Благословение и проклятие инстинкта творчества

Евгений Мансуров, 2015

Почему художник-творец продолжает свою деятельность «несмотря на» и «вопреки всему»? Чем вызвана эта «энергия заблуждения»? Автор уверен: в пору говорить об инстинкте творчества! Инстинкте, который, как показывают экскурсы в историю развития интеллектуальной жизни человечества, может карать и миловать всех, кто обладает этим «даром нездешним». Уж слишком большой разрыв между «жизнью души» и «адаптацией» способностей к нормам общественной жизни. Е. Мансуров известен как автор исследований феномена творчества. В предыдущей книге «Психология творчества. Вневременная родословная таланта» (2014) рассматривалась проблема «художник и власть», анализировались причины, в силу которых художник-творец не может сказать свое «новое слово». Настоящее исследование продолжает тему «нетерпения творчества, иногда выедающего сердце».

Блок информации первый:

«Мир, видимый со своей далёкой звезды…»

1. «Моя вера в справедливый суд будущего непоколебима…»

Учёные: астрономы, космисты, физики,

зоологи, естествоиспытатели

• Тридцать лет не решался Николай Коперник (1473–1543) обнародовать главный труд своей жизни «Об обращениях небесных сфер» (1543 г.), но в предисловии выразил твёрдую уверенность в признательности потомков: «Чем нелепее кажется большинству моё учение о движении Земли в настоящую минуту, тем сильнее будет удивление и благодарность, когда вследствие издания моей книги увидят, как всякая тень нелепости устраняется наияснейшими доказательствами…»;

• Фрэнсиса Бэкона (1561–1656) не поняли и не оценили на родине: репутацию, но не славу, доставили ему его «История Генриха VII» и его «Опыты»; и только спустя много времени по смерти автора этих сочинений, английские писатели решились признать его авторитет и в науке… Ф. Бэкон понимал неизбежность этого обстоятельства и сам называл себя слугою потомства» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1705 г.);

• «…Иоганн Кеплер выражается с убеждением в своей знаменитости: «Можно подождать знающего читателя целое столетие, если в течение 6-и тысяч лет явился только один подобный мне наблюдатель…» Этим Кеплер говорил, что его произведения оценят последующие века» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• Входя в науку, Жорж Кювье (1769–1832) был готов потрясти основы тогдашней зоологии. «Я не стану пускаться в тёмную метафизику, — писал он коллеге Пфаффу. — Мой путь — искать истину везде, где она может, где она хочет проявиться, — путь более долгий, но он вернее приведёт меня к цели…»;

• «После того, как в 1844 году Чарльз Дарвин /(809 — 1882) на 230 страницах впервые изложил свою теорию, он составил завещание, обращённое жене: «Я закончил труд о происхождении видов. Когда мир поймёт мои теории, наука сделает огромный шаг вперёд…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Чарльз Дарвин», российск. изд. 2008 г.);

• «Умер Грегор Мендель (1822–1884) 6 января 1884 года, настоятелем того монастыря, где вёл свои опыты с горохом (стал основоположником науки о наследственности. — Е. М.). Не замеченный современниками, Мендель, тем не менее, нисколько не поколебался в своей правоте. Он говорил: «Моё время ещё придёт». Эти слова начертаны на его памятнике, установленном перед монастырским садиком, где он ставил свои опыты…» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2004 г.);

• «17 августа 1916 года постановлением Совета Министров СССР, подписанным Сталиным, Пётр Капица (1894–1984) был снят с должности начальника Главкислорода и с должности директора Института физических проблем (Москва) «за невыполнение решений Правительства о развитии кислородной промышленности в СССР, неиспользование существующей передовой техники в области кислорода за границей…» В письме к И. В. Сталину от 6 августа 1948 года П. Капица писал: «Из хода развития мировой техники становится всё очевиднее, что моя точка зрения на проблему интенсификации кислородом основных отраслей промышленности (горючее, металл и пр.) как на наиболее крупную из современных задач в развитии техники… становится общепризнанной… История учит, что в вопросах осуществления новой техники время неизбежно устанавливает научную правду, я и жду терпеливо того несомненного момента, когда всем будет неоспоримо ясно, что, когда 2 года тому назад у нас было полностью закрыто моё направление работ, мы не только пошли по неправильному пути копирования изживших себя немецких установок высокого давления, но, главное, мы безвозвратно погубили своё родное, оригинальное, очень крупное направление развития передовой техники, которым по праву должны были гордиться. Тогда же «опала» с меня будет снята, так как неизбежно будет признано, что я был прав как учёный и честно дрался за развитие у нас в стране одной из крупнейших технических проблем эпохи…» (из статьи П. Рубинина «Время неизбежно устанавливает научную истину», СССР, 1989 г.).

«Неизбежное признание» пришло к П. Капице через 40 (!) лет, когда ему была присуждена Нобелевская премия по физике «за фундаментальные исследования в области физики низких температур». Однако уверенность Капицы в «неизбежное установление научной правды» произвела, по-видимому, впечатление даже на «отца народов». Во всяком случае, новых репрессий в адрес П. Капицы не последовало…»

Социалисты-утописты, психоаналитики

• «Как-то, за несколько лет до смерти, Шарль Фурье (1772–1837) — французский социалист-утопист. — Е. М. — с почти демонической гордостью написал о себе в «Оде на открытие социальных судеб»: «Лишь я один измерил глубину обширных планов Творца, я один — Его ученик-истолкователь, я один освободил человечество; есть ли герой, есть ли пророк, более меня достойный бессмертия? Твои сыны устроят мне грандиозные похороны и проводят в Пантеон мой прах, обременённый большей славой, чем прах Цезаря и Наполеона» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.). «В Северной Америке влияние Фурье на развитие прогрессивных социальных идей было столь значительным, что 30 — 40-е гг… 19 века называют «фурьеристским периодом» истории социализма в Америке (А. Брисбен, П. Годвин, X. Грили и др.). Было создано более 40-а фурьеристских колоний. В России идеи Фурье уже в 1-й четверти 19 в. стали известны некоторым из декабристов и близким к ним представителям интеллигенции. В 30–40 гг. учением Фурье интересовались А. И. Герцен, Н. П. Огарёв. Выдающимися приверженцами Фурье были М. В. Петрашевский и петрашевцы. Идеи Фурье отразились в произведениях Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. Г. Чернышевского и др.» (из статьи И. Зильберфарба «Фурье», «Большая Советская энциклопедия», т. 28, СССР, 1978 г.);

• В марте 1913 года, в период самой яростной критики теории психоанализа, Зигмунд Фрейд (1856–1939) писал своему ученику и последователю Ш. Ференци: «Мы владеем истиной, в этом я так же уверен, как и 15 лет назад…»;

Писатели, поэты

• Обвинённый и в ереси, и в политическом заговоре, «гражданин города Солнца» Томазо Кампанелла (1568–1639) был приговорён к вечному заключению. Однако могучий бунтующий дух его не был сломлен. В одном из своих сонетов он писал: «Закованный в цепи, я всё-таки свободен; представленный одиночеству, но не одинокий; покорный, вздыхающий, я посрамлю своих врагов. Угнетённый на земле, я поднимаюсь в небеса с истерзанным телом и весёлой душой, и, когда тяжесть бедствия повергнет меня в бездну, крылья моего духа поднимут меня высоко над миром». После 25-летнего пребывания в неаполитанских тюрьмах, режим заключения учёного был смягчён, — ему даже удалось добиться разрешения на издание своих сочинений!;

• «Получив единодушное отвержение своего трактата «О Духе Законов» (Франция, 1748 г.), Шарль Луи Монтескьё (1689–1755) воскликнул: «Я вижу, что век мой ещё не дозрел до понятия моего творения; но, тем не менее, оно должно быть издано!»;

• В письме к И. Дмитриеву (сентябрь 1825 г.), за восемь месяцев до своей кончины, Николай Карамзин (1766–1826) признавался: «Знаешь ли, что я со слезами чувствую признательность к небу за своё историческое дело (главный труд жизни «История Государства Российского», 1003–1886 гг.. — Е. М.)! Знаю, что и как пишу; в своём таком восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве; я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и человечеству. Ну, пусть никто не читает моей «Истории»: она есть, и довольно для меня…»;

• «Еще мальчишкой Ганс Христиан Андерсен (1805–1875) рассказывал старушкам из богадельни, которую он часто посещал, что его сказки понравятся самому королю, и он даже придёт в гости к Андерсену. И что бы вы думали? И Фредерик VII, и Фредерик VIII действительно будут приглашать сказочника во дворец, а когда ему станет тяжело передвигаться, сами станут заходить к нему в гости…» (из сборника Е. Коровиной «Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства», Россия, 2010 г.);

• Роман братьев Эдмона (1822–1896) и Жюля (1830–1870) де Гонкур «Жермини Ласерте» (Франция, 1865 г.) стал вершиной их творчества, но вызвал общественное порицание. В Дневнике от 17 января 1865 года, на следующий день после выхода романа, они провозглашают о том, что «тверды в своих дерзаниях»: «Преходящий успех для нас ничего не значит… мы соединились и образовали неразлучную пару для того, чтобы добиться какой-то цели и результата… Наши произведения рано или поздно будут признаны…»;

• «Эмиль Золя (1840–1902) вспоминает о том времени, когда брюки его и пальто частенько оказывались в ломбарде, а он сидел дома в одной рубашке… Но он ни на минуту не сомневался в успехе; конечно, он не представлял себе ясно своего будущего, но был убеждён, что достигнет многого. Золя добавляет, что довольно трудно выразить это чувство уверенности в себе, и со скромностью определяет его таким образом: «Я верил не столько в своё творчество, сколько в успех своих усилий»…» (из Дневника Э. и Ж. Гонкуров от 27 марта 1886 года);

• «В то время, когда в Союзе писателей (СССР, середина 1950-х гг.) шла суетливая возня вокруг золотых и серебряных медалей (Сталинские премии 1-й и 2-й степеней. — Е. М.), по Москве чеканно военной походкой ходил прекрасный поэт Борис Слуцкий (1919–1986), напечатавший только одно стихотворение, да и то в 40-м году. И, как ни странно, он был спокойней и уверенней всех нервничающих кандидатов в лауреаты. Оснований для спокойствия у него как будто не имелось. Несмотря на свои 35 лет, он не был принят в Союз писателей. Он жил тем, что писал маленькие заметки для радио и питался дешёвыми консервами и кофе. Квартиры у него не было. Он снимал крошечную комнатушку. Его стол был набит горькими, суровыми, иногда по-бодлеровски страшными стихами, перепечатанными на машинке, которые даже бессмысленно было предлагать в печать. И тем не менее Слуцкий был спокоен. Он всегда был окружен молодыми поэтами и вселял в них уверенность в завтрашнем дне. Однажды, когда я плакался ему в жилетку, что мои лучшие стихи не печатают, Слуцкий молча выдвинул свой стол и показал мне груды лежащих там рукописей. Я воевал, — сказал он, — и весь прошит пулями. Наш день придёт. Нужно только уметь ждать этого дня и кое-что иметь к этому дню в столе. Понял?!» Я понял…» (из воспоминаний Е. Евтушенко «Преждевременная автобиография», ФРГ, 1962 г.).

Художники, графики, скульпторы

• «Хотя художники и публика холодно встретили его рроизведения, Джон Констебль (1776–1837) — английский живописец и рисовальщик. — Е. М.), чувствуя свою правоту и своё право на место в искусстве, оставался спокоен…» (из сборника Д. Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.);

• «Скульптор Марк Антокольский (1843–1902) не нажил богатства. Далеко не все и не всегда понимали художника. Незадолго до смерти, несмотря на обиды, он не впадал в уныние: «Если у нас не поймут меня сегодня, поймут завтра, послезавтра, когда-нибудь, а поймут, — написал скульптор на клочке бумаги, — непременно поймут, в этом я убежден, в этом моя вера крепка, с этой верой я спокойно умру…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Мои силы иссякли слишком быстро, — пишет Винсент ван Гог (1853–1890) в последний год своей жизни, — но я предвижу, что, двигаясь в том же направлении, другие в будущем сумеют сделать бесконечно много хорошего…» (из письма к брату Тео, Сен-Реми, 10 сентября 1889 г.);

• Отвечая критикам его картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (Россия, 1878–1891 гг.), Илья Репин (1844–1930) объяснял, что он находится под своим собственным влиянием: «Я знаю, что я в продолжение многих лет, и прилежных, довёл, наконец, свою картину до полной гармонии в самой себе, что редко бывает, — и совершенно спокоен. Как бы она кому ни казалась — мне всё равно… И теперь хотя бы миллион корреспондентов «Times» разносили меня в пух и прах, я остался бы при своём; я глубоко убеждён, что теперь в этой картине не надо ни прибавлять, ни убавлять, ни одного штриха…» (из сборника И. Репина «Письма к писателям и литературным деятелям», СССР, 1950 г.).

Композиторы, музыканты

• «Ревниво относясь к своей профессиональной репутации среди современников, предшественники Людвига ван Бетховена (1770–1827) менее всего были озабочены своей репутацией перед потомками. Но для Бетховена особенно важной была его репутация в будущем, ибо творил он для вечности, глубоко убеждённый в том, что будущее скажет своё слово и воздаст по заслугам каждому. И Бетховен с горделивым достоинством готов был предстать перед судом вечности, уверенный в том, что искусство и истина будут свидетельствовать в его пользу. «Он понравится потом», — говорит композитор в связи с реакцией неприязни при первом исполнении одного из своих поздних квартетов, не заботясь об оценке современности» (Р. Роллан). По свидетельству Г. Брейнинга, Бетховен верил, что «в далёком будущем все его произведения воскреснут»… (из статьи А. Климовицкого «Некоторые особенности творческой лаборатории Бетховена. Методологические заметки», СССР, 1980 г.);

• «Моя вера в справедливый суд будущего непоколебима, — был убеждён Пётр Чайковский (1840–1893/), — Я заранее, при жизни, вкушаю уже наслаждение той долей славы, которую уделит мне история русского искусства…» (из переписки П. И. Чайковского. Собрание сочинений, т. VII, СССР, 1959–1981 гг.);

• «В Девятой и неоконченной Десятой симфониях (1910–1911 гг.), а также в «Песни о Земле» (1909 г.) Густав Малер (1860–1911) попытался отобразить своё прошлое, в котором было немало разочарований и ударов судьбы… Уверенность в посмертном земном будущем и убеждённость в том, что его музыка уже в этой его жизни есть «предвидение будущего», позволяет понять, почему Малер порой столь индифферентно реагировал на безграмотную или разгромную критику и объяснял это такими словами: «Моё время ещё впереди — у меня масса времени, я могу подождать, живой или мёртвый, это всё равно…» (из книги А. Ноймайра «Музыканты в зеркале медицины», Австрия, 1995 г.);

• Критики отмечали, что после «Весёлой вдовы» (1905 г.) и «Графа Люксембурга» Франц Легар (1870–1948) стал писать одни «оперетки». Когда его обвинили в том, что он «вконец исписался или исчерпал жанр», композитор ответил: «Оперетта не умирает… Умирают только те, кто не умеет с ней обращаться, — любители штампов и эпигоны. Каждый настоящий художник — первопроходчик, пробивающий туннель через тёмные горы к свету. Новый материал, новые люди, новые формы! Я — человек настоящего времени, а всё нынешнее время не что иное, как большая мастерская для следующего поколения. Оно перестраивает драму, роман, комедию, почему бы не оперетту?.. Есть только одна инстанция, перед которой я склоняюсь, — это моя совесть. В остальном я позволяю себя ругать и хвалить и делаю то, что должен…»

2. «Природа моя выше обыкновенной…»

• «Джероламо Кардано (1501–1576), математик, философ и врач, писал, обращаясь к потомству: «Природа моя выше обыкновенной человеческой субстанции и приближается к бессмертные духам»;

• Харменс ван Рейн Рембрандт (1806–1669) не мог объяснить природу своего таланта, но был уверен в своём предназначении: «То, что я хочу и пытаюсь сделать, настолько выходит за рамки обычного, что я либо велик, либо смешон. Либо я новый Микеланджело, либо осёл. Середины быть не может…»;

• «Будучи ещё очень молодым, американский философ-самоучка Бенджамин Франклин (1706–1790) питал возвышенное уважение к своему моральному и литературному превосходству. «Около этого времени, — говорит Франклин, — я составил смелый и трудный проект, как достигнуть морального совершенства».

И он же заключает торжественным уверением: «Потомство моё должно знать, что один из его предков достиг истинного счастья в жизни»…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

• Император Наполеон I (1769–1821) фанатично верил в своё избранничество. «Я чувствую, как что-то подталкивает меня к неведомой цели, — говорил он. — Когда я её достигну, и моя миссия будет выполнена, достаточно будет малейших усилий, чтобы сразить меня. А до тех пор мне ничего не грозит — ни в Париже, ни в бою… Моя звезда хранит меня…»;

• Русский поэт, декабрист Кондратий Рылеев (1795–1826) сделал страшное, пророческое признание: «Для меня решительно всё равно, какою бы смертью ни умереть, хотя бы быть повешенным; но знаю и твёрдо убеждён, что имя моё займёт в истории несколько страниц!» (из сборника «Писатели-декабристы в воспоминаниях современников», СССР, 1980 г.);

• Двадцатилетний Оноре Бальзак (1799–1850) писал: «Я убежден, что мне предстоит выразить некую идею, создать систему, заложить основы науки… «И он решил не отступать… В его нищенском кабинете стоит на камине единственное украшение — гипсовая статуэтка Наполеона I, быть может, чей-то подарок, быть может, он сам её где-то подобрал. И Бальзаку кажется, что взор завоевателя Вселенной направлен на него. Он принимает этот вызов, берёт клочок бумаги и пишет: «Что он начал мечом, я довершу пером». И приклеивает свой девиз к камину. Пусть призыв — осмелиться на грандиозное деяние, сравниться с величайшим человеком всех времен — всегда будет перед его глазами. И полный такой же решительности, как он, усаживается Оноре Бальзак за письменный стол, чтобы с пером — своим оружием — и несколькими стопами писчей бумаги — своими боеприпасами — завоевать Вселенную… Теперь он приближается к 30-ти годам… Он познал людей, наблюдая их… Чудовищная затаённая мощь вынуждена найти для себя такие масштабы воздействия, какие доселе не были известны в литературе. Безмерное станет его мерой, беспредельное — его пределом…» (из книги С. Цвейга «Бальзак», Великобритания, 1940 г.). «У Бальзака созревает грандиозный план: написать многотомную «Человеческую комедию». 20 лет своей жизни посвятил он осуществлению этого плана» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.);

• Писатель Стендаль был закоренелым скептиком, а Анри Мари Бейль (1783–1842), скрывавшийся под этим псевдонимом, оставил такое романтическое признание: «Я не начинал писать до 1806 года, пока не почувствовал в себе гениальности…»;

• В 1796 году Людвиг ван Бетховен (1770–1827) записывает в своём дневнике: «Смелее! Невзирая на все слабости телесные, мой гений восторжествует… Двадцать пять лет! Вот они и пришли! Мне двадцать пять лет… В этот самый год мне как человеку должно подняться во весь рост…»;

• Накануне своего 25-летия Николай Гоголь (1809–1852) писал: «Великая, торжественная минута!.. Нет, это не мечта. Это та роковая, неотразимая грань между воспоминанием и надеждой… Что же ты так таинственно стоишь предо мною, 1834-й? Таинственный, неизъяснимый 1834! Где означу я тебя великими трудами?.. Я совершу… Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле Божество! Я совершу… О, поцелуй и благослови меня!»;

• В дневнике от 4 марта 1893 года Валерий Брюсов (1873–1924) записывает: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декадентство… будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду Я! Да, Я!..»;

• В мемуарах «Кругосветное путешествие» (Франция, 1925 г.) Ромен Роллан (1866–1944) делает несколько неожиданное обращение: «Я настоятельно прошу читателя не обманываться кажущейся гордыней моих слов… Чтобы я мог с подлинным совершенством осуществить свои замыслы, поколению, породившему меня, надо было бы готовиться ещё целое столетие…»;

• Августа Ада Байрон-Кинг (1815–1852), дочь поэта Дж. Байрона и первый программист, знавший об алгоритме задолго до рождения самого этого термина, говорила о самой себе: «Клянусь дьяволом, не пройдёт и 10 лет, как я высосу некоторое количество жизненной крови из загадок Вселенной, причём так, как этого не смогли бы сделать обычные смертные умы и губы. Никто не знает, какие ужасающие энергия и сила лежат ещё не использованными в моём маленьком гибком существе…»;

• В трудный период послевоенной разрухи, оценивая, уже на пороге старости, свою прежнюю деятельность как «работу среднего учёного» Владимир Вернадский (1863–1945) записал своём дневнике: «Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое о том учении, о живом веществе, которое я создал, и что это есть моё призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь, как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я чувствовал в себе демон Сократа. Сейчас я сознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как и книга Дарвина, и в таком случае я, нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых учёных…» (запись от 27 февраля 1920 г.);

• «Ещё в молодости выдающийся психолог Борис Теплов (1896–1965) сформулировал для себя определённые цели и на протяжении всей своей жизни шёл к их достижению. Обращаясь к его научным достижениям, можно с полным основанием сказать, что намеченные цели были им достигнуты. Вот фрагменты его дневников: «Честолюбия вообще у меня нет вовсе, а честолюбие к научной известности огромное. К судьбе Ленина, Наполеона, Веры Лигнер, Форда, наркома, министра, героя — никакой зависти; к судьбе Бугаева (математика), Павлова, Лебедева (физика) и даже других гораздо меньших, — самая глубокая и неизбежная. И странно — чувство права на неё и возможности достижения. Хотя мне уже 34 года, а большого научного таланта за собой не признаю. Есть способности и безусловная толковость»…» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.);

• Сальвадор Дали (1904–1989) в «Дневнике одного гения» (Испания, 1964 г.) признаётся, что вдохновлён самим Святым Духом: «Меня никогда не покидает ощущение, что всё, что связано с моей персоной и с моей жизнью, уникально и изначально отмечено печатью избранности, цельности и вызывающей яркости… Можно ли сомневаться, что всё, что со мной происходит, имеет какой-то высший, исключительный смысл?.. Заратустра Ницше казался мне героем грандиозных масштабов, чьим величием души я искренне восхищался, но в то же время он сильно компрометировал себя в моих глазах теми детскими играми, которые я, Дали, уже давно перерос. Настанет день, и я превзойду его своим величием!.. Фанатичный рационалист, я один знал, чего хочу… Эту миссию мог выполнить лишь один-единственный Испанец, уже давший миру самые дьявольские и страшные открытия, которые когда-либо знала история. На сей раз он призван был подчинить их своёй воле, изобрести их метафизическую геометрию… Мой нынешний ядерный мистицизм есть не что иное, как вдохновлённый самим Святым Духом плод дьявольских сюрреалистических экспериментов начального периода моей жизни… Разве не предназначен я самой судьбой свершать чудеса, да или нет?»;

• Ю. Григорьев, один из близких друзей Василия Шукшина (1929–1974), вспоминал об этом, пожалуй, самом странном, однокурснике по ВГИКу: «Запомнился один разговор у нас на кухне. Мы тогда поздравляли шукшинского однокурсника Андрея Тарковского, который вернулся с Венецианского фестиваля, где получил «Золотого льва» за «Иваново детство» (1962 г.). Устроили весёлое застолье. Но один Шукшин сидел молча, играя желваками. И вдруг говорит: «Ребята, а я ведь вас всех обойду! И тебя, Андрюха, и тебя, Ренитка, и тебя, Юрка». Андрей опешил, но быстро нашёлся: «Вась, да зачем тебе нас обходить? Мы тебя любим! Расступимся и пропустим — иди ради Бога!» — «Нет, — сказал Шукшин, погрозив кулаком. — Вы сопротивляйтесь. Я не люблю, когда мне зажигают зелёный свет!»…» (из интервью Ю. и Р. Григорьевых для газеты «Московская среда», Россия, 2004 г.);

3. «Моя душа видит великие вещи…»

• Приближаясь к своему смертному часу, фламандский химик Ян Батист Гельмонт (1580–1644) говорил: «Мы, как пчёлы, готовим мёд не для себя! Моя душа видит великие вещи, неведомые никому; а между тем меня скоро зароют, как существо, совершенно бесполезное в этом мире…»;

• «Мой мозг — нечто большее, чем просто смертная субстанция; я надеюсь, что время покажет это…» (из письма Августы Ады Байрон-Кинг, 1815–1852, к программисту Ч. Бэббиджу, Великобритания, 1851 г.);

• «В моём мозгу — кабинеты и палаты, полные книг и картин старых времён, которые я написал за бесконечные века до моей смертной жизни» (из письма поэта и художника Уильяма Блейка, 1757–1827, к скульптору Дж. Флаксману, Великобритания, 1802 г.);

• «Если бы я мог понять те гипнотические картины, которые мне присылаются, я бы имел ключ к Вселенной» (из книги Сальвадора Дали, 1904–1989, «Дневник одного гения», Испания, 1964 г.);

• «Я не подслушиваю, я выслушиваю… В иные минуты передо мной вскрыты все черепные крышки и грудные клетки, обнажая мозги и сердца…» (из переписки Марии Цветаевой, 1892–1941);

• «Я могу сказать, что добился победы… Мне будет дозволено обладать истиной, сокрытой в душе и теле» (из эссе поэта Артюра Рембо, 1854–1891, «Одно лето в аду», Франция, 1873 г.);

• Из эссе Виктора Гюго (1802–1885) «Философия жизни» (Франция, 1875 г.): «Вы говорите, что душа — это только результат воздействия телесных сил?.. Полвека я записываю свои мысли в прозе и стихах; история, философия, драмы, романы, предания, сатиры, оды и песни — я всё перепробовал. Но я чувствую, что не сказал и тысячной доли того, что есть во мне…»;

• В эпистолярном творчестве Александра Блока (1880–1921) имеются свидетельства того, как он утверждался «как художник»: «Я знаю, что должен и имею возможность найти профессию и надежду в творчестве, и что надо взять в руки молот…» (из письма к матери, Петербург, 9 декабря 1907 г.); «День значительный. Чем дальше, тем твёрже я «утверждаюсь», «как художник». Во мне есть инструмент, хороший рояль, струны натянуты…» (из Дневника от 11 февраля 1913 г.); «Я знаю при этом, что дело моё, которое я делаю, требует, чтобы я был именно таким, а не другим» (из письма к С. Тутолминой, Петербург, 1915 г.). И та же уверенность в своём избранничестве — в поэтическом творчестве Александра Блока:

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!..

• «Может быть, и не о себе писала Анна Ахматова (1889–1966), но мы можем смело отнести и к ней слова: «С детства была крылатой»…» (из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

4. «Музы всё ещё ведут меня по жизни, как святые заступницы…»

Учёные: физики, конструкторы, археологи,

исследователи географии Зёмли

• «Жану Франсуа Шампольону (1790–1832), младшему из двух сыновей небогатого книготорговца из маленького французского городка Тижака, было 11 лет, когда впервые в Гренобле, в доме префекта Жозефа Фурье — знаменитого математика, участника египетского похода Наполеона, увидел он иероглифы, и в тот миг страстное, острое желание разгадать тайну древних значков пронзило его, и непонятная восторженная уверенность, что он сделает это, овладела им — он рассказывал об этом сам много лет спустя…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.). «Шампольон изучает всё, что касается Египта. В лицее он начинает работу над многотомным трудом «Египет при фараонах». В 16 лет, через четыре года после окончания лицея, Шампольон делает доклад в Гренобльской академии и избирается её академиком. В 19 лет он профессор истории Гренобльского университета, в 24 года — автор двух томов труда, начатого в школьные годы. А ещё позже Шампольон реализовал своё страстное желание — он разгадал иероглифы» (из книги В. Чурбанова «В чьих ранцах маршальские жезлы, или Несколько правил развития способностей», СССР, 1980 г.);

• «В 1829 году 7-летний Генрих Шлиман (1822–1890), заучив чуть не наизусть всё, что написано о Трое и Троянской войне во «Всемирной истории для детей» Еррера, заявил: «Когда я вырасту большой, я найду Трою и сокровища царя Приама». Всю свою богатую самоотверженный трудом и приключениями жизнь Шлиман ни на миг не переставал верить в достоверность гомеровской Трои и не отступал от намеченной цели. Вместе со своей женой и верной помощницей Софией Энгастроменос Шлиман открыл Трою, откопал несметные сокровища царя Приама и показал их всем: и тем немногим, кто верил в его энергию и успех, и тем многим, кто не хотел верить в это «чудо»…» (из книги Е. Лихтенштейна «Слово о науке: Афоризмы. Изречения. Литературные цитаты», СССР, 1981 г.). «Гомер и Шлиман попирали время: разделённые тысячелетиями, они встретились в городе царя Приама. Мальчик, поверивший поэту на всю жизнь, выполнил клятву детства: «Я раскопаю Трою». В устах сына бедняка пастора из крохотной немецкой деревушки эти слова звучали несравненно более фантастично, чем для школьника наших дней клятва: «Я буду жить на Марсе»…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• «Покоритель Южного полюса и выдающийся исследователь Арктики норвежец Руал Амундсен (1872–1928) определил себя как полярного исследователя очень рано — ещё мальчиком. «Быть может, — писал он, — во мне заговорил идеализм молодости, часто увлекающий на путь мученичества, и он-то заставлял меня видеть в самом себе «крестоносца» в области полярных исследований»… Прекрасные объяснения! Но почему путь мученичества звал Амундсена именно в вечные льды — мало ли других «неприятных вызовов» терпит человечество? Разве бессилие перед землетрясениями или голодом меньше гнетёт сознание людей, чем неизведанность полярных окраин нашей планеты? На вопрос, почему Амундсен стал именно исследователем Севера, ответить невозможно — он им родился, льды и снега — его судьба» (из книги В. Чурбанова «В чьих ранцах маршальские жезлы, или Несколько правил развития способностей», СССР, 1980 г.).

• «Юный Альберт Эйнштейн (1879–1955) писал своей невесте, проявлявшей нетерпение и желание поскорее вступить с ним в брак (что вскорости и произошло): «Ты не должна завидовать судьбе своих подруг. Я лучше всех! Имей терпенье. Ты убедишься в том, когда я добьюсь удачи». Это из недавно опубликованных Принстонским университетом неизвестных писем Эйнштейна…» (из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.);

• «От планера и до космических ракет с человеком на борту — таков путь Сергея Королёва (1906/07–1966). Его пройти можно было, только опираясь на всю сумму знаний накопленных человечеством, и при этом до самозабвенности увлекаясь проблемами, материальная сущность которых для окружающих была столь же призрачна, как и нереальна, — конец этого бесконечно трудного пути в неизвестное видел лишь один человек — С. П. Королёв. Но он к тому же не только видел, но и знал, физически представляя все средства и способы достижения цели… «(из статьи Ч. Пило «Чувство в искусстве и науке», СССР, 1982 г.).

Служители церкви, философы

• «Епископ Римский св. Дамас I(годы понтификата 366–384), узнав о благочестивой и примерной жизни семейства Амвросия, не раз посещал их. В жизнеописании христианского святителя Амвросия Медиоланского (ок. 334–397) упомянут связанный с этим легендарный случай из его детства. Когда в родительский дом явился св. Дамас, домочадцы обыкновенно подходили под благословение и целовали ему руку. Отроку Амвросию понравился этот обычай, и он каждый раз после ухода Папы подходил к домашним и подставлял им свою руку со словами: «Целуйте! Это так нужно. Разве вы не знаете, что я тоже буду епископом?«Эти слова, по мнению дееписателя Амвросия, были внушены ему Духом Божиим, Который готовил его для пастырства» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.);

• Освоив ремесло оптика, чтобы «иметь средства на прокорм», Бенедикт Спиноза (1632–1677) считал себя философом от Бога. «Я вовсе не претендую на то, что открыл наилучшую философию, но я знаю, что постигаю истину», — говорил он с уверенностью человека, уже подводящего итог своей жизни.

Писатели, поэты

• Из письма Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822) к Т. фон Гиппелю (Германия, сентябрь 1805 г.): «Слишком часто жизненный путь художника именно таков, что подавляет его, но не способен задавить… Музы всё ещё ведут меня по жизни как святые заступницы и покровительницы; им предаюсь я целиком»;

• Вспоминая шумный успех романа «Страдания молодого Вертера» (Германия, 1774 г.), Иоганн Гёте (1749–1832) свидетельствовал, что уже с первой же строки он имел программу всей своей жизни: «Так начался путь, с которого я уже не сошёл на протяжении всей моей жизни… Всё доселе мною опубликованное — не более как разрозненные отрывки единой большой исповеди…» Признание предопределённости слышится и в его стихах:

Я один, и я уверен,

В том, что не пойду с толпой.

Может быть, мой путь неверен,

Но зато он только мой…

• Русский поэт-лирик Евгений Баратынский (1800–1844) «был склонен смотреть на весь мир сквозь мрачное стекло» (В. Брюсов), но твёрдо знал, что его истинное место — среди пиитов:

В дни безграничных увлечений,

В дни необузданных страстей

Со мною жил превратный гений,

Наперсник юности моей.

Он жар восторгов несогласных

Во мне питал и раздувал…

• В лирических стихах последней поры своей жизни (1827 г.) русский поэт Дмитрий Веневитинов (1805–1827) признавался:

Я чувствую, во мне горит

Святое пламя вдохновенья…»;

«Душа сказала мне давно:

Ты в мире молнией промчишься!

Тебе всё чувствовать дано,

Но жизнью ты не насладишься…

• «Михаил Лермонтов (1814–1841) рано поверил в своз высокое предназначение, долго и серьёзно готовился к тому, чтобы стать настоящим поэтом. В начале своего поэтического поприща 18-летний поэт писал:

Нет, я не Байрон, я другой,

Ещё не ведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой…

(из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2005 г.);

• Тридцатилетним начинающим писателем Ганс Христиан Андерсен (1805–1875) приехал в «столицу мира» Париж и… оказался среди многих восторженных почитателей Виктора Гюго. С придыханием он попросил у него автограф. Тот не отказал, но поставил свою подпись сверху чистого листа. Придя домой, Андерсен записал в своём «Дневнике»; «Гюго не знает меня и принимает меры к тому, чтобы его имя не было подписано под чем-нибудь, что могут приписать ему! Но я, я никогда бы себе не позволил подписывать чужие строчки, даже чтобы получить гонорар побольше. Зачем? Мне хватает и работоспособности, и воображения. И я сам вскоре стану известным писателем. Передо мной будут снимать шляпу мэры и мэтры». «Шёл 1843 год. Через несколько лет датчанин сравнялся с французом в своей всемирной славе и вспоминал этот случай как забавный анекдот… Место Ганса Христиана Андерсена, великого сказочного «фрика», не занято никем по сей день…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «По строгому предписанию отца Жюль Верн (1828–1905) должен был стать правоведом, и он им стал, окончив в Париже Школу права и получив диплом, но в адвокатскую контору отца не вернулся, соблазнённый более заманчивой перспективой — литературой и театром… В этом состоянии литературных попыток, ожиданий и предчувствий он добрался до 27-летнего возраста… В конце концов отец стал настаивать на том, чтобы он вернулся домой и занялся делом, на что Жюль Верн ответил: «Я не сомневаюсь в своём будущем. К 35 годам я займу в литературе прочное место». Прогноз оказался точным…» (из очерка JI. Калюжной «Жюль Верн», Россия, 2009 г.);

• Уверенность в своём предназначении слышится и в словах венгерского поэта Шандора Петёфи (1823–1849):

Мне ничего не надо говорить,

Я сам я знаю, где мне надо быть:

Здесь, выполняя миссию свою,

Я как в аду, не только что в бою!

• Живя в полном уединении, американская поэтесса Эмили Дикинсон (1830–1886) была убеждена, что «душа всегда должна оставаться открытой и готовой воспринять опыт экстаза?»:

Никогда не видела степей,

Никогда не видела морей,

Никогда не говорила с Богом,

Не была на небесах,

И, всё-таки, знаю дорогу —

Наверное, мне карта дана…

• «Иван Бунин (1870–1953) с детства был уверен в собственном призвании: «Вообще о писателях я с детства, да и впоследствии довольно долго, мыслил как о существах высшего порядка. Самому мне, кажется, и в голову не приходило быть меньше Пушкина, Лермонтова, — благо лермонтовское Кропотово было в 25-и верстах от нас, да и вообще чуть не все большие писатели родились поблизости, — и не от самомнения, а просто в силу какого-то ощущения, что иначе и быть не может». Он писал в повести «Жизнь Арсеньева» (1930 г.), во многом автобиографической: «В мою душу запало твёрдое решение… стать «вторым Пушкиным или Лермонтовым», Жуковским, Баратынским, свою кровную принадлежность к которым я живо ощутил, кажется, с тех самых пор, как только узнал о них, на портреты которых я глядел, как на фамильные… (из книги Т. Иванюк ‘’Творчество и личность», Россия, 2003 г.);

• В своём первом сборнике «Вечерний альбом» (Россия, 1912 г.) 20-летняя Марина Цветаева (1892–1941) писала:

Разбросанным в пыли по магазинам

Где их никто не брал и не берёт!

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черёд.

«Пугающая воинственность, дразнящая, задиристая агрессивность» (Е. Евтушенко) слышится и в следующих строках:

Я знаю, что Венера — дело рук,

Ремесленник, — я знаю ремесло.

У Цветаевой была своя святая заповедь: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!», «Меня хватит на 150 миллионов жизней»…

• Из воспоминаний Мариэтты Шагинян (1888–1982, «Человек и время», СССР, 1982 г.): «Я всегда хотела писать (отдавать свои мысли, свой опыт), всегда знала, что буду писать; каракулила углём на обоях с 4-х лет, инстинктивно училась самовыражению, где и как могла с ранней молодости…»;

• ‘’Четырёхлетняя моя Маруся (Марина Цветаева, 1892–1941. — Е. М.), — записала в своём материнском дневнике Мария Александровна, — ходит вокруг меня и всё складывает слова в рифмы, — может быть, будет поэт?»…» (из книги А. Павловского «Куст рябины. О поэзии Марины Цветаевой», СССР, 1989 г.);

• «Владимир Высоцкий (1938–1980) не был в особом почёте у властей, хотя снимался в фильмах и играл в театре. Нуждался ли он в официальном признании? «Мне пришлось слышать его телефонный разговор с кем-то «от печати», — рассказывала Нина Максимовна Высоцкая. — Володя повесил трубку и сказал: «Вот, мамочка, не хотят меня печатать, но я знаю — пусть после смерти, но меня печатать будут!»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

Художники, композиторы

• В самый трудный период своего становления, когда жизнь «шла под знаком страстной суровой аскезы» (1928–1930 гг.), Сальвадора Дали (1904–1989) не оставляла уверенность в правильности избранного пути. «Картины мои никто не покупал, — признавал он в книге «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим» (США, 1941 г.) — но я изо дня в день твердил: «Терпение и ещё раз терпение! Надо продержаться. В конце концов упорство и фанатизм возьмут своё. Да, это трудно, долго, но уж зато когда мы выкарабкаемся, вся эта грязноухая богема, все эти серые мышки и мокрые лягушки падут к моим ногам вкупе со всеми прелестями розовощёкого благополучия»…»;

• «Ещё во времена учёбы Франц Шуберт (1797–1828) доверительно говорил своему другу Шпауну: «Иногда мне кажется, где-то в глубине души и, что из меня что-нибудь получится! Хотя его известность значительно выросла, и он получил признание, 1826 год принёс Шуберту достаточно разочарований. Его финансовое положение значительно ухудшилось… Как он представлял себе материальную обеспеченность своей творческой независимости, видно из его высказывания Йозефу Хюттенбреннеру — своей правой руке: «Меня должно содержать государство, я появился на свет только для того, чтобы сочинять, ни для чего другого»…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.);

• «Музыка занимала всё более важное положение в жизни Бедржиха Сметаны (1824–1884), и он твёрдо решил по окончании гимназии стать профессиональным музыкантом. «С Божьей помощью и милостью я когда-нибудь стану Листом в технике и Моцартом в композиции», — писал он в дневнике в начале 1843 года. Отец, однако, не разделял его честолюбивых и романтических планов… и опасался за неясное будущее сына…» (из книги А. Ноймайра «Музыканты и медицина», Австрия, 1995 г.);

• «Игрой на фортепиано и «колоратурной импровизацией» Пётр Чайковский (1840–1893) быстро завоевал симпатии школьных товарищей (с октября 1950 года Чайковский обучался в Училище правоведения в Петербурге. — Е. М.). Он не хотел разочаровывать родителей, которые выбрали для сына карьеру юриста, но его склонность к музыке усиливалась, и однажды Пётр написал одному из одноклассников: «Я чувствую, что стану композитором!»… В 1863 году Чайковский принимает решение окончательно оставить службу. Это его решение привело семью в отчаяние, дядя Чайковского даже заявил, что его племянник променял министерство на тромбон. Сам же Чайковский был убеждён, что совершил правильный шаг и, для того чтобы успокоить сестру, написал ей: «Я, по крайней мере, уверен в том, что закончив образование стану хорошим музыкантом»… Теперь все интересы были посвящены музыке и страстному стремлению достичь признания в качестве композитора…«(из книги А. Ноймайра «Музыканты и медицина», Австрия, 1995 г.).

Артисты, модельеры, спортсмены

• «Марию Ермолову (1853–1938) отдали пансионеркой в Московское театральное училище… но дела её в училище шли неважно… На сцену Ермолова выходила в бессловесных ролях пажей и амуров. Однако эти выходы юной артистки очень скоро прекратились. Руководитель курса, прославленный И. В. Самарин, увидев её на сцене, сказал: «Уберите вы этого невозможного пажа!» И Маша на сцене не появлялась до бенефиса своего отца… Неудача не сломила её духа. Впоследствии, будучи уже знаменитой артисткой, она вспоминала: «Несмотря ни на что, ни на какие невзгоды и незадачи, во мне всегда, сама не знаю — почему, жила непоколебимая уверенность, что я буду актрисой, и не какой-нибудь, а первой актрисой и на Малой сцене. Никогда, ни одному человеку не высказывала я этой уверенности, но она не покидала меня…» (из сборника И. Мусского «100 великих актёров», Россия, 2008 г.);

• «Услышав однажды в церкви хор, где пели и его сверстники, пели по нотам, созвучно, Фёдор Шаляпин (1873–1938) твёрдо решил, что обязательно будет петь в хоре. Случай помог ему стать хористом в церкви св. Варлаамия. Затем он служил в архиерейском хоре Спасского монастыря. Не отличаясь большим прилежанием в школе, ни особенной добросовестностью в сапожном и токарном ремеслах, пренебрегая службой писаря в канцелярии земского суда или ссудной кассе Печёнкина, он самозабвенно отдаётся пению в церковном хоре и быстро достигает успеха. В короткое время Шаляпин овладевает основами музыкально-вокальной техники, нотной грамотой, свободно читает с листа. «Какое было острое наслаждение, — вспоминал Ф. Шаляпин, — узнать, что есть на свете ноты и что эти ноты пишутся особыми, до тех пор мне неведомыми знаками. И я их одолел! И я мог, заглядывая в чудно разграфлённую бумагу, выводить приятные звуки… Вот с этого момента, хотя я был ещё очень молод, я в глубине души, без слов и решений, решил раз навсегда принять именно это причастие…» (из книги В. Дранкова «Природа таланта Шаляпина», СССР, 1973 г.);

• «Тонюсенькая 8-летняя Аня Павлова (1881–1931) завороженно смотрела на сцену Мариинского театра (Санкт-Петербург). Там, в волшебном мире музыки, кружилась в танце Спящая красавица. «Мама! — вдруг твёрдо сказала девочка. — Я вырасту и буду танцевать в этом театре!» Мать вздохнула. Куда уж дочери прачки грезить о сцене — не умереть бы с голоду… Но всю неделю после спектакля дочка Анечка плакала, а потом и болеть начала. Пришлось сводить девочку в балетную школу. Мать подумала: выгонят прачкину дочку, и дело с концом. Но директор, осмотрев Аню, сказал: «Привозите, когда стукнет 10 лет. Возьмём на казённый счёт. И вот в 1891 году 10-летняя Аня Павлова — воспитанница императорской балетной школы, а с 1 июня 1899 года зачислена в труппу Мариинского театра…» (из сборника Е. Коровиной «Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства», Россия, 2010 г.);

• «Ив Сен-Лорана (1936–2008) называют «маленьким принцем» высокой моды. Благодаря ему она стала искусством… Однако в школе Ив не пользовался авторитетом у одноклассников. «Я был не таким, как они, — вспоминал он. — И они давали мне это почувствовать. Мне было 9 лет, когда я поклялся, что в один прекрасный момент возьму реванш, и что моё имя будет сиять неоновыми буквами на Елисейских полях». В 15 лет Сен-Лоран уже одевал весь кордебалет Муниципальной оперы города Орана, в 17 — работал в Доме моделей Кристиана Диора, а в 21 год, после смерти мэтра, стал его наследником…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века». Россия. 2007 г.);

• «Его счастье и его горе, что Роберт Фишер (1943–2008) так рано определил свою цель и, принеся в жертву другие интересы, фанатично стремился к её достижению. В чём-то он был по-детски наивен, в чём-то не по годам зрел. Но факт неоспорим — в 16 лет он стал шахматным профессионалом, предпочтя турне по странам Америки и Европы постижению наук в школьном классе. «Я стану чемпионом мира, и в этом отношении школа мне ничего не даст!» — заявлял он и раньше. Однако сила родительского авторитета была ещё достаточно велика. После успеха на межзональном турнире в Югославии (1958 г.) новоиспечённый гроссмейстер не слушал уже никого… Гроссмейстеры Р. Бирн и Р. Фишер учились, хотя и в разное время (Бирн старше Фишера на 15 лет) в высшей Эвансовской школе (Нью-Йорк, США). Сейчас там, в концерт-зале висят портреты обоих Робертов: старший остался в истории школы как один из лучших учеников, а младший, хотя завершить учёбу не удосужился, стал…чемпионом мира!..» (из книги Е. Мансурова «Загадка Фишера», Россия, 1992 г.);

• «Трудно сказать, что Пит Сампрас (р. 1971) имел в виду, когда в 6-летнем возрасте заявил своим родителям, что достигнет в жизни гораздо большего, чем они. Вполне возможно, что теннис, ведь он уже тогда довольно прилично играл в него. Сделав это заявление, он стремительно убежал из дома, прихватив с собой все свои сбережения из копилки. Он долго не возвращался, и когда обеспокоенные родители уже собирались обратиться в полицию, дверь дома открылась, и перед ними предстал Пит. Он был одет в купленную им на извлечённые из копилки деньги новую теннисную форму и держал в руке красивую ракетку. У родителей отлегло от сердца, и они с улыбкой выслушали его рассказы о том, как здорово теперь он заиграет с такой превосходной амуницией. Это говорил будущий 13-кратный обладатель призов Большого шлема и 7-кратный победитель Уимблдонского турнира…» (из сборника А. Ушакова и Н. Гилевича «Великие спортсмены XX века», Россия, 2003 г.).

5. «Справедливость была для меня непосредственно ясна…»

• «В истории науки известны примеры угадывания истин — не того «бессознательного творчества», о котором говорят философы вроде Гартмана, но угадывания, составляющего плод глубоких размышлений, открывающих истину раньше, чем сам исследователь выяснил себе сущность своего метода… Пьер Ферма (1601–1665) — французский математик, с его именем связана «великая теорема Ферма», не доказанная и по сию пору. — Е. М.) дал множество теорем, быть может, найденных индуктивно, но, быть может, и угаданных, без всяких строгих доказательств…» (из очерка М. Филиппова «И. Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.);

• «С Исааком Ньютоном (1643–1727) это случалось нередко: так, он не оставил доказательства теоремы, по которой степень удлинения планетной орбиты зависит от отношения между силою тяготения и центробежной силою, и лишь через полвека эта теорема была доказана его учеником К. Маклореном» (из очерка М. Филиппова «И. Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.);

• «Знаменитый Леонард Эйлер (1707–1783) открыл одну из важнейших теорем высшей математики точно по наитию свыше…» (из очерка М. Филиппова «И. Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.);

• «О Жане Фурье (1768–1830) — французский математик и физик, автор работ по алгебре. — Е. М.) говорят, что он во многих выводах полагался на свою мощную интуицию, и его мало смущала строгость найденного результата. Оттого в ряде случаев добытое им было впоследствии развито и обосновано другими математиками: П.Дирихле, Г. Риманом, Г. Кантором, К. Байерштрассом…» (из книги А. Сухотина «Парадоксы науки», СССР, 1978 г.);

• «Когда я прилагал Периодический закон к аналогам бора, алюминия и кремния, я был на 33 года моложе, — вспоминал Дмитрий Менделеев (1834–1907) о прозрении своего главного открытия жизни (1869 г.), — во мне тогда жила полная уверенность, что рано или поздно предвидение должно непременно оправдаться, потому что мне всё там было ясно видно. Оправдание пришло скорее, чем я мог надеяться…» /из статьи «Попытка», Россия, 1902 г./;

• «Ещё при жизни Людвиг Больцман (1844–1906) — австрийский физик и математик, один из основателей статистической физики. — Е. М.), несмотря на положение изгоя в научных кругах, был признан великим учёным, его приглашали читать лекции во многие страны. И, тем не менее, некоторые его идеи остаются загадкой даже в наше время… «Его идеал, — позднее уточнит Макс Лауэ, — заключался в том, чтобы соединить все физические теории в единой картине мира…» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2004 г.);

• «Последняя работа Анри Пуанкаре (1854–1912) была опубликована на страницах того самого итальянского журнала, в котором появилась его фундаментальная работа по специальной теории относительности. Посвящена она была исследованию периодических движений, вопросу, к которому автор неоднократно возвращался на протяжении всей своей жизни… Размышляя над мучавшей его проблемой, Пуанкаре незадолго до смерти пришёл к выводу, что решение её связано с некоторой геометрической теоремой, которую он тут же сформулировал… Поисками доказательства геометрической теоремы Пуанкаре занимался около 2-х лет, но безрезультатно. В то же время ему никак не удавалось обнаружить хотя бы один пример, который противоречил бы высказанному утверждению, свидетельствуя о его неправильности. Все проверенные им частные случаи лишь подтверждали теорему, и каждый новый рассмотренный вариант укреплял его уверенность в том, что она верна. Но это ещё не значило, что неблагоприятный контрпример вовсе не существует. Быть может, ему просто не удалось на него наткнуться, и где-то в бескрайнем море не изученные им ситуаций скрывается коварный риф, о который разобьётся корабль его надежды? «Моё убеждение в том, что теорема справедлива, укреплялось со дня на день, но мне не удалось подвести под него солидное основание», — признаётся сам Пуанкаре…Он не стал ждать собственных результатов, а предложил теорему всему учёному миру (1912 г.), опубликовав её без доказательства и высказав твёрдое убеждение в её справедливости. Интуиция не обманула его, как не обманывала и раньше. Теорема действительно была вскоре доказана…» (из книги А. Тяпкина и А. Шибанова «Пуанкаре», СССР, 1979 г.);

• «Я верю в интуицию и вдохновение, — говорил Альберт Эйнштейн /(879 — 1955) о стезе, ведущей в неведомое. — Иногда я чувствую, что стою на правильном пути, но не могу объяснить свою уверенность… Когда в 1919 году солнечное затмение подтвердило мою догадку, я не был ничуть удивлён. Я был бы изумлён, если бы этого не случилось…» «Эйнштейн, например, рассказывая с найденных им методах вычисления орбиты Меркурия, вспоминал, что он был совершенно уверен в очевидности результата ещё до вычисления…» (из книги А. Сухотина «Парадоксы науки», СССР, 1978 г.).

• Вот история открытия Иоганном Кеплером (1571–1630) 3-го закона движения небесных тел (1619 г.), рассказанная им самим: «Восемь месяцев тому назад передо мной блеснул первый луч света, за 3 месяца я увидел день и, наконец, за несколько дней удостоился созерцать само лучезарное Солнце…»;

• Из воспоминаний французского математика Анри Пуанкаре (1854–1912) о «тайне» своих открытий: «Однажды вечером, вопреки своим правилам, я выпил кофе и не мог заснуть. Лавина идей захлестнула меня; они просто роились во мне… У меня явилась, как всегда, внезапная и отрывочная идея, справедливость которой была для меня непосредственно ясна…»;

• О «тайне» открытия вспоминал Никола Тесла (1856–1943): «Я чувствую, что я уже на верном пути. Для меня это чувство так же убедительно, как и само решение…»;

• «То не сон, не грёзы, не болезненные видения…, то — необыкновенное обострение мышления, новая манера видеть вещи, судить и оценивать жизнь, сопровождаемые полной уверенностью в том, что эта манера и есть истинная…» (из воспоминаний писателя Ги де Мопассана, 1850–1893).

6. «Что-то мне говорит внутри меня…»

• «Я не знаю, отчего во мне поселился теперь дар пророчества… Я острю перо…» (из переписки Николая Гоголя, 1809–1852);

• «Я сейчас чувствую свою силу, как никогда раньше. Я уверен в себе, как никогда раньше… Я твёрдо убеждён в следующем: ёсли только моё здоровье позволит, я смогу удержать уважение мыслящих людей, хотя бы завтра появилось 50 новых писателей… Я не могу не писать» (из письма Чарльза Диккенса, 1812–1870, к Дж. Форстеру, Великобритания, 2 ноября 1843 г.);

• «Что-то мне говорит внутри меня, что вдохновение не оставит меня…» (из письма Фёдора Достоевского, 1821–1881, к Н. Страхову, Германия, 26 февраля 1870 г.);

• «Мои литературные замыслы очень широки… Дело в том (это я чувствую), что только на этом поприще я буду работать изо всех сил, стало, быть, успех — вопрос в моих способностях, и вопрос, имеющий для меня значение вопроса жизни и смерти. Вернуться уже я не могу. Как вечному жиду голос какой-то говорит: «Иди, иди», так и мне что-то суёт перо в руки и говорит: «Пиши и пиши»…» (из письма Всеволода Гаршина, 1855–1888, к А. Герду, Россия, 1875 г.);

• «Франц Кафка (1883–1924) родился писателем: «что-то нечто», как он признавался М. Броду (друг и душеприказчик писателя. — Е. М.), само водило его пером…» (из Предисловия Ю. Архипова к сборнику Ф. Кафки «Дневники и письма», российск. изд. 1994 г.);

• После ухода из Академии художеств (Петербург, 1884 г.) Михаил Врубель (1856–1910) испытывал нужду, однако в одном из писем к отцу признавался: «Мания, что непременно скажу что-то новое, не оставляет меня…»;

• «Мольер знал! Шекспир знал! Софокл знал! Они писали не ощупью…» (из выступления Алексея Толстого, 1883–1945, на Втором пленуме Оргкомитета Союза советских писателей, Москва, 15 февраля 1933 г.);

• «Я пишу и размышляю… Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить…» (из письма Александра Пушкина, 1799–1837, к Н. Раевскому-сыну, Россия, июль 1825 г.).