Музыка славы. Повесть умолчания

Евгений Владимирович Кузнецов, 2022

«Русланову я под руку возводил на сцену – и молился… А молился лишь об одном: как бы не наступить на этот длиннющий подол!.. Был летний солнечный праздник, неважно какой, официальный. Я, молодой солдат в «парадке», оказался в оцеплении на стадионе…» «Высоцкий. Здесь ситуация интересна тем, что я наблюдал и героя славы, и славящих его. Зима. Крытый спорткомплекс. В полумраке – теснота на рядах от пальто, курток, шуб… Я, норовистый студент, в каком-то ряду в переднем. Сцена – настораживающе огромна и пуста… Микрофон одинокий на спице у края сцены… Он. Вышел торопливо, дисциплинированно. Какой-то он тощий!..» Автора интересует прежде всего человек как таковой. Повесть публикуется в авторской редакции. На обложке фото из личного архива автора.

2

На совещание только что съехались.

Я — не зная ни в лицо, ни по должности, ни даже по книгам вокруг ни единого — ощутил-таки всеобщее волнение и дрожь… И прямо сказать — вмиг ими отравился.

День был предосенний, сумрачный и прохладный.

И — новый для меня: почти северный.

Все — кто такие? — стояли разрозненно посреди той лесной спортивной базы.

Между нами, молодыми, по лугу ходил старичок: маленький, бледный, строгий… с колкими глазами, тонкими губами. В простом пальто, в небольшой шляпе.

Тихо и неуместно требовательно спрашивал:

– — Вы откуда?.. Вы откуда?..

Я, если признаться в самом-самом тайном, был максималист: да какая разница?..

Все, однако, отвечали ему скованно и бодрясь.

Подал и мне холодную и гладкую кисть.

Он, я остро ощутил, знал, как в подобном обществе себя вести.

Я спросил бесстыдно у нового знакомого о нём…

– — Залыгин!..

Шёпотом мне громким.

Лишь фамилия, звучная и зудящая, была мне известна.

Оказалось, что он — какая-то власть писательская высокая!..

Лишь тут я осознал всю солидность этого совещания. — И серьёзность для меня ситуации…

…На тот день звание писателя было для меня в жизни вообще самым достойным. Если только он — с большой буквы. А раз так, всех писателей, мне известных, я тогда мог бы перечислить по пальцам.

Жаждал я в ту пору о себе самом знать только… диагноз.

Влечение моё, ещё со школьной парты, к родному языку и к самоистязательной укромной стезе — лишь бы, да, одно это знать!.. — какова ему цена?..

О своих потугах — только истину.

И — чего бы мне это не стоило!..

Тут же на улице, чуть в стороне, стояло несколько моложавых мужчин, переговаривались как знакомые, о чём-то солидно посмеивались.

Это, оказалось, были руководители групп предстоящего совещания; и хоть московские, но и над ними Залыгин — главный.

Из них выделялся тот, фамилия которого, среди молодых, тоже звучала важно.

Крупин.

Чарующий обликом сразу. Статный, худощавый; в светлодымчатом вельветовом — явно: оригинальном, столичном — пиджаке, в светлых летних брюках. Держался прямо: сцепив пальцы опущенных рук, то роняя голову на грудь, то закидывая вверх… Порывисто куда-то взглядывал или шагал.

Лицо его — прямо лик — было вызывающе неординарно. Широко поставленные и глубоко вдавленные большие голубые глаза; приплюснутый на переносице нос; широкий лоб; светлорусые редеющие волосы закинуты назад; небольшая рыжеватая бородка.

Голос мягкий, теплый, нервный, откровенно задушевный. Речь торопливая, сбивчивая:

– — Я вятский!.. Вятский — мужик хватский!

Неожиданно смеется, закидывая голову; неожиданно грустнеет, роняя голову…

Каждое малейшее движение его, на глазах других, — явно от радости и тяжести недавно происшедшего с ним беспокойного события: свежей и несомненной известности.

Взгляд его был неизменно настороженный и проницательный: глаза смотрели всегда как бы с грустью в далекую даль… и даже когда с кем-то лицом к лицу — словно бы сквозь собеседника.

Конец ознакомительного фрагмента.