Следствие по делу друга

Евгений Жироухов

Общее название представляемого сборника подходит в качестве говорящего заголовка к любому, включённому в сборник произведению. Даже как «расшифровка» сюжетной идеи. «Враг есть и там, где никого вокруг» – сказал Шекспир. Вот мы всю свою жизнь и ведём расследование в поисках того врага-преступника, ворующего радость удовлетворения жизненными достижениями. Иногда и способного на изуверское убийство чувства, называемого «счастьем». Собираем доказательства по всем канонам криминалистики: исследуем вещественные доказательства, оставленные на месте преступления, снимаем отпечатки пальцев, проводим судебно-психиатрические экспертизы и ведём долгие занудные допросы подозреваемого. А он – самый главный подозреваемый, никак… «в сознанку не идёт». Не хочет писать явку с повинной и чистосердечно признавать своею вину. Крутится, как мылом намазанный, как вошь на гребешке. И врёт, врёт – прямо тебе в глаза. Потому что этот подозреваемый – ты сам. Персонажи произведений, включённых в данный сборник, «разномастны и разносортны» – и по возрасту, и по должности, и по взгляду на жизнь и на самих себя. Но порою «делают селфи» на свою жизнь, проверяют уровень собственной деформации от полученного «жизненного опыта».

БОЛЬШЕ — НИКОМУ

С подвизгивающим скрипом открылись дверцы большого, как гараж, металлического шкафа. Благовский достал с верхней полки восемь тощих папок с уголовными делами. Перенёс их на свой стол. Сел и включил настольную лампу. Свет настольной лампы создавал особую таинственность рабочей атмосферы. По молодости лет следователь Благовский любил таинственность и считал её необходимым атрибутом своей профессии.

Пока не было его соседки по кабинету — пожилой, сварливого характера тётки в майорском звании, Благовский чувствовал себя самостоятельным, вполне опытным криминалистом, который и без пугающих его самого окриков из-за соседнего стола: «А ну, кончай врать! Говори правду, а то мигом в камеру упеку!» сможет разобраться во всех тонкости психологии допрашиваемого человека. Поэтому он старался приходить на службу пораньше часа на полтора-два, чтобы хотя бы это время побыть без опеки грозной наставницы. Всё же он уже почти год вышел из стажёрской категории специалистов.

Благовский взял верхнюю папку, раскрыл и принялся читать, потирая виски для стимуляции умственной деятельности.

Тем временем за индевевшим окном медленно светлело. Из коридора стали доноситься топающие, шаркающие, цокающие шаги. И вот рывком открылась кабинетная дверь, вошла фигура в рыжей мохнатой шубе, пуховом платке, с лицом уже с утра чем-то озабоченной женщины. — Опять глаза портишь, — сказала майор Нина Степановна и щёлкнула выключателем верхнего света. — Опять в такую рань притащился? Ещё насидишься над бумажками, вся жизнь впереди…

Теперь уже по-настоящему начался рабочий день.

Немного погодя наведался следователь Гурычев, пижонистый брюнет с залысинами на лбу и чертами лица, характерными для отрицательных персонажей. Он имел привычку по утрам обходить все кабинеты, будто ответственный за соблюдение трудовой дисциплины. — Благовский, ты не забудь, что сегодня на выездах. А то опять утащишься куда-нибудь, а меня из-за тебя дёргать будут. Понял? — голосом старшего младшему объявил он. — Понял, — кивнул Благовский, занято листая свои бумаги.

После того как ушёл Гурычев, Нина Степановна решила высказаться по вопросу воспитания молодых кадров. — Вот что, — с набитым печеньем ртом и прихлёбывая чай из большой фаянсовой кружки, сказала она. — Ты, на самом деле, кончай эту свою беготню. Твоё дело вот — авторучка и телефон. Приучайся, сколько раз говорила, к усидчивости. А то ж вон вчера — опять прокурор претензии к твоим обвинительным заключениям предъявлял. Говорил, что наформулируешь ты так, что понять, считаешь ты обвиняемого виновным, или не считаешь, понять невозможно. Все доказательства в кучу, и обвинительные и оправдательные. А потом и суду голову ломать. Надо однозначно: виноват — не виноват. Понял?

Благовский не стал возражать. Ума и опыта для этого ему уже хватало. — И вообще, что ты сидишь, бумажки перебираешь? — прожевав печенье, возмутилась Нина Степановна. — Где работа? Работы не вижу… Почему люди не вызваны? — Вызваны, — кротко отозвался Благовский, сдерживая вздох. — Сейчас пойдут люди.

И люди действительно пошли. Непрерывной чередой. Раздражённые обязанностями свидетеля очевидцы уголовных деяний, враждебно-гордые подозреваемые и обвиняемые, придавленные горем их родители, самоуверенные и красноречивые до неуёмности адвокаты, немногословные, себе на уме оперативники угрозыска из «карманной» группы по ловле шустрых, как блохи, карманных воришек.

От писанины через пару часов заныла рука, потом в голове начали путаться фабулы уголовных дел и действующие в них лица. — Вот ты зря сразу вызываешь такую кучу народа, — опять недовольно заметила Нина Степановна. — Создаёшь перед дверями ненужное столпотворение… — Ай-яй-яй, что творится. Работа бьёт ключом… — видимо, довольная царящим столпотворением, сказала, входя в кабинет, начальница следственного отдела Вера Аркадьевна, полная женщина и приятным лицом и высокой причёской. Она положила на стол Благовского несколько исписанных листков. — На, Юрочка, прими к своему производству небольшой материальчик. Кража шубы из универмага. Задержанная сидит в дежурной части… — Слышь, Вер, — перебила её Нина Степановна, поддёргивая под крышкой стола чулки. — В воскресенье у моего Серёжки день рождения. Где б мне чего-нибудь деликатесного раздобыть?

Перед обеденным перерывом случилась тяжёлая дорожная авария и Благовского услали на место происшествия. Лишь к вечеру он вернулся в свой кабинет. Не успел он снять пальто, как милиционер из дежурной части привёл к нему ярко раскосмеченную тушью, губной помадой и лиловым кровоподтёком под глазом девчонку лет семнадцати, с ещё чисто детской мордашкой, но уже с выражением в глазах повидавшей кое-что в жизни женщины. — Что же вы свои обязанности не выполняете, — упрекнул Благовского милиционер. — Она у нас сидит без всякого оформления уже целый день. Мы, лично не собираемся по чьей-то прихоти нарушать законность. — Садись, — сердито рыкнул Благовский доставленной и покосился на Нину Степановну, одобрит ли та выработанный по её инструкциям тон. — Кто это тебя? — Благовский показал на синяк под глазом задержанной. — Продавщицы в магазине, — захлюпав носом, ответила девчонка и поправила падающие на лицо спутанные брюнетистые волосы. — Зараз-зы, злые, как собаки… Вешалками меня лупцевали. А сами-то какие подбля… — Но-но, не выражаться! — Благовский разгладил бланк протокола и начал задавать вопросы по анкетной части. — Так, значит, в детдоме жила? Сирота? Родители умерли, что ли? — Да не умерли. Мотаются где-то, — задержанная неопределённо махнула рукой. — А, может, уже и умерли… Чёрт с ними. — Ну, а сейчас, где обитаешь? — постепенно смягчающим голосом продолжал спрашивать Благовский. — У тёток живу в пригороде. То у одной, то у другой… Они меня долго терпеть не могут, начинают злиться. Так я по очереди у них. Пока у одной живу — другая успокаивается…

Нина Степановна уже сложила свои дела в большой шкаф, кружку и пачку рафинада — в стол, оделась и собиралась уходить. Однако у самых дверей остановилась и сделала Благовскому последнее наставление: — Ты не рассусоливай, не рассусоливай. Допрашивай по существу. Оформляй протокол задержания и иди домой. На каждую ханыжку сердце тратить — здоровья не хватит. И до пенсии не доживёшь.

После ухода наставницы Благовский почувствовал себя так, будто снял весь день жавшие ноги ботинки. Он включил настольную лампу, повертел в пальцах авторучку и тоном проницательного сыщика задал следующий вопрос: — Ну, а как же так нехорошо с шубой получилось, Чернова Аня, красавица писаная? — Да вот так, — улыбнулась задержанная и развела руками. — Что ж мне всю жизнь в этой детдомовской поддергаловке ходить? — она для убедительности подёргала за пуговицу короткого для неё, изрядно потёртого демисезонного пальтишки. — Другие расфуфырятся во всё иностранное — и им можно… — Так, то же не ворованное. Заработать надо! — Благовский покачал головой, показывая своё изумление. — Заработай — и покупай, что хочешь. Ты работаешь где-нибудь?.. А почему не работаешь? — А не нравится мне ничего, — Чернова презрительно мотнула спутанной причёской, положила нога на ногу и ладонями сдвинула повыше юбку на коленях. — Я замуж хочу. Чтобы, значит, жить в семье, чтобы за детьми ухаживать, чтобы муж красивый-красивый был и меня любил кош-шмарно. Ну и, конечно, чтобы водку не пил. — Это правильно, — согласился Благовский, всё ещё крутя меж пальцев авторучку. — Но ведь, пойми, ты же совершила преступление. За это в тюрьму сажают.

Чернова испуганно посмотрела и два раза хлюпнула носом. — Почему — преступление?.. Другим, значит, можно? Она уткнулась лицом в ладони и громко, навзрыд заплакала, дрожа всем телом, и даже стул под нею жалобно заскрипел. — А вот этого я не люблю, — растерянно пробурчал Благовский.

Он на самом деле очень не любил, когда его клиентки прибегали к такому не процессуальному способу защиты. Пусть иногда явно и очевидно не искренне, но эти слёзы смущали его до подавленности, выбивали из рабочего образа, будто надавливали на какой-то там нерв, отчего сразу слабели все мышцы.

Благовский налил в стакан из чайника Нины Степановны тёплой воды, подал своей подследственной. — Меня никогда никто не жалел… У меня в жизни одни только несчастья, — вытирая рукавом пальто перемазанное размытой косметикой лицо с опухшим носом, пожаловалась Чернова. Она взяла стакан и выпила всю воду до капельки.

Конец ознакомительного фрагмента.