ГРАНАТОМЕТ ЭДУАРД ЛИМОНОВ

Евгений Додолев

В книге рассказывается об обстоятельствах возвращения эмигранта-маргинала Эдуарда Лимонова в начале 90-х и роли Юлиана Семенова в этой миссии. Публикуются труды «антисоветского» (© Андропов) писателя, статьи и интервью его соратников – Наталии Медведевой и Ярослава Могутина, которые они готовили для проекта «Новый Взгляд», придуманного автором книги – известным журналистом Евгением Ю. Додолевым. Книга содержит нецензурную брань.

3 1/2 ИНТЕРВЬЮ

Здесь три с половиной интервью, потому что одну из четырех «нововзглядовских» бесед Лимонов записал… сам с собой!

«НЕ ПУТАЙТЕ МЕНЯ С ЛИМОНОВЫМ»

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ «НОВОМУ ВЗГЛЯДУ» (1992)

Имя Эдуарда Лимонова в первую очередь ассоциируется с отголосками какого-то скандала. Где-то что-то краем уха слышали: не то он гомик, не то шизик, не то засланный за бугор агент Кремля. Хотя журнал «Знамя» еще в 1989 году опубликовал его роман «У нас была великая эпоха», куда более известна вышедшая в России в конце 91-го года книжка «Это я — Эдичка», выдержавшая за четыре месяца четыре издания общим тиражом около миллиона экземпляров. А уж в «Эдичке» натуралистически выписанных сексуальных сцен, отборного русского мата, с помощью которого предпочитает изъясняться главный герой, — в избытке. Это, понятно, тоже работает на создание имиджа Лимонова — этакого смутьяна и скандалиста.

…Дверь гостевой квартиры в доме на Герцена открыл седеющий мужчина среднего роста. Галантно помог избавиться от верхней одежды, предложил разуться: «У меня туфли чистые, а вы с улицы. Если бы вы были сегодня единственными гостями, а то ведь еще люди придут. — И добавил, словно извиняясь. — Кстати, в Швеции тоже в квартирах обувь снимают». Леша Азаров, фотокорреспондент, попытался что-то спросить: «Эдуард… э-э, извините, как ваше отчество?» Ответ последовал без задержки: «Амвросиевич». Пока Леша приходил в себя, я решил перехватить инициативу:

– А действительно, какое обращение вы предпочитаете — господин, товарищ, сударь?

— Мне больше нравится собственное имя — Эдуард.

ДЕТСТВО БОСОНОГОЕ МОЕ

— Родился я в 43-м году в Дзержинске Горьковской области. Отец мой был тогда солдатом, позже, окончив военную школу, стал офицером. Году в 47-м мы осели в Харькове. Я пришел в сознание в рабочем поселке, там провел детство, отрочество, юность. В 9 лет я уже убегал из дома, в 15 начал воровать. Чудом не загремел в тюрьму, с превеликим трудом закончил десятилетку. Это было нормально, типичная судьба пацана с окраины большого индустриального города. Дорога вела на завод или за решетку.

В институт попали единицы.

Поскольку я к ним не принадлежал, то оказался на заводе. Работал монтажником-высотником, потом сталеваром в литейном цехе, ну и так далее…

– В пока не изданном в России романе «Подросток Савенко» вы описываете Харьков 58-го года, рассказываете, как вместе с местной шпаной «бомбили» магазины, разбойничали. Причем в ваших устах это звучит совершенно естественно, будто речь об игре в футбол или походе в кино.

— Я в самом деле не вижу в этом ничего удивительного. Повторю, гораздо более странно, что не угодил в тюрягу, хотя, например, мой приятель Костя Бондаренко в 62-м году получил высшую меру наказания. Понимаете, для нас это были не преступления, а доказательства доблести. Началось все с того, что вместе с дружком Вовкой Боксером я высадил витрину магазина и украл деньги, спиртное. После такие набеги стали повторяться. Мы совершенствовались, превращались в мастеров. Этим занятием я пробавлялся до 20 с лишним лет. Уже работал на заводе, даже на заводской доске почета висел. Видно, одно другому не мешало.

– А с правоохранительными органами у вас не было проблем?

— По мелочам. Конечно, стоял на учете в милиции, как все нормальные люди, получал по 15 суток. Подростком я много пил, меня несколько раз подбирали на улице, приносили домой мертвецки пьяного. Я считал, что мужчина должен уметь надираться. По субботам мы ходили в самый большой ресторан города «Кристалл» и выпивали по 800 граммов коньяка… А что? Я и сейчас выпью шестьсот без проблем, но алкоголиком, как видите, не стал.

ЗАВОЕВАТЕЛЬ МОСКВЫ

— Эрнст Неизвестный рассказывал мне, что в конце 60-х вы шили ему штаны, что какое-то время подрабатывали портным.

— Абсолютная правда. Перебравшись в 67-м году в Москву, я оказался без средств к существованию. Я ведь в Харькове не только коньяк попивал и магазины грабил, но и с 15 лет стихи писал. Прослышав, что в Москве существует СМОГ — Союз молодых гениев, рванул в белокаменную. Поэзия поэзией, но жить-то на что-то надо было. А у меня московской прописки нет, кто же без нее на работу возьмет? Вот и шил брюки. Научился этому совершенно без чьей-либо помощи, сам. Я никогда не стремился заработать много. Лишь бы хватало на еду да была тридцатка за комнату. Семь московских лет, пока меня не выставили из страны, были тяжелыми. Сегодня я вспоминаю их в романтическом ореоле, хотя моя первая жена Анна, она делила со мной все эти трудности, в конце концов психологически сломалась, долго лечилась, а в 90-м году покончила с собой, выбросилась из окна.

– Ради чего вы терпели эти лишения?

— Искусство превыше всего. Я ел состоявшие почти из одного хлеба микояновские котлеты по 60 копеек за десяток и мечтал о славе.

За первую московскую зиму я похудел на 11 кило. Я несколько месяцев простоял у дверей Дома литераторов, чтобы попасть на семинар Арсения Тарковского. Меня не пускали, гнали, но я все-таки попал.

Правда, выяснилось, что Тарковский абсолютно бездарный учитель, его лекции не представляли никакого интереса, более того, он не давал нам свободно читать стихи. А я ведь ехал в Москву, чтобы меня услышали. Словом, я устроил на семинаре восстание…

– Значит, вы не считаете Тарковского своим учителем?

— Нет, конечно. Им был скорее Евгений Крапивницкий, с ним я очень-очень дружил.

– Сегодня вы поэзию оставили?

— Да, совсем.

Кстати говоря, то увлечение России поэзией было архаично, в ту пору молодежь всего мира жила уже другим рок-н-роллом.

Я — САВЕНКО

— Оказавшись в 74-м году на Западе, вы поставили перед собой цель зарабатывать на жизнь писательским трудом. Вслед за «Эдичкой», рассказывающим о ваших мытарствах в Нью-Йорке, вы издали, если не ошибаюсь, еще 12 книг, героем большинства которых являетесь вы сами. Чем вызван такой повышенный интерес к собственной персоне?

— Надо определиться, что считать автобиографическим произведением. Главное действующее лицо моих книг — Лимонов. Но ведь такого человека не существует в природе. По паспорту я Савенко Эдуард. Точка.

А Лимонов, значит, это и герой, и автор. Автобиографические приемы были важны для меня при показе эпохи, среды.

Например, в романе «У нас была великая эпоха» маленький сын лейтенанта Эдик только предлог, чтобы показать время конца 40-х.

А «Молодой негодяй» — это Эдичка в Харькове 60-х. Понимаете, страна через героя, это эпопея.

– Кстати, почему Лимонов?

— Это родилось из литературной игры, дело происходило в Харькове, мне был 21 год. Мы с приятелями называли себя… как это называется по-русски?.. искусственными фамилиями.

Кто-то стал Буханкиным, кто-то Одеяловым, я стал Лимоновым. Так ко мне и прилипло, превратилось в кличку, второе «я» быстро вытеснило первое. Привыкли все, я в том числе. Так и осталось, сегодня поздно уже избавляться.

Но если бы мне не нравилась фамилия отца, я мог бы взять материнскую — Зыбина. Так что дело не в этом.

– Читатели меня не поймут, если я не спрошу вас о роли нецензурных выражений в вашем творчестве.

— Мат — нормальное средство характеристики героев.

Во всех языковых стихиях подобные революции произошли в 30-е годы. Вспомните хотя бы «Тропик Рака» Миллера.

Нечто похожее ожидало бы и Россию, но Советская власть со своим пуританизмом затормозила процесс.

Мат — это колоссальное оживление языка.

– Значит ли это, что вы таким же образом оживляете и собственную разговорную речь?

— Нет, я вежливый человек, ко всем обращаюсь на «вы». Но если меня обматерят, я отвечаю тем же.

– Тем более удивительно, что вы решили нарушить табу и напечатать непечатное слово.

— Знаете, мне неоднократно предлагали издать «Эдичку» с многоточиями на месте матерных выражений.

Я отказывался и рад, что сегодня удалось сломать барьер.

Для меня мат — не самоцель. В большинстве моих книг вы не встретите ненормативной лексики.

В «Эдичке» же показан человек в стесненных обстоятельствах, в глубоком кризисе, на дне жизни. Естественно, что он прибегает к крепким выражениям.

И чтобы упредить возможные вопросы, повторю еще раз: не следует отождествлять меня с Эдичкой.

Я не ругаюсь в обществе женщин, я не наркоман и не гомосексуалист. Я семейный человек. Последние 10 лет живу во Франции с женой Натальей Георгиевной Медведевой.

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ…

— Как вы устроились в Париже?

— Мы обосновались на крыше дома в старой части города, почти в центре.

– На крыше?

— Ну да, в мансарде, в очень небольшой квартирке общей площадью меньше 50 квадратов. Зато, знаете, наклонные потолки, как в кино. Обычно советские люди, попадая ко мне, разочаровываются. Они считают, что я должен иметь личный самолет, как Шолохов, или хотя бы дачу вроде переделкинских.

– Пишете вы ежедневно?

— Практически да. Обычно работаю по 5—6 часов. Писательство — единственный источник моих доходов. Я состою членом редколлегии французского сатирического еженедельника.

– К Парижу привыкли?

— Да. И давно не замечаю его туристских красот и достопримечательностей, зато вижу те проблемы, которые недоступны взору простого советского человека. Я же сталкиваюсь со всем этим ежедневно. Поэтому мне странно наблюдать, как в России пренебрегают советами тех, кто постоянно обретается на Западе.

– А я как раз этому не удивлен. Логика проста: хитрец, живет в Париже, а нас уговаривает не ехать.

— Я никого не уговариваю, боже упаси. Я зло и насмешливо говорю: попробуйте выехать туда, кому вы там нужны? Сейчас шумят об оттоке советских ученых на Запад. Когда мы прекратим самообольщаться? Там нужны единицы, истинные гении. Остальных ждет судьба таксистов и посудомоек.

– У вас двойное гражданство: вы ситуаен франсэ, но вот уже больше года, как вам вернули советский паспорт. Сегодня Союза нет. Присягнете России?

— Безусловно. Кому же еще?

– Но ведь вы наполовину украинец…

— Я человек русской культуры и патриот Великой России, коей Украина — неотъемлемая часть.

– Ваши родители живут в Харькове. Вы их навещаете?

— В прошлый приезд был. На этот раз пока не удалось вырваться.

– А они к вам в Париж ездили?

— Родители уже старые люди, отказываются. Живется моим старикам несладко, у отца капитанская пенсия, представляете? Раньше я переводил им гонорары за статьи, публиковавшиеся в Союзе, однако теперь на суверенную Украину и переводы не принимают.

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

— Ваша последняя книга, написанная по впечатлениям от поездки в Союз в 89-м году, называется «Иностранец в родном городе». Вы действительно чувствуете себя здесь чужим?

— Я здесь не чужой. Мне предложили место политического обозревателя в «Советской России». Я хочу большего — участвовать в политическом процессе, заниматься политикой.

– Но для этого придется покинуть Францию.

— Я не вижу тут проблемы, мне не впервой менять место жительства. Я выжил, не пропал на Западе, так чего же мне бояться теперь?

– К слову, почему вас так долго не пускали в Союз? Кажется, вам помог приехать Юлиан Семенов, и он же первым опубликовал вас здесь?

— Почему не пускали, спрашивать надо не у меня. Что касается Юлиана Семенова, то мы познакомились на приеме у парижского американца — общего знакомого и разговорились. Семенов предложил: «Давай я тебя напечатаю». Он же меня пригласил в Союз. Он это пообещал и сделал.

Впоследствии наши отношения испортились, он за что-то обиделся на меня… Юлиан Семенов — первый советский капиталист в книжном бизнесе, сумел организовать доходные предприятия. Разумеется, он из бывших. Я исключение, у меня нет бывшей биографии, я не был ни членом КПСС, ни даже ВЛКСМ. У меня в анкетах прочерки — не был, не состоял, не участвовал. А Семенов был, состоял, участвовал. Но что это, собственно, меняет? Ельцин ведь тоже был и состоял, однако это никого не смущает. Мне часто на Западе говорили: что же ты общаешься с Семеновым, это же генерал КГБ? А я отвечал, что всю жизнь мечтал познакомиться с генералом КГБ и жалею лишь, что этот генерал перестроившийся. Я бы предпочитал закоренелого.

НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ — В ПЕРСПЕКТИВЕ

— Вы знакомы с Франсуазой Саган? Это ведь она вместе с другими хлопотала о предоставлении вам французского гражданства.

— С Саган я едва ли перекинулся двумя десятками фраз,.. такая жеманная комнатная собачонка. В свое время она написала книгу, которая якобы произвела определенную миниреволюцию во французских нравах. Это было все очень хорошо организовано, ее отец был большим человеком в книжном бизнесе. Это не была какая-то 17-летняя безвестная девушка, пришедшая со стороны. Все ее книги буржуазны и достаточно поверхностны, хотя сама Саган сегодня легенда.

– В 1986 году в одном из интервью на Западе вы сказали, что через пять лет хотите стать писателем-легендой, популярным и узнаваемым. Срок прошел. По-вашему, вы своего добились?

— Думаю, что да.

– И Нобелевская премия станет венцом стремлений?

— Нобелевскую мне не дадут, я другого типа писатель, писатель антиистэблишмента. Я отношу себя к взрывателям общественных устоев, а у них обычно трагические судьбы. Вот Бродский — да, это другое дело, он академичен, всегда высказывается за существующий порядок. Даже тот его ленинградский бунт как таковым бунтом не был. Это недоразумение, нон-сенс. Правда, Нобелевскую премию дали Альберу Камю, этот тоже был достаточно взрывчатый писатель. Черт его знает, может, и я когда-нибудь дождусь.

– Для вас это важно?

— Нет. Сартр вот, к примеру, ведь отказался от премии.

– Тогда что главное?

— Быть автором вот этих книг, лежащих на столе. Вы называете мои произведения скандальными, но скандальность возникает от несоответствия моих идей и моей эстетики с восприятием читателей.

– Надо полагать, свой стиль вы менять не собираетесь?

— Нет, конечно.

– Значит, можно ждать новых сенсаций?

— Ждите!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Через несколько дней я опять звонил в дверь с приклеенным липкой лентой номером. Я принес Лимонову готовое интервью на подпись. В этот день, 22 февраля 1992 года Эдуарду исполнилось 49 лет. Как водится, я поздравил именинника. Поблагодарив из вежливости, Лимонов заметил: «Я никогда не праздную собственный день рождения. Не вижу в этом событии ничего, кроме повода напиться».

Лимонов был трезв.

На столе лежали рукописи, газеты, книги.

Писатель работал.

PPS

В этом интервью Эдуард посетовал на то, что его творчество пока мало известно российскому читателю. Тогда же само собой родилось предложение напечатать что-нибудь из новых, не издававшихся ранее в России работ Эдуарда на страницах нашего еженедельника. Через своего литературного агента в Москве Александра Шаталова Эдуард передал в редакцию рукопись написанной в 1990 году книги «ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ САНАТОРИЙ». Это произведение практически было незнакомо широкой аудитории у нас в стране. Мы тогда отобрали для публикации три главы из 180-страничного текста. В предисловие к сериалу публикаций предупредили тех, кто творчество Лимонова знает лишь по книге «Это я — Эдичка» и кто настраивается на подобного рода чтиво, — им придется разочаровать. Матерных выражений и «крутых» сексуальных сцен не будет. Эта книга совсем о другом. Писатель предпослал рукописи подзаголовок «Этюд социальной ментальности современных обществ».

Взгляд Эдуарда Лимонова далеко не всегда может совпадать с вашим собственным, вполне возможно, позиция автора вызовет у кого-то неприятие и даже раздражение. Однако, надо полагать, никто не станет оспаривать право писателя иметь свое, отличное от других видение решения той или иной проблемы, равно как и право это самое видение обнародовать. С Лимоновым можно спорить, не соглашаться, но сначала хорошо бы его выслушать. И еще было сделано несколько замечаний, предваряющих знакомство с отрывками из «Дисциплинарного санатория». С момента написания книги мир не стоял на месте, нет больше восточного блока социалистических стран, нет и Советского Союза, столь часто упоминаемых Лимоновым. Прежних держав нет, а вот сохранился ли санаторий, описанный в книге? Это уже судить читателям. Попутно заметим, что, по мнению автора, границы санатория не заканчиваются в СССР или Восточной Европе… В «Дисциплинарном санатории» автор постоянно апеллирует к роману Д. Оруэлла «1984», который считает самой черной книгой века. Обществу, созданному фантазией английского писателя, Лимонов противопоставляет собственную модель. Этим объясняется неоднократное цитирование «1984» Лимоновым. Мы сочли возможным сохранить в той публикации орфографию, правописание автора, его транскрипцию написания имен и фамилий.

ТОК-ШОК

Первое интервью со своим наставником Могутин опубликовал в 1992 году, сам подписался «американский культуролог», а собеседника обозвал «советско-французский национальный герой». Эпиграфом выбрал цитату из героя: «Я явление мощное, и когда мне становится тесно в рамках жанра — я без церемоний перехожу в другой жанр» (Эд. Лимонов). Я отдал под эту беседу первого 8-страничного выпуска «Нового Взгляд» фронтальную полосу и украшена она было ч/б фотографией в рост: Лимонов сняля бещ очков в кителе + шинели, действительно с очень героической миной. Они общались на «Вы». И значительную часть беседы посвятили альянсу Эдуарда с Жириком (© Лимонов).

«БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ» — «БРАТЬЯ ПО КРОВИ»

«Я злой, я нервный, я нехороший, я неинтересный. Я много думаю о революции или терроризме и мало думаю о реальности… Нравится ли вам термин „гражданская война“? Мне — очень…»

Эд. Лимонов,

«Дневник неудачника»,

Нью-Йорк, 1962

— Эдуард, вы претендуете на роль идеолога отечественной оппозиции?

— Да. Что-то мне удалось сформулировать и раньше других, и лучше, и четче. Но я считаю, что оппозиция не использует мои работы в полной мере, как они того заслуживают. Например, мой «Манифест российского национализма» Фронт Национального Спасения не использовал по достоинству. Мне не нужны лавры автора, я согласился бы даже на то, чтобы текст этот вообще пошел без моего

— Вы обмолвились, что одним из первых возможных шагов Лимонова-политика в случае, если оппозиция придет к власти будет запрщение книг Лимонова-политика…

— Если мне докажут, что мои книги вредны, что они развращают молодежь…

— А кто может это вам доказать?

— Этого я не знаю, но если найдется кто-то, я не остановлюсь даже перед тем, что перестану публиковать свои книги. Если этого потребует ситуация. Но, я думаю, это глупа Я — писатель современный, и Россия, долгое время находившаяся в герметическом вакуу ме коммунистического общества, нуждается е современной литературе.

— Как вы оцениваете своих нынешних политических союзников?

— Среди них есть оригинальные, яркие сильные личности, сколько угодно: Проханов, Зюганов, Анпилов… Это люди высокого потенциала.

— Вы упоминали о том, что генерал Макашов читал ваши статьи с карандашом

— Макашов сказал мне, что с большим интересом читал мои статьи во время съезда 17 марта 1992 года. У него, как у командующего военным округом, времени было мало, и адъютант помечал ему галочками, что обязательно нужно прочесть…

— У вас свежий шрам на руке. Это вь в Югославии повредились?

— Нет, после конгресса Фронта Национального Спасения 24 октября по древнерусскому обычаю побратались…

— Как ваши «братья по оружию», а теперь уже и «братья по крови» относятся к вашей литературной деятельности? Они осведомлены о специфике ваших книг?

— Зачем? Это было бы глупо. Достаточно того, что они со мной общаются и принимают меня.

— Примитивный и прямолинейный вопрос: они вам ЭТО (речь о «голубой» ориентации Эдуарда — Е.Д.) прощают? Они к вам терпимы?

— Чтобы знать точно, нужно у них спросить. Я думаю, если они от меня не отпихиваются, если мы вместе работаем, значит, они

— Вы призвали гильотинировать Горбачева. Кого еще из политических деятелей вы бы хотели гильотинировать?

— Я считаю, что преступление всегда должно наказываться. Горбачев и его сообщники совершили большое преступление. Его И нужно гильотинировать, чтобы будущие вожди и президенты знали, что нельзя безнаказанно расчленять страну, а потом раскатывать по всему миру в лимузинах, получать всяческие «премии мира»…

— У вас не находит сочувствия нынешняя оппозиция Горбачева по отношению к Ельцину?

— Это их придворные игры, продолжение соперничества, месть, их дела и эмоции, в которых мы не можем участвовать. Ельцин — «Горбачев 1992 года», он продолжает его политику, поэтому он заслуживает такого же наказания.

— Многие считают, что факт вашего участия в теневом кабинете Жириновского объясняется исключительно взаимной сексуальной симпатией друг к другу.

— Что за дэбильные глупости! На такой вопрос даже невозможно порядочно ответить! Дэбильная глупость!

— В печати проскользнуло сообщение о том, что половина всех записок на вашем вечере в ЦДЛ касалась именно этих ваших взаимоотношений с Жириновским, и вы не ответили ни на одну из них.

— Вовсе нет! Половина записок была на одну и ту же тему… Повторяла те вопросы, на которые я уже отвечал. Записки на такого рода мероприятиях не отличаются особой оригинальностью.

— После записи ваш вечер в «Останкине» был как-то купирован, цензурирован и вообще что вас пытались каким-то образом ущемить?

— А я его не видел. Я не люблю смотреть самого себя. Мне сказали, что он продолжался час, в то время как я выступал три часа. Естественно, он был обрезан, весь вопрос в том, как он был обрезан. Съемочная команда произвела на меня впечатление вполне добросовестных людей, которые знают свое дело.

— В «Останкине» вы сказали, что «телевидение — наш друг, нужно использовать его в своих интересах». До какой степени вы способны использовать институты масс-медиа для достижения каких-то своих целей?

— Я никого не использую. Меня используют в большей степени: и газеты, и телевидение — для увеличения своей популярности за счет моей популярности. Ко мне обращаются сотни журналистов с просьбой об интервью. Я соглашаюсь далеко не всегда и стараюсь избегать банальности. Таким людям, как я, доступ на теле труден, но в принципе мне трудно и отказать, потому что я не только политик или писатель, я — персоналити и ньюсмейкер. Меня многие хотят, но боятся, в то время как я хотел бы участвовать во всевозможных теледискуссиях…

АМОРАЛЬНЫЙ МОРАЛИСТ

— Как вы относитесь к тому, что имя героя вашего романа стало уже нарицательным? На 1-м канале появилась даже передача о похождениях некоего придурковатого юноши, именующего себя Эдичкой и повторяющего неизменно фразу «Это я — Эдичка!». Многие журналисты печатно называют вас Эдичкой…

— Это все не так страшно, главное — какой смысл в это вкладывается.

— На протяжении нескольких лет, с тех пор, как вы стали известны у себя на родине, к вам относятся в основном, как к экзотическому персонажу.

— А я и есть экзотический персонаж, достаточно необычный тип писателя. Это факт, который я познал извне, от других. Как я к этому могу относиться? Очевидно, то, что я делаю, большинство людей поражает, шокирует. Тем лучше! Великолепно! Они читают мои книги, а чего еще может желать писатель?!

— Насколько серьезно вы относитесь к «должности» главы Федерального бюро расследований при теневом кабинете Жириновского? Независимый и свободолюбивый анархист Эдичка «продался»?

— Владимир Жириновский — умный и прагматичный лидер. Высмеивают же (вспомните, как высмеивали Гитлера или того же Ельцина, пока он не пришел к власти) политических лидеров их противники в политике в надежде снизить, подавить влияние того или иного лидера на массы. В случае выборов, если они будут проведены сегодня, Жириновский имеет множество шансов оказаться у власти. И окажется он у власти с уже готовыми к действию структурами. Одна из таких структур — Всероссийское бюро расследований. Разумеется, существует пока только скелет организации, но ничто не помешает мне развернуть ее в несколько недель. Независимость свою я не потерял, я не член ПДП, однако следует понимать, что политика есть действо коллективное. Я высказывался последний год откровенно и в интервью «Московскому комсомольцу», так и сказал аллегорически: «Я ищу банду», то есть коллектив. Один в политике не воин.

— Станет ли ваша политическая деятельность сюжетом будущих книг?

— Моя политическая деятельность стала сюжетом только что вышедшей книги «Исчезновение варваров». Только что я закончил книгу «Убийство часового». До этого я написал «Дисциплинарный санаторий».

— Ваш политический союз с Жириновским можно объяснить тем, что вы, признаваясь в собственных экзотических качествах, нашли столь же экзотического персонажа?

— Жириновский выглядит экзотично на фоне России. На самом деле он просто-напросто современный прагматичный политик. Он мне предложил стать членом своего кабинета… Наша политика вышла за пределы всяких партийных келий и институтов, но все равно осталась на уровне серьезного парламентаризма, который часто не срабатывает. У него самого какая-то определенная репутация. Он не задумываясь взял меня с какой-то определенной репутацией. Это тоже политика — уметь так привлекать людей.

— Ваши действия в случае, если в России политическая оппозиция (тот же Жириновский) придет к власти?

— Но мы и хотим прийти к власти. Придем и будем работать, я во всяком случае. Найду себе здание, привлеку людей, которые умеют работать, и будем обеспечивать безопасность страны и ее граждан. Я — мне это все говорили — отличный работник, я ничего не забываю, я не истерик, я неплохо знаю психологию разных групп населения, из меня получится, я уверен, отличный глава Всероссийского бюро. Плюс я неподкупен, деньга для меня ничего не значат. Если нам навяжут войны, мы будем воевать. Быстро, безжалостно, исходя из четко поставленных принципов.

— Вы будете жестоко расправляться со своими врагами?

— Не задавайте мне, Ярослав, провокационных вопросов! Что значит «жестоко»?! В зависимости от отношения к нам врагов!

— Вы будете исходить из той тактики, той политики, которую вам навяжут враги?!

— Ну, я отказываюсь обсуждать эту проблему, потому что она выглядит несколько абстрактно в данной ситуации. Для того чтобы поставить страну на ноги, очевидно, придется преодолеть противодействие определенных сил, физическое противодействие. Насилие какое-то неизбежно. Насилие сейчас в этой стране, вы видите, приняло формы войн. Прекратить его можно только такими же насильственными мерами, вооруженным путем. А говорить об этом абстрактно, интеллигентски, сидя в Москве, на кухне, — неуместно.

— Но ведь любой разговор можно счесть «интеллигентским»!

— Я ответил на ваш вопрос. Мы будем принимать адекватные политические меры. Насколько это будет необходимо, настолько это будет насильственно.

— Насколько применимы к вам слова Черчилля: «Плох тот консерватор, который в молодости не был радикалом»?

— Долго жившие великие люди часто успевали высказаться на все случаи жизни. Цитатные мудрости меня никогда не убеждали, а сукин сын Черчилль, предлагавший в 1947 году Соединенным Штатам использовать их ядерное оружие против СССР, не мой обожаемый государственный деятель. Мои эстетические взгляды и пристрастия не изменились за последние четверть века, лишь углубились и уточнились. Скажем, Хлебников остается для меня идеальным поэтом и единственным нашим поэтическим гением. В XX веке у французов, у немцев подобного могучего гения нет. Если же говорить о моих политических взглядах, то и они мало изменились, скажем, со времен написания «Эдички». То есть консерватором (реакционером!) или традиционалистом я всегда и был. Это общество московское (не хочу называть его российским) болеет, исповедуя на сегодняшний день радикализм, каковой во всем мире считается правым консерватизмом, не нужно с больной головы на здоровую, а? Цитирую из «Эдички», стр. 120: «Еще я сказал, что считаю диссидентское движение очень правым, и если единственная цель их борьбы заменить нынешних руководителей советского государства другими — Сахаровыми и Солженицыными, то лучше не нужно, ибо взгляды у названных личностей пуганые и малореальные, а фантазии и энергии сколько угодно, что эти люди представляли бы опасность, находись они у власти. Их возможные политические и социальные эксперименты были бы опасны для населения Советского Союза, и опасны тем белее, чем больше у них фантазии и энергии. Нынешние руководители СССР, слава Богу, довольно посредственны для того, чтобы проводить радикальные опыты, но в то же время они обладают бюрократическим опытом руководства, неплохо знают свое дело, а это в настоящее время куда более необходимо России, чем все нереальные прожекты возврата к Февральской революции, к капитализму и тому подобная чепуха…»

Это писалось в 1976 году, и тогда такие взгляды были чудовищно радикальными. Сегодня (интервью, напоминаю, 1992 года — Е.Д.) на фоне всеобщей демократической революционности, когда каждый экс-преподаватель марксизма стал фанатиком демократии, подобные взгляды консервативны. Но это они мечутся меж полюсами, я стою тверд, как скала. Я написал в 1971 году стихотворение «Ода Армии». И сегодня я дружу с полковниками и генералами. Я последователен.

— Ваше отношение к оружию. Какое вы предпочитаете?

— Среди врагов, вооруженных ножами, хорошо иметь пистолет «ТТ» или автомат «сучку». Но что сделаешь с «сучкой» против минометов и крупнокалиберных пулеметов? Оружие надо иметь адекватное. Я предпочитаю ядерное. Если бы оно у меня было, я бы подарил часть его сербам. Тогда собравшиеся в поход европейские крестоносцы не тронули бы сербских братьев.

В сложившейся в Югославии ситуации, когда агрессивность Запада все больше направлена на сербов, было бы разумно снабдить наших сербских братьев каким-то количеством ядерного оружия, дабы сдержать агрессивность Запада (я подчеркиваю!) по отношению к ним. Ядерное оружие имеет Израиль, и у меня нет оснований сомневаться, что сербы будут менее ответственны в обращении с ним. У нас столько ядерных боеголовок, что если пять, скажем, мы отдадим сербам, на нашем ядерном потенциале это не отразится. Своим надо помогать!

— Вы лично хотели бы распоряжаться нашими ядерными арсеналами?

— Единолично?! У меня таких амбиций нет. Я считаю, что пагубно доверять такие вещи в распоряжение одного индивидуума. Я не знаю, какова процессуальная сторона управления нашим ядерным оружием, но если Ельцин один имеет право им распоряжаться, то это чудовищно и непростительно.

— Как ваша общественная и политическая (оп) позиция сказывается на писательской карьере?

— С 1985 года, и особенно интенсивно с 1988-го (я стал членом редколлегии сатирического еженедельника «Идио Интернасьональ» и каждую неделю публиковал статью), я приобрел себе множество врагов во Франции. По причине моих бесцеремонных и неуважительных взглядов, в первую очередь, на французскую политику и реальность. (Так, я сравнивал в статье «Портрет Миттерана как Брежнева» французского президента с Брежневым со всеми отсюда выходящими…) Я выступал против банальности культуры демократии я искренне убежден, что с конца 60-х годов на Западе не создано ни единого шедевра, не появилось ни единого значительного «артиста» и даже таланты редки. Причина тому — ориентировка на среднего человека, средний культурный климат, короче говоря, та обстановка сытости, уюта и согласия, к которой и стремилась западная Цивилизация, убила искусство. Я высмеивал местных банальных кумиров.

Когда с помощью Горбачева исчез СССР, последний враг западной цивилизации, она подверглась жесточайшей ментальной травме: обезумела. Пример «наказания» Ирака иллюстрирует этот АМОК западной цивилизации как нельзя лучше. Сейчас известно, что около двухсот пятидесяти тысяч иракцев «выбомбила» коалиция, наказывая Ирак за «нарушение норм международного права». Отвлекшись от Саддама и кувейтской нефти, увидим неоспоримое: наказание в сотни раз чудовищнее и отвратительнее преступления. И то, что Россия Горбачева участвовала в УНИЧТОЖЕНИИ, — это бесчестье. В моих статьях и интервью (в частности, в «Либерасьон» в феврале 1991 года) я откровенно высказывал свою точку зрения на иракский конфликт. Позднее я высказывал своё мнение на югославский конфликт. Да, моя журналистская деятельность негативно сказывается на моей писательской карьере. В частности, какое-то количество литературных критиков бойкотирует мои книги, отказывается писать критические статьи на них. 27 августа 1991 года я созвал пресс-конференцию здесь, в Париже, по поводу «государственного переворота, совершенного Ельциным 21—25 августа», и агентство Франс Пресс разнесло депешу по всему миру. Разумеется, у меня еще прибавилось врагов. Однако бойкот критиков не помешал мне получить за мою последнюю книгу «Иностранец в родном городе» литературную премию Жана Фроетье. В сущности, количеством врагов следует гордиться, так же как и количеством поклонников. Сколько у меня врагов среди московской интеллигенции, сочтите сами. Но я ездил по Сибири и недавно был в Краснодаре, и тысячи людей, мне незнакомых, солдаты, женщины, милиционеры, казаки, встречали меня криками: «Эдик! Эдик! Наш Эдик!» Вот чем горжусь.

— Насколько вы, писатель Эдуард Лимонов, экономически независимы? Создается впечатление, что в последнее время ваше творчество идет рука об руку с поп-коммерцией. Если так — помогает ли это писать?

— Я живу исключительно на литературные доходы с осени 1980 года. Да, я экономически независим. Больших денег я никогда не зарабатывал. Сейчас я живу достаточно скромно, не нужно воображать меня в виде Шолохова или Ростроповича. Идет ли мое «творчество рука об руку с поп-коммерцией»? Мои издатели все без исключения обиделись бы, услышав такой оборот. В России между тяжелыми пухлыми книгами, более или менее бездарно воспевающими застойных секретарей райкомов, и катакомбными изысками алхимиков слова (тоже чаще всего бездарными) ничего не было. В США, Англии, Германии, Франции литературная продукция крайне дифференцирована, от «черных романов» и «розовой библиотеки» до крайне формалистических изысков, скажем, Пьера Гийота, где рваные слова наползают одно на другое. Собственно «литература» затерялась где-то посередине этого длинного и все время движущегося потока печатных изданий. Мои читатели те же, что и у Жана Жене или Чарльза Буковского. Иногда, в случае удачи, к обычной группе читателей присоединяются тысячи из других групп, привлеченные шумихой вокруг книги или вокруг автора. Это называется «книга имела коммерческий успех»…

— Насколько мне известно, один из ваших кумиров — Юкио Мишима. Собираетесь ли вы повторить его последний подвиг?

— Кумиры бывают у пятнадцатилетних мальчиков. Мишима близок мне более всего в книжке под названием «О Хагакурэ», это комментарии к учению самурая (впоследствии буддийского монаха) Йошо Ямамото (1659—1719). «Комментарии к Хагакурэ» — моя настольная книга. Самурайская этика — этика мужественности. (Рекомендую книгу к преподаванию в российских школах). «Путь самурая есть Смерть» — эти строки из «Хагакурэ» были написаны на головных повязках пилотов-камикадзе во Вторую мировую войну.

Еще с Мишимой меня связывает культ тела. Достаточно хилый в детстве, Мишима слепил свое тело в великолепный сгусток мышц. Мишима принадлежит к одному со мной политическому лагерю. Он традиционалист, как и я. Для него Япония и император были священными понятиями. Его государственный переворот не удался, и он покончил с собой в 1970 году. В известном смысле мне повезло больше.

Я успел надышаться порохом в Югославии в 1991 году и успел погреться об АК-74-С в Приднестровье. Он же только проходил военную подготовку на армейской базе со своими ребятами. В любом случае великолепный тип. Полковник Д'Аннунцио тоже был великолепным типом писателя. И Маринетти… А то у вас все Мандельштам да Пастернак, Цветаева, Ахматова — жертвы, одним словом. Я не люблю жертв, я люблю героев.

— Кем вы хотели бы остаться в истории: поэтом-политиком или наоборот?

— «Блажен, кто смолоду был молод, Кто после вовремя созрел…» Я был поэтом, когда следовало им быть, вовремя созрел и стал прозаиком, сейчас я с такой же страстью отдаюсь написанию статей, воззваний и манифестов, с какой когда-то писал стихи. Я не маленький поэтик-авангардистик, карлик, всю жизнь сосущий один и тот же палец, я явление мощное, и когда мне становится тесно в рамках жанра, я без церемоний перехожу в другой жанр. Но все это я: поэт, романист, журналист и автор воззваний. Мечтаю быть автором листовок. Вот великолепный жанр!

— Марковский писал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва». Веши предпочтения?

— Умереть в постели — самое позорное для человека. Вот истеричного Тарковского похоронили на забытом кладбище-гетто в Сент-Женевьев де буа. Умирать нужно в бою, в перестрелке, в восстании. О захоронении кто-нибудь позаботится.

— Вас не удивило, что Владимир Максимов написал о вас пьесу, а театр имени Гоголя поставил по ней спектакль «Там, вдали… за бугром», главный герой которого — Варфоломей Ананасов?

— Я спектакля не видел, но мне сказали, что в нем использованы фрагменты из «Эдички». Это нарушение всех международных норм авторского права! Пусть деньги платят! По поводу того, удивило — не удивило… Нет, не удивило. Во Франции сейчас (1992 — Е.Д.) готовится к выходу моя биография, биографическая книга обо мне. Это нормально, я это заработал.

— Насколько я знаю, вас пригласили на премьеру этого спектакля вместе с четой Горбачевых. Вы не пошли из-за них (я, впрочем, но знаю, пришли ли они)?

— Нет, в это время я был на войне в Абхазии.

— Недавно один мой знакомый высокопоставленный демократ, ведущий популярной телепередачи, говорил мне с пафосом: «Неужели Лимонов не понимает, что, если бы он перестал валять дурака, интеллигенция приняла бы его в свои распростертые объятия?!»

— Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия.

— Почему вы отказались стать членом либертарианской партии?

— Я понятия не имею, что это такое. Я вообще никогда не хотел быть членом какой бы то ни было партии. А удел меньшинств всяких меня никогда не интересовал. Зачем мне это?! Я человек и писатель многогранный, во мне бушуют разные стихии, зачем я вдруг буду становиться членом какой-то либертарианской партии? Это непродуктивно. Русский народ в подавляющем большинстве консервативен, как и всякий народ. Я отчасти тоже консервативен, несмотря на все мои опыты и демарши и восемнадцать лет жизни за границей. Я очень похож на своих родителей, которые совершеннейшие пуритане во всем: в жизни, в сексе… Мой отец не пьет, не курит. Они с матерью прожили пятьдесят один год вместе…

— Вы только что были в гостях у своих родителей в Харькове. Вам не становится тоскливо от одной мысли, что вы можете уподобиться своим родителям до такой степени, что пятьдесят один год проживете с какой-нибудь одной женщиной?

— Я дожил до пятидесяти лет, и, слава Богу, мне не было тоскливо, и судьба все устроила по-иному. Но внутри я моралист и консерватор. Одна из статей обо мне называлась «Аморальный моралист». Я — за честную и порядочную жизнь. Другое дело, что моя личная судьба и судьба моих героев сложилась так что они не смогли вести такой жизни. Но все равно я похож на своих очень советских и очень порядочных родителей.

— Вы хотели когда-нибудь быть рок-звездой?

— Может быть, если бы я родился позже, я и стал бы рок-звездой. Мой московский период я бы наверняка пережил как рок-период. Но тогда традиция требовала высказывать все свои творческие импульсы в поэтической форме.

— Наиболее симпатичное вам явление в рок-мире?

— Я никогда не любил слащавых «Битлз». Когда появились «Клэш» и «Секс Пистолз» в середине 70-х, сначала они мне очень нравились. К анархизму я всегда относился с такой дистанционной симпатией, а в панке был социальный протест, много анархизма. Позднее он превратился в фэшн-стиль, и много людей стали под него подделываться…

— Вы прибегали когда-нибудь к услугам проституток?

— Как настоящий мужчина, я прибегал ко всяческим услугам. Мое отношение к этому роду женщин хорошо описано в романе «История его слуги». Это похоже на то, как вы идете к врачу на осмотр. На мой взгляд, мероприятие это абсолютно несексуальное, никакой страсти в этом не может быть. Идет постоянная торговля: «ляг так» или «встань так»… — «А если ты хочешь это, с тебя еще двадцать долларов» и т. д. Все делается по-деловому и совсем неромантично. Я всегда искал каких-то эмоций, а в проституировании никаких эмоций нет…

— Вы обращались когда-нибудь к психиатру или психоаналитику?

— Зачем? Я сам могу анализировать психоаналитиков, для того я и писатель, плюс — еще и такого типа. Я уверен, что сам могу работать психоаналитиком и очень неплохим.

— Одна из кульминационных сцен в «Подростке Савенко» — групповое изнасилование. В своей реальной жизни вы принимали участие в чем-нибудь подобном?

— Эта сцена действительно имела место в моей жизни более тридцати лет назад. Такие вещи случались в жестокой жизни рабочего поселка, и описание этого изнасилования основано на реальном факте моей биографии.

— Почему у вас нет детей? Это непроизвольно или сознательно?

— Это случайность. Так произошло и все.

— Вы не любите детей?

— Почему, люблю. Но поскольку их не имеешь, то смотришь на них со стороны и не совсем понимаешь, что это такое. Когда я жил в Москве, я был очень беден. Мы снимали с моей первой женой комнату, еле жили, иногда жрать нечего было в буквальном смысле слова. Заводить детей было как-то нелепо. Потом была вторая жена, с которой мы уехали в Америку, и тоже одно время думали иметь ребенка, но между нами произошел разрыв, масса житейских историй, перемен. Для того чтобы иметь детей, надо хотя бы создать им жизнь какую-то стабильную, а когда меняешь три страны, десятки городов, сотни квартир… Какие дети?! Это Ростропович может себе позволить иметь детей, потому что он и здесь человек богатый. У меня — не случилось, хотя кто знает, жизнь ведь еще не кончена!..

— Могу я упомянуть о том, что вы собирались сделать себе пластическую операцию, если с возрастом возникнет в этом необходимость?

— Да мало ли я говорил разных глупостей! Нельзя же все воспринимать за жизнь! Высказывается немало вещей, и на все случаи жизни можно найти цитаты. В данном случае это, конечно, глупо. Но опускаться, выглядеть стариком — тоже неприятно. В России очень много людей, забывших о себе, о своем духовном и физическом здоровье, обрюзгших, в тридцать лет уже имеющих огромное брюхо. Я никогда не хотел быть таким. Жизнь на Западе отложила на меня свой отпечаток, я стал относиться к себе по-западному.

— Так «может быть Лимонова старого»?

— Думаю, я не доживу до этого времени (смеется), до старости. При моих историях мне об этом заботиться не придется…

— Вы сознательно «подставляетесь», ходите под пулями?

— Зачем же! Я жизнь очень люблю и наслаждаюсь ею чем дальше, тем больше. У меня даже мыслей таких не возникало. Помните, вчера мы были в ресторане ЦДЛ и какой-то тип, сидевший с Пьецухом (Пьецух, да?), заспорил, Лимонов я или нет. Он подошел к нам, чтобы убедиться: «Я ему говорю, это Лимонов, а он мне говорит, да какой это Лимонов, это какой-то молодой человек!» Так что все меня считают молодым человеком!

— Сколько в вашей жизни было попыток самоубийства?

— В моей жизни не было попыток самоубийства. Были какие-то юношеские истории, описанные в моих книгах. У меня никогда не было желания умереть и, надеюсь, никогда не будет. Это был протест путем насилия, направленного на самого себя, но протест. Это как блатные в тюряге вскрывают себе вены отточенной ложкой и красят стены кровью. Человек не собирается умирать, это протест «мусорам»!

— Вы говорили, что счастье для вас — смотреть и слушать Эрика Курмангалиева и попивать шампанское. Где вы чувствуете себя спокойнее: в России или во Франции, и почему вы не хотите сделать свою жизнь счастливой?

— Если бы я искал спокойствия, я жил бы даже не во Франции, а в каком-нибудь Люксембурге, в Андорре или Швейцарии. Спокойствия я не ищу. Дело не в этом, а в том, куда переместились мои интересы, где я более эффективен. Во времена Брежнева я был эффективен в Америке и во Франции, очень много работал как писатель, сделал себе определенное имя в литературе, а сегодня я куда более эффективен в России, я чувствую, что моя страна очень нуждается во мне. У меня есть необходимые знания, накопленные за восемнадцать лет энергичной жизни на Западе. Я участвовал в оппозиционных движениях и в США, и во Франции и могу принести полезную помощь оппозиции в моей стране.

— Вам нравится, когда интервью проходит в жесткой, агрессивной форме или для вас интереснее высказаться спокойно, выговориться?

— Агрессивная манера, противоборство — интересней.

— Из тех вопросов, которые я вам задал, какие-нибудь показались вам слишком примитивными, прямолинейными или неуместными?

— Для меня этого не существует. Обо мне столько написано примитивного, прямолинейного и неуместного, что я перестал обращать на это внимание и реагировать. Человеческая бестактность говорит сама за себя. Ваши вопросы были интересны. Единственное, что иногда вы были в определенном смысле назойливы…

— О'кей. ставим точку!

В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИТСЯ

Лимонов дебютировал на страницах в жанре, который стал популярен у его последователей (и у жен №2 и №3, и у Славы Могутина) — ИНТЕРВЬЮ С САМИМ СОБОЙ. Подписано было: «сентябрь 1993 года, Париж-Москва».

Воспроизвожу не по рукописи, а по варианту, опубликованному в «Новом Взгляде»:

«Первым, кажется, жанр самоинтервью употребил Дидро (1713—84), французский философ-энциклопедист. Я обращаюсь к этому жанру, когда мне хочется ответить на мои собственные вопросы, а мне их никто не задаёт, не догадывается. Или когда нужно врезать моим врагам. Раз в год, но больно.

— В тебе сомневаются, тебя оспаривают, тебя высмеивают, тебя ненавидит интеллигенция. Ты об этом знаешь? Как ты к этому относишься?

— Находиться под надзором, жить круглый год, двадцать четыре часа в сутки под въедливым взором неприятеля есть вторая профессия всякого известного человека. Звёзды, плывущие с общим потоком интеллигентного стада, разумеется, не избегают внимания, но их держат за своих, потому внимание к ним всегда доброжелательно. (Вообще же доброжелательность — чувство слабее ненависти).

Вот, скажем, хитрые Ростропович и Солженицын.

Первый всегда с комфортом жил. Не сидел, не нуждался, выучился на деньги Советской власти, потом фыркал на неё, фрондировал, умно приютил, когда нужно было, у себя Солженицына и тотчас после этого с комфортом отбыл со всей семьёй на Запад. Где его, только что приютившего Солженицына, встретили с восторгом. Ростропович всегда на стороне сильных. Его вместе с Барышниковым и ещё с кучкой эмигрантов-коллоборантов принимал у себя Рональд Рейган. Когда нужно было, немедленно появился под Берлинской стеной с виолончелью, сыграл восторженно похоронный марш миру и покою в Европе. 21 августа 91-го г., движимый сильным инстинктом приспособленчества, прилетел к «Белому Дому», на сей раз российскому. Ростропович — неумный, но изворотливый большой музыкант. Ему везде хорошо. И с Рейганом, и с Ельциным, и с Еленой Боннэр. Бывают такие счастливо устроенные звёзды мировой величины, которые умеют ходить только в ногу со всеми.

Александр Исаевич — тот мрачнее дядя. Самое сильное обвинение Солженицыну исходит от него самого: «Бодался телёнок с дубом». — отличный портрет комбинатора и манипулятора. Солженицын умело использовал своё несчастье: относительно небольшой срок отсидки, сделал из него начальный капитал, с которого он собирает жирные проценты уже сорок лет. Разобидевшись на Советскую власть, не давшую ему Ленинской премии в 1964 г. за «Один день Ивана Денисовича» (Хрущёв, разрешивший самолично печатать «День», дал бы, но Хрущёва убрал Брежнев), Солженицын — человек сильный и мстительный — затаил обиду. (Интересно сравнить его судьбу с судьбой другого писателя лагерной темы — Варлама Шаламова, тот был куда талантливее, но не изворотливый и не мстительный).

Опубликовав «АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ», Солженицын вызвал ненависть всего мира к нам, русским. И дал тем самым на десятилетия вперёд карты в руки (доводы, доказательства) врагам и коммунизма, и России. Сторонник русского национального феодализма, он выступил как враг российской империи. В том, что у нас теперь нет могучего государства, а есть рассыпающаяся Российская Федерация — есть его доля вины, и крупная доля.

Уехал на Запад с чадами и домочадцами. Жена позднее даже мебель из России вывезла в Вермонт. Теперь возвращается из одного красивейшего поместья и вовсе в заповедные места: прямиком на берег Москвы-реки. «Ждёт (цитирую по статье В. Фёдоровского в журнале „Валёр Актюэль“ за 9 августа 1993 г.) лишь окончания работ в великолепной даче, которую русское правительство отдало в его пользование. Солженицыны займут виллу, расположенную в берёзовом лесу, о подобной могли мечтать только высшие сановники коммунистического режима. Лазарь Каганович, зловещий исполнитель самых низких поручений Сталина, занимал дачу в этом же районе». Интересно, он понимает, что, принимая подобный дар, уже помещает себя в определённый политический лагерь? Или мания величия застилает ему очи, и он считает, что всё сойдёт Солженицыну? Очень неприятный тип между прочим. Навредил нашему государству больше, чем все сионские мудрецы, вместе взятые. А ведь русский.

— Ты отвлёкся. Я тебя спросил о том, как ты относишься к тому, что тебя высмеивают, оспаривают и ненавидят?

— Насмешка — это не враждебность. Это недоумение, непонимание. Насмешка обращается обыкновенно на объект, который непривычен, непонятен.

Вот пример: Жириновский. Прессе был смешон грозящий кавказцам высылкой, а прибалтам — радиоактивными отходами Владимир Вольфович. Хотя если бы Владимир Вольфович поимел власть привести свои угрозы в исполнение, было бы вовсе не до шуток. Сегодня, когда он-таки стал смешным, потому что не осуществил угроз, опозорился, пустой болтун, кончивший собачкой у сапога Ельцина, над ним не смеются. Ты заметил! Потому что его поняли, он вошёл в сферу нормального, понятного. Хотя именно сейчас он смешон: неудачливый политик, на трибуне на фоне Ельцина, довольно взирающего на Владимира Вольфовича как на блудного сына, возвратившегося к отцу. Ельцин, подперев лицо кулаком, слушает, как Владимир Вольфович убеждает граждан принять его, ельцинскую Конституцию: «Конституция, как ГАИ на дорогах, никто ГАИшников не любит, однако, они нужны. Так и Конституция». Обхохочешься!

Насмешки меня не пугают — это хороший знак. Высшая форма насмешки — анекдот. Найдите мне политического деятеля, который не хотел бы, чтобы о нём ходили анекдоты. Дело в том, что я стал фигурой первого плана, одним из основных актёров на культурной и политической сцене России, стал интеллектуальной силой. Мои мнения и приговоры ценны, они замечаются, с ними считаются, даже если для того, чтобы высмеять или атаковать с крайней ненавистью. (Когда я молчу, меня просят высказаться!)

Ненависти, впрочем, на меня изливается много больше, чем насмешек. Так как коллеги-интеллектуалы — профессионалы пера, потому они свою ненависть имеют возможность выплеснуть читателю. Только за последние несколько месяцев урожай ненависти велик. В «Московских новостях» №7 писатель Александр Кабаков в своей фантазии «Вид на площадь» расправляется со мной руками и ногами персонажей: «ближайший солдат ударил его носком ботинка в голень под колено»; «Саидов… прямой ладонью ткнул писателя сзади в почки…»

В «Литгазете» №16 писатель Виктор Астафьев требует судить меня: «Почему же не судят разнузданных воинствующих молодчиков — Зюганова, Проханова,.. да и Эдичку Лимонова тоже? Ах, он — „не наш“! Он забугорный гражданин и приехал бороться за свободу на русских просторах? И судить его не можно?! За горсть колосьев, за ведро мёрзлых картошек судили, гноили в лагерях русских баб и детей, а тут, видите ли, снизошла к нам стыдливая демократия!» (Демагог Астафьев ошибается, у меня паспорт СССР, как и у него).

Словно сговорившись с «Литгазетой», «Русская мысль» публикует в тот же день произведение Георгия Владимова «По ком не звонит колокол», сочащееся ненавистью ко мне, плохо упрятанной в насмешку. «В кого же вы их (пули) садите, мсье? В артиллерийскую позицию или в крестьянский двор?» — морализирует Владимов по поводу сцены в моём репортаже из Боснии, где я стреляю из пулемёта. Другой нервный моралист Виталий Коротич в «Новом Взгляде» пишет из Америки: «Лимонов призывает гильотинировать Горбачёва… Попробовал бы кто-нибудь в Америке вякнуть, что хочет ухлопать президента! Уже несколько таких сидит — и надолго». Им так хочется, чтоб меня посадили, бедным!

Маленький Павел Гутионтов в «Московском комсомольце» резюмирует страстную мечту интеллигенции, пишет, адресуясь прямо куда следует: «Прокуратура ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете». (Сейчас разбегутся, милый, им только Лимонова в «Матросской тишине» не хватает!) Потому подобно Пазолини могу сказать: «Для меня известность — это ненависть».

— Может быть, не столько ненависть, сколько зависть? Ведь большинство этих людей — «бывшие». Бывший писатель-диссидент Владимов, кому придёт в голову читать его книги сегодня? Бывший главред эпохи перестройки — Коротич. Бывший «большой писатель» Астафьев… А ты популярен, тебя читают, любая твоя книга, выпущенная любым тиражом, исчезает, раскупается. О тебе говорят: о твоих книгах, твоих жёнах, о твоих войнах, о твоей партии.

Слушай, а чем ты объясняешь вот такой феномен: тебя нет ни среди сорока писателей, представленных к премии Букер, ни среди ста политиков, рейтинг их публикует ежемесячно «Независимая газета»?

— Зависть? Наверное. Вся эта публика обсуждает с ревностью мои фотографии, «покрой» моей шинели (у которой нет покроя, шинель да и только), постарел я или помолодел. (И то, и другое мне запрещено ИМИ, надзирателями моих нравов). Владимов пишет о шинели особого покроя, Бенедикт Сарнов в «Новом времени» №7 тоже о шинели. Все эти дяди коллеги комментируют мои войны: я «вояжирую по окопам» («Россия» №17), я не туда стреляю (Владимов в «Русской мысли»), не из того оружия («Комсомольская правда» за 13 марта) и т. д. и т. п. Наши дяди «интеллигенты» похожи на компанию инвалидов: сидя в колёсных стульях на стадионе, они критикуют атлетов: не так, не туда, слишком сильно! Или ещё одно сравнение, менее лестное, приходит на ум: Астафьев, Владимов, Кабаков и компания очень смахивают на доходяг-импотентов, дающих советы (кто их трогает? я их в упор не вижу) мужику, сношающемуся с дамой: «Не так! Не туда! Потише! Будь скромнее!» В Астафьеве, Владимове и их компании «бывших» скорее ревность — импотентов ревность и инвалидов к человеку живому, Лимонову, совершающему живые поступки и активности. Пока у меня бурный роман с Историей (пусть я у этой дамы и не один), они сплетничают обо мне, как скучные соседи. У них у самих ведь ничего не происходит, не о чем даже поговорить. Они мне деньги должны платить, что я есть. «Савенко-Лимонов, конечно, не Ульянов-Ленин», «Лимонов, конечно, не Маяковский» — чего ж вы меня рядом с ним ставите!

Теперь о сорока буккерах и ста политиках. Прежде всего что такое «Букер»? «Букер» — унизительная колониальная премия, присуждаемая, кажется, каким-то английским гастрономом в поощрение русским туземцам: как бушменам или готтентотам или, кто там отсталый, безлитературный народ: папуасам? Так что я её бы и не взял, не смог бы, пришлось бы отказаться. А почему меня нет среди названных в кандидаты, об этом следует спросить ИХ: устроителей, выдвигающих на премию журналы. Социальная группа, назовём её по-научному «культурной элитой», сознательно делает вид, что меня нет. Между тем я очень даже есть. Книгу Маканина «Лаз» издательство «Конец века» продаёт (вместе с книгой некоего Борева) в наборе — в качестве обязательного довеска к моему роману «Это я, Эдичка». Ибо «Конец века» затоварился Маканиным и Аксёновым, а с отличным мясом моих романов можно продать всё что угодно, мослы будущих Букеров (Маканин — кандидат) и даже археологические кости Аксёнова. Пока они там кублятся в английском культурном центре или при германском консульстве (потому что Пушкинскую премию присуждают русским писателям германцы!), российские прилавки завалены иностранными авторами. А Лимонова всегда не купить. Находиться же вне литературного официоза мне привычно. Ведь я был вне его до 1989 года. Сейчас сложился из осколков старого новый литературный официоз, где для таких, как я, непредсказуемых и ярких, — места нет. Так что всё хорошо. Я бы очень расстроился, если бы они меня приняли. Я бы заболел, решил бы, что лишился таланта.

Моего имени нет среди «ста политиков» по той же причине: и здесь официоз меня отвергает, профессионалы официоза. В предисловии к списку «НГ» от 4 августа разъясняет принцип отбора. «Меру влиятельности определяли 50 экспертов — руководители ведущих средств массовой информации, известные политобозреватели и политологи, директора политологических центров… Как нулевая расценивалась роль политиков, фамилии которых оказались вовсе незнакомы экспертам». (Я отказываюсь верить в то, что хоть один из пятидесяти экспертов не знает моей фамилии!) Список «ста» выглядит как иерархическое перечисление функционеров — высших должностных лиц государства. Цитирую начало: 1. Ельцин, 2. Хасбулатов, 3. Черномырдин, 4. Шахрай, 5. Руцкой, 6. Козырев и т. д. Только 23-е место неожиданно занято красочным Джохаром Дудаевым, а 24-е Бабуриным; и опять пошли серыми рядами функционеры: Шейнисы, Бурбулисы и Степанковы…

Напрашивается сразу же несколько объяснений такому количеству функционеров: 1. Наше общество (в лице 50 экспертов) вымуштровано, как отличная армия, и на вопрос «Кто лучшие люди на свете?» без запинки шпарит, стоя по стойке смирно, имена командиров. Сверху вниз. 2. Эксперты страдают чинопочитанием. 3. Эксперты сами не решили, что есть политика.

В списке столько же депутатов, сколько министров. Трудно возразить против того, что депутат — политик. Однако на практике подавляющее большинство из более чем тысячи народных депутатов России каждодневно решают не политические задачи. С ещё большим основанием то же самое можно сказать и о министрах. Можно ли определить как политика Черномырдина? Он — функционер, исполнитель чужой политики. Собственной — нет, или он тщательно прячет её. Маршал Шапошников и генерал Грачёв — профессиональные военные. Оба назначены на должности сверху. Некоторые словари определяют политику как борьбу за власть. Отказавшись штурмовать «Белый Дом», оба — Шапошников и Грачев — совершили выгодный манёвр, выгодный карьеристский шаг. Но делает ли их этот единственный манёвр, определивший их возвышение, политиками? Если, конечно, называть всякие администраторские функции политикой, тогда да, политики и они. 50 мудрецов-экспертов считают, что политик только тот, кто имеет должность? Подобное понимание попахивает гоголевской комедией «Ревизор».

На 89-м месте Солженицын. У этого должности нет, очевидно, политической деятельностью признано его влияние на умы. Но мы все знаем, что ещё три года назад исчезло это влияние в связи с публикацией архаического «Как нам обустроить Россию». Тогда кто вежливо, кто равнодушно, мы поняли, что король-то голый, что История хищным прыжком перескочила через Александра Исаича и его вермонтский садик. Редактор «Известий» Голембиовский на 82-м месте. Получается, что Голембиовский больше влияет на умы, чем Солженицын? Будучи противником последнего, всё же не могу согласиться с этим. И почему тогда, если уж речь зашла о тех, кто «глаголом жжёт сердца людей», нет фамилий Зиновьева и Лимонова? Мы в последние несколько лет, и Зиновьев, и я чрезвычайно популярны в России. И в первую очередь не как писатели, это наши политические идеи и взгляды вызывают бури эмоций и полемики.

Дудаев великолепный тип, кавказский Каддафи, но он что — русский политик? Он сам не согласится с этим, такое звание унизительно для него, я уверен. Дудаеву место среди популярных персоналити.

Алексию II — тоже.

Политик Явлинский? Он неудачливый эксперт в экономике и только. Улыбку вызывает то обстоятельство, что его имя выделено жирным шрифтом. Явлинский — президент? Шутите, эксперты. «Съесть-то он съест, да кто ему…»

Последнее впечатление такое, что список и рейтинг составлен ОДНИМ чинопочитающим чиновником, куда он по блату и за взятки насовал случайных людей и даже своих родственников. Что касается меня, политик5ой я занимаюсь и буду заниматься. Я автор по меньшей мере трёх политических книг (одна из них вышла, две на подходе: «Убийство часового» и «Дисциплинарный санаторий» выпускаются «Молодой гвардией»), я знаю, что влияю и на общественное мнение, и на мир идей. Это мне и в первом МБ (КГБ) ребята-генералы недавно сказали.

В качестве иллюстрации к сюжету вот тебе почти анекдот. 23 июня я присутствовал в Дзержинском райсовете Москвы на встрече кандидата в президенты Руцкого с народом. Началось с того, что при входе в зал охрана заставила меня расстегнуть куртку. Я показался им типом, способным на покушение? (Узнав, извинились.) Я сел себе тихо в первый ряд и слушал, записывал в блокнот. Должен был уйти, не дожидаясь конца, потому со своего первого ряда пошёл мимо трибуны с Руцким на ней к выходу. Аплодисменты, крики «Лимонов! Эдик! Эдик!», половина зала встаёт, не обращая внимания на Руцкого. Так политик я или не политик? Я только гогочу, читая все эти их списки.

Если ты хочешь знать, в списках меня никогда не было. Ни в каких. В списках советских писателей меня тоже не было. Кто теперь помнит советских писателей? Скоро имена последних затянет илом речки Леты.

«ДАЖЕ ОКОПНУЮ ВОШЬ ПОДХВАТИЛ…»

ИНТЕРВЬЮ С ЛИМОНОВЫМ, 1995

— В то время как, постояв в подъезде Госдумы, можно в один день увидеть всех лидеров, бывших депутатов в том числе: Константинова, Астафьева, Алксниса, Павлова. Эдуарда Лимонова не видно на политических тусовках и митингах. Ты совершенно исчез. Почему?

— Лидерствовать, т.е. тусоваться с себе подобными, важно сидеть на заседаниях, важно вещать с трибун, я мог бы без всякого риска до потопа. Но после октябрьской крови 1993 года и выборов декабря 93-го мне стало дико стыдно болтать и заседать и писать длинные умные «аналитические» статьи. И я ушел «в люди», т.е. стал создавать партию, и не фиктивную, кабинетную, но снизу, с нуля, из ничего. Чем и сейчас занимаюсь. Т.е. я «ушел в народ» и занимаюсь организационной оперативной работой. Плоды моего тяжелого труда будут видны позднее. Правда, плод под названием «Лимонка» бросается в глаза и сегодня.

— Ты участвовал в пяти войнах. Почему ты не был в Чечне?

— По нескольким причинам. Одна — я люблю быть первым и воевать там, где горячо, где только что все началось. В Чечне туча репортеров, солдатских матерей и политических аферистов-депутатов побывала. И все наши политики посетили Чечню с нечистыми целями — проэксплуатировать, так или иначе, эту войну и ее солдат, повысить свой рейтинг. Я этого никогда не делал. Я приезжал без шума, скромно получал автомат и скромно ехал или шел на фронт. Без бронежилетов и других прибамбасов для трусов. И то, что я подставлял себя смерти рядом с ними и на равных, солдатики ценили. А в политическом кордебалете, порхающем из Ирака в Корею, из Кореи в Чечню, я никогда не участвовал. У меня совесть есть.

Конец ознакомительного фрагмента.