Сумрачный каприз. Песни

Евгений Головин

Альбом „Сумрачный каприз“ – настоящий подарок всем ценителям Искусства. Утонченная эстетика поэзии Евгения Головина, запредельный реализм графических работ Владимира Пятницкого погружают взыскующего читателя в атмосферу романтической таинственности.

Эжен Головин в гостях у Лорика на Библиотечной улице, в штабе Культурной революции 70-х годов прошлого столетия. 1976 год — расцвет личности и талантов уникального Головина Е. В.

Автор фото В. Серов

Песня — феномен культуры

С течением времени трещина между культурой и цивилизацией возрастает на глазах, что связано с технологическими и сословными переменами. Это не касается меня и Владимира Пятницкого: мы жили в тоталитарном государстве, где культура сводилась к пропаганде, то есть воспеванию всеобщего счастья, критике отдельных недостатков и презрению к врагам. Всеобщее счастье, отдельные недостатки и враги — недурные темы для анекдотов, карикатур и юмористических песен, единственные темы, которые власти предержащие способны были глубоко понимать, — то жена подаст рваный шлепанец, то на обеденном столе окажется селедка вместо севрюги, то пьяный садовник свалится в канаву. В серьезном смысле Счастьем, Недостатками, Врагами занимались специально нанятые актеры, которым платили за розовые или черные декорации.

„Скучно жить на этом свете, господа“, — сказал Гоголь, и Советы удесятерили эффективность высказывания сего. Власти чувствовали себя неуютно из-за собственной внутренней грызни, но зачем-то экстраполировали эту неуютность на население, которое их знать не знало и не хотело. Народ жил по Сергею Есенину:

А Русь все так же будет жить,

Плясать и плакать под забором.

Так называемому „культурному человеку“ всегда интересней смотреть на подобную пляску, нежели на профессиональных танцоров. Он задержит взгляд на мужике, что тащит под уздцы лошаденку с телегой из непролазной грязи, нежели на старте ракеты величиной с Эйфелеву башню. Так Моцарт у Пушкина остановился слушать слепого скрипача. Все несовершенное, гибельное, недосказанное привлекает его. Мармеладовское „а позвольте, молодой человек, обратиться к вам с разговором приличным“ приковало внимание Раскольникова. Все, что задерживает, останавливает, приковывает внимание, является темой куплета, материалом песни. Босой человек в рваной одежонке зимой, молчаливый пастух, который удаляется от коров, прилагает палец к носу и вещает: „А у меня есть секретные сведения для Брежнева“. — „Да он давно в могиле, отец“. — „Это хорошо, что в могиле. В могиле крепче будет“. Автокатастрофа двух толстяков с кривыми носами, сумасшедший, сбежавший из клиники, который просит у них бензина на опохмелку, канатоходец, растянувший канат меж двумя пивными и танцующий с двумя кружками, словом, странные личности из русского народа.

Культура не требует профессионализма, обучения „на народные деньги“, мастерства, гастролей, прочих признаков цивилизации. Когда афинский ремесленник (участник любительского спектакля) жалуется режиссеру (ткачу Основе), что у него роль льва не выучена, ткач Основа, махнув рукой, ответствует: „Да что там! Рычи, и все!“ (Шекспир. „Сон в летнюю ночь“.) Культуре необходимы наивность и непосредственность. Это меня сразу поразило в рисунках Владимира Пятницкого: то ясный и простой профиль русского молодца, то скопище монстров в нерешительности митинга, то группа парней с глупыми до гениальности мордами, в которых, однако, чувствуется некая осовелая нездешность. По некоторым рисункам создалось впечатление, что русский народ — расплавленная человеческая масса без определенных очертаний, битум, вар, тяжелая вода. Я задумал неудачную песню:

И в этих советских водах

На радость мне и тебе

Плывет триумфально и гордо

Айсберг К Г Б.

Неудачную, потому что КГБ сугубо государственная организация, песня обрела бы политическое звучание, стала бы чудовищем вроде сатиры или гимна. Глядя на иные, согнутые, как стулья, физиономии с рисунков Владимира Пятницкого, я представлял, как эти люди рассуждают, спускаются по эскалатору, ходят кататься на „чертово колесо“, какие песни поют. Решил: такой персонаж начинает бубнить песню с бритья и кончает на следующем бритье. Нечто в таком роде:

Аккордеон себе я купил…л…л

Аккордеон себе я купил…л…л

Аккордеон себе я купил…л…л

И себе под кровать положил…л…л

В этой монотонной тупости я чувствовал „загадку русской души“. Как-то, зажатый в метро, смотрел на понурых, стиснутых вечной заботой пассажиров: один прижимал коленями рюкзак, из которого торчали рыбьи хвосты, суетливая пара везла телевизор, деревенская баба в плюшевом жакете высоко подняла сетку, забитую электрическими лампочками. Песня возникла сама собой: „Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо…“ От неожиданности я громко рассмеялся. Откуда ни возьмись появился мент, козырнул: „Чему смеемся? Документы…“

Однажды в серьезной компании беседовали о судьбах России. Скучно было донельзя, водка оставляла назойливый привкус трезвости. И вдруг слова — они поплыли по шторам, по стенам:

И задумчиво кружится

нарисованная птица,

Нарисованная птица на окне,

которого нет.

Никогда не знаешь — начало, середина или конец. Известно только, что песня будет, хочу я того или нет, завтра или через год. Как выражается нынешняя молодежь, иные слова „цепляют“… и правда, чувствуешь, словно проглотил наживку. В подобных случайностях — нежданный подарок песни.

Проходя мимо книжного ларька, обратил внимание на красивый томик с таким названием: „Куклы мадам Мандилипп“ — это был американский научно-фантастический роман. Я его даже не стал раскрывать. Зачем? Название „Куклы мадам Мандилипп“ обещало песню беспокойную и зловещую, местами вкрадчивую. Можно перечислить десятки казусов — нелепых, непонятных, смешных, — рождающих песню.

Авторская песня — сомнительный жанр довольно деклассированных общественных слоев, точнее людей, не любящих себя утруждать рутинностью литературно-музыкального образования. Для субъектов, владеющих даром импровизации, этот жанр не представляет трудностей: броди себе по улицам и лесам, бубни себе под нос бесконечные куплеты, бацай по гитаре либо наяривай на гармошке. Но для нас, неумелых, необходим скромный багаж: надо знать три-четыре гитарных аккорда, обладать сносным музыкальным слухом, иметь в кармане огрызок карандаша и листок бумаги. При такой экипировке можно ходить по электричкам, посещать свадьбы и юбилеи. Не помешает также известная доля дерзости. Скажем так: а сейчас я спою вам малоизвестную песню Высоцкого (Окуджавы, Галича), слушая которую наш дорогой Фидель Кастро неизменно заливался слезами.

Евгений Головин