Пробуждение мышления. История еще одной неудачи

Евгений Кропот

Это про то, как одному молодому человеку захотелось узнать, как все на самом деле было, есть и будет с ним самим, вокруг него и вообще. И вот он старался, старался, старался… Про это и рассказ.

Проблема укорененности

Сложнее всего оказалось ответить на вопрос: откуда он взялся, этот «наш» мир, каковы его настоящие корни, наследником какой реальности он является?

Первая же реакция: никакой. А взялся он из человеческой головы, из идеи той самой счастливой жизни, какой хотели бы и могли жить люди. Идею эту люди теперь стали вживлять в реальность тем в первую очередь, что пытаются по ней жить, и потому как все большему числу людей это нравится, она может быть и не очень скоро, но завоюет весь мир или, по крайней мере, значительный его кусок.

Однако так просто молодому человеку отбиться не удавалось даже от самого себя, ибо подобный ответ сам порождал град других вопросов:

Откуда взялась сама эта идея? Давно ли она появилась в головах людей? Если недавно, то, что мешало ей появиться раньше? Если уже давно, то почему так долго не реализовывалась, что было главной помехой? Какого рода действительность благоприятна для ее реализации и почему? На чем основана уверенность в ее конечном торжестве?..

Вопросы шли «свиньей» и порождали у молодого человека чувство безнадеги, острое желание повернуться к ним… «спиной» и забыть. Забыть и жить себе по принципам того мира. Просто потому что так хочется. Жить себе и жить, и не снисходить до объяснений, оправданий, в том числе и себе самому.

Он так и делал временами. Жил себе, не задумываясь «почему» да «как» иногда подолгу, пока судьба опять, махнув копытом, не сбрасывала его в грязь, и, сидя в ней и отираясь, он принимался снова возиться с проклятыми «откуда» и «почему». Бог знает, как там было у других, а у него размышления своим источником имели житейские неудачи, пока, наконец, не стали дурной привычкой. Безусловно дурной, ибо, поселившись, она сумела отбить всякое желание хотя бы иногда являться к нему в судьбу столь же безусловной удаче. Удаче такой, чтобы «Ах!»

Предметом этих размышлений все чаще становилась советская действительность сама по себе. И его вполне можно понять, поскольку копыта судьбы топтали именно эту почву. Нет, молодого человека и теоретически по-прежнему занимал его возлюбленный мир, просто, потерпев неудачу с прямым обоснованием, он продолжал держать его как бы на периферии внимания, контролируя постоянно боковым зрением, чтобы если случится подходящий момент, тут же выдвинуть его в фокус.

Кроме того, советская действительность не совсем посторонний для его мира предмет. Несмотря на очевидную альтернативность, какая-то внутренняя связь между ними ощущалась: к примеру, и там и тут деньги были несущественны. Вернее, у этих миров был общий источник: и тот и другой сподобились родиться «на той далекой на гражданской», той самой, где «комиссары в пыльных шлемах» и «комсомольские богини». Возможность его мира родилась тогда как идея, овладевшая пусть не массами, но многими отдельными людьми, поэтому он мог стать уже тогда, и первые его ростки появились, однако были задавлены дремучей неграмотностью и массовым хамством, которое хотело всего и немедленно, потому и получило, что получило — железный кулак диктатуры. Она стала становым хребтом советской действительности, тем, что определяло ее облик и характер — только власть сверху донизу, голая власть.

Лишь когда власть эта стала дряхлеть и в ее везде непрерывной сети появились прорехи, тогда возникла возможность появления другой жизни, не спрашивая соизволения у власти. И тогда, когда власть ослабила хватку, а люди достигли минимально необходимого для его мира уровня просвещенности, пришло время рождения его мира. То есть он рождался и жил в прорехах действительности уже сделанной, сотворенной по советскому образцу, там, где расползлись нити власти, вырастал из нее, как из почвы.

Насколько же укоренена была сама советская действительность? Была ли она капризом истории, державшимся остервенелым упрямством людей, который должен сгинуть, когда остервенелость неизбежно сойдет на нет, или она каким-то образом устаканится, войдет в берега некоторой нормы, где уже не будет требовать для своего продолжения от людей сверхусилий?

Вопросы противные, как и сама действительность, и они тоже «ходили толпой», но про нее можно было поспрашивать в книгах и у людей, у людей и в книгах… Что было важнее, молодой человек во всю жизнь так и не установил, но сам он пытался долгие годы ворошить книги, выискиваю ту, что сумеет все объяснить, а люди случались сами и оказывались важнее книг. Впрочем, вслед за ними приходили другие книги такие, что «Ах!», но той единственной, искомой так и не нашлось.

— — — — —

— Тогда они были впустую, эти книги?

— Нет, тогда не впустую, тогда вместо жизни.