Кержак

Евгений Мишагин, 2017

Роман Евгения Мишагина органично сочетает увлекательный драматический сюжет с исторической достоверностью событий, происходящих в период церковного раскола на Руси. Многие факты, описанные в романе, ранее публиковались лишь в научных исторических трудах. Но благодаря книге «Кержак» широкий круг читателей сможет ознакомиться с данными фактами и событиями в комфортной для восприятия форме художественного произведения.

Глава 3

У Разина

Итак Евдоким с ватагой Разина в полторы тысячи человек ушел на Дон и стал там жить вольным казаком. Не потерялся он в большой массе восставших людей, быстро нашел себе сотоварищей, которые думали так же, как он, что русским самим нужно мыслить, а не вечно на чужаков оборачиваться. За рассказы о родных местах, о речке Керженец, на которой Евдоким вырос, за шрам на щеке, сотоварищи стали его прозывать Кержаком. У вольных казаков так было принято, называть по прозвищу, если к которому оно пристало. Не забывал нового казака и Степан Тимофеевич, часто поручал своим есаулам ставить Кержака винную хлебницу сторожить. Уверен был атаман, что не выпьет он самовольно чарки, а иной раз и казну вольницы беречь, ставил и на стражу у своего ночлега. Все понимали: оказывает атаман особое доверие Кержаку.

На слиянии рек Дона с Донцом Разин построил небольшую крепость, городок Кагальник, — бревенчатое земляное укрепление, домишки врытые в землю, — и обосновался там со своим войском. Всю осень и зиму туда валили отовсюду беглые крестьяне и посадские, народ больше шел из ближайших областей центральной России, где гнет крепостничества был невыносим. Атаман принимал новеньких, одевал, обогревал. Московское правительство решило наказать строптивых казаков и перестало посылать на Дон хлеб. Видать, царевы бояре долго думали, чтобы принять такое решение. Лишившись последнего хлеба, голутвенные^[6] казаки еще с большим желанием пошли в войско Разина, «им уже нечего было терять». На средства казацкой вольницы закупалось оружие, Евдоким, не имея опыта в ратном деле, с осени до весны учился у старых казаков, прошедших войны с Крымскими татарами, с турками, с персами, владеть саблей, заряжать пищали, пушки, палить из них.

За долгие вечера у костра в ожидании приготовления похлебки наслушался Евдоким рассказов о людской боли, которая каждый день гнала людей в стан восставших. У каждого была своя душевная боль: непосильные налоги не сумел уплатить, — живого места на спине плетью не оставят. А то и вовсе грех творили господа дворяне да их приказные: девок крестьянских в дом силком на развлечения брали и потом замуж выдавали, а иная понравится, у себя держали и ублажались. Какая молодуха не выдержит издевательств, — руки на себя наложит. Так было с девушкой Данилы, нового дружка Евдокима. Все эти обиды и заставляли людей собираться под знамена Разина. Наслушавшись беды людской, свернется калачиком Евдоким поближе к уголькам костра, о своей душевной боли печалится, Анисью вспоминает, об отце с матерью думает.

«Как так могут господа свой народ православный обижать, они же сами христиане?» — Не мог понять Евдокимка.

Случалось Кержаку у ночлега атамана на страже стоять, Степан Тимофеевич с вечера с есаулами да старшинами беседы ведет, ужинают вместе, отпустит их спать, а сам не торопится ложиться. Подзовет к костру Кержака, разговор с ним заведет, видел он в нем другого человека, чем большинство в его восставшей дружине: кто из-за горя приходил, мести хотел; кому деваться было некуда; а кто и просто пошалить, волюшкой упиться, нажиться да пропить.

— Из Москвы весть была, — сказал Степан Тимофеевич, — что Соловки не принимают новых церковных книг, царь туда воеводу со стрельцами послал, оружием будут новой вере монахов учить.

Кержаку всегда доставляло удовольствие разговаривать с Разиным, многое ему не нравилось в восставших, их дерзость, жестокость к захваченным дворянам и приказным, он переживал, думал, искал им оправдания. Были мысли и желания уйти из движения восставших, вернуться к себе на Керженец. Он понимал, что родители ждут, но обещал служить честно. Атаман не заставлял его заниматься разбоем, кого-то казнить, говорил: «Воюй за волю, за старую веру».

— Бывал я на Соловках, — продолжал Разин, — ходил к святым угодникам Зосиме и Савватию поклониться, казаки очень уважают их за помощь в исцелении ран, да просил молиться за упокой души отца своего Тимофея да старшего казненного брата Ивана.

Кержак палкой сгребал костер в центр, услышав последние слова атамана, посмотрел ему в глаза, в них отблеском от огня сияла обида и злость, ему казалось, они плачут, он спросил:

— А за что казнили брата?

— Невинно пострадал, атаманом казацкого отряда в войсках боярина Юрия Долгорукого он был. По устоявшему обычаю казаки цареву службу только до зимы несут, и возвращаются к своим куреням. И так казаки защищают Русь зимой и летом от крымчаков, турок, чего еще Москве от Дона надо? А тут война с поляками, казацкий круг решил на зиму уходить на Дон, брат выполнил решение круга и увел казаков, а Долгорукий велел своему дворянскому войску не с поляками воевать, с ними он договорится, там шляхта, как и он, дворянская. Ему главное казаков непослушных наказать. Нагнали, схватили брата и казнили. Бог даст, повидаемся с боярином Долгоруким. Мой крестный Корнила Яковлев на всем Дону атаман, я мог бы с ним служить и цареву плату делить, добра себе наживать. А прошелся я по Руси, с посольством казацким в Москве был, повидал слезы, везде-то одна беднота, кабальные. А бояре да бары жируют, и я им служи, с их стола куски подъедай. Нет, по-иному, по-справедливому жить надо! Поэтому я и поднял голытьбу казацкую, опальных людей на борьбу!

— Мне старче Христофор рассказывал, арестантами мы с ним вместе в нижегородском остроге были, он в Москве знатную боярыню Морозову знает, она лучшая подруга самой царицы и в царскую семью вхожа. Так она ему сказывала, старший царевич Михаил добрый и справедливый. Как станет Михаил царем, и жизнь на Руси изменится, — поделился своим сокровенным с атаманом Кержак.

— Если при добром царе во главе войска избранный на сходе вольным народом атаман будет, тогда и царь добрым будет, а если окружение царева, как ныне, из служивых воевод да бояр состоять будет, то не сможет твой царевич добрым царем быть, они не дадут ему, — рассудил Разин. — В одном ты прав Кержак: за одним атаманом народ не пойдет, им доброго царя подавай, без своего царевича и благословения архиерейского нам не одолеть войска дворянского на Москве.

Степан Тимофеевич лег спать, а Кержак стоял на страже и не боялся этой ночью задремать на посту, он чувствовал внутренний подъем после беседы с атаманом, это ему помогало лучше понять Разина. Иногда он не понимал его, а как поговорит с атаманом, почувствует силищу его к свободе, так и менялось впечатление. Понимал он, что такого человека заставило поднять народ на борьбу: защита бедных и обездоленных.

Кержак видел перед собой в темноте свою мечту: Москва белокаменная с золотыми куполами, он представлял ее как Макарьевский монастырь, только больше. Стоит молодой добрый царь Михаил, по правую руку от него главный воевода, избранный народом атаман Степан Тимофеевич, по левую руку боярыня Морозова с Аввакумом, а в стороне недалече он с отцом и матушка вместе с Анисьей. Вот за исполнение этой мечты он и готов идти в сражения.

Лишение Дона хлеба результата для боярской Москвы не принесло, весточка к ним приходила, что голутвенные казаки и беглые крестьяне пополняют войско Разина. Им ничего не оставалось делать, как прислать на разведку под видом дипломата в Черкасск служилого Герасима Евдокимова. Закончилась его миссия тем, что атаман Степан Разин утопил его в Доне за то, что не царским оказался он посланником, а от предателей народа — бояр. Так решил сам Разин, и этим отрубив себе дорогу к примирению с Москвой. А вольный казак Кержак сопровождал Разина на сход, узнал, как называл себя присланный из Москвы человек, Евдокимов Герасим, задумался: «Видать, родича его звали так же Евдокимом. За что же его атаман загубил?» Пытался остановить своего крестника от похода супротив бояр и атаман домовитых^[7] казаков Корнила Яковлев, а Разин ответил своему крестному:

— Ты владей своим войском, а я буду владеть своим.

Собрал казачий круг атаман Стенька Разин и обратился:

— Любо ли вам, братья-казаки, идти на Русь, изводить изменников-бояр, воевод и приказных лиходеев, дать волю народу!

И услышал атаман тысячи голосов, слившихся в один:

— Любо! Любо!

В Паншине-городке состоялся новый круг казаков, туда привел свой отряд известный на Дону атаман Василий Ус, он уже имел опыт битвы с дворянским воинством. Ус признал верховенство атамана Разина, так как войско у Степана Тимофеевича было больше, да и опыта больших сражений за два года на Хвалынском море он приобрел больше, оставалось обсудить путь, по которому они пойдут на Москву. Решили идти не прямым, более близким путем к Москве от верховья Дона через Воронеж, Тулу. Здесь и с крестьянства дерут три шкуры, поднять их легче, но не знают они атамана Разина, да и войско дворянское уже обученное стояло с этой стороны, поджидая вольных казачков. А у восставшей дружины большинство таких воинов, как Кержак. Они не были еще ни в одном сражении. Поэтому пошли к Волге, чтобы начать с низовья и подниматься, путь более длинный, но оправданный тем, что народ здесь уже знал Разина. Набраться опыта ратного дела и увеличить численность восставшего воинства.

В мае 1670 года Разин начал свой поход на Волгу, подошел к Царицыну, раскинул лагерь. С небольшой частью казаков атаман ради удали сделал набег на степных ногайских татар, вернулся и удивился: город сдался без боя. Жители сами открыли ворота стоящим под городом восставшим, они знали Разина еще по осени, он был в городе гостем, вел честно торговлю, раздавал подарки. Воевода царицынский, Унковский, умудрился за зиму сменить службу, вымолил у царя. Чувствовал, лис, вернутся казачки и добром для него это не кончится. Новый воевода Тургенев со своими приближенными заперся в башне, но башню взяли и всех выволокли. Новый воевода народу не полюбился и на общем сходе решено было его утопить. Волю народа казаки исполнили, также казнили некоторых командиров, но полуголову^[8] по просьбе стрельцов пощадили. И по приказу самого Разина помиловали детей воеводы и племянника. В Царицыне было введено управление собрания вольного народа по принципу казачьего круга. Имущество казненных и обижавших людей богачей по решению круга было разделено поровну среди бедноты. И главное для каждого бедного не то, чтобы получить какую-то тряпку, чьи-то порты, а то, что его впервые в жизни посчитали равным со всеми человеком, не забыли и дали эти порты. У одаряемого слезились глаза. В такие моменты Кержак в душе прощал Разина за недавние свои обиды, видя, как тот легко отдает команды казнить стрелецких командиров или воеводу.

Подошел на помощь к Царицыну отряд стрельцов под командованием Лопатина, его умело встретили на Волге казаки на стругах, заманили к берегу в западню и разбили. Астрахань — ближайший к Царицыну крупный форпост Московского боярского государства. Там большое войско, но не дворянское, а стрельцов, не всегда вовремя получавших плату за службу. Многие стрельцы были сами высланы на край Руси за какие-либо прегрешения в службе в других, ближних к центру, городах. Стрельцы были не однородная масса, и службу несли каждый по-своему. Астраханский воевода Прозоровский узнав о событиях в Царицыне, выслал для подавления восстания экспедицию во главе с князем Львовым. Но при встрече с разницами, оказавшись в окружении, стрельцы сдались без боя, перейдя на сторону восставших. Свободные стрельцы на своем круге решили казнить начальников. Один ординарец заступился за своего голландского офицера артиллериста Фабрициуса, и ему оставили жизнь. Сам атаман Разин ходатайствовал перед кругом за князя Львова, то ли из-за прежнего знакомства, когда он был в Астрахани после Персии, то ли из-за политической выгоды, остается сия тайна неизвестна. Были взяты еще два небольших близлежащих городка, Черный Яр и Камышин. В одном жители сами открыли ворота, в другом казаки обманом взяли. Теперь путь лежал на Астрахань, нельзя было восставшим оставлять в тылу сильное воеводское войско.

В начале второй половины июня Разин подошел к Астрахани, город имел одну из самых лучших крепостей, Кремль. За ним Белый город с каменными стенами, на башнях и стенах много пушек, пушкари, стрельцы. Атаман собрал небольшой круг из своих есаулов и старшин обсудить предстоящий штурм, было решено послать агитаторов с предложением сдать город без боя за сохранение жизней и неразорение города. Агитаторов проводили два местных нищих, один безногий. Власть астраханская с агитаторами и нищими поступила жестоко. Они были схвачены и прежде, чем их казнить, безжалостно истязали пытками так, что это не могло не вызвать у простых людей сострадания. Один из мирных посланников атамана был совсем еще юным, позже казаки сложат о нем песню. Также был казнен посланный Разиным человек, сам служивший в Астрахани и знавший тамошнее начальство, попавший в плен вместе с князем Львовым. Жестокость воеводская не могла не вызвать недовольства жителей Астрахани и низкого ранга служивых стрельцов. Воевода Прозоровский почувствовал стрелецкое волнение и поторопился выдать им жалование, у них же ранее украденное.

Когда атаман понял, что посылать своих людей с предложением миром сдать город нет смысла, их все одно убьют или кинут в тюрьму, он обратился к восставшему войску:

«За дело, братья! Ныне отомстите тиранам, которые до сих пор держали вас в неволе хуже, чем турки или язычники. Я пришел дать вам свободу и избавление, будьте моими братьями и детьми, и всем вам будет так же хорошо, как и мне, будьте только мужественны и оставайтесь верны!»^[9].

В ночь начался штурм Астрахани, внутри стен города простые посадские люди подняли восстание, на их сторону стали переходить низшие чины стрельцов. На стенах началась неразбериха: кто стрелял в сторону штурмующих, кто в горожан. Восставшим удалось стыла войти в город. Воевода Прозоровский был ранен, его отвели в церковь, туда же стали сбиваться стрелецкие командиры, дворяне, но вскоре церковь взяли. Как и во всех взятых казаками городах, Разин создал круг жителей Астрахани, и они решали судьбу своих мучителей: кого казнить, а кого миловать. С воеводой Прозоровским Разин сам поднялся на стену и оттуда столкнул его. Атаман отомстил за смерть своих агитаторов, пришедших с миром. Особенно за юного парня, который, по рассказам Астраханцев, при муках и казни звал на помощь «батьку», так многие казаки называли Степана Тимофеевича, а песню о погибшем юноше казаки назовут «Разинским сынком». На другой же день прекращались всякие грабежи и насилия над богатеями. За ослушание казака могли самого казнить, завязать в мешке с камнями и бросить в воду. Но обиженных горожан было много, у каждого свои были счеты к тем, кто сопротивлялся восставшим горожанам и казакам. Они высказывали недовольство, называли имена, кто избежал наказания за свои бывшие притеснения бедняков. И они мутили народ и требовали от круга новых судилищ и казней, Разин таким отвечал:

— Ныне вы хозяева в Астрахани. Когда я уйду бояр бить, решайте на круге сами, как вам быть, а при мне новых казней не будет.

Степан Разин со своим народным воинством оставался в Астрахани около месяца, сюда к нему отовсюду продолжали сходиться обездоленные или беглые люди. Собралось около шестидесяти тысяч. Хорошо жить в крепости, новую жизнь налаживать и смотреть, как эта свободная жизнь получается у людей. Но дальше выжидать было нечего, отсиживаться — только давать время боярам московским формировать карательное дворянское войско. Поэтому нужно было торопиться к осени до Нижнего Новгорода дойти или до Мурома, а, может, до Рязани, как сложится. Остался возглавлять круг жителей Астрахани Василий Ус, он был болен кожной болезнью и не совсем приспособлен к походной жизни, с ним остался Федор Шелудяк. А народное воинство с песней тронулось вверх по Волге на стругах^[10]. Кто пешком в лапотках через плечо с рогатиной по холмам, а кто верхом на коне к Москве свободную жизнь добывать.

Был конец июля, ночи в низовье Волги теплые, Кержак лежал на прогревшейся за день земле далеко от костра и, по юношеской привычке, смотрел в звездное небо, вспоминал, как в эту самую пору два года назад он плыл из дома на лодке с медом к отцу на ярмарку. После отпросился посмотреть на Анисию и вот оказался с восставшим народом. Теперь-то он знает: волей нужно дорожить, но и за справедливость постоять стоит. Ярмарка у Макарьевского монастыря по-прежнему работает, в Астрахани он встречал купцов, заводил с ними разговоры, один даже знает отца, медового купца Тихона, ему было любо это услышать:

— Как там тятенька один справляется, кто ему поможет, братишка еще мал?

Подошли к вольному Царицыну, передохнули, провели круг, утвердивший правильность ранее выбранного пути идти на Москву вдоль Волги и ударить с востока. Следующие на пути стояли города Саратов, Самара. В них местные посадские люди, узнав о приближении Разина, восставали сами, казнили воевод и открывали казакам ворота. Заканчивалось лето, к началу сентября восставшие народные дружины Разина собрались у стен Симбирска. За стенами сидел воевода Милославский со стрельцами, подошел ему на помощь воевода Юрий Борятинский с дворянским ополчением, но в город они не успели войти. В жестоком бою народному войску удалось одержать тактическую победу над дворянским войском, Борятинский отступил к Тетюшам, при этом сохранив большую часть дворянского ополчения. Симбирск состоял из городского посада, и над ним возвышался Кремль. Посад разинцы взяли быстро и не без помощи местного населения, а вот стены Кремля не поддались штурму восставших, азарт утих. Подчинили весь уезд, освободили остроги Симбирской засечной черты.

Дело шло к вечеру, Кержак знал: сегодня его в дозор или на пост не должны назначать. Он был вчера, поэтому готовился лечь спать, а не заснет, так будет смотреть на звезды и мечтать о далеком доме.

— Кержак, к атаману на сход! — Позвал его посыльный.

Удивился Кержак, ему много раз приходилось беседовать с атаманом, но это обычно бывало, когда его почему-то назначали к нему в караул, а сейчас зовут на сход, то есть, на небольшой круг. Кержак вошел в шатер, там сидел сам Степан Тимофеевич и около него несколько человек из ближайших соратников. Перед ними на барабанах стояли штоф и несколько серебреных рюмок, хлеб, лук, солонина. Атаман показал Кержаку жестом, чтобы он присаживался с ними. Кержак за год жизни среди вольных казаков употреблял горячительное снадобье, когда разливали, только потому, чтобы особо не отличаться от других. Да и понял: после рюмки легче заснуть в холодную погоду, а в жару старался отказываться, а тут от приглашения самого атамана он отказаться не мог. Выпили, атаман завел разговор:

— Застряли мы тут, братишки, а оставлять в тылу крепость с неподчинившимися нам стрельцами нельзя. Пойдем дальше к Казани, там узнают, что мы Симбирск не взяли, будут сопротивляться долго, а недобитый Борятинский со своими дворянами по окрестностям рыщет. Объединятся с Милославским и в любой момент ударят нам в спину. Поэтому надо брать эту крепость, а время играет не на нас. В Москве другое дворянское войско собирается, во главе мой злейший враг — боярин Юрий Долгорукий. Вот я и собрал вас, други мои, тут я повоюю, завтра сам на крепость пойду, а вам нужно идти кому на Дон, кому в верховья Волги, да и в саму Москву, письма с призывами к вольной жизни рассылать, народ подымать, брать села, малые города, везде устанавливать правления круга вольных жителей. — Атаман еще велел разлить, выпили, он продолжил:

— Кержак, ты казак молодой, но уже успел в цепях побывать, хлебнул лиха, знаю, толковый, получится из тебя добрый атаман. Бери своего дружка, идите вперед нас, рассылайте письма с призывом к восстанию. Как мы будем подходить, а народ вольный нас уже ждет. Мне одному власти над народом не надо, хочу с вами жить как брат, чтоб над всей Русью справедливо править вольным кругом. Разумеется, без доброго царя и православной веры жизнь не устроишь. Русь велика, это не одна городская крепость. Никон в цареву опалу попал из-за изменников-бояр, поэтому к нему сейчас народ потянулся. А ты подымай тех, кто старой верой спасается, вольному воля. Сколачивай себе добрую сотню, в открытый бой с дворянским отрядом старайся не лезть, они побьют тебя, у них ученость к военному делу имеется, уходи в лес, нам главное — больше народа поднять. Поначалу зимы, не позднее первого снега, все подтягивайтесь с разных сторон к Москве, я от Рязани, вы от Мурома или Нижнего. Мой брат Фрол приведет ватагу с Дона. Узнают Запорожские казаки Серго, что Стенька Разин к Москве подходит, не будут думку тянуть, тоже двинут в помощь к нам, тогда посчитаемся с боярином Долгоруким.

Беседовали у атамана до утра, Кержак слушал и был уверен, что они обязательно встретятся со Степаном Тимофеевичем. Раз идти ему определил атаман к Нижнему, появилась надежда повидаться с родными, это радовало душу. Кто-то из посланных атаманом гонцов двинулся к Пензе, к Саранску, а Кержак с Данилой — к Нижнему Новгороду. Путь держали не Волгой, а напрямую по дороге. В селах и деревнях агитировали народ, везде встречали много бедных, настроения у населения было сочувствующее восстанию. На встрече рек Алатырь с Сурой стоял городок Алатырь, оттуда отправились в сторону большого села Мурашкино, от него вниз по реке Сундовик.

Осень брала свое, вечером уже холодело, небо заволокло, Кержак сидел в седле серого коня и смотрел на низко тянувшиеся дымки села Лысково. Отсюда два года назад его увезли связанного в острог, сейчас он волен решать судьбу своих обидчиков, это радовало и настораживало. Он сомневался в необходимости мести. Кержак слез с коня, отдал его под узду Даниле и пошел кустами да ложбинками в сторону села. Огородами вышел ко двору Терентия, поднялся собачий лай, одна, другая.

— Чувствуют не столько чужака, сколько крадущегося человека, — подумал Кержак, и пошел наперекор лаю в открытую.

— Полно лаять, свой идет, — громко, по-хозяйски уговаривал псов Кержак.

У самого дома навстречу вышла Анфиса:

— Ох, Господи! — Напуганно воскликнула девушка, увидев перед собой в огороде молодого парня, подпоясанного кушаком, из которого торчала ручка пистолета, а по ноге до сапога висела сабля.

Кержак поклонился. Это уважение, оказанное девушке, ее сразу успокоило, она стала присматриваться к лицу молодого парня, одетого несколько иначе, чем одевались их парни. А он поприветствовал Анфису, и по голосу она сразу в казаке узнала Евдокима.

— Анфиса, Терентий дома?

— Да, Евдокимушка, — радостно заголосила Анфиса, — проходи.

Терентий встретил Евдокима, он знал, что его отправили связанного в острог в Нижний Новгород, а потом его следы терялись. А тут вот он является вольным казаком при сабле и пистолете.

Накрыли стол, но Кержак не стал долго столоваться, а попросил с собой собрать, там его соратник дожидается. Главное Кержаку нужно было выведать, какое настроение у народа в селе, кто приказной, есть ли гарнизон стрелецкий в крепости на Оленьей горе, вооружения на башнях. Хотелось понять, как вольной ватаге входить в село: с миром или с боем. Спросил и про Анисию.

— Выдали замуж за Фролку твою Анисью, в стрелецкой слободе живут, — ответил Терентий. — Весь век, что ли, по ней будешь горевать? Вон, смотри на мою Анфиску, бери и радуйся всю жизнь, а что по той-то печалиться, она теперь чужая баба!

Кержак грустно усмехнулся, посмотрел на стоящую у печи Анфису, она улыбнулась и застеснялась, отвернула голову.

— Рано мне, Терентий, теперь жениться, волю народную надо добыть, — ответил Кержак.

— Женись и иди, добывай свою волю. Коли добудешь, а то в цепи опять попадешь. Так кто тебя ждать будет? — наставлял по-отечески Терентий молодого парня.

— Коли в цепи, Терентий, попаду, так почто девице молодость губить буду, вдовой оставлять?

— Так-то оно так, да у самого бы хоть дети остались, все же не зря жил.

— Брат оставит, сестры родят.

— Воля твоя.

Анфиса с обиженным лицом вышла в коридор.

— Тут вот у меня письма с призывами к народу от Степана Тимофеевича, так ты, Терентий, собрал бы мужиков, кому доверяешь, прочли письма с воззваниями. Когда мы придем, так народ уже готов будет, осмыслит с нами пойти, крепость возьмем, Мурашкино нас поддержит, пойдем дальше к Арзамасу, к Мурому.

Слушал Терентий и думал. С одной стороны, подкупала его воля, а с другой стороны, как же это супротив власти идти, бояр да дьяков?

— За доброго царя биться на Москву пойдем, — продолжал Кержак.

— Коли за доброго царя, так и я не против поддержать народное движение, — ответил Терентий.

— Вот и сговорились на этом.

Кержак ушел той же тропой, но уехать не хотел, не знал толком Терентий, что в крепости творится. Как бывало, с десяток стрельцов слободских или в связи с приближением вольницы усилился отряд, вооружился. Да и с высокого бугра на заволжскую даль посмотреть хотелось, на устье Керженца, на Макарьев монастырь. Забрался Кержак на Лысую гору. Вот отсюда все видать, и даже крикнуть захотелось:

«Ого, простор-то какой».

Переночевали в кустах, как начало рассветать, подобрался к Оленьей горе снизу, крепость рассматривал. Башня от Волги имеет два яруса, сразу не увидишь вооружения, пополз дальше, с другой стороны ров, мост не развален, значит, не ждут. У башни под мельницей столкнулся со стрельцом.

— Лови его! — Крикнул стрелец.

Привыкший за последние дни красться, Кержак от неожиданности при встрече врага побежал во всю прыть в овражные кусты, а потом неожиданно для самого себя остановился, выхватил саблю, пистолет и в полный рост бросился назад навстречу стрельцу. Теперь тот перепугался такой прыти, бросил мушкет, упал и пополз в гору к крепости. Догнал его Кержак, замахнулся саблей:

— Говори, сколько стрельцов в крепости, пушки есть?

Стрелец все рассказал, Кержак дал ему «прелестное письмо» от Разина:

— Читайте со стрельцами, вольную жизнь идем добывать, мы подойдем к крепости, хватайте голову и сами решайте с ним.

Свистнул Кержак, Данила вывел коней из леска, вскочили в седла и поскакали, не прячась. Пробрались до Нижнего Новгорода, оттуда возвращались в Лысково, хотел Кержак переправиться через Волгу на ту сторону и съездить домой, но посетил еще раз Терентия и от него узнал, что недалече на реке Суре городок Курмыш уже взят отрядом разинского атамана. Кержак рванул в Курмыш, действительно, здесь правили казаки, а за атамана был Максим Осипов, внешне приятный молодой казак. По вольнице ходил слух, а иногда открыто говорили, и многие в этом были уверены, что он не кто иной, как сам есть царский сын царевич Алексей. Восстанию нужен был символ, и так решил атаман Степан Разин. Кержак знал, что Осипов выдуманный царевич, и продолжал мечтать увидеть среди восставших настоящего царевича Михаила, о котором все время помнил с рассказов Христофора.

Ранним утром небольшой отряд вольницы неожиданно появился возле стен старой крепости на Оленьей горе, в которой еще оставался острог. Ватага пошла вперед на штурм, пыхнули пару раз дежурившие стрельцы из пищалей, в ответ тоже прозвучало несколько выстрелов штурмующих, а в основном у мужиков оружие с домашнего подворья: вилы, коса, топор, рогатина. Восставшие грозились сжечь крепость, стрельцы напугались и открыли ворота. Сработало переданное стрельцу заранее Кержаком письмо с призывом от Разина присоединяться к восставшим. Тем временем Кержак и с ним еще трое верхом на конях со свистом влетели в стрелецкую слободу и остановились у дома Онисима. Кержак отдал коня Даниле, перелез через забор, Онисим возле двора второпях снаряжал коня, увидев на заборе появившегося казака, напугался и побежал в дом с криком:

— Фролка, казак, стреляй! Стреляй его!

Кержак быстро и уверенно шел за ним, Онисим закрыл перед ним дверь, но он не успел вставить засов. Дверь резко от удара ноги открылась, сбив с ног Онисима, упавшего на пол в сенях. Из дома открылась дверь, и появился Фролка, он держал в руках пищаль. Кержак выхватил из-за пояса пистолет и направил его на Фролку, тот оторопел, повернулся и кинулся в дом. Кержак перепрыгнул через Онисима и бросился за ним. Настигая Фролку, Кержак ударил его ручкой пистолета, он упал на пол. Кержак выхватил у него пищаль и замахнулся саблей, Фролка, оборачиваясь, увидел занесенную над собой саблю, завизжал, как поросенок. В этот момент появилась Анисья, она стояла и прижимала к груди крошечного ребенка:

— Не убивай, прошу! — И она бросилась на колени рядом с мужем, продолжая прижимать к груди ребенка.

Кержак смотрел на нее, она смотрела ему в глаза. Он развернулся и пошел к выходу, в сенях схватил Онисима за бороду, ударил его в живот кулаком и скомандовал:

— Ключи от острога, быстро!

Онисим, зажимая живот, закивал головой, зашептал:

— Сейчас, — и пошел в дом.

Кержак за ним. В доме Анисья все сидела на коленях с ребенком с застывшим взглядом, Фролка, увидев вернувшегося Кержака, вскочил и побежал за печь. Онисим пошвырялся в кафтане и достал большие ключи от замков в остроге. Кержак снял со стены висевшую саблю Онисима и, хватая его за грудки, скомандовал:

— Ты пойдешь с нами в крепость, острог открывать!

Вольница взяла крепость быстро, по просьбе Кержака мужики убивать Онисима не стали, спустили его с высокой горы к Волге, тот повертелся, ухватился за кустик и спустился к берегу. Кто был не рад приходу вольных казаков, восставших местных мужиков, садился в лодки и перебирался на противоположную сторону к Макарьевскому монастырю за его крепкие стены. После ухода Кержака с Онисимом, Фролка велел жене с ребенком идти к ее отцу в Лысково, а сам пробрался на берег и тоже переправился на другую сторону реки.

Забили колокола в Лысково, вышли многие с иконами на крестный ход, встретили передовую ватагу разинцев. Начали остальных жителей скликать на общий сход, нужно было объяснить народу, за что воюет вольница, отменить власть приказчиков, избрать кругом старшину.

Кержак на миру держал речь:

— Без жалости гнут народ изменники-бояре и приказные лиходеи. Вольная жизнь — это когда народ сам на миру решает свою судьбу, и доброго царя на Москве ставить надо, чтобы не бояре да дворяне окружали царя, а избранные вольным кругом уважаемые люди!

И о старом благочестии в православии не забыл сказать Кержак.

Слушали люди, дивились вольности такой в размышлениях молодого казака, шептался народ: «Не донской он, местный, из-за Волги будет, сын медового купца Тихона. Фролка с Онисимом из-за Аниськи оговорили его, в острог сдали, в кандалы заковали, а он вон, смотри, с саблейна коне, народ на Москву зовет идти, доброго царя ставить. Диво да и только».

Стоял и слушал Терентий, из-за спины отца выглядывала Анфиса и смотрела то на Евдокима, то на Анисью, стоящую в толпе на другой стороне круга. И завидно ей было, что не ее любит такой молодец, а подругу.

В селе кто новизну в православии принял, к одному попу шли, а кто старого благочестия придерживался, те к своему попу тайком ходили. Кто из жителей села в новую вольную жизнь сразу пошел, в дружину вступил, старую веру хотел защищать и доброго царя ставить. А другие боялись, что добром эта вольница не закончится, и уходили на берег Волги.

Подошел к Лыскову с отрядом и Осипов, по дороге присоединились к нему жители села Мурашкино, образовывался уже большой отряд восставших. Кержак видит, что все на правом берегу Волги контролируют восставшие, и теперь ему можно сходить домой, и заодно узнать настроение людей в заволжских лесах. Они вдвоем с Данилой с конями на плоте переправились на левый берег без происшествий, хотя ожидали и держались подальше от Макарьева монастыря, зная, что за стенами попрятались стрельцы с крепости и приказчик, вероятнее всего, они вели наблюдение за берегом Волги.

Двинулись не по петляющему руслу реки Керженец, а напрямую лесом, и Кержак был уверен: все одно найдет свою деревню. Ходил с отцом с малых лет собирать мед, грибы да ягоды, если и поплутает немного, а к дому выйдет все одно. Вот и совсем пошел знакомый перелесок, болотце, за ним и дом родной. Подъехали к деревне, все тот же домик. Встречает пес, даже чувствуя чужой запах коня, а не подает голос. Видит: человек родной, топчется на месте. Ему хочется броситься и сомневается он, не ошибается ли, это тот ли молодой его хозяин, который однажды уехал на лодке и, отплывая, скомандовал: «Домой». И пес убежал домой, вернулся уж главный хозяин дома, а молодого все нет и нет. А тут он на другом, не родного двора запаха коне появляется. Пес заскулил, залаял, но радостно, Кержак с коня спрыгнул и сразу к псу, тот наскочил и давай его лизать в лицо, руки, а хозяин трепал его по голове, по ушам и тоже поцеловал в морду. Из дома выбежала старшенькая сестренка, братишка, который уже подрос. Когда уходил, он совсем был малец. Еще сестренка, а за ними вышел и отец. Увидев Евдокима, и у него, человека мужественного, по щекам покатились слезы. Они обнялись, выбежала мать и тоже в слезы. На радостях начала причитать.

А тем временем, пока Кержак с Данилой отъедались и отсыпались в тепле домашнем, жители Лыскова и Мурашкина вспомнили обиды людей, которые попрятались за стенами монастыря: приказчика, ярыжки, да и к монахам имелись обиды за корыстолюбие при сборах за переправу, за торговое место. Может, это был лишь повод, мужичкам просто захотелось поживиться, раз уж они теперь стали вольными людьми, да и пришлым казачкам по привычке хотелось подуванить. А тут лысковские мужики порассказали, какие богатства могут быть в монастыре. Не все же на строительство стен да храмов идет от сборов с ярмарочной торговли, что-то и остается. Уговорили мужики и казаки Максима Осипова, или «царевича Алексея», кому, как милее было принимать своего атамана взять богатый монастырь.

Шел октябрь, вплавь Волгу не поплывешь, начала ватага вольницы переправляться на лодках да плотах на левый берег, накапливаться и подступила к Желтоводскому-Макарьеву монастырю. Из ближайших деревень мужики и бабы с ребятишками, боясь непредсказуемости восставшего люда, грабежа и разбоя, попрятались за стенами, в монастыре также много было богомольцев, все пошли на стены. По выработанной тактике, атаман Максим Осипов сначала послал в монастырь переговорщиков о сдаче с миром. Их схватили, игумен отказался вести переговоры. Вольница начала собирать лестницы, бревна, сухой лес. Дошел слух о готовящемся штурме монастыря и до лесной деревни, Кержак с Данилой без сборов прыгнули на коней и рванули к Волге. Еще издали в лесу был слышен пушечный гул, виден дым пожара, уже ближе слышались оружейные хлопки. Осада стен монастыря шла полным ходом, на лезущих по лестницам мужиков со стен лили горячей смолой, кидали камни, стреляли. Кержак в огромной толпе людей с трудом нашел Максима Осипова и стал его убеждать остановить штурм:

— Монастырь — святое место, это оттолкнет народ от восставших, разве атаман Степан Тимофеевич позволяет разорять монастыри? Наш путь на Москву, останови безумие! — Кричал среди выстрелов Кержак.

— Здесь я атаман, — громко и дерзко ответил ему Осипов и тише важно добавил, — я царевич!

— Ты царевич? — Переспросил в лицо Кержак. — Иди на Москву и добывай свой престол, коли ты царевич, а не здесь с монахами воюй! Не поведешь ты, самозваный царевич, пойду в Москву я и найду настоящего царевича!

Осипов схватился за саблю и выдернул ее наполовину из ножен, но посмотрел на неподвижно стоящего разъяренного Кержака, который лишь положил руку на рукоятку сабли, задвинул свою саблю и сказал:

— Мужики местных сел сами уговаривали меня взять монастырь, решение вольного круга, супротив не попрешь.

Страсти улеглись, Осипов понимал: вносить раздор внутри восстания нельзя. Кержак смотрел, как толпа штурмует стены его любимого монастыря и думал: «Война, в которой он согласился участвовать, обещая атаману Разину служить честью и правдой, пришла в его родные места. Этого ли он хотел для себя и своих близких?». Видя, что атаман Осипов не собирается останавливать штурм, Кержак с Данилой бросаются в толпу и уговаривают мужиков опомниться, остановиться. За стенами монастыря игумен отец Пахомий с братией молились, благословляли защитников, шли крестным ходом.

Свыше ли пришло уразумение к народу восставшему, уговоры ли Кержака подействовали, просто ли мужики с казаками замаялись, но штурм потихоньку притихал, да и на улице темнело. Похоронили битых, собрали круг решить, как дальше быть. Выступил Кержак и призвал потребовать от игумена отца Пахомия освободить заложников, которых посылали на переговоры и оставить монастырь в покое, а идти брать город Арзамас, пока Долгорукий сильно там не укрепился со штабом дворянского войска. Дальше действовать, списаться с московскими жителями, а там много недовольных жизнью, много сторонников старой неисправленной русской веры и поднять их на восстание в Москве. Кержак, не принимая участия в штурме, к своему удивлению, тем самым приобрел у мужиков больше уважение. Но воевать с дворянами много желающих не нашлось, все понимали: это не монастырь штурмовать с монахами и богомольцами. Тем не менее, желание оставаться на левом берегу пропало у многих, и мужики стали грузиться и перебираться на правый берег, местные по домам пошли, а пришлые на постой отдохнуть. На другое утро повстанцы прислали переговорщика — священника села Мурашкина, братия монастырская собрала совет и решила выпустить заложников, казалось, благоразумие в умах восставших победило, и они отступили от стен монастыря. Кержак, радуясь остановленному штурму монастыря, вновь отправился в свои леса, теперь уже дальше, на более длинную и широкую реку Ветлугу, чтобы там подымать народ не на разбой, а стоять за старую благочестивую веру, переданную отцами и дедами.

В свою ставку отбыл и атаман Осипов с ближним окружением. Мужички с Лыскова, с Мурашкина и вновь нахлынувшие в села пришлые бунтари быстро определили себе нового атамана Чертоуса, который был готов возглавить штурм монастыря. Видимо, кому-то не давали покоя собранные монастырем богатства, и вольные мужички снова начали переправляться на левый берег Волги. Забили барабаны, навалили сучьев и леса по всей высоте стены и зажгли, нагнали страху на защитников монастыря, и многие из них сбежали в леса, и стены монастыря поддались восставшим. Оставшихся монахов и старцев в монастыре восставшие не тронули, взялись только грабить, а взять там было что. Накопленные ценности и товар хранился у купцов от ярмарки до ярмарки.

Кержак на Ветлуге формировал свой отряд, кто-то хотел идти с ним, а кто-то хотел оставаться в своих родных местах. Тем он советовал брать власть в свои руки и везде устанавливать старое мирское управление, решать все на общем сходе, а не жить по воле одного барина или его управляющего. С появлением в заволжских лесах разинцев, стали тут выделяться и свои лидеры: Понамарев, Мумарин. Они взяли под свой контроль два села и пошли дальше вверх по Ветлуге, жгли помещичьи усадьбы, гнали управляющих и устанавливали власть народного схода. Кержак со своим сформировавшимся отрядом пошел обратно к Волге, по дороге зашел к себе домой. В гостях у отца он встретил двух монахов с Макариевского монастыря, они хорошо знали отца по торговле на ярмарке и прятались у него от восставших. От них он узнал, что монастырь все-таки вольный народец взял и разграбил. Кержак понял: поднять народ на восстание — это одно, а управлять восставшими людьми — совсем другое дело. Это возможно, если все будут охвачены одной целью, а не разными. Кержак решил: пусть казаки у себя на Дону создают вольность с дележом барыша, а мы здесь на Керженце должны создавать свою вольную жизнь с христианскими ценностями.

Шла уже вторая половина октября, когда Кержак с отрядом из заволжских лесов переправился на правый берег Волги и появился в селе Лысково. Тут он узнал недобрую весть: под Симбирском ранили Степана Тимофеевича Разина. Казаки увезли его вниз по Волге, разбежалась без атамана и восставшая мужицкая дружина. Это известие опечалило Кержака, ему было жалко Степана Тимофеевича. Теперь он понимал, что в зиму Москвы не взять. В Арзамасе сформировался штаб дворянского войска под предводительством боярина Юрия Долгорукова, и Арзамас теперь тоже не взять.

Собралась дружина повстанцев, пошли к Нижнему Новгороду, часть посадских примкнули к восставшим, но большинство ушли за стены кремля. А стены были кирпичные, крепкие, кому, как не Кержаку, об этом знать. Довелось ему, посидел в Ивановской башне. Взять штурмом эти стены непросто. Подождали, когда простой народ внутри кремля подымет восстание. Воевода с митрополитом уговорили народ не баловать, обещали задобрить, поэтому восстания и не было. Постояли у стен повстанцы, агитацию о вольной жизни по округе провели, но народ уже не шел в движение восставших: то ли знали, что главный атаман Степан Разин ранен, то ли боялись дворянского войска. Повстанцы вернулись в Лысково, здесь в воздухе уже тоже витали страх и неопределенность: в чуланах, в амбарах да погребах лежит награбленный товар из монастыря. Дворяне, вон они совсем рядом, несколько миль отсюда. Все хватались за голову, что же теперь будет?

«Стыдить мужиков за разорение монастыря уже поздно, идти на Дон к Разину нет смысла», — размышлял Кержак, сидя дома в гостях у Терентия. От хозяина дома он узнал, что Анисия, не успев толком побыть женой Фрола, уже овдовела. Кержак для себя еще не решил, эта весть должна его обрадовать или расстроить. При взятии монастыря Фролка пытался бежать в лес, и его зарубили восставшие, а Онисим сумел сбежать и пробрался в Арзамас, теперь оттуда грозится прийти с дворянским войском и покарать всех бунтовщиков. Те, кто считался казаком с Дона, таких тут почти не осталось, всего несколько человек насчитаешь. Все больше мужики с местных сел и деревень. Они не умеют держать оружие в руках, да и у самого Кержака опыта воевать было мало, так несколько битв и все. Хотя он и обучался ратному делу всю зиму от опытных казаков в Кагльнике, но нужно было и понимание боя, а не только смело саблей махать. Кержак понимал: оставлять одних восставших мужиков сейчас тут нельзя, дворянское войско уже близко. Кержак атаманом не был, считался вроде сотника, таких было несколько, но он пользовался особым уважением у местных мужиков и тех, кого он привел с собой из-за Волги, поэтому руководил отрядом уже не в одну сотню человек.

Пока Кержак думал свою думку, на коне прискакал гонец с села Мурашкино, запыхавшись, он с порога сообщил:

— Огромное войско дворянское идет! По селам и деревням лютуют, всем без разбору головы рубят, на крюки вешают, к кресту живьем людей прибивают, словно они нехристи какие!

Выбор был либо бежать за Волгу, либо идти навстречу карателям, и Кержак его сделал:

— Подымайся, народ православный! — Кричал он, уже сидя в седле на своем серо-пятнистом коне. — Не ждите пощады от господ дворян, будут они рубить наши головы и лить христианскую кровь, так постоим за старое мирское управление, за неизмененную русскую веру!

Конь встал на дыбы, свист раздался по селу. Кто решил дома отсидеться, — авось пронесет, — кто побежал прятаться в леса, а кто взялся за вилы, косы, а у кого уже огнестрельное оружие имелось. Анисья стояла на крыльце отцовского дома и в тревоге крестила уходящую дружину повстанцев, впереди которой шел ее любимый Евдоким. По дороге, пока они шли, к ним присоединялись восставшие с ближайшей округи и оставшиеся пришлые мужики и казаки.

И вот повстанцы встретились с царскими войсками, их было видно издалека: на фоне золота осенних деревьев от лучей неяркого солнца сияли отблески дорого обмундирования, шлемов и оружия. Повстанцы замерли в тревожном ожидании, видя пред собой сияющих воинов, жаждущих наказать крепостных за то, что посмели они мечтать о вольной жизни. Посчитали себя людьми, способными обойтись без их господской воли. И сошелся лапотный народ с дворянским войском, заслышался по округе гул выстрелов и лязг металла, полилась человеческая кровь. Бились долго, и дворяне, как более опытные в организации боя и имеющие лучшее вооружение, стали одолевать мужиков. Повстанцы потеряли общий строй дружины и раскололись: одна часть стала отступать к Лыскову, другая к Мурашкину. Кто откуда был родом, тому там и хотелось затаиться, другие мелкими группами уходили в разные стороны. Кержак с конным отрядом больше сотни уходил от преследования дворянской конницы князя Щербатова в сторону села Вельдеманово, словно кем-то было уже определено сойтись именно здесь, в родном селе Никона, народной дружине старой веры с господским войском, принявшим новизну Никонову. Между ними завязалась схватка, рубились саблями, падали с коней те и другие, видя преимущество дворян, Кержак свистом дал команду уходить дальше. Гнались за ними несколько миль, все-таки оторвались от преследования и встали в лесу.

Кто-то предложил отсидеться и к утру двинуться искать путь в далекие леса. Взял слово Кержак:

— Необходимо немного отдохнуть, провести по округе разведку и в ночь уходить к Лыскову. Быстро собрать по округе разбежавшихся мужиков и устроить засаду дворянскому войску, они направляются в село совершать казни. Пощады ждать от карателей не стоит, ее не будет. Возле села есть шанс отбить их войско, оно не столько сильно численностью, сколько организовано и хорошо вооружено. Наша сила будет в неожиданности и воле защитить жизни своих близких и поверивших нам людей.

Дозорные изучили местность, недалече по полю проходит дорога. Уже смеркалось, прибежал дозорный и сообщил, что по дороге двигается конный отряд дворян, по важному одеянию знатные будут, может, сам князь Щербатов.

— С ним бы нужно посчитаться, — сразу кто-то сказал из повстанцев.

Другой, наоборот, возразил:

— И так еле ноги унесли, кони устали, порубают они нас.

Кержак решил сам выйти на опушку леса. Вдали двигался отряд не больше сотни конных всадников, это были отборные царские драгуны, или, как с недавнего времени после русско-польской войны их стали именовать венгерским словом гусары, — это еще не была регулярная армия, а собранные дворяне на службу при стрелецких полках.

Повстанцев оставалось чуть больше сотни человек.

— Да в открытом бою их не взять, они нас порубят, — сказал Кержак, вспоминая наказ Степана Тимофеевича Разина: не идти с малыми силами в открытый бой с дворянами, у них больше опыта. — Давай попробуем взять их хитростью, заманить в западню. Данила, ты с двумя десятками выйди и покажись им, если они начнут вас преследовать, то вряд ли сам князек будет гнаться, поди, замаялся за день головы человеческие рубить, останется он на месте, тогда мы налетим на него. Если ночью в лесу не найдемся, идите к Лыскову, а если там будут дворяне, то идите дальше к Курмышу, к Ядрину, там атаман Осипов должен быть.

Данила с двадцатью конными выскочили из леса, вытянулись в цепь, выхватили сабли, засвистели и заулюлюкали, — имитировали нападение на отряд, превосходящий их по численности. Дворяне засуматошились от неожиданности и нахальства повстанцев, в спешности выстроились в боевой порядок и рванули навстречу. Данилов отряд развернулся и начал уходить к лесу, азарт дворян, привыкших к охоте с борзыми, не мог их остановить, они жаждали мести и крови за наглость вольницы, продолжали их преследовать. Как и предполагал Кержак, десятка четыре конных дворян осталось стоять на месте и наблюдать за погоней, среди них остались и двое в особенных шапках. Кержак дождался, когда Данилы отряд скрылся в лесу, и дворяне продолжали с наслаждением их преследовать, словно они на охоте за зайцами, и он скомандовал:

— Вышла затея! Вперед братцы, посчитаемся за народную кровь!

Повстанцы выскочили из леса и без криков рванулись на дворян, теперь их было, как минимум, вдвое больше и те в сумерках поначалу не разобрались, что это отряд народной мести. А когда поняли, кто рванул узды коней бежать, а кто стал хвататься за пистолеты и стрелять, не с целью попасть, повстанцы были еще далеко, а чтобы выстрелы услышали мчащиеся поразвлечься за легкой добычей, и вернулись защищать царского наместника.

— Не сметь бежать! — Кричал сам боярин князь Юрий Долгорукий, возвращающийся со своей охраной по локти в крови с карательной экспедиции в свою ставку Арзамас.

Старый вояка Долгорукий смотрел на летящего прямо на него всадника, это был Кержак. Не выдержал боярин такого упорства, рванул узды коня в сторону, драгуны закрыли боярина собой и прозвучали выстрелы. Кержак, увидев перед собой облако дыма, бросился на гриву коня, шапку смахнуло пулей, он поднялся и, врываясь в драгунскую гущу, махал саблей, ища князя. Сошлись русские люди, забрызгала их кровь. Услышав стрельбу на поле, от леса второпях возвращались «охотнички», попади важный боярин под саблю повстанца, так государь не простит, что не уберегли слугу царева, назначенного верховодить войском. Но Долгорукому повезло: старый лис увернулся, пришпорил вовремя коня и спрятался за другими. Основной отряд конных драгун приближался, Кержак понимал, что они не успеют прорубиться к боярину, и свистом дал команду уходить. Перепуганные дворяне даже не стали их преследовать, обрадовались такому исходу боя. Мчащиеся от леса драгуны закрутились на месте, не зная, преследовать им или нет, — да не ровен час, из лесу еще выскочат повстанцы, хватит уже ловушек, стемнело и пора в штаб.

Наутро Кержак со своими подходил к Лыскову, а тут шла битва тех немногих оставшихся, кто пожелал с оружием отстаивать свою свободу, а кто-то уже бил в колокола, приветствуя войско князя Щербатова, надеялся на царскую милость. Кержаку некогда было думать и разрабатывать стратегию, он крикнул:

— Братцы, постоим за волю и правую веру!

И они все пошли на дворянское войско. Снова мелькал блеск сабель и слышался скрежет металла. Удар по груди, словно обожгло, голова пошла кругом, мелькали кони, люди, удар о землю, мысли путались.

«Зачем люди убивают друг друга, уже поздно?» — Подумал Кержак, закрывая глаза.

Драгун хотел наверняка добить упавшего повстанца за дерзость таковую — быть первым. Сидя в седле, он нагнулся, чтобы ткнуть лежащего саблей, но подскочивший соратник Кержака напугал его замахом сабли. Он пришпорил коня, и тот рванул, унося всадника из боя. Не видя своего ставшего уже атаманом Кержака на коне, повстанцы бросились в разные стороны, дворяне стали их преследовать.

— Жив, — подумал Кержак, видя перед собой темное небо и луну. — Как дома, когда спишь на сеновале. — Сознание возвращалось, но хотелось лежать и не шевелиться, чувствовалась слабость в руках и боль в груди. Почти волоком он затащил непослушную руку на грудь, пальцами осторожно попытался ощупать рану. Ощущал липкую, загустевшую кровь, и дальше трогать было больно. В сознании прошел испуг, ему показалось, что он нащупал торчащую кость ребра грудной клетки. Где-то совсем рядом раздался протяжный вой. «Волк на запах крови пришел», — это подтолкнуло его к мысли, что необходимо уходить. От волчьего воя встрепенулись с земли вороны, они сидели совсем рядом с ним, замахали большими крыльями и, недовольно каркая, расселись на ближайших деревьях. «И эти уже здесь, рано Евдокимку собрались клевать». Другой рукой он нащупал у себя за поясом нож. «Никто не обыскивал. От зверья еще можно ножом отмахнуться, а если человек подойдет, тут уж не сносить головы. — подумал Кержак. — Мы не добиваем господских раненых, а они всех рубят, вешают заживо. Почему оставили жить? Так сложился бой — наши ушли, а дворяне стали их преследовать, поэтому и удалось выжить». Он собрался с силами и, опираясь на руки, приподнялся. Закружилась голова. Он хотел осмотреться. «Может, рядом кто-то есть живой, где-то должен быть конь? Если волк близко подошел, и воронье рядом сидело, значит, никого». И он стал всматриваться в темноту, чтобы не стать легкой добычей волка.

Немного придя в себя и превозмогая сильную боль, Кержак, одной рукой прикрывая рубахой на груди рану, пополз на боку в сторону оврага. Он знал этот овражек, дальше он становится более глубоким и кустистым, по нему можно к селу незаметно добраться. День застал Кержака в зарослях оврага, он несколько раз терял сознание и снова приходил в себя, сильно хотелось пить, чувствовался жар. Когда стемнело и осенняя прохлада опустилась в овраг, стало колотить от холода, но он продолжал ползти. Зная тропинку к паханой земле Терентия, он не ошибся. Осторожно поднялся на ноги, тихо стал двигаться к его дому, вокруг стояла не свойственная большому селу тишина, это настораживало и пугало.

«Не чувствуют собаки чужого, — подумал Кержак, — не к добру это, видно, много чужих в селе, и запахом крови собак не удивишь».

Видя дом Терентия, Кержак невольно прибавил шагу, разошлась чуть присохшая рана, пошла кровь, и он снова потерял сознание.

Очнулся, чья-то нежная ладонь держала его голову, грудь уже не так болела, она была завязана льняным полотном. Он всмотрелся в лицо девушки, это была Анфиса. Она плакала, держа его голову на своих коленях. А сидели они не в теплом доме Терентия, к которому он привык за последнее время, а в холодном, ставшем ему укрытием овраге, в наиболее заросшем кустарником месте. Он понял, Анфиса прячет его, значит, в селе враги. Захлебываясь слезами, Анфиса рассказывала:

— Кто знал за собой дела вольницы и понимал, что не будет прощен, все бежали за Волгу, отец с ними ушел. А кто думал о царской милости, те остались дома и вышли с иконами встречать царское войско. А дворяне во главе с боярином Долгоруким вместо милости царской половину села казнили. Вешали, головы рубили, крюками ребра драли, на колья сажали. Так некоторые по сей час стонут, мучаются еще живехонькие, а кого секли до полусмерти, еще неизвестно, выживут ли. Девок и баб тоже не щадят, коли кто укажет, что она сама или родитель, аль муж ее к вольнице причастен. Пробиралась я ночью сама из оврага домой собрать узелок, на пашне и обнаружила тебя.

— Анфиса, тебе в дом возвращаться нельзя, даже за узелком, — бормотал Кержак, — вы с Терентием молодцы, сообразили спрятаться. Господа не помилуют, это не мы, простолюдины.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

Беднейшие.

7

Зажиточных.

8

Звание.

9

Текст — цитата из воспоминаний наемника-голландца, помилованного Разиным Фабрициуса.

10

Парусно-гребное судно.