Судьба по-русски

Евгений Матвеев, 2022

Свои воспоминания знаменитый актер и режиссер Евгений Матвеев назвал «Судьба по-русски». В нем символично соединились названия двух самых знаменитых его фильмов «Судьба» и «Любить по-русски». И жизнь, и судьба, и помыслы Евгения Матвеева не отделимы от судьбы России. Ее он защищал в годы Великой Отечественной, ей посвятил свою жизнь, ей служило его искусство. Любовь к России, к Родине – это и есть судьба Евгения Матвеева. Книга содержит ненормативную лексику В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Кто ваша жена?

Ну никуда не деться и от этого вопроса. Зрители (чаще, конечно, зрительницы) во время встреч с ними в записках на сцену или вслух из зала настаивают на ответе.

Уклониться — значит разрушить ту атмосферу доверительности, которую мне почти всегда удается создавать на этих творческих вечерах. Порой отделываюсь шутливо коротким: «Лидия Алексеевна Матвеева. Пенсионерка»…

Знаю, что такой скупостью ответа разочаровываю любопытных; сохранять же в тайне личную жизнь — это давать пищу для домыслов, легенд, сплетен…

В кино почти все сыгранные мною персонажи были мужики влюбчивые и толк в женской красоте понимали, да и актрисы, мои партнерши, были прелестницами. И вот на экране зрители видят наши объяснения в любви, поцелуи, свидания, страстные объятия… Как тут не родиться догадке, легенде? А уж если сняться с одной и той же актрисой в двух-трех фильмах, то сплетня лезет, как опара из горшка.

Так, по слухам, я побывал в мужьях у Людмилы Хитяевой — после «Поднятой целины» и «Цыгана»; у Ольги Остроумовой — после «Любви земной» и «Чаши терпения», у Вии Артмане — после «Родной крови», у Тамары Семиной — после «Воскресения», у Валерии Заклунной — после «Сибирячки» и «Особо важного задания»… И сейчас уже понесся слушок — после «Любить по-русски»: «Жена его Галина Польских»… Ничего себе гаремчик? Эдак и статью за многоженство можно схлопотать. А если серьезно, то я счастлив, что имел возможность общаться с этими яркими женщинами, самобытными талантами и умницами.

И все-таки: «Кто ваша жена?» Пожалуй, надо ответить. Может, не столько зрителям ответить, сколько попытаться подзарядить своих — дочь, сноху, внучку — тем душевным богатством, каким наделена моя Лидия Алексеевна.

Впервые я увидел ее на концерте в Тюменском музыкальном училище в конце 1946 года. Как меня гуда занесло, не помню. Скорее всего, затащил приятель, который любил поволочиться за каждой юбкой. В концерте чередовались баянист, балалаечник, вокалисты…

Исполнители были милы своей скованностью, неуклюжестью, но и искренностью, исполнительской горячностью, заметным старанием.

И вот просто и естественно — как птичка перелетает с ветки на ветку — на сцену вышла девушка. Ее не украшенный никаким гримом или побрякушками вид поразил меня… Лицо, глаза, грудь были так целомудренны, что я онемел от этого! И держалась она на сцене так, будто говорила: «Я буду петь не для вас. Я просто не могу не петь»… И без напряжения, свободно и легко полилось «Вижу чудное приволье»… Тут меня словно ударило током!..

Поженились мы 3 апреля 1947 года там же, в Тюмени. Всю тяжесть забот Лида сразу взвалила на себя — я не помню ее хнычущей, жалующейся, что-то требующей, капризной. Не помню ее и беззаботно порхающей, через край веселящейся… Наверное, оттого, что войну она испытала на себе: была работающим (и одновременно учащимся) подростком…

«Маме надо», «ребенку надо», «тебе надо» слышал я от Лиды очень часто. И никогда не слышал «мне надо»… И так продолжается до сих пор. Природа наградила ее способностью отдавать. Отдавать все: силы, время, заботу, терпение… И изредка дарить улыбку. Улыбается она нечасто потому, что мы (я, дети, внуки) привыкли от нее брать, а ей даже не всегда «спасибо» перепадает…

Не знаю, сумею ли я этими заметками выразить ей, хоть и поздновато, всю силу благодарности за то, что она, моя бесценная Лидочка, была и есть у меня…

Демобилизовался я в конце 1946 года. Война уже кончилась, а я еще больше года топтал учебный плац. Нашего училища к тому времени уже не было — его расформировали. Курсантов тоже не было, оставались одни преподаватели. Все ждали, кого куда переведут. Насчет меня у начальства имелись планы — направить учиться в Военную академию. Но я отдавал себе отчет, что такая карьера — не для меня. Пока шла война, я честно служил там, где было приказано, но сейчас — нет, это не мое. Мне хотелось вернуться к тому, чем я занимался до войны. А для этого надо было снова стать гражданским человеком.

Я написал письмо Александру Петровичу Довженко с просьбой посодействовать моей скорейшей демобилизации, чтобы я смог продолжить прерванное войной учение. Александр Петрович, находившийся в Москве, тормошил тамошнее военное начальство. Одновременно с Довженко обо мне хлопотала и Вера Павловна Редлих, режиссер новосибирского театра «Красный факел» (о ней я расскажу подробнее в следующей главе). Она знала меня по моим выступлениям на армейских олимпиадах, смотрах художественной самодеятельности, которые проводились в Новосибирске и на которых я получал призы. Вера Павловна уже тогда, сидя в жюри, заметила меня и решила пригласить после демобилизации в свой театр.

Но время было тяжелое — тут уж не до артистов. К мирному труду тогда возвращались люди более нужных специальностей: строители, железнодорожники, учителя. Надо было восстанавливать истерзанную войной страну, налаживать хоть как-то жизнь людей. Без специалистов крайне необходимых профессий было не обойтись, а без артистов… «Семь лет мак не родил — голода не было». Так думали тогда многие, к несчастью. Это, принимая во внимание послевоенную разруху, еще можно было понять, но когда сегодня у правительства не доходят руки до культуры — беда!

И все же Вера Павловна Редлих обратилась к командующему Западно-Сибирским военным округом генерал-полковнику Медведеву, чей штаб находился в Новосибирске. Человек высокой культуры, генерал с консерваторским образованием, он и сам понимал, что старшему лейтенанту Матвееву нужна не Военная академия, а совсем другое.

Наконец пришел приказ, я стал «вольным казаком». Но продолжить актерское образование мне не удалось — всюду опоздал. И тогда я принял приглашение Тюменского театра вступить в его труппу. В Тюмени я был уже известен: меня знали по выступлениям в концертах художественной самодеятельности нашего училища, да и мои успехи на смотрах в Новосибирске привлекли внимание руководства театра.

Меня не просто настойчиво уговаривали работать в местном театре, но… предложили играть ведущие роли. Могла ли моя голова не закружиться от этого? И пошли роли одна за другой: Фердинанд в «Коварстве и любви», Незнамов в «Без вины виноватых», Земнухов в «Молодой гвардии»…

Смешно вспомнить, но «премьер» после восторженных криков в зале и аплодисментов выходил на улицу в шинели, в кирзовых сапогах и… в шляпе!..

Успех был не оттого (это я теперь понимаю), что Матвеев — артист, а оттого, что он молод и темперамент — через край… Безоглядная эксплуатация (от чего я хотел бы предостеречь начинающих актеров-коллег) природных данных — гибель для артиста, увядание и раннее забвение зрителем…

В 1947 году проходил Всероссийский смотр молодых артистов драмы и музыкальных театров. За исполнение роли Боровского в спектакле «За тех, кто в море» по пьесе Б. Лавренева я удостоился чести стать лауреатом… Поездка в Москву… Я сомневался: надо ли ехать? Да и накладно. Но Лида говорила:

— Надо ехать, Женя. Тебе надо много видеть!..

В Москве на меня обрушилась уйма заманчивых приглашений — и из провинциальных театров России, и из столичного театра имени Ленинского комсомола, от самого Ивана Николаевича Берсенева…

Было и приглашение (повторное) из новосибирского «Красного факела»… И снова Лида уговаривала меня:

— Надо туда ехать, Женя. Тебе учиться надо!

Вот так всю жизнь: «Женя, тебе надо…» А за этим «надо» — ее терпение, самопожертвование, боль…

Так случилось, что я влюбился. Да, влюбился. Влюбился в актрису. И не в красоту, не в женственность (этими качествами и моя Лидочка обладала в избытке), а в огненный темперамент (сценический), в страсть служить театру, кино, в способность воспламеняться…

Мне казалось, что я встретил неземное чудо… Вглядываясь в ее глаза, пластику в момент исполнения роли, вслушиваясь в ее дыхание, я пытался понять: как такое может быть? какими струнами в своей душе она пользуется?

Может, это вовсе и не любовь была, а простое обожание, поклонение таланту? Как бы ни было, а загрустил я, замолчал, ушел в себя…

Вывести меня из такого странного оцепенения решилась Лида. Однажды (мама и дочь уже спали, а жили мы в одной комнате) мы улеглись в своем уголке за занавеской.

— Женя, тебе трудно? — шепотом спросила Лида.

— Да…

— Пойдем поговорим.

Пошли на кухню. Молчали долго.

— Ты влюбился?

— Кажется — да.

Помолчали еще. Я знал — Лида сильнее меня, она и разорвет эту тупиковую паузу.

— Тогда уходи, — сказала она ровно, не повысив голоса, но решительно. — Не мучай себя и нас…

До утра я вертелся один под одеялом, а Лида всю ночь готовила меня в «экспедицию на съемки», как потом она сказала дочери. В чемодане уже лежали отглаженные, с накрахмаленными воротничками рубахи, белье, недочитанный том Бальзака…

Мама плакала, Светланочка, вытаращив глазенки, робко подходила то ко мне, то к Лиде… Решиться должен был я. Понимал: не переступлю порог — болезнь загоню в хроническую… Надо излечиться от тяжкого недуга… Сейчас или никогда…

Закрывая за мной дверь, Лида сказала:

— Мы тебя подождем год… Позже не беспокой… А мы будем знать — тебе хорошо…

К Актрисе я не поехал. Две недели жил у своего приятеля, так сказать, «госпитализировался» у него… Правда, пил, часто голову держал под струей холодной воды… Решил не видеть ни Жену, ни Актрису. Смывать с себя дурь-хмурь сил хватило недели на три. Наплывом все возникали глаза Актрисы и Жены.

Конец ознакомительного фрагмента.