Дедовы сказы. Сборник стихов казачьих поэтов. ОЛЕГ КУЛЕБЯКИН (Евгений Меркулов)

Штык калёный

Штык калёный, он трёхгранный,

Вражий, вдарил меня в бок,

Полилася кровь из раны

Да на жёлтенький песок.

Всё на жёлтенький песок,

На высокий бережок.

А на том вот берегу

Одинокий дуб стоял,

Он стоял, шумел ветвями

Всё на самом, на краю.

Всё на самом на краю,

В четырёх только шагах.

В четырёх только шажочках,

А пройти их не могу,

Видно, милый мой дружочек,

Пора-времечка пришла.

Видно времечка пришла,

Мне, друг милый, помирать.

Во расцвете лет младых.

Значит Богу так угодно,

Что своё я отгулял.

А своё я отгулял

До сегодняшнего дня.

Я гулял да веселился,

Пока служба не пришла.

Она служба боевая,

В чужедальней стороне.

В чужедальнюю сторонку

Ехал турка воевать.

Ехал турка воевать,

На гармошечке играл.

А теперь смертельно ранен.

Я в жестоком с ним бою.

А в жестоком том бою,

Оступился коник мой.

Боевой мой конь каурый,

Звонко ржёт возле меня.

Созывает он, родимец,

Односумов да друзей.

Он ко мне моих друзей,

Всё Терских лишь казаков.

Ой, вы, милые дружочки,

Напишите вы письмо,

Отпишите вы три строчки

Старой маменьке моей.

Ей в письме том обскажите,

Что сыночка больше нет.

А меня похороните

На высоком берегу,

Под восьми его конечным,

Под дубовым под крестом.

На кресте том начертайте,

Не сочтите вы за труд:

«Здесь покоится навечно

Молодой Терской казак,

Двадцати от роду лет.

За Россию, за Отчизну,

Свою голову сложил.»

Штык калёный, он трёхгранный,

Вражий, вдарил меня в бок,

Полилася кровь из раны

Да на жёлтенький песок…

К себе ангелов Господь призывал

К себе ангелов Господь призывал,

О Любви своей он им говорил,

На три стОроны лететь наказал,

Не жалея своих ангельских крыл.

Одному велел лететь он на Дон,

А другому на Кубань, за ним вслед,

И послал на Терек третьего он,

Над горами лишь забрезжил рассвет.

Наказал он передать на словах:

Любит всех он и желает добра,

Час придёт — и на станичных церквАх,

Вновь как прежде заблестят купола.

Поплывёт, куда ты только не глянь,

Над округою малиновый звон,

Терек с Сунжею, Лаба да Кубань,

Бузулук, Медведица, Тихий Дон…

И велел сказать он детям своим,

Кто века живут в боях да трудах,

Чтоб в надежде оставались за ним,

Крест Господний, чтоб носили в сердцАх.

Трудно нынче, но и радость придёт,

На казачьи земли в избранный срок,

Ангел светлый весть о том принесёт,

В каждый хутор, дом, на каждый порог.

Хутора, станицы, горы да степь,

— Под его, Господней, вечно, рукой,

Дождь идёт, или в полях зреет хлеб,

Или лес шумит зелёной листвой.

…К себе ангелов Господь призывал,

О Любви своей он им говорил,

На три стОроны лететь наказал,

Не жалея своих ангельских крыл…

Эх, милый мой, а жизнь проходит…

Эх, милый мой, а жизнь проходит

Мимо соседского плетня,

Уже закаты и восходы,

Давно не радуют меня.

А помнишь ты, какие были,

С тобой лихие два орла,

Какие девы нас любили,

Какие были времена…

При Валерике на завалах,

Плечом к плечу стояли мы,

Как пуля вражья там журжала,

Той битвы славной вспомни миг.

Уж многие ушли к Казбеку,

Из тех, кто с нами там бывал,

Немудрено — почти полвека

С тех пор минУло — кто бы знал!

Кто в деле пал, кто занедужил,

Да так оправиться не смог,

Я знаю — братские их Души,

На небе упокоит Бог.

Ты чихиря налей до краю,

Плавней беседа чтоб плыла,

Обнявшись, песни заиграем,

Мы про былые те дела.

Про наших славных Терцев храбрых,

Затянем мы сколь будет сил,

Да про червлёный, про кораблик,

В Хвалынском морюшке что плыл.

Ватагой шумною внучата,

Послушать прибегут дедов,

Дай Бог, родные казарята.

Вам до седых дожить голов.

И пусть с тобой давно седые,

— Годочки птицею летят,

В душе мы оба молодые,

Полвека как тому назад!

Дедов рассказ

«То в пятницу было, а может быть всреду,

Уж столько минУло — не вспомню сейчас,

Бата Шамурзаев в две тысячи конных,

Орущей стеной надвигался на нас.

Нас менее сотни, станичников славных,

Сплошь все Гребенские, и с нами майор,

Весеннее солнце со светом багряным,

Уже величаво встаёт из-за гор.

Вдруг весь опустился отряд на колени,

Торжественный миг — всё застыло вокруг,

Себя осенили мы Крестным Знаменьем,

У каждого рядом — родной верный друг.

Майор закричал: «Да что же вы, братцы!

Неужто сдаваться вы все собрались?!»

Ему отвечали: «То Старообрядцы!

Помолятся только — а после держись!»

Залп меткий и страшный из ружей казачьих

Повыбил особо лихих из седла,

И встали другие, в смятеньи ужасном,

В расстерянности натянув удила…

До вечера длилась кровавая жатва,

За землю свою мы стояли на смЕрть!

Хоть каждый мечтал возвернуться обратно,

Но были готовы в тот час умереть.

Пора уходить, но изранены кони,

Добить ни одна не поднялась рука…

Вдруг крик непонятный, исполненый боли,

Раздался протяжный, вблизи казака.

То плакали кони, и крупные слёзы,

Солёным потоком катились из глаз,

В их ржании слышалось: «Что же вы, люди,

В такую минуту бросаете нас!»

Все в чёрной крови, на ногах перебитых,

Они, собрав силы, за нами ползли,

Мы ж ранены сами, и много убитых,

С собою их взять ну никак не могли…»

— Деданя, а всё ж подоспела подмога!

Я уж наизусть знаю славный рассказ!

Хорунжий Федюшкин поранен был в ногу,

И храбрый Рогожин, другие из вас!

«-Эх, милый внучок, уж лет тридцатьминУло!

Мы храбро сражались, но только во сне,

Неспешной рысцою, те бедные кони,

Всё чаще и чаще приходят ко мне!»

Шашка свистнула, лиходеечка

Шашка свистнула, лиходеечка,

Побежала кровь на снежок,

Эх, судьба моя — канареечка!

Отгулялся, знать, — вышел срок.

Отыграл, видать, на тальяночке

По вечёрочкам, вам, друзья,

На зелёной, вновь, на поляночке,

Не услышать мне соловья.

Отлюбил своё, отухаживал,

За девчёночкой молодой,

Не бывать ей, знать, за мной замужем,

Не ходить под белой фатой.

Не пустить коня свого верного,

Через степь, без поводьев, в намёт.

Не увидеть больше, наверное,

Как на зореньке солнце встаёт.

Не обнять мне, знать, батю с матерью,

Не увидеть вновь рОдных мест,

Кровь на беленькой снега скатерти,

Шьёт прощальный мой, братцы, крест.

Крест дубовый мне, об восьми концах,

Дорогие, поставьте, друзья,

На крутом яру, на семи ветрах,

Где за речкою всходит заря.

Как схороните — помяните в срок,

Да печалиться шибко не сметь!

Душу грешную мою примет Бог,

А меня — бескрайняя степь.

Шашка свистнула, лиходеечка,

Побежала кровь на снежок.

Эх, судьба моя — канареечка!

Отгулялся, знать, — вышел срок.

Снились нынче мне степи без края…

Снились нынче мне степи без края,

Там волною ковыль на ветру,

И с востока, лучами играя,

В небе солнце встаёт по утру.

Снились дальние синие горы,

Снег седой на вершинах лежит,

Озирая родные просторы,

Там орёл одинокий кружит.

А ещё, помню, снилась станица

В белоснежном вишнёвом цвету,

За воротами ржёт кобылица,

— В степь табун отгоняет пастух.

Снился старый наш дом на пригорке,

Там впервые увидел я свет,

На крыльце, из душистой махорки,

Мастерит самокруточку дед.

И себя я во сне видел мАлым,

— С ребятнёй, мчусь куда-то босой,

А вдали, слышно, падают травы

Под звенящею острой косой.

Как бы ни был далёко от дома,

На какой бы чужой стороне,

Край родимый, до боли знакомый,

Мне является часто во сне.

Вороной

Постарел коник мой вороной,

Загрустил, и не ест и не пьёт,

И как прежде при встрече со мной,

Как бывало от счастья не ржёт.

Только глазом печально косит,

И сказать будто хочет сквозь грусть:

«Слышишь, друг — меня в степь отпусти,

И не жди — больше я не вернусь…

Выручал тебя, помнишь, не раз,

И от пули не раз уносил,

Час пришёл — помирать мне пора.

Отгулял. Да и нет больше сил.

Там, на небе есть, слышал, табун.

Ходят в нём все, хозяин, как я,

Отпусти — я до них добегу,

Позаждались там знаю меня.

Травы там молодые в степи,

Кобылицы призывно зовут,

Отпусти меня к ним, отпусти,

Не сочти, прошу Брат мой, за труд.

Я ведь волюшку тоже любил,

Слаще она стократ чем вино.

Ты меня, я прошу, отпусти,

Так видать на Роду суждено.

Помни, Брат, ты меня молодым,

Ты трёхлеткой, лихим жеребцом,

Углядел как меня средь других,

И забрал, порешив с продавцом.

Приходить к тебе буду во сне,

Будем вновь вместе с лавой нестись,

Ты, как прежде, в черкесском седле,

Будешь шашку вздымать свою ввысь…»

Я его тогда в степь отпустил,

Напоследок за шею обняв,

Лишь до крови губу прикусил,

Брат прощай — буду помнить тебя.

Дай Бог, чтоб не сорваться в запой,

Хоть не пил я до этого дня,

Высоко в небе, мой вороной,

Тихо ржёт, поджидая меня…

Я поставлю двенадцать свечей

В церкви той, где крестили меня,

Задержусь, выходя из дверей,

Тихим утром июньского дня.

И двенадцать седых тополей,

Что у дедова дома растут,

Увидав — к ним иду по траве,

Мне по-свойски ветвЯми махнут.

Дед мой, помню, был статен собой,

Крепко сложен и норовом крут,

Я в любимцах ходил у него,

Самый младший двенадцатый внук.

Соберу я двенадцать друзей,

Самых близких в саду за столом,

Вместе с ними за жизнь, за детей,

Не спеша разговор заведём.

И мы выпьем хмельного вина,

А потом будем песни играть,

И до самого всё до утрА

Будем детство своё вспоминать.

Отпущу я двенадцать коней,

В степь ночную у быстрой реки,

Будут плыть и кружиться над ней,

В небе звёзд золотых огоньки.

И двенадцати, в поле, ветрам,

Я подставлю открытую грудь,

Им я с лёгкой душою отдам

Свою светлую тихую грусть.

И пусть скоро уже пятьдесят,

Но пока что рука не дрожит:

Молодой я, пока есть друзья,

Пусть их Бог всех по жизни хранит.

Васильки

Рано утром завёл свою трель соловей

Он в зелёных садах над рекою,

А он пел да играл всё о жизни моей,

О грядущей разлуке с тобою.

Повстречались с тобой год назад у реки,

Страсть шальная толкнула в объятья,

А вокруг расцветали-цвели васильки,

Ты навстречу мне шла в белом платье…

А отец твой, урядник, был дюже суров,

Не хотел отдавать тебя замуж,

И тайком обвенчались с тобой на Покров,

Неожиданно в церкву нагрянув…

Ты покинула дом, поступив вопреки

Злой родительской воле отцовской,

Лишь стояли в глазах на лугу васильки,

Под июньским полУденным солнцем…

РаздухАрилось лето как в этом году,

Срок пришёл — я на фронт уезжаю,

Ты коня боевого ведёшь за узду,

Тихо плачешь, меня провожая.

Ай, да ты ж вот не плачь, не рыдай, негорюй,

Не наклИкай беду на дорогу,

Твой прощальный горит на губах поцелуй,

Я покаместь живой, Слава Богу!

Да заради Христа, помиритесь с Отцом,

— Кровь казачья течёт у обоих!

Я тебе обещаю черкнуть письмецо,

Буду жив, после первого боя.

Оборвал свою трель озорник соловей,

Он в зелёных садах над рекою,

Я как мог обсказал всё о жизни своей,

И слезинку смахнул с глаз рукою…

Матери

Расстелила скАтерки ровные да белые

По полям заснеженным ранняя зима,

А какие песни ты, всё играла-пела мне

Вечерами тёмными, сидя у окна.

В тихом пении твоём виделось мне лето,

Как всходило солнышко утром над рекой,

Да в лугах некошенных, знай гуляют где-то

Резвые два коника — белый да гнедой.

Закружил мне голову пряный запах донника,

Порассыпался вокруг жёлтый его цвет,

Эх, ты волюшка моя, кони мои коники,

И я снова молодой — двадцать с чем-то лет.

Прилетела ласточка, вьёт гнездо под крышею,

Где-то в доме хлеб пекут — из трубы дымок,

И как будто наяву, Батин голос слышу я,

Окликает со двора:"Подсоби, сынок!»

Видел как в саду весной распускалосьдеревце,

И цветочки белые на ветру дрожат,

На гнедого коника саживал я первенца,

А ведь было это всё двадцать лет назад…

Смолк негромкий голос твой, оборваласьпесня,

Лишь за печкой речь ведёт о своём сверчок,

В шубу белую опять, снег с метелью вместе

Одевают маленький наш тихий хуторок…

Как по полю, всё по полю…

Как по полю, всё по полю, самому по краю,

По-над лесом да дубовым, где-то там вдали,

Спотыкаясь и бранясь, на судьбу пеняя,

Беда с горюшком в обнимку вдоль дороги шли.

Песню заунывную, нескладную играли,

Про несчастное своё, горькое житьё,

А когда бросали петь, то навзрыд рыдали,

Да кружилося над ними в небе вороньё.

Им навстречу ехали казаки со службы,

Все в медалях и крестах, рвёт меха гармонь,

И на конике гнедом, молодой хорунжий,

Развесёлый, удалой, и в глазах огонь.

«Чьи такия будитя, страннички прохожия,

Аж от леса самого слышится ваш вой,

Грязные, косматыя, а какие рожи!

Встретишь вас под вечер — вряд придёшь живой!»

«Мы беда, да горюшко, она вот горемычная,

Меж дворами шляемся, где пройдём — там плач!

Вы возьмите нас собой, милые станичники,

Только песен не играйте, и гармошку спрячь!»

Рассмеялся тут казак — аж до слёз пробрАло!

Да нагайкой протянул их промеж ушей,

«Нам таких попутчиков даром не хватало!»

И велел обоих разом тут же гнать взашей.

«Наперёд запомните, и другим скажИте!

Казаков увидите — враз бегите вон!

Люди мы весёлые, но Бога не гневите,

Попадётесь ещё раз, — вот те Крест, прибьём!»

«Ну да ладно, вроде всё» — он взмахнул рукою,

«Сотня, песню запевай, рысью марш, пошли!»

Ну, а горе да беда, с поротой спиною,

Оставались у дороги слёзы лить в пыли.

Брат, сверни закурить…

Брат, сверни закурить, во-внутрях всёдрожит,

Полк наш нынче водили в атаку,

Это первый мой бой, дюже страшный он был,

В том бою я срубил австрияка.

То достойный был враг, до конца он стрелял,

— Вон какая дыра на папахе,

Но ему не свезло — грудью конь его смял,

Я ж из шашки ударил с размаха.

Мы скрозь них пронеслись, как сквозь маслокинжал,

Мало кто после нас цел остался,

В нашей сотне казак был убит наповал,

Без хозяина конь рядом мчался.

После боя меня обступили браты:

«Молодцом, — отличился станичник!

Чтой-то бледный совсем, да тебя, брат, мутит,

То впервой — опосля попривыкнешь!»

А хороший табак, у тебя, милый друг,

В меру крепкий и шибко душистый,

Прощевай, может снова увидимся вдруг,

Сохрани тебя Боже по жизни!

Родина

Окунусь я в россыпь предрассветных рос,

Окажусь в стране я, полной детских грёз,

Где летит по полю быстрый белый конь,

Падают где звёзды прямо на ладонь.

Там где быстрый Терек, что в горах рождён,

Где на Пасху, в церкви, колокольный звон.

Где играют свадьбы, там где хлеб пекут,

Где отважных любят, там где старость чтут.

Где беда и радость, поровну на всех,

Там где возле речки слышен детский смех,

Вскинет где казачка горделиво бровь,

Там где воздух вольный будоражит кровь.

Где народ горячий, смелый, — только тронь!

Где о чём то плачет тихая гармонь,

Где казачья слава навсегда в честИ,

Где под ветром травы — глаз не отвести.

Где сияет солнце, там где неба край,

Где в степи тюльпанов — только собирай,

Где журчит ручьями, по весне земля,

Где навеки в сердце, Родина моя!

Эх, плесните чихиря в чапурочки червлёные

Эх, плесните чихиря

В чапурочки червлённые!

Я с друзьями разгоню

Враз тоску зелёную!

Заиграем «Шамиля»,

А потом «Снежочки»,

Опосля ещё нальём,

Милые дружочки!

Ты не верь, что говорят,

Мол, Терцы — суровые,

Погляди, кума, на нас,

— Все как есть бедовые!

Славьтесь, славьтесь, казаки,

Вы Терцы Моздокские,

Удалые Гребенцы,

Сунженцы, да Волгские!

Славься бурный Терек наш,

Батюшка-Горыныч!

Пост закончился вчера,

— Мы гуляем нынче!

Разверни меха, гармонь,

Широко, — не узко!

Разожги в груди огонь,

Заиграй «Наурскую»!

До того душа поёт,

— Не могу сказать я!

Славься Терская Земля,

Славьтесь, Сёстры, Братья!

Подранок

Подобрал я подранка зимою,

Подсказало мне сердце: «Возьми!»

Он бессильно лежал предо мною

На дороге, в засохшей крови.

На меня он лишь скалился слабо,

Подвывая пытался ползти,

Перебила картечь ему лапы,

Обе задних — куда ж тут идти.

Толь охотник был тот неумеха,

Что не смог наповал уложить,

Или может, нарочно, для смеха,

Отпустил:"Глянь, браты, какбяжить!»

Конь забился, почуявши волка,

Так заржал, что аж сердце свело,

Когда взявши подранка за холку,

Я забросил его на седло.

Лишь под вечер, вернувшись в станицу,

Бедолаге я раны промыл,

Повязал их холщовой тряпицей,

И в омшанник его запустил.

Вот ведь как оно всё ж-таки вышло,

Что волкА к себе в дом притащил,

Он дней десять лежал неподвижно,

Только воду порой жадно пил.

Прокопав узкий лаз под стеною,

Не простившись он ночью ушёл,

Зверь есть зверь — он не может со мною,

Лишь на воле ему хорошо.

Много позже, опять же зимою,

Был застигнут бураном в степи,

Снег колючий кружил надо мною,

Понял, что не сыскать мне пути.

И замёрз бы я, брат, в одночасье,

И к гадалке не суйся, как вдруг,

На беду, или может на счастье,

Подскочил ко мне серый бирюк.

Ох, матёрый, глядит не мигая,

Загрызёт — до весны не найдут,

Чуть на заднюю лапу хромая,

Он с разбегу мне прыгнул на грудь…

И вдруг этот огромный волчище,

Мне лицо в один миг облизал:

«Это ж я, твой подранок давнишний!

Что ж ты друг — неужель не признал?»

Так, хромая, пошёл предо мною,

И под утро к станице привёл,

Глянул: мол, теперь квиты с тобою,

К себе в лес без оглядки ушёл.

И хоть с детства к охоте приучен,

И с ружьишком я дружбу вожу,

Крепко в душу запал этот случай:

Я с тех пор на волков не хожу.

Благодарствую я тебе, Господи

Благодарствую я тебе, Господи,

Что до дому вернулся живой,

Шилом патоки я черпнул досыта,

До краёв, на сторонке чужой.

Затянулись уж раночки тяжкие,

Пулевые, обеи всё в грудь,

Два креста — за рубцы под рубашкою,

Я ношу — их зазря не дадуть.

Да и Бог с ними, слыш-ка, с наградами,

Лишь тебе я откроюсь, браток:

Глаз и сердце моё, нынче радует

Разродимый степной хуторок.

Два десятка домов на пригорочке,

Чтобы не подтопило в разлив,

Да в садах, под меловой, под горочкой,

Зреют яблоки — белый налив.

За три года чего только не было:

Находил, и терял, и встречал,

Но над хутором синее небо мне,

Часто виделось, брат, по ночам.

А над степью висит солнце рыжее,

И на сердце, браток, мне тепло,

Жить хотел — и поэтому выжил я,

Всем смертям и всем бедам назло.

Благодарствую я, тебе Господи,

Что до дому вернулся живой,

В дорогой свой, любимый мной дО смерти,

Хуторок по-над быстрой рекой.

Порассеяны по-над Тереком

В синем небушке облака,

С невысокого правого берега

Вдруг дохнёт ветерком слегка.

Позатеряны по-за Тереком

От казачьих коней следы,

За Аргуном темны ущелия,

Знаю я, брат, и помнишь ты…

В голове моей мысли ворохом,

Будто раннею, брат, весной,

Вдруг потянет сгоревшим порохом

На тропиночке, на лесной.

Очарует красой прелестною,

Промеж гор молодой лесок,

Там блеснёт вдруг на солнце лезвием,

Острой шашки чужой клинок.

И мелодия гор печальная,

Их седая пленяет грусть,

Здесь решает всё сталь кинжальная,

Коль сошёлся с врагом грудь-в-грудь.

Разлетается пыль дорожная,

И пути конца-краю нет,

Тишина здесь всегда тревожная,

Уж четыреста с лишним лет.

Тишина — нельзя слово вымолвить,

Тот, кто здесь побывал хоть раз,

Никогда из Души не вытравит

Наш суровый, седой Кавказ…

Мы две пули по-братски поймали с конём

Мы две пули по-братски поймали с конём,

Ему в грудь, ну а мне под ключицу,

Я очнулся в палате, в обед, знойным днём,

Вроде жив, — благодарствуй сестрица.

«Так какой же станицы ты будешь, казак?»

— «Дык Червлёнский я, из староверов,

Ты скажи мне, родная, как мой аргамак?

Его вроде бы крепко задело.»

— «Что сказать тебе друг? Он тебя три версты

Нёс до наших передних позиций,

А потом наземь пал, но живой нынче ты,

Не забудь за него помолиться.»

Я в подушку проплакал всю ночь напролёт,

Ах, ты ж мой вороной, ненаглядный,

Мы всю эту войну пролетели в намёт,

А теперь нет тебя, ты мой славный.

Хоть стреляли в упор, и живым мне не быть,

Ведь чудес на войне не бывает,

Мою пулю ты взял, смело встав на дыбы,

Лишь бы выжил любимый хозяин.

Тёмной ночью собой ты меня согревал,

Я делился последней горбушкой,

Всё ж за нами остался в горах перевал,

И лесок тот с зелёной опушкой.

А потом, через месяц, вручали кресты,

И мне тоже «Георгий» достался,

Буду помнить навек, три последних версты,

Что спасая меня, ты промчался.

Вновь свои узорчики в небе шьют шрапнели

Вновь свои узорчики в небе шьют шрапнели,

Рваными стежочками с края да на край,

И вразброс по полюшку — серые шинели,

Медленно идут вперёд, — Боже помогай!

Не свернуть им никуда: справа топь-болото,

Слева жизни не даёт вражий пулемёт,

Зубы сжав идёт вперёд русская пехота,

Есть приказ занять деревню — и она займёт.

Из-за леса на рысях выезжает конница,

Сотенные на ветру полощатся значки,

То взметнувши шашки вверх, выручать торопятся

Обессилевших пехотских, терцы-казачкИ.

Вот слетел один с седла, покатился кубарем,

Знать в станицу полетит «чёрное» письмо,

И со свистом-гиканьем, молодецкой удалью,

Всыпали германцу там по первое число.

Ну, а ближе к вечеру, как деревню взяли,

От пехотских приходил старый капитан,

И сказал:"Что как не вы, все б мы там лежали,

Слава терцам-удальцам, Слава казакам!»

Провели его за стол, за простой походный,

Сотник крепкого вина приказал поднесть,

«Нас представили к крестам, — обмываем, рОдный,

Семерых к «Георгию», да к дубовым — шесть.

Из одной станицы все — возрастали вместе,

И средь этих шестерых — меньшенький мой брат,

Как мне матушке писать, что сказать невесте?

Вот остался нынче жив — сам себе не рад.»

И фуражку с головы, дрогнувшей рукою,

Потянул, враз потемнев, капитан седой:

«Милый мой братушечка — будь Христос с тобою!

Сколь живу на свете — страшно так впервой!»

А наутро полк ушёл из деревни сонной,

Как и не было их здесь, терцев-казаков,

На церковном кладбище, рядышком с часовней,

Оставались шесть дубовых свеженьких крестов…

Занималася зорька ранняяняя

Занималася зорька ранняя,

В улице моя хата крайняя.

Хата крайняя, в три окошечка,

Подыграй-ка, кум, на гармошечке,

На гармошечке, да на тальяночке,

Жги лезгиночку спозараночку.

Эх, бешметик мой чесучёвенький,

Я мальчишечка, как есть бедовенький,

Эх, бешметик мой позалатанный,

А я молодой, несосватаный,

Несосватаный, неповенчанный,

Пулей вражею непомечанный,

Шашкой острою нецелованный,

Батей с Матушкой небалованный.

Неболаванный, небогатенькай,

Гребенской казак неженатенькай.

У кого то жизнь — чарка полная,

А моя судьба — девка вздорная.

Девка взодрная, взбаламОшная,

Хоть капризная — а всё ж хорошая.

Неприучена с детства кланяться,

На гнедом промчит — не оглЯнется,

Не оглЯнется, не воротится,

Лишь куда то, знай, всё торопится.

Я за ней вослед сломя голову,

— Счастье и беда, у нас поровну,

У нас поровну, без остаточка,

Ласточка моя, ты ж касаточка.

В Бога во Христа свято верю я,

Лишь шумит камыш, да вдоль берега,

Всё вдоль берега, вдоль пологого

Еду завтра в путь, в путь-дорогу я,

В путь-дороженьку, да в рисковую,

Да во службицу, всё царёвую,

Во царёвую, на восходике,

В Гребенской наш полк, на три годика.

Заалела вновь зорька поздняя,

Да над крепостью, всё над Грозною,

там шумит-течёт река Суньженька,

Бог тебя спасёт, ты мой друженька.

Распогодилось поутру

Распогодилось поутру,

День быть солнечным обещал,

Снилось нынче мне, что умру,

Мысли злые из сердца гнал.

Из под конских копыт несёт

По дороге густую пыль,

Да в степи ветер шалый гнёт,

Ломит в пояс седой ковыль.

Вот молитвы срок подоспел,

Миг торжественный — шапки прочь!

В Душе острым шипом засел

Сон, что снился мне в эту ночь.

Сотня с места пошла в намёт,

Ни себя, ни врага не жаль,

Песню страшную, знай, поёт,

Обагрённая кровью сталь.

До конца я дойти не смог,

Вот такие вот, брат, дела,

Что-то острое впилось в бок,

Слетел кубарем из седла.

Пред глазами вся жизнь вмиг

Протекла, как сквозь пальцы шёлк,

На руках у друзей своих

Тихо к Господу отошёл.

ЖаворОнок играй да пой,

Пташка звонкая, в вышине,

Не вернусь больше я домой,

Упокоюсь в чужой земле.

Время мИнет, пройдут года,

Холмик мой зарастёт травой,

Лишь ты, певчий друг, иногда,

Промелькнёшь в небе надо мной.

Эх, гармошечка, рви меха,

Жги-играй, чтоб Душа навзрыд,

Молодого про казака,

Что в погожий день был убит…

Порассеяны по-над Тереком

В синем небушке облака,

С невысокого правого берега

Вдруг дохнёт ветерком слегка.

Позатеряны по-за Тереком

От казачьих коней следы,

За Аргуном темны ущелия,

Знаю я, брат, и помнишь ты…

В голове моей мысли ворохом,

Будто раннею, брат, весной,

Вдруг потянет сгоревшим порохом

На тропиночке, на лесной.

Очарует красой прелестною,

Промеж гор молодой лесок,

Там блеснёт вдруг на солнце лезвием,

Острой шашки чужой клинок.

И мелодия гор печальная,

Их седая пленяет грусть,

Здесь решает всё сталь кинжальная,

Коль сошёлся с врагом грудь-в-грудь.

Разлетается пыль дорожная,

И пути конца-краю нет,

Тишина здесь всегда тревожная,

Уж четыреста с лишним лет.

Тишина — нельзя слово вымолвить,

Тот, кто здесь побывал хоть раз,

Никогда из Души не вытравит

Наш суровый, седой Кавказ…

Две души казачьи

Два шага до края твёрдо прошагать,

Нам теперь до Рая, брат, — рукой подать,

Ничего не видно — предрассветный мрак,

Помирать обидно — задарма вот так.

Помирать не страшно, правда, — вот те крест!

Жаль, что не увидеть больше рОдных мест,

За своё мы бились, брат, — чего скрывать,

А теперь вот вышло время помирать.

За свои станицы, семьи и дома,

Долгие два года, шла эта война,

Кровушки пролИлось — не Дай Бог кому,

Солнце закатилось, Белое, в Крыму.

Тю, никак станичник, — бывший фронтовик,

Вон глаза отводит, да лицо кривит,

Вишь, смолит цигарку — рученьки дрожат,

Как стрелять-то будешь в односумов, гад.

Кошкельды, болезный! Али не признал?

— Вместо Бога в сердце — интернационал.

Справит всё как надо — видно не впервой,

Выпьет потом чарку — знать за Упокой.

Ну да ладно, Бог с ним, — жить осталось чуть,

Коли чем обидел — брат, не обессудь,

Как бывало прежде — мне подставь плечо,

Я за нас Молитву, за двоих прочёл.

Подсветила небо робкая заря,

Прощевай, браточек — было всё не зря!

Кто-то крикнул хрипло: «Целься! Залпом! Пли!»

— Две Души казачьих к Богу отошли…

Я приеду домой ровно в полдень

Я приеду домой ровно в полдень,

На часах лишь двенадцать пробьёт,

И родное подворье припомнив,

Звонко конь мой заржёт у ворот.

Ты из рук уронивши вязанье,

В чём была поспешишь на порог,

После долгих трёх лет ожиданий,

Тихо скажешь мне: «Здравствуй, сынок!

Ах, какой же ты справный да ладный,

На виске только белый рубец,

Дорогой мой сынок ненаглядный!

Как гордился б, живой будь, отец!»

Нелегко тебе, вижу, родная,

Эти годы бывалось-жилось,

И продажная прядка седая,

Пролегла среди чёрных волос.

Погоди, лишь коня я пристрою:

Подустал, приглядеть бы за ним,

С братом нас провожала обоих,

Вышло так — воротился один.

Помню, в мартовский день окаянный,

Когда с крыш во всю льётся капель,

Над братишкиным резвым буланым

В аккурат, разорвалась шрапнель.

Он не мучался, брат мой ФедЮшка,

Был он сразу сражён наповал,

Упокой Господь светлую Душу,

За Отечество жизнь он отдал.

Знаю, Батя не вынес утраты,

Не сумел эту боль пережить,

А всего то — шестой лишь десяток…

На станичном погосте лежит.

Мы их нынче обоих помянем,

И обнявшись, с тобой посидим,

Не кручинься, прошу тебя, мама,

Я пришёл — беды все позади.

Ты родню позови к нам под вечер,

Всё одно захотят повидать,

Понарядней накинь шаль на плечи,

Не к лицу казакам горевать!

Я приеду домой ровно в полдень,

На часах лишь двенадцать пробьёт,

И родное подвороье припомнив,

Звонко конь мой заржёт у ворот…

Билась заря по-над речкою быстрой

Билась заря по-над речкою быстрой,

В тёплых объятьях она октября,

Звон колокольный стоял над станицей,

Воздух пьянил и тревожил меня.

Господи, сколько же дома я не был,

Года четыре, а может быть пять,

Какое ж на Родине синее небо!

Другого такого нигде не сыскать.

Конь подуставший повёл ухом нервно,

Радостно, громко, ликуя заржал,

Надо ж, Гнедок, он товарищ мой верный,

Степи родные, бродяга, признал.

На самый Покров угадал я с приездом,

Нынче в станице гуляет народ,

Шумный, весёлый, — печаль неуместна,

Свадьбы играет, да песни поёт.

Вот и мой двор, он от церкви четвёртый,

Глянь как подрос у плетня краснотал,

Помню — его пятилетним мальчонкой

С Батей вместях я весною сажал.

Как без меня вы тут жили-бывали,

Мои ненаглядные мать и отец?

Дай обниму вас — Здорово дневали,

Я воротился домой наконец.

Сядем за стол, тонко звякнут медали

Отцовских четыре, моих два креста,

И выпьем за то, что любили и ждали,

Бывайте здоровы за ради Христа!

Выйду во двор я поближе под вечер,

Кинется в ноги наш пёс пожилой,

Мать подойдёт и обнимет за плечи,

Всё позади — я приехал домой.

Разливалась реченькА

Разливалась реченька, разливалась,

Она беспокойная да весною,

И луга прибрежные омывала,

Она вольною своею волною.

Восходило солнышко, воссияло,

Из-за леса дальнего рано утром,

Светом розовым озаряло

Речку, степь, родимый мой хутор.

Пробивалась травушка, пробивалась,

Стебельки зелёные вверх тянула,

Быть поближе к солнцу старалась,

Сколько лет с поры той минУло.

Уезжали казаки, собирались,

На войну с Германцем проклятым,

Наказал отец прощеваясь:

«Мамку слухайтесь, казачата!»

А ребята всё молодые,

Зубоскалят — озорничают,

Коники под ними гнедые,

За околицу выезжают.

Вот один из них обернулся,

На прощанье шапкою машет.

«Помолитесь, чтоб я вернулся,

Не кручиньтесь Батя с Мамашей!»

А другой, гляди, завёл песню,

Голос сильный, молодой, звонкий.

Мамка вслед отца тайком крестит,

Избай Бог, чтоб не пришла похоронка.

…За порогом вновь весна бродит где-то,

За три года вырос я, подтянулся,

За весной настанет жаркое лето,

Только Батька с той войны не вернулся…

Жаворонок

В небе синем, в облаках жаворонок вьётся,

Не с руки мне помирать, — да видать придётся.

Напоролись на врага нынче утром рано,

И теперь лежу в степи, да под сердцем рана.

Не вздохнуть-не продохнуть, душу рвёт на части,

Где-то дальше бой идёт, дай Бог, братцы счастья,

Дай Бог всем, чтоб как один, вы назад вернулись,

Я ж помочь вам не смогу — вон как обернулось,

Жаворонок, заиграй на прощанье песню,

Что под вишенкой в саду я играл невесте,

Пока силы не ушли, подтяну чуть слышно,

Черноглазая не жди — видишь всё как вышло.

И не думал-не гадал, пуля всё решила,

Буду помнить уходя, как меня любила,

Пред глазами в один миг жизнь в намёт промчалась,

И у матушки моёй дома сердце сжалось.

Жизнь по капельке моя с кровушкой уходит,

Не увижу больше я, как заря восходит,

Поквитаться за меня вы пообещайте,

Жаворонок доиграл… всё, браты, — прощайте…

Разлетались вóроны

Разлетались вóроны на четыре стóроны,

Да кричали громко всё — знать, браты, сполóх,

Выезжали коники, сёдланы, подкованы,

Да во чисту полюшку — помогай нам Бог.

Заблистали шашечки, лёгкие да вострые,

Дедовы сказы. Сборник стихов казачьих поэтов

Оглавление

* * *

Оглавление

* * *

Смотрите также