После того… Роман-демотиватор

Евгений Витальевич Ташук

Роман-демотиватор, содержащий юмор и сатиру, черный юмор и откровенный стёб, философские потуги и прочую ересь, расскажет читателю о том, что случилось в обычном провинциальном городке в постперестроечные годы, о приключениях его жителей, о хитросплетениях прошлых времен с современным политическим моментом. И да, куда же без всяких тайн и чертей!..

ГЛАВА 2

Севастьян или, как его иногда называли друзья и коллеги, Сева — младший научный сотрудник Мамоновского филиала секретного нейро-психиатрического НИИ, официально именуемого «Конструкторское Бюро «ТягжМягш», как раз получил аванс, на который купил у таксистов бутылку мерзкого немецкого шнапса «Каммер-Кирш» и полуиспорченный лимон в овощной лавке. Впрочем, иных фруктов и овощей, как полуиспорченных, в овощном магазине отродясь не бывало…

Вообще-то, Севастьян — это была фамилия, а звали его Гарри. Люди частенько удивлялись, когда узнавали сей факт, и упрямо считали Гарика армянином, хотя нос у него был не вполне армянским. Сам же Гарик, сперва, отнекивался, утверждая, что никакой он не армянин, а потом смирился с этим недоразумением. Тем более, главный научный руководитель Севиной работы Вагиз Арутюнович Мкоян — единственный настоящий армянин с армянским носом в КБ — по этой причине благоволил Гарику более, нежели остальным мэнээсам.

Интеллигентная наружность Гарри нисколько не подкупала, а, скорее, даже вызывала вопросы, ибо она подчеркивала его чуждость всему, что вокруг него происходило. Даже очки, которые ему приходилось носить из-за дальнозоркости, были похожи на преграду, за которой вполне мог прятаться непонятной породы зверёк, что, собственно говоря, было недалеко от истины, ибо жизнь целенаправленно вырабатывала в нем изворотливость и цинизм. Как говорила народная пословица: хочешь жить — умей вертеться. «В нужных кругах…» — неизменно добавлял в таких случаях комсорг Санька Сандалетов.

Гарик вошел в свою комнату в общаге и закрыл на замок дверь, стараясь быть как можно не заметнее и делая вид, что его нет дома. И это не удивительно — с началом Горбачевской антиалкогольной компании местный комсорг Саня Сандалетов — мелкий шантажист — зачастил с обходами комнат общежития, выискивая нарушителей трезвого образа жизни.

И так: Саня Сандалетов — высокий, статный молодой человек, умеющий льстиво, но искренне улыбаться, когда это было необходимо, вызывал симпатию у старых хрычей, давно и удачно приноровившихся к ханжеской и лицемерной системе взаимоотношений. Это были ценные и опытные кадры, ибо они смогли выжить, и им хватило времени в совершенстве приспособиться, доказав очередной раз аксиому, что приспособленцы приспосабливаются и приспосабливаются, пока, наконец, совсем не приспособятся. Ко всему ещё, Сандалетов очень хорошо и мило умел изображать смущение, что ввергало в восторг самопочитания оных стариков. Но, однако, зачастую Саньку невольно выдавали бегающие, вечно озабоченные чем-то глаза. И хрычи, конечно же, понимали, что сей фрукт себе на уме, хотя и считали сие простительным, в силу молодых, а потому, ещё незрелых, устремлений, которые, в свою очередь, вызывали желание опекать и направлять…

Когда дело касалось какой-то, даже маломальской, выгоды, Сандалетов становился чрезвычайно деятельным, как клоп учуявший запах крови. Попасться Сандалетову со шнапсом Гарик не хотел — пришлось бы откупаться от комсорга той самой бутылкой шнапса или деньгами, в противном случае, грозило выселение из общаги за подобное нарушение. А разве на зарплату мэнээса проживешь на съемной квартире?

Так и есть — в дверь раздался чей-то стук, после чего Сандалетовский голос поинтересовался — дома ли Гарик. Не получив ответа, комсорг немного потоптался у двери и отправился искать новую жертву, что будет менее осторожна, нежели Сева. Гарик облегченно вздохнул и, нарезав лимончик, откупорил бутылку. Однако, вместо шнапса из бутылки появился сизый дымок, из клубов которого перед Севой возник… Самый настоящий джин!.. Правда, похожий больше… на черта или беса, что ли….

Гарик с изумлением смотрел на материализующегося джина и, когда тот обрел уже вполне осязаемую плоть, заикаясь от волнения, спросил:

— Эээээ… Вы, извиняюсь, джин?..

Полностью обросшее густой, чёрной шерстью существо с большим, белым, похожим на сердце, пятном на груди и шее, стояло, разминая отёкшие, от долгого сидения в тесной таре, конечности. Оно с удивлением и уважением разглядывало развешанные на стене плакаты с изображением титькастых Сабрины и Саманты Фокс и Шварценеггера, незаметным движением сравнив свой бицепс с Арнольдовым. Поняв, что весьма проигрывает накачанному культуристу, существо повернулось к хозяину комнаты.

— Я что — похож на джина? — спросило, мило оскалившись, существо из бутылки.

— Вообще-то я никогда не видел джинов, но ты не похож… — Гарик смолк, чтобы подобрать слово. — Как бы сказать… вроде бы на чёрта, что ли…

— А ты что — раньше видел чертей? — рассмеялось существо.

— Нет, не видел…

— В некотором смысле ты прав, я не джин… и даже не вискарик!.. — хохотнул, довольный своей шуткой, не джин и представился: — Хасан Абд Рахмани ибн Ха-Топа… из тех, кого вы называете чертями.

— Как-как?.. — переспросил Гарик, продолжая воспринимать существо за джина, ибо для него не было никакой существенной разницы между чертом и джином.

— Ха-Топа, говорю… — повторил чёрт.

— Ааааа… Старик Хаттопыч, что ли?..

— Ну, не такой уж и старик еще… — кокетливо произнес чёрт. — Всего-то семь соток годков еще… — после чего добавил, подыгрывая Гарику: — Слушайся и повинуйся мне, о человек!..

— Постойте, постойте!.. — возмутился Гарик. — Это вы мне должны повиноваться! Во всех сказках так!..

— А ты что — думаешь, в сказку попал? Нет, мой дорогой, это реальность! Я бы даже сказал, соцреализм!.. — чёрт с ухмылкой взял со стола газету «Правда» с фотографией Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева на передовице и сунул ту газету Севе под нос.

— Ну, ты мне еще про диалектический материализм задвинь и историю КПСС! — отмахиваясь от газеты, съязвил Гарик, явно опечаленный отсутствием шнапса и каким-то неправильным, по его мнению, джином-чертом.

— Историю КПСС?.. Да запросто! Вот, помню, сижу я, значит, на XIX съезде ВКП (б) в президиуме — как раз между Ворошиловым и Сталиным… Так Сталин мне и говорит…

— В президиуме?.. — удивился Гарик. — Съезда партии?.. Черт?..

— Ну, да… Я тебе больше скажу — в любом президиуме только черти и сидят! Людей туда вообще не пускают — не приматское это дело. Впрочем, тебе нельзя знать об этом…

Ха-Топа замолчал, оборвав свой рассказ, так и не поведав изумленному Гарику том, что же ему сказал Сталин…

— А как вы попали в эту бутылку? — поинтересовался Гарик.

— За лояльность к высшим приматам. Меня понизили, но из-за невозможности отнять навыки высокого порядка, засунули в бутылку.

Не в меру любопытный Гарик уже хотел спросить о тех, кто имеет навыки выше высоких и умеет засовывать целого чёрта в бутылку, как вдруг опять раздался стук в дверь, и Сандалетовский голос спросил:

— Сева, ты дома?.. Открой — я же слышу голоса!.. Кто у тебя там?..

Гарик не успел ответить, как Ха-Топа, воспользовавшись навыками высокого порядка, принял облик своего старого друга Иоганна Вольфганга фон Гёте, подошел к двери и, невзирая на отчаянные жесты хозяина комнаты, открыл дверь, запустив незваного гостя.

— Таааак… — удовлетворённо протянул комсорг, увидев бутылку. — Пьем, значит!.. Говорил тебе — попадешься у меня! А вы, товарищ, кто будете? У вас пропуск в общежитие режимного КБ имеется? — переключился Сандалетов на джина. — Сева, у тебя незарегистрированный в бюро пропусков гость? Ну, ты попал!..

Комсорг подошел к столу, вытащил из папки бланк протокола проверки комнаты и собрался уж было что-то писать, как Ха-Топа спросил у него:

— А вас, мил человек, давно не посылали плантации хрена окучивать?..

— Что?.. — растерялся Санька, не привыкший к такому обращению, ошарашено посмотрев на чёрта.

— Я говорю — не пойти ли вам в сторону бычьего фаллоса? — миролюбиво повторил чёрт. — Впрочем, могу предложить варианты: к примеру, в анус единорога… Дальше продолжать?..

— Я!.. Да я!.. — вскочил потерявший дар речи Сандалетов. — Да я на вас в партком жаловаться буду! Да ты у меня из КБ вылетишь!.. — и Санька стремглав выбежал из комнаты.

— В зад, похоже… — Ха-Топа проводил взглядом выбежавшего комсорга.

Гарик метнулся к двери и закрыл ее на замок, после чего вернулся к чёрту:

— Да ать твою рать! Что ты натворил?! Мало того, что из-за тебя мне шнапса не видать, так теперь точно из общаги попрут!..

— Да успокойся ты!.. — беспечно сказал джин. — Сейчас все улажу…

Джин сделал магический пас руками, как показалось Гарику, и… и исчез!.. Через секунду джин появился дымным серным столбом перед Сандалетовым и, материализовавшись в собственном облике, рыкнул на него так, что Санька от страха шумно наложил себе в штаны весьма пахучие экскременты.

— Сейчас я тебе, кансамолец ты наш, голову оторву, но сначала заставлю съесть горячее блюдо в твоих штанах! — сказал с широкой ухмылкой Ха-Топа, обнажив клыки.

— Ззззза что? — еле вымолвил Сандалетов.

— Зззззза Гарика! — передразнил его Ха-Топа.

Сандалетов, сотрясаемый от страха позорной трясучкой, недостойной бравого комсорга, упал перед Ха-Топа на колени и взмолился:

— Ннннне надо, пожжжалуйссста, я никому никогда не скажу, честное комсомольское!

— Хорошо, гаденыш! На первый раз, несчастный, поверю. Но помни — я за тобой, засранцем, буду приглядывать! — сказал Ха-Топа и исчез, оставив трясущегося от страха комсорга наедине с мокрыми штанами.

…В этот момент Гарри Таратута проснулся. За окном было уже утро, и вовсю светило солнце. Гарри вспомнил свой сон и сладко потянулся. Ему снились три совершенно обнаженные девушки невиданной красоты и нежности, он целовал их ноги и называл богинями… Правда, потом в сон ворвалась жена и, размахивая скалкой, точно свирепый янычар своим ятаганом, разогнала всех богинь к едрене фене, заявив своим появлением торжество атеизма… Ну, если и не атеизма, то монотеизма точно — поклоняться иным богиням, кроме как своей жене, Гарри запрещалось категорически под страхом Семейной Инквизиции. Одна только отрада и была у Гарри — работа!..

Эх, все же хорошо, что тогда бес Ха-Топа открыл ему тайны человеческого разума, благодаря которым Гарри сделал секретное психиатрическое открытие и стал самым молодым профессором Медицинской Академии Наук. Правда, имя пришлось поменять — это уж в КГБ настояли: в те годы всем секретным академикам и профессорам имена меняли — не избежал этого и Гарри Севастьян, ставший Гарри Таратутой и заведующим Мамоновской психиатрической клиникой.

Мамоновский филиал секретного нейро-психиатрического НИИ после развала Союза сократили и ликвидировали, а Вагиз Арутюнович же пошел на повышение, возглавив краевую психиатрию. Все в жизни Гарри Таратуты было шикарно, за исключением одного «но» — Санька Сандалетов, по кличке Сандаль, бывший комсорг, который внезапно на гребне перестройки подавшись из мелких шантажистов в рэкетиры, со временем стал лимонистым боссом, как называли индюков преступного мира, не нюхавших баланду, но изображающих крестных отцов мафии. И хотя у Таратуты с Сандалем никаких взаимных проблем не было, все же, Гарри избегал встречаться с Сандалем на великосветских мамоновских раутах — мало ли… Слишком, уж, хорошо они знали друг друга…

****

Вывеска проходной завода «Серп и молот», была подпорчена неуклюжей корявой припиской от руки — «и Яйцо», вероятно, намекавшей, что на заводе занимались ещё и сельскохозяйственным машиностроением, а может, и просто дело рук местной шантрапы. Контора металлургического завода не имела внушительного вида своего пращура — видок, скажем прямо, был, скорее, обратным от противного — унылый и сиротский: всюду царило запустение, валялся различный мусор, а сквозь щели ограды территории завода виднелись полуразваленные цеха, в которых некогда бурлила жизнь, с зияющими глазницами выбитых окон.

Важного вида, явно уже опохмелившийся охранник, бессмысленными глазами глянув в предъявленное капитаном Мымриком служебное удостоверение, показал тому путь к заводскому музею: вход в здание музея находился чуть поодаль по прямой, а потом направо и еще три раза налево — «В общем, там сам увидишь».

Пантелеймон продрался через заросли крапивы, по пути пару раз наступив в то, что в приличном месте валяться не должно ни коим образом, и оказался у старинных, густо крашенных с подтеками масляной краской, высоких дверей заводского музея. Как оказалось, двери были заперты изнутри. Не найдя кнопки звонка, от которого болтался лишь обесточенный провод, капитан уверенно и громко забарабанил в дверь кулаком. Вскоре послышался шум отодвигаемого засова, двери распахнулись, и перед взором капитана предстала… Варвара!..

— Что — арестовать пришел? Вот же дал бог соседа… — проворчала Варвара, увидев капитана и инстинктивно — на всякий случай — застегивая верхнюю пуговичку блузки.

— Нет… — смутился было капитан, но затем строго сказал: — Я здесь в связи с совершенным преступлением, а потому требую от вас, гражданка Дородная, оказать всяческое содействие проводимому мной следствию!

— Поглядите на него! — возмутилась Варвара. — С утра он мне все мозги проел, посадить грозился, а теперь — помогите ему!.. — с этими словами Варвара развернулась и пошла внутрь музея.

Капитан, секунду потоптавшись на пороге, проследовал за Варварой, которая уже подошла к каким-то дверям, распахнула их и сказала, махнув в сторону раскрытых дверей:

— Вот…

— Что вот?.. — спросил Мымрик, разглядывая Варвару с ног до головы и со знанием дела оценивая ее природные достоинства, успев за пару секунд раз пять мысленно изменить жене с Варварой. Блин!.. Такого от Варвары он не ожидал!..

— Место преступления — вот, говорю. Только с утра уже была группа из РОВД с экспертом и пёсиком — все облазили и никаких следов не нашли.

— Знаю, — ответил капитан. — Потому я и здесь.