сверчки. Но вдруг одна девочка начала хлопать и толкнула локтём соседку в бок. Та тоже вяло захлопала и за ней уже подключились остальные. Я почувствовал себя лучше, возвращаясь на своё место. А едва усевшись на стуле, не мог оторвать взгляда от девочки, которая вышла представляться вслед за мной — та, что первой похлопала мне.

— Всем привет, я Ванда Хопкинс. — Представилась она и подняла вверх руку с кулаком, из которого были выпущены лишь указательный и средний палец. Ванде зааплодировали. Я подключился не сразу, засмотревшись на неё.

Эта девочка выглядела дерзкой. У неё была короткая стрижка, вместо юбок и платьев она носила бриджи, совсем не похожие на девчачьи. Во всей её одежде не было ни нежных, ярких цветов, ни красивых рисунков, ни страз. Лишь пара серёжек-гвоздиков говорили, что она девочка. Со спины я бы точно принял её за парня.

— Мне одиннадцать, но, как и всем вам тут. — Эту фразу многие восприняли с юмором, кто-то даже начал свистеть и психологу пришлось сделать замечание, — Я переехала в этот город год назад. Рабочие дела отца, такая скука на самом деле, сами знаете. Моя мама домохозяйка, милая женщина и лучший пекарь по мнению Сообщества Розовых Домохозяек. Мой брат занимается бейсболом. Он лишь на пару лет старше меня, но все говорят, что у него талант из штанов рвётся.

По комнате прошёл смешок, и я сам не сдержал улыбки. Ванда словно светилась позитивом на всю комнату, рассказывая о себе. Её все любили и слушали с особым вниманием, о котором я мог только мечтать. Но в какой-то момент я поймал её взгляд и мне показалась, что рассказывает она о себе не ради всех вокруг и даже не ради психолога, а ради меня.

— Я люблю историю. — Продолжила Ванда, оторвав взгляд своих карих глаз от меня, — Мой любимый президент — Авраам Линкольн.

Какой-то парень хихикнул, и Ванда обратилась к нему:

— Не потому, что он охотился на вампиров, Бенни.

Тут уже рассмеялись все. Психолог тихо попросила девочку заканчивать.

— Словом, я ваша новая одноклассница. — Подвела она итог, — Ухожу, но не прощаюсь.

Она вернулась на своё место, и мы продолжили знакомство, но я уже не слушал других. Все мои мысли занимала яркая Ванда, буквально спасшая меня от тишины. Кажется, я тоже был ей симпатичен: едва мы встретились взглядами, на её губах заиграла улыбка. Я с трудом дождался окончания знакомства чтобы тут же подойти к ней.

— Привет. — Сказал я, буквально подскочив к Ванде и протянув руку для знакомства, — Я…

— Послушай, мы не друзья. — Улыбка исчезла с лица Ванды, едва она увидела меня так близко, — И мы не должны ими становиться. Может ты подумал, что если я похлопала тебе, то ты мне нравишься. Но нет. Мне просто не нравится, когда эти придурки считают, что они лучше чудиков вроде тебя.

Радость было появившаяся внутри медленно угасла. Я опустил руку, но не спешил уходить. Вместо этого ушла Ванда, пихнув меня плечом напоследок, словно ей было мало места. Выпендрёжница. Я обернулся и увидел, как Ванда мило общается с каким-то парнем. Я хотел быть на его месте. Но слова девушки вскоре заставили меня задуматься о другом.

После них я ожидал какой-то подставы от одноклассников. Придирок, обзывательств, плевков в спину, но не дождался. Им было всё равно на меня. Со мной общались не более, чем того требовалось на занятиях, иногда кто-то поддерживал лёгкую беседу ни о чём, но как только кончались уроки, у каждого находились свои планы и компании, которые не принимают новичков. Поначалу это задевало, мне было как никогда одиноко и в школе, и дома. Без телевизора освободилось очень много свободного времени, которое я тратил на чтение книг, будь то школьная литература или страшилки. В то время я серьёзно подсел на произведения Стайна, чью книгу купил в Атриуме чтобы не выглядеть глупо перед консультантом.

Глава 3

В начале сентября я нашёл радиоприёмник среди старых вещей дедушки. К моему счастью, это устройство ещё работало и даже выдавало неплохой звук. Я настроился на волну местной радиостанции и вскоре привык делать уроки под негромкие песни. Особенно на меня произвела впечатление Wake me up when September ends¹. Я даже позвонил на радио и попросил поставить её ещё раз специально чтобы записать на диктофон в телефоне. Эту песню я поставил на будильник. Она очень подходила к моему ежеутреннему настроению, когда приходилось вставать с постели и идти в школу. Я представлял, будто меня будит мама, а я закрываюсь от неё и прошу разбудить меня, когда кончится сентябрь. С наступлением октября эта песня перестала быть актуальной, но я так и не убрал её с будильника.

С октября мама начала брать ещё и ночные смены. Поэтому теперь несколько раз в неделю мы виделись утром. Я только просыпался, а она уже отходила ко сну. Наш диалог был вдвойне неловким, ведь я никогда не говорил о своих проблемах ей просто потому, что считал, что это не так важно. В этом году Хэллоуина я не ждал, но зачёркивал дни в календаре, записывая, сколько денег у меня есть. Раз в неделю-две я заходил в Атриум, крутился возле стойки с ужастиками Стайна, выбирая какую книгу взять в этот раз. Я выстраивал цепочки, планировал, высчитывал, просил продавцов отложить что-то буквально на пару дней, когда видел, что экземпляры кончаются. Эти книги я читал с удовольствием, даже не замечая, как пролетают часы за главами. Я всё ещё надеялся на звонок от Алека. Отмечая каждый новый день в календаре, проглатывал горечь от мысли, что он опять не позвонил. И не написал. И не отвечал на мои сообщения на автоответчике. Мне хотелось спросить маму о том, всё ли в порядке с тётей Амандой и её сыном, но видя усталый взгляд откладывал вновь и вновь эту тему.

Я всерьёз начал переживать за здоровье мамы. Из-за сложного графика она стала забывать дома обеды. Мне хотелось верить, что в больнице есть кафетерий, где она может перекусить. Но однажды, вернувшись со школы, и заметив на кухонном столике очередной забытый пакет с обедом, я не выдержал. Поднялся в свою комнату, вытряхнул из рюкзака книги и тетрадки, забрал мелочь из банки, куда я складывал монеты, остававшиеся со сдачи в магазине и зашёл к бабушке спросить, как мне проехать до больницы. Она отвлеклась от телевизора, приподняла очки, оглядев меня с ног до головы — больным или раненным я не выглядел, но она уточнила, зачем я собрался в больницу. Я ответил честно и получил от неё подробную инструкцию как добраться до больницы и у кого спросить, когда окажусь на месте. Кажется, ей не хотелось меня отпускать одного и вскоре я понял почему. Из нашего района на автобусе до этой больнице пришлось добираться полчаса. Мама тратила на эту дорогу не меньше сорока минут каждое утро на машине и возвращалась, когда автобусы уже не ездили оттуда. Всё время я держал мамин пакет с ланчем в руках, боясь потерять или раздавить его. А ещё я неотрывно следил за дорогой, боясь пропустить остановку, даже зная, что их объявляет водитель по громкой связи. Нет, эту остановку невозможно было перепутать ни с какой другой. Она располагалась в паре метров от въезда на стоянку перед огромным больничным зданием. Кажется, здесь было этажей девять или десять — не могу сказать точно, каждый раз при взгляде наверх чтобы сосчитать, у меня начинала кружиться голова. Внутри же помещение было больше длинным. Мне и вовсе стало казаться, что тут легче заблудиться, чем кого-то найти.

Я поспешил обратиться в регистратуру, но работающая там женщина не восприняла меня всерьёз, в отличие от стоящей рядом медсестры, которая заполняла бумаги. На её бейджике было написано имя, — Меригольд, — и она была похожа на очаровательную актрису из бабушкиных сериалов: розовые округлые щёки вместе с тонким подбородком придавали её лицу форму сердечка, её кожа была смуглой, а пухлые губы тёмно-вишнёвыми даже без помады. Меригольд быстро узнала во мне сына своей коллеги и попросила меня подождать в холле «вместе с одной девочкой». Этой девочкой оказалась Сьюзи. Она быстро узнала меня, но встретила без особого энтузиазма. Мы вяло поздоровались.

— Я думала, мы не встретимся. — спокойно сказала она, крутя в руках ту самую куклу, волосы которой несколько недель назад расчёсывала Эйприл.

— Мне тоже так казалось. — признался я, — С тех пор как вы переехали мама ни разу о вас не говорила.

— Зато моя говорит о тебе постоянно. — пожала плечами Сьюзи, — Ты ведь учишься вместе с Мулан?

Я не понял, о ком она говорит и тогда Сьюзи уточнила:

— С Вандой. Забываю, что ты не из нашей компании принцесс. — она прижала куклу к груди, — Мама Ванды как-то сказала мне не дружить с тобой. Она многим так говорит.

— Почему? — искренне удивился я. Ванда показалась мне тогда странной, но едва ли она была настроена ко мне враждебно и это совсем не объясняло почему её мама просила других избегать меня.

— На это есть несколько причин. — пояснила Сьюзи, усадив куклу на подлокотник и управляя её, словно историю вела кукла, — Первое: вы живёте с сумасшедшей ведьмой Луизой.

— Но вы ведь тоже с ней жили. — в голове картинка упорно не складывалась.

— Нам пришлось жить с ней потому, что мы ждали пока построится наш дом. — пояснила девочка, — К тому же, Луиза нам никогда не нравилась, все знали, что папа терпит её чтобы у нас была крыша над головой.

Я спросил, из какого города переехала сюда их семья, на что Сьюзи помотала головой и ответила, что они всегда жили здесь, просто в какой-то момент её маме стало тесно в квартире, и она заставила отца продать её, а на вырученные деньги купить землю и вложиться в строительство дома. Впрочем, сама зачинщица была не довольна идеей того, что приходилось жить со старой Луизой. И чем больше я слушал Сьюзи, тем больше вопросов у меня появлялось. За всё время, что я жил в доме, Лола никогда не пререкалась с моей бабушкой. На это у болтливой Сьюзи тоже нашёлся ответ:

— Она её боится. Луиза же ведьма. — отвечала Сьюзи очень спокойно, — Она и Эйприл прокляла. Наверняка за то, что та пыталась забрать её серёжки.

— Почему ты думаешь, что Эйприл прокляла моя бабушка? — усмехнулся я. Слова девочки казались больше шуткой, чем правдой, но сама Сьюзи, скорее всего, действительно в это верила.

— Эйприл летом пыталась взять у Луизы серёжки для костюма Золушки на чаепитие. Луиза ей их не согласилась давать. Эйприл попыталась их стащить…точнее, одолжить. — поправилась девочка, поглаживая куклу по голове, — Её поймала и отругала Луиза, а теперь Эйприл отравилась мармеладками, которые всегда ела.

— И при чём тут бабушка?

— Прошло примерно 13 недель с тех пор. — Сьюзи уже теряла терпение разговаривать со мной, — А 13 это же число ведьм. Проклятие никогда не действует сразу. Чем оно сильнее, тем дольше будет созревать. Например, если ты сказал про ведьму что-то плохое, тебя настигнет проклятье через 13 минут или 13 часов.

Она ещё несколько минут распиналась про силу разных проклятий. Чем дольше она об этом говорила, тем сильнее мне казалось это бредом.

— А почему тогда меня надо остерегаться? — остановил я девочку, задав беспокоящий меня вопрос.

— Вы переехали к ней жить добровольно. — пояснила Сьюзи, — К тому же, ведьминский дар передаётся через поколение. Вот только если с девочками понятно как, то ведьм-мальчиков я не помню.

Я спросил, не боится ли тогда меня сама Сьюзи. Она пожала плечами и ответила, что я выгляжу скорее глупо, чем страшно. Мы посидели ещё минуту в молчании, а потом она подорвалась и попрощалась, сказав, что идёт к сестре. Наверное, врач уже закончил её осмотр. Я помахал ей на прощание, но остался с мыслями о слухах обо мне. С одной стороны, это звучало странно, но я начал припоминать ужастики, которые мы смотрели с Алеком. Сияние, Ведьма из Блэр, Сонная Лощина…

От всех мыслей меня отвлек приход мамы. Она была очень удивлена, но в то же время рада видеть меня здесь. Я передал ей ланч, ответил на несколько вопросов об учёбе без особого энтузиазма, а потом сказал ей, что возвращаюсь домой так как устал и занят уроками. Отчасти я не соврал. Разговор со Сьюзи действительно дался мне с большим трудом. А то, что я узнал казалось настолько тяжёлым, что почти физически прибивало меня к земле. Уже сидя в автобусе я вспомнил, что так и не узнал у девочки вторую причину. Зато понимал, почему Ванда назвала меня чудиком. Она была в той же компании, что Эйприл и, наверняка, именно от неё и узнала обо мне.

Хотелось как-то убедить Ванду, что я не такой чудик, как рассказывала обо мне Эйприл. Но у меня не было ни единой идеи. Иногда мне казалось, что она привыкнет если будет видеть меня каждый день. Поэтому я садился на соседнюю от неё парту в первом ряду и громко здоровался с ней. Ванда не всегда отвечала. Я стал забывать дома ручки и просить запасную у неё. Наверное, я был особенно странным. Но мне нравилось одалживать у неё ручку или карандаш в начале дня и возвращать в конце. Это был словно наш странный ритуал. Который, правда, продлился недолго. С середины октября она стала писать только пером и автоматическим карандашом.

Хэллоуин я провёл с бабушкой. Маму вызвали на ночную смену, но она оставила нам денег чтобы заказать пиццу, а дома было полно сладостей. Бабушка не очень любила гостей, поэтому всё, что ранее предназначалось ходящим по домам в костюмах детям, досталось мне. Я сидел в её комнате на полу, возле кресла-качалки и смотрел марафон любовного сериала. Это была очень непонятная для меня романтическая история, крутившаяся вокруг женщины, которая была влюблена в своего босса, но вынужденная скрывать это. Вокруг неё происходило много странных происшествий и сюжет затягивал в себя постепенно, но наверняка. Если первую серию я просто не понимал, что происходит, то во второй начал всерьёз переживать за героиню, а во время третьей забыл о еде и не отрываясь следил за происходящим на экране. Внезапно я почувствовал, как что-то острое и мохнатое вцепилось в моё бедро и подпрыгнул, переводя взгляд вниз. Кот с довольным видом перебирал лапами, вонзив острые когти в мои штаны.

— Макбет, брысь! — фыркнула бабушка, заметив это. Но кот словно и не заметил этого, продолжая перебирать лапами в той же расслабленной манере, пока я смотрел на него. Через минуту ему это надоело, он вытащил когти и сел рядом, вылизываясь.

— Вот сволота. — выругалась на него бабуля и обратилась ко мне, — Прогони его.

Я замахнулся на кота, тот поднял лапу и выпустил когти оцарапав меня. Мы встретились взглядами. Казалось, ранее приветливый его взгляд теперь сменился на осуждающий. Макбет поднял хвост и в гордом спокойствии ушёл. Бабушка к этому времени уже вернулась к просмотру сериала, а меня гложила обида. Я тихо поднялся и направился вслед за котом, который, едва услышав меня, побежал прочь и спрятался от меня за диваном в гостиной. Лезть за ним я не решился. Забрав закуски, я ушёл к себе в комнату, достал недочитанный рассказ и сел за него. Дверь за собой я редко закрывал до конца. Ручка иногда заедала, поэтому так было просто удобнее. Когда я улёгся спать, почувствовал, как открывается дверь, а открыв глаза, заметил едва различимую в темноте тень. Она проскользила между створок в мою комнату, запрыгнула на стул и уставилась на меня светящимися зелёными глазами. Меня парализовал страх. В глубине души я знал, что это просто кот. Но его невероятное спокойствие даже рядом с бабушкой, которая ощущалась для меня страшным и непредсказуемым человеком, пугало. Через несколько минут я привык к взгляду кота и даже уснул. Утром Макбета уже не было в комнате.

Кот приходил ко мне ночью, смотрел на меня, бродил по комнате, иногда засыпал у меня в ногах. Потом начал приходить и днём. Спал у меня на подоконнике и столе, но всё так же избегал прикосновений. Он напоминал мне Ванду, взгляды которой я иногда ловил на себе. Но, стоило мне приблизиться, как я для неё становился прозрачным. Я уже почти отчаялся завоевать её внимание. Новую возможность принес нам наш психолог, пригласив всех попробовать свои силы в театральном клубе школы. Ванда состояла в нём ещё с сентября. Она любила сцену. Как говорил наш художественный руководитель, «родилась в её свете».

И я внезапно понял, что лучший способ завоевать внимание Ванды — показать, что я тоже родился в свете сцены. Для этого мне нужно было вступить в театральный кружок, пройдя пробы настолько хорошо, чтобы сам художественный руководитель пригласил меня. И потому я готовился, заучивая наизусть сонет Шекспира.

«Что может быть лучше бессмертной классики?» — думал я, в десятый раз за сегодня повторяя то, что и так знал на зубок. Слова въелись мне в мозг, и последние пару дней снились острыми строчками, не давая мне забыть их. Кажется, я мог закрыть глаза и увидеть сонет от начала до конца. И всё равно я волновался, что забуду его, как только закрою книгу. Все мои одноклассники были не менее взволнованы. На сцене кто-то уже пытался исполнить «сияй, сияй, маленькая звезда», подыгрывая себе на скрипке — это звучало очень странно. Трое девочек повторяли какой-то странный танец с прыжками и кривляньями. Недалеко от них в странном трансе кружилась ещё одна, и я просто гадал, в какой момент они столкнутся друг с другом. Остальные либо просто повторяли как я, либо молча ждали своей очереди.

— О, ты тоже Шекспира учишь. — Раздался надо мной знакомый голос одноклассника. Кажется, это был Джеймс. Он сидел через парту сзади меня на уроках и не отличался особой любовью к учёбе. Я вообще не понимал, что он делает в театральной студии. Но Джеймс подсел ко мне. Я отодвинулся.

— Я жутко волнуюсь. — Поделился со мной переживаниями одноклассник, — Впервые буду выходить на сцену.

— Я тоже. — Решил поддержать я разговор, — Просто расслабься и не думай, что ты на сцене. Представь, что ты выступаешь у себя в комнате.

— Нет, у меня не такая хорошая фантазия. — Усмехнулся он, навязчиво заглядывая в мою книгу, — О, я тот же сонет учил.

На сей раз я решил промолчать и принялся про себя повторять выученные строчки. Где-то на середине меня прервал новый бубнёж Джеймса.

— А ты знал, что Шекспир был заикой? — Спросил он меня.

— Нет. — Сознался я и хотел уже было забыть о том, что меня отвлекли, как мой одноклассник продолжил.

— Представь себе, он был такой великий человек, а заикался. — Восторженно рассказывал Джеймс, — Но я читал, что из-за этого в его сонетах есть тайный музыкальный смысл. Если прочитать их заикаясь, как Шекспир, можно услышать музыку, до которой даже нашим современникам далеко. Вот ты смог бы прочитать так?

Я ничего не ответил, глядя на него и пытаясь понять, шутит ли сейчас Джеймс со мной или нет. Он не дождался моего ответа и тихо вздохнул, потупив взгляд в пол.

— Вот и я не смог бы. — Пожаловался парень, — А ведь это был бы верный путь попасть в театральный клуб. Я к тому что, как они могли бы не принять того, что понимает и разделяет гений самого Шекспира.

Эта мысль засела в моей голове. Просто прочитать сонет Шекспира — может каждый. А вот прочитать сонет Шекспира как сам Шекспир нужно постараться. У меня ещё были сомнения, не лжёт ли мне Джеймс, но он выглядел таким расстроенным, что не мог повторить заикания Шекспира, что я решил рискнуть.

Едва моё имя назвали, я оставил книгу и вышел на сцену, расправив плечи и уверенно подняв голову. Поначалу яркий свет слепил меня, но вскоре я привык и различил в передних рядах нашего художественного руководителя. Сзади него сидели и наблюдали за новичками уже действующие члены театрального кружка. Они все казались мне чёрными тенями в зале. Но среди них всё же виднелась Ванда. Я узнал бы её из многих. Сейчас настал мой звёздный час поразить её своим мастерством!

— Ну что у тебя. — Томным голосом спросил меня наш руководитель.

— Уильям Шекспир. — Торжественно объявил я, — Сонет номер…

— Шекспир… — Чёрная тень явно была приятно удивлена моим выбором и даже подалась немного вперёд, — Удиви же меня.

Я набрал воздуха в грудь и попытался прочитать, как представлял это в исполнении заикающегося Шекспира. Сначала в зале царила тишина. Потом сквозь моё заикание начали пробиваться чужие плохо скрываемые хохотки, пока наконец меня не остановили.

— Я сказал удиви, а не ужасни меня. — Тон тени из приятного быстро сменился на раздражённый, — Что это сейчас было?

— Шекспир… — Едва нашёлся что ответить я, совсем растерявшись.

— Шекспир что? Едет по кочкам? — Фыркнул наш руководитель и сзади него раздались смешки.

— Шекспир заикался. — Поделился я своим знанием и услышал, как сзади меня, за кулисами кто-то громко прыснул от смеха и сказал «повёлся чудик». У меня в момент похолодели руки. Я осознал свою ошибку и уже было не важно, что говорили чёрные тени внизу. Я провалился. Окончательно и бесповоротно.

Но, кажется, мне было даже не жаль. Я возвращался домой с пустотой внутри. Мне не нужна была сцена. Мне не нужно было внимание публики и свет прожекторов. Мне нужно было внимание Ванды. Что ж, я получил его. Целых пять минут Ванда действительно думала только обо мне с этим дурацким «шекспировским заиканием». Дурак. Не знаю, кого я винил тогда больше: Джеймса, что подкинул эту дурацкую идею, или себя за то, что так легко принял на веру. Я не хотел идти в школу, опасаясь насмешек. Но их не последовало. Кажется, не меня одного хмурая тень отчитала в тот день. Трио девочек тоже были мрачнее тучи.

Ванда нагнала меня внезапно после уроков возле моего шкафчика.

— Сожалею, что ты не прошёл отбор. — Кажется, она сказала это искренне, — Шекспир это хоть что-то действительно связанное с театром, а не как у остальных.

Внутри меня потеплело. Ванда оценила мой крайне провальный номер и теперь это грело мне сердце, возрождая надежду на то, что мы сможем с ней подружиться. Хотя бы подружиться.

— Думаешь, мне стоило бы выступать на сцене? — Спросил я с улыбкой.

— Нет, ни за что. — Хмыкнула Ванда, — Ты…на сцене…это был бы полный провал.

Она развернулась и гордо ушла, вновь оставив меня лишь смотреть ей вслед. Ну конечно, а что я ещё ожидал от неё? Это была Ванда. Она любила себя и просто наслаждалась демонстрируя мне свою жалость. Как будто ей не всё равно, что я чувствую. Но вся её поддержка и соболезнование были напускными. И от этого мне хотелось кинуть ей в след противный томик Шекспира, надеясь попасть в голову. На смену грусти и злости пришло разочарование.

Что бы я ни делал, Ванда была неприступной. Она играла со мной, то давая надежду, то пытаясь опустить мою самооценку. Мне хотелось верить, что её высокомерие лишь напускное. Но та Ванда, которую я видел днями в классе пропадала, стоило ей заговорить со мной. Я действительно был для неё чудиком. И потому сам вскоре стал избегать её внимания, запретив себе думать о ней. Без мыслей о Ванде появилось гораздо больше свободного времени, которое я не знал, чем занять.

В школе дела шли весьма однообразно. Никому не было дела до меня. Меня даже не взяли в рождественскую сценку, и я был единственным учеником, сидевшим в зале. Впрочем, это ни капли не мешало, ведь я сидел на месте своей мамы, которая не могла прийти из-за работы. Тогда мне казалось, что так даже лучше. Она хотя бы не видела того позора, что разворачивался на сцене. Костюмы на актёрах были им явно не по размеру. Кто-то даже запутался в собственной мантии и упал, уронив декорацию. Смешок раздался только с моей стороны. Но этого хватило чтобы обратить на себя внимание. Я даже не смутился. Это было действительно смешно. И, раз уж меня посадили в зал, разве я не могу покритиковать своих одноклассников. Они откровенно лажали на сцене всё сильнее и сильнее. Ведущая вокалистка забыла слова после первого куплета, а пианист закрутил проигрыш пока ей не принесли папочку с текстом. А под конец они перепутали последовательность и, недавно убитый персонаж читал свою предсмертную молитву с мечом, застрявшим в рукаве. Спектакль не задумывался как комедия, но мне было правда смешно смотреть на своих одноклассников. Впервые они оказались на месте чудиков.

Я остался доволен и хотел уже покинуть зал вместе со всеми, когда меня поймала за рукав Ванда. Она ещё не успела сменить костюм и выглядела для меня не так внушительно, как прежде.

— Не считаешь же ты себя лучше них? — Заговорила со мной Ванда, нахмурившись.

— Ни сколько. — уверенно ответил я, пожимая плечами. Я часто задумывался о том, как видят меня другие, думал, что меня считают отстоем и потому не общаются. Смирившись, я не лез к ним, пытался находить радость в уединении и куче свободного времени. Впрочем, со стороны это, наверное, выглядело, словно я презираю общество, не желая вливаться в него. Наверное, Ванда думала, что я задрал нос, увидев неудачи моих одноклассников. Но я впервые чувствовал себя немногим хуже остальных.

— Тогда хватит злорадствовать. — Фыркнула она, пытаясь осадить меня, — Убирай свою противную ухмылочку с лица.

Так вот, в чём было дело. Ванда просто ненавидела, когда я улыбаюсь. Видимо, ей больше нравилось видеть меня расстроенным и забитым. Что ж, в этот раз я не собирался идти у неё на поводу.

— А вдруг я улыбаюсь не из-за того, что наш класс конкретно облажался на сцене? — Я попытался заронить в неё зерно сомнения. Мне было смешно от того, что Ванду подтолкнула поговорить со мной неудача собственной труппы, которую я заметил. Наша мисс идеальность явно воспринимала этот провал на свой счёт.

— А из-за чего тогда? — выпалила Ванда, раздражаясь и теряя терпение.

— Вдруг ты мне нравишься? — Я сказал это больше в шутку. Или хотел думать, что говорю это в шутку. Мне действительно хотелось признаться Ванде в симпатии, но я «чудик», а она «рождена в свете сцены». Как красавица и чудовище, но без взаимной любви, которой мне бы так хотелось. Хотя, любви ли? Без сомнений, я был очарован Вандой и всегда жаждал её внимания. Но чем дальше это заходило, тем больше наше общение превращалось в противостояние. Ну и пусть. Я устал оставаться опустошённым и разочарованным после каждого общения с ней. Пришло время дать отпор её придиркам. Ванда презрительно фыркнула, развернулась и ушла. Я остался один с тупой улыбкой, но чувством сладкой победы. Вскоре сквозь него пробилось слабое сомнение — а не пожалею ли я о том, что сказал?

Под Рождество мама подарила мне ноутбук и я начал открывать для себя мир интернета. Динамики у ноутбука были гораздо лучше радио, поэтому последнее отправилось на чердак, доживать свой век. Вместе с интернетом я погрузился в мир пиратской музыки. Там были мои любимые песни, которые я часто слышал по радио. Раньше приходилось записывать их на диктофон чтобы не ждать повторов. А теперь всё было под рукой. Я смотрел фильмы, иногда оглядываясь, словно меня в любой момент могли схватить спецслужбы за просмотр пиратских видео. Фильмы на время стали моей новой страстью. Но пары недель мне хватило чтобы пресытиться, и я решил вернуться к книжкам. К тому времени у меня собралась уже неплохая коллекция книжек Стайна, а походы в Атриум стали обязательным ритуалом на выходных. Продавцы меня знали и предупреждали о поставках новых произведений, что помогало мне планировать расходы.

Рождественские каникулы прошли скучно. Мать работала большую их часть, а в те небольшие выходные, что у нас были, мы смогли лишь сходить на ярмарку и посмотреть рождественские фильмы. Чуда в Рождество не случилось и Алек до сих пор молчал, словно забыл обо мне. В начале января моё терпение лопнуло и я, набравшись наглости, спросил у мамы, почему от тёти Аманды и Алека нет вестей. Она пожала плечами, сказав, что тётя Аманда звонила несколько дней назад и у них всё хорошо. Я разочаровался в своём друге и больше ничего о нём не спрашивал. Алек умер для меня в тот момент, и вместе с ним все самые счастливые воспоминания из моего детства заволокла серая пелена. Я не мог выбросить из головы наши с ним посиделки, игры на приставке и приключения в Хэллоуин.

Оставшиеся дни каникул я предпочёл провести в одиночестве, слушая грустные песни и готовясь к тому, что мне придётся вернуться в школу и как-то жить с осознанием того, что я признался Ванде в симпатии. Мне казалось, что стоит едва сунуться в класс, я стану объектом насмешек. Ведь как такой чудак как я мог даже подумать о том, чтобы признаться в своих чувствах одной из самых популярных девочек школы. Я представлял, как вернусь, встречусь с их насмешками, буду усиленно делать вид, что ничего не понимаю, а когда кто-то спросит, отчего я так спокоен, я мило улыбнусь и скажу: «а вы что, поверили?». Это был идеальный план, который успокаивал меня. Всегда легче свести всё к шутке, чем разгребать последствия неаккуратно брошенных слов.

Но вернувшись в школу я не встретил никакой реакции. Никто не смеялся, не обсуждал и даже не шептался тайком, указывая на меня. Особенно Ванда. Теперь она делала вид, словно меня не существует, и я начал привыкать быть невидимкой перед её глазами.

Куда сильнее я переживал за Алека. Винил себя за то, что не был для него достаточно интересным и взрослым. Но если я мог бы больше интересоваться его видеоиграми, то возраст я никак не мог себе добавить. Это убивало меня невозможностью что-либо исправить. Как бы я ни старался, эти пару лет разницы очень сильно ощущались в нашем с ним общении. Алек всегда был где-то впереди, на пару уровней выше, а мне приходилось догонять его. И я не мог смириться с этим как бы ни старался, поэтому позволил боли забрать меня целиком.

Я постоянно ощущал, что ненавижу себя. И яснее всего видел это в зеркале, утром, когда чистил зубы. Я поднимал голову, встречался с собственным отражением и спешил отвести взгляд. Находить себя в зеркалах было всё неприятнее. Я не мог даже сказать, какая именно часть моего лица вызывает во мне отвращение и поэтому мне казалось, что ненавижу его полностью. Мне не хотелось видеть его и со временем я отпустил волосы, которые частично закрывали моё лицо — так я чувствовал себя немного спокойнее, хоть и всё ещё приходилось терпеть умывания в ванной перед зеркалом.

Помню, как в один момент я поднял голову и посмотрел в глаза собственному отражению. То же ненавистное лицо, только теперь прикрыто влажными длинными волосами. «Я урод, но я имею право так себя чувствовать» — пронеслось у меня в голове и с тех пор это стало моей мантрой, которую я повторял чтобы успокоиться.

Благодаря интернету я узнал об эмо и, хоть я и опоздал с тем чтобы влиться в их тусовку на пару лет, их идеология была именно тем, что мне нужно. Нет, я не резал вены и не мечтал умереть, но стал смелее в своих чувствах. Я признавался себе, что мне плохо и больно, и я просто ненавижу себя за то, что я такой. Но я не одинок в своих страданиях и в это помогали мне верить мои любимые группы. Большую часть дня мои уши были закрыты наушниками. Полноразмерные для того чтобы заткнуть шум окружающего мира днём и маленькие чтобы удобно было спать ночью.

Порвав почти всякие отношения с обществом, я начал всё сильнее сближаться с Макбетом. Иногда у него был просто невыносимый характер. Я так и не понял, где проходит грань нахальства этого кота между выпрашиванием еды и самовольным похищением её из тарелки. Бабушка была недовольна тем, что я балую Макбета, иногда отдавая ему свои пепперони и курицу с пиццы, но я ничего не мог с собой поделать. Мы с Макбетом крепко привязались друг к другу, собрали свой собственный клуб тех, кого не очень любят.

Со временем я привык к постоянному одиночеству и огромному количеству свободного времени. Мне было 13 когда я получил свою первую гитару. Наш сосед распродавал ненужные вещи перед переездом я забрал её у него всего за пятёрку. Она была ему просто не нужна и, кажется, реши моя мама поторговаться, мне бы она досталась ещё дешевле. Но за этот дредноут² я отдал бы без колебаний все свои сбережения на тот момент. Матовый корпус с бирюзово-чёрным градиентом, белая тонкая полоска окантовки по бокам, тёмный гриф. Я настраивал её часа три, пытаясь привыкнуть к звучанию, но всё равно она немного фальшивила. Или проблема была в моих динамиках ноутбука. Первой я разучил на ней песню Нирваны, Smells Like Teen Spirit³. Страдал часами над гитарой каждый день пока не получилось сыграть всю композицию целиком без запинок. У меня ушло на это недели две. Пальцы жутко болели, и потому каждая новая попытка давалась сложнее предыдущей. Но я, кажется, был мазохистом. Впрочем, Нирвана была для меня скорее испытанием: не сдамся ли я, когда окажется, что играть на музыкальных инструментах сложнее, чем видеть, как это делают другие. Когда ради двух минут музыки ты убиваешь часы на то чтобы просто запомнить и выучить как ставить пальцы чтобы извлечь звуки. Поначалу это казалось сложным и первые дни хотелось бросить, оставить гитару лишь частью украшений моей комнаты, но интерес мотивировал пытаться снова и снова. Я ничего не терял от своих попыток сыграть пару нот. Бабушке я не мешал, как и она мне. Некому было осудить меня за фальшь, а боль в пальцах была даже приятной.

Сожалел я о ней только во время особенно оживлённых лекций по истории. Преподаватель давал материал не по учебнику и спрашивал именно то, что диктовал, поэтому приходилось очень быстро конспектировать за ним. К середине третьего года обучения я возненавидел историю. Преподаватель объявил о том, что мы уже достаточно взрослые чтобы искать информацию самостоятельно и провести эксперимент: теперь мы сами должны были приготовить темы и рассказывать их в классе. Самой активной оказалась Ванда. Она брала новые темы при каждой удобной возможности, выходила к доске, и мы переглядывались. Точнее, это она смотрела на меня, а я лишь изредка поднимал взгляд чтобы удостовериться: да, она смотрит на меня. Может это было лишь совпадением и наши взгляды встречались так удачно, но в какой-то момент Ванда просто обратилась ко мне. Впервые после нескольких лет полного игнорирования.

— Клод, может тебе уйти если не интересно? — предложила она с явной издёвкой в голосе. В этот момент мне показалось, что я физически ощущаю чужие взгляды на себе как множество холодных и тонких игл, касающихся моей кожи.

— С чего ты взяла? — ответил я вопросом на вопрос, всё так же не поднимая на неё взгляда.

— Ты не смотришь на меня. — несколько растерянно заметила Ванда, но тут же более уверенно заявила, — Витаешь в облаках?

По кабинету прошёл тихий смешок из-за созвучия моего имени с облаками. Было немного страшно отвечать. Мне казалось, что я не найду, как выйти из этой неловкой ситуации так, чтобы не стать ещё большим посмешищем.

— Я слушаю. — это была неловкая попытка оправдаться, — Как видишь, я не глухонемой и мне не нужно смотреть на тебя чтобы понять, о чём ты говоришь.

Но почему-то мне показалось этого мало, и я решил подчеркнуть своё равнодушие по отношению к Ванде, словно не сделай этого, окружающие решат, что я испытываю к ней симпатию. Испытывал. Но был совершенно не готов признаться на весь класс в собственных чувствах, пускай уже и прошлых.

— К тому же, — начал я, наконец подняв взгляд на Ванду, — вид не такой уж и занимательный чтобы им любоваться.

На какой-то момент на лице Ванды проскочило странное выражение. Она отвернулась и как ни в чём ни бывало, продолжила рассказ. Я почувствовал себя победителем, но это чувство не приносило удовольствия, а какой-то мерзкий осадок от собственных слов тянул меня вниз. Я пытался сконцентрироваться на истории, но мысли возвращались к собственным словам. Они повторялись вновь и вновь в моей голове и каждый раз звучали всё более мерзко и самодовольно. В какой-то момент, сидящий сзади легко толкнул меня в плечо и негромко сказал: «ты реально жжёшь, Хаггингтон». Я даже не дёрнулся, словно окаменел до конца урока. Когда нас отпустили на перемену, я попытался поговорить с Вандой, но она вновь показательно игнорировала меня. Мне повезло поймать её у шкафчиков и тогда я, наплевав на всех вокруг просто вывалил на неё извинения. Ванда и бровью не повела даже когда я уходил. Она снова делала вид, словно меня не существует в этом мире. И нет, остальные не стали обращать на меня больше внимания, никто не захотел подружиться. Зато на пару недель я стал одной из самых обсуждаемых тем для сплетников. О моей семье было известно очень мало. Мать появлялась в школе очень редко, об отце не было никаких сведений, а бабушку многие знали, как сумасшедшую старуху.

А после выхода новых частей фильма Сумерки меня и вовсе стали считать вампиром. Организовалась даже группка энтузиастов, что хотели доказать это и потому следили за мной. Я чувствовал их пристальные взгляды за ланчем, в коридорах, на уроках. Они словно ждали, что я выкину что-то эдакое. Но я не давал и шанса поймать меня на чём-то странном. Им надоело это меньше чем за месяц.

Несмотря на все страсти, в этой школе было намного спокойнее, чем в младшей. После переезда события тех лет смешались в неясный обидный комок. В основном, надо мной смеялись из-за широких бровей и того, что мой отец — пьяница. Каждый поход в школу давался с трудом, но…дома было не лучше.

Я утешал себя тем, что просто ответил Ванде так же, как она ответила мне когда-то и это сглаживало боль от того, что за некоторые собственные проступки у меня не было даже шанса извиниться. В конце концов, сейчас у меня остался лишь я один. Особенно сильно это осознание ударило по мне когда погиб Макбет.

Шёл апрель 2015-го года. Снег уже давно растаял, и Макбет повадился провожать меня до калитки через газон. Обычно он запрыгивал на мусорный бак, мяукал мне вслед и возвращался обратно, заходя в дом через кошачью дверь позади дома. И в этот раз я привычно погладил Макбета по голове, наощуп надел наушники и включил музыку. Чуть не опоздал на автобус до школы из-за того, что развязался шнурок по дороге. И весь день ругал себя за то, что забыл учебник по математике. Меня вызвали к доске, и я получил тройку. Несмотря на то, что я не любил математику, получал по ней стабильные четвёрки. Конечно, эта оценка не должна была сильно повлиять на мою успеваемость. Но мне было просто обидно, что у Ванды появился повод посмеяться надо мной.

Домой я вернулся с сильным чувством моральной усталости от уроков. Мне нужен был мой пушистый друг чтобы хоть немного расслабиться в его компании. Но тот не спешил показываться. Может задремал где-то на солнце, как он привык делать это летом. Я сменил ему воду, насыпал сухого корма в миску. А заглянув в холодильник за сэндвичем, положил кусок индейки с него наверх горки корма. От меня не убудет, а вот Макбет такие подачки обожал. А ещё проявлял огромное любопытство к моей еде и всё равно со временем начал бы мяукать, выпрашивая хоть что-то. Едва ли кота интересовали овощи или хлеб. Даже от соуса он отворачивался, хотя мне казалось, что он был лучшим в этих сэндвичах.

Я решил подождать Макбета в кухне. Ведь, не важно, где он обычно лежал, к обеду всё равно выбирался чтобы перехватить если не что-то из собственной миски, то стащить со стола. Но этот раз явно отличался от предыдущих. Я не садился, меланхолично и без аппетита поедая свой сэндвич, кидал взгляд то на настенные часы, то на полную миску, то в окно. Я уже почти доел, когда заметил, как к нашему дому подъехала полицейская машина. Я обратил на это внимание, но не думал, что визит полиции в наш район может как-то касаться меня. В конце концов, в округе ещё несколько домов, куда могут заглянуть служители порядка. Но офицер, вышедший из машины, направился прямо к нам. Я отложил сэндвич на тарелку, вытер рукавом уголки рта и пошёл открывать.

Кажется, полицейский был удивлён моей скоростью — он занёс было руку чтобы постучать к нам, а едва встретившись со мной взглядом, замер. Я окинул гостя взглядом с ног до головы, задержавшись взглядом лишь на его бейджике. Офицер Коулфилд был очень молод, но держался весьма уверенно, словно прослужил в полиции уже пару лет. Он был выше меня на полторы головы, с коротко стриженными висками и едва заметной щетиной. Я старался не смотреть ему в глаза, но это было и не сложно. Куда сильнее мой взгляд приковывала коробка из-под обуви в его руках. Коулфилд представился, и я всё же поднял взгляд на него. Наверное, просто из соображений приличия.

— Это ведь шестнадцатый дом на Кенгер Стрит? — Уточнил офицер. Я лишь кивнул ему в ответ.

— Дома есть кто-то из взрослых? — Коулфилд не спешил рассказывать всё, медлил, словно боялся, что его разговор может навредить мне.

— Только бабушка. — Я снова кинул взгляд на коробку, которая не давала мне покоя, — Но она не любит, когда её беспокоят. И сейчас смотрит сериал. Едва ли она захочет прерываться.

— У вас кот пропал за последние дни… — начал издалека мужчина. Я хотел прервать его, заявить, что Макбет никуда не пропадал, просто прячется. Сейчас я был особенно уверен в том, что Макбет просто прячется где-то. Он не очень любил визиты незнакомцев, а полиция тем более могла бы напугать его. Но почему-то я промолчал, решив дослушать.

— Его нашли ваши соседи в миле отсюда. — сообщил офицер, — Его сбила машина. Соболезную. Опознали по ошейнику с адресом.

Мужчина протянул мне коробку, и я поспешил дотронуться до неё, едва чувствуя собственные руки. Едва мои пальцы коснулись боков, Коулфилд отпустил коробку, и мы чуть не уронили её. Внутри словно что-то взорвалось.

— Осторожнее! — прикрикнул я на него, поднимая взгляд. Ресницы намокли и слиплись. Я едва заметил, как на глазах навернулись слёзы, а горло начало неприятно саднить. Офицер посмотрел на меня испуганно, на сей раз не отпуская коробку, которую мы крепко держали уже вместе.

— Ты знаешь, что будешь с ним делать? — спросил он, как мне показалось, одними губами.

— Похороню на заднем дворе. — после секундной заминки ответил я. Это было лучшим решением. Я не мог сделать большего для Макбета даже если бы очень хотел. Ветеринар ему уже не поможет. Никто больше не поможет Макбету. А Макбет больше не поможет мне пережить эти одинокие дни.

На «похороны» офицер Коулфилд отправился вместе со мной. Я был благодарен ему за помощь и за ту молчаливость, с которой он копал могилу для Макбета, пока я лишь сжимал в руках коробку. Меня порывало заглянуть в неё, но я боялся того, что увижу там — я был явно не готов увидеть тело своего ближайшего друга искалеченным. Так и не заглянув внутрь, я положил коробку в ямку. На притоптанной земле я выложил его имя из камней. А офицер достал из кармана ошейник с жетоном Макбета и положил сверху. Он вымыл руки в кухне и ушёл, сам захлопнув дверь. Я был даже не в состоянии его проводить.

Безумно хотелось плакать, скулы сводило от напряжения, но я не мог. Все слёзы пересохли и внутри осталась лишь пустота. Может я недостаточно сильно любил этого кота чтобы плакать из-за его смерти, а может просто настолько устал от постоянной боли, что теперь новое её количество не имело эффекта. В тот день я отказался от еды, утром перед матерью сымитировал завтрак и убежал в школу, аргументировав то, что я не доел возможностью опоздать. В школе было не легче, но я просто знал, что никого не будет волновать почему я мрачнее обычного. Никто не спросит, что с моим настроением и всё ли хорошо. Скорее всего, никто даже не обратил бы внимания на меня. Зато я обращал внимание на всё, пытаясь уйти от мыслей о смерти Макбета. В кабинете на моём столе сидела Ванда и целовалась с другой одноклассницей. У меня не было никаких моральных сил отбивать свой стул поэтому я просто прошёл в конец кабинета и устроился за пустующим столом. Здесь открывался вид на весь класс, а вот меня почти никто не видел. И я подумал: «вот оно, чувак, твоё идеальное место в этом мире». И эта мысль принесла мне некоторое спокойствие.

Глава 4

Без Макбета мне стало вдвойне одиноко дома. Раньше был один молчаливый слушатель, а теперь никого. Приходилось играть самому себе, и потому я даже не старался. Каждый день, возвращаясь со школы, я закидывал рюкзак под стол, брал гитару, заваливался с ней на кровать и хаотично перебирал аккорды, даже не задумываясь о том, что играю.

В моей голове был жуткий беспорядок. Мысли звучали как отвратная какофония, словно кто-то включил Шопена, Металлику и Элвиса Пресли разом. От этого шума я мог скрыться лишь заглушив его другими, более громкими звуками в наушниках, но это была лишь временная мера. В перерывах между песнями какофония в моей голове возвращалась, а вместе с ней приходили тревога и раздражение. Лишь занятия с гитарой помогали снять напряжение и восстановить некий порядок в себе. Я ещё долго продолжал избегать еды. Не то чтобы я морил себя голодом — у меня словно просто не было этого чувства. Еда потеряла для меня свою привлекательность. Нет, молочный коктейль всё ещё был сладким, картофель фри солёным, а томатный суп кислым. Просто теперь я с тем же аппетитом мог есть как ранее любимую пиццу и сладости, так и пресный хлеб с водой. Единственным, что хоть как-то будоражило аппетит, стала острая лапша. Когда мы заказывали еду, острый соус добавили в ресторане по ошибке, но мне даже понравилось. И я стал сам добавлять остринку в блюда, когда хотел почувствовать наслаждение от приёма пищи. Такие моменты случались нечасто, я не стремился заставить себя вновь питаться несколько раз в день, меня всё устраивало.

Остаток года для меня оказался особенно сложным. Мысли занимали совсем не подготовки к экзаменам, а некая усталость. Порой мне хотелось спать сутками, просыпаясь лишь для того чтобы отмерить новый временной промежуток, на который я выпал из реальности. Я всё ещё ходил в Атриум и брал заготовленные для меня книги, но почти перестал их читать. Теперь они стояли у меня на отдельной полке, и я обещал себе сесть за них, как только у меня появятся силы на что-то кроме ежедневных испытаний: отволочь себя в школу и обратно, и сымитировать жизнеспособность перед людьми. В отличие от меня, мама заметно повеселела в последние дни. Она выглядела бодро не только в выходные, но и в рабочие дни. Хвасталась прибавкой к зарплате и тем, что её действительно ценят на работе. Я мог лишь тихо порадоваться, улыбнуться и похвалить её на словах. Мои проблемы всё ещё были тайной для неё. Я оттягивал до последнего, считал, что забочусь о ней, не наваливая на неё мои проблемы в школе с одноклассниками.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Песня американской рок-группы Green Day — Wake Me Up When September Ends.

2

Гитара с большим, широким корпусом.

3

Песня американской рок-группы Nirvana — Smells Like Teen Spirit.