Мемуары гармонизатора мира. Посвящается внукам Алексею и Ирине и моим дочерям Даше и Анне

Евгений Вертлиб

Автор книги повествует о сложностях и проблемах России на современном этапе. Вместе со своими соратниками и друзьями пытаются их решать. Именно об этом и рассказывается в его мемуарах. Автор прошел нелегкий путь в свои 80 лет, поэтому ему есть о чем рассказать своим читателям.

Мемуары гармонизатора мира

«Человек, проходя, должен оставить после себя репутацию, как пролетевший гусь оставляет после себя крик» — завет китайской мудрости.

«Угодило зёрнышко промеж двух жерновов»

(А. Солженицын)

Мемуары всегда БЫЛОЕ И ДУМЫ. Мои же — микро констатации восьмидесятилетнего осознания световых бликов памяти как полустанков ленты событий, встречно «танцующих» по железнодорожному полотну из окна летящего поезда. Слияние и разбегание восвояси рельсов создают органичную стилистику взвихрённого пути жизни.

Как в «Анне Карениной» «всё смешалось в доме Облонских», так в генах моего военного поколения (родился на 760-й день Великой Отечественной войны) оцепенела сюрреалистическая смесь танкового скрежета Курской дуги, призраков живых трупов блокадного Ленинграда и неприкаянной физической или ментальной «безотцовщины» — последствия выкорчевки корней родословных древ, по стволам которых прошелся безжалостный каток истории, «вихрями враждебными» распыливший по свету носителей русской традиции, имперской чести и славы. Гражданская междоусобица сделала беспризорным подростка, кому суждено было стать моим отцом. Его усыновило балтийско-белорусское семейство Ильи Wertliebe. Поскольку у приёмыша не было при себе свидетельства о рождении, ему лишь при выходе на пенсию условно определили этой датой ровно полугодовой день — 15 июня. Почти как по Захару Прилетину о «незаконном Шолохове»: «Носивший чужую фамилию и чужое отчество, по рождению — казак, по факту — сын лавочника…, стал главным певцом и символом казачьего Дона». Так решил форс-мажор обстоятельств. Домочадцам запомнилось, как мой отец лихо виртуозил на фаготе, хотя стремительные пассажи играть на нем не просто. Но именно эта «изюминка» — быстрое отрывистое исполнение звуков (прием стаккато), создающая «бубнящий», комический эффект, и привлекала, как говорили, публику (как, видимо, и М. Глинку в опере «Руслан и Людмила» — для характеристики трусливого Фарлафа). Из инструмента отец извлекал также и нежные, ласковые, томные звуки с ноткой страсти (например, романтичная и проникновенная ария Неморино из оперы Доницетти «Любовный напиток»). Выражаясь мифически, отец умел исторгать из фагота — «демона ветра» звуки вихря-проказника: в такт подвывающим со свистом сквознякам перекрестков Питера, — подрабатывал с лабухами на пропитание семьи.

Название фагот позже позаимствует противотанковый ракетный комплекс. А исполнитель на нём мой отец «милитаризировался» перед войной — выучился на военврача, закончив сперва военно-медицинское училище в Омске и пройдя затем ускоренную стажировку в Военно-медицинской академии в Ленинграде. Уйдя на фронт, Александр Ильич Wertliebe (конечное «е» утратилось по канцелярской небрежности) не успел забронировать квартиру. Моя мама-блокадница похоронила от голода умершего своего грудного ребёнка и одной из последних эвакуировалась с распухшим от голода старшим сыном по «Дороге жизни» из осажденного Ленинграда на «большую землю». Брата моего выходили, и кошмары пережитого постепенно рассеялись. Всё реже маме снилось, как она хрупкая и бесстрашная бросала в песок залетевшие на крышу их дома зажигательные бомбы, а после отбоя воздушной тревоги — добывала водицу, отодвигая мёрзлые трупы в Неве, и с несколькими льдинками в котелке еле-еле душа в теле продвигалась домой согреться и ожить. А однажды её чуть не съели соседи, когда вдруг зазвали в гости «на пирожки»… Надломив один из двух и увидев блеснувший перламутр детского ноготка, она из последних сил рванулась к себе в квартиру, успев закрыть за собой дверь на цепочку и засов.

«У России, как у большого дерева, большая корневая система и большая лиственная крона, соприкасающаяся с кронами других деревьев» — лихачевская точка отсчета и нашей родословной. С мамой Клавдией Филипповной Киселёвой наш казачий род дичком привился к династии князей Волконских, прямиком восходящем к самому графу Льву Толстому. Помню, как тётушка Елизавета Алексеевна Волконская и её сын («тоже» Лев Николаевич) у себя в Москве, на улице Перовской, 38, с гордостью показывали мне семейную реликвию — несколько стопок собственноручных бумаг графа Толстого. Не могу не процитировать кусочек письма от 2.10.1978 великой христианской подвижницы Ольги Сокуровой: «…Ваша кроткая и доблестная мама — человек редкостной внутренней и внешней красоты, очень русской, т.е. скромной, не осознающей себя. Встречали ли Вы подобное человеческое чудо где-нибудь ещё, кроме Гатчинской ул. Л-да? Я — нет. Всегда любуюсь ею, умиляюсь ей и испытываю такое чувство при всяком с нею разговоре, будто в руки попадает хрустальное что-то, с чем страшновато обращаться…». Казачья кровь от деда по материнской линии Филиппа Петровича Киселёва («рубил врага напополам в седле») спасала меня от компромисса с совестью и от стыда бесчестья — ибо исповедуемые строгие консервативные принципы и твёрдые убеждения староверов и правдорубов являлись надёжным гарантом оставаться самими собой — не курвиться, быть бедным, но честным. Два девиза запомнились от деда: корниловский «Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому!» и казачий — «От лишних слов слабеют руки».

В 1943-м в эвакуации из блокадного Питера родился я на Южном Урале: в городе Усть-Катаве, Челябинской области (в войну оттуда поставляли фронту танковые пушки, зенитные платформы, миномёты, а после — не только вагоны, но и космическое оборудование). Отец, добившись приёма к члену Политбюро ЦК Михаилу Суслову, сумел вернуть квартиру в Питере. Но вскоре умер во время операции желудка и двенадцатиперстной кишки. Спасая других, не думал о себе: он угробил пищевод — отдавая офицерский паёк семье и питаясь чем приходилось: дурандой и крапивным супом со столярным клеем. С потерей отца и ожесточением преследования со стороны властей у меня всё неотвратимее складывался самовытек за рубеж. «В последний путь — куда-нибудь» одним из поздних вечеров я подался своим ходом в запитерский лес, ориентируясь по древесной коре: север — где темнее и покрыта мхом, и крона с той стороны шире и гуще… Чувствовал себя «исландским мхом», оторвавшимся от своих корней и «бродящим» по лесу, прибитым дождями или гонимым ветром… Но, видимо задев сигнальные датчики, вдруг провалился в землянку — избит и с курком на боевом взводе допрошен в Петроградском райотделе КГБ города Ленинграда на улице Скороходова. Вскоре был призван с третьего курса Ленгосуниверситета в армию — «подит-ка послужи».

И служил как подобает. Предлагали даже по разнарядке авиаполка поступать в летную академию. Карибский кризис октября 1962 встретили в самолётах, готовые десантироваться в США. Но катаклизм миновал, а меня угораздило приводниться с парашютом в полынью… Провалялся сто дней в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова (клиника генерала профессора Шилова). Продолжил учёбу в Ленгосуниверситете: официально на филолога-русиста, а факультативно, параллельно — поучивавшись ещё и на философском (у проф. В. П. Рожина), и психологическом (у проф. Б. Г. Ананьева) факультетах. В перерывах успевал и «пободаться с дубом» — с негативным сбоем госсистемы: самиздатил и злил власти протестными демаршами. За открытое письмо в 1971-м первому секретарю Ленинградского обкома партии Григорию Романову меня после приёма экзаменов, при выходе из учебного заведения схватили люди в штатском, запихали в милицейскую мигалку и возили по местам избиения при мне задержанных. Но, как известно из опыта «стреляных воробьёв», на идейного человека репрессии действуют противоположно тому, как они влияют на материально мотивированных. И прессовка — лишь всплеск адреналина, подпитка сопротивленческой активности. Протестовал как мог: срывал красные флаги с Дворцового моста и бросал их в Неву. Раненое бунтарство нарывалось на реальный тюремный срок. Тем более местным райотделом милиции уже был взят на заметку как смутьян: когда юношей заступился за старушку, которая по 15 копеек за букетик продавала «в неположенном месте» подснежники, которые чуть свет насобирала и питерцев порадовать принесла. Не дал тогда крупногабаритному упитанному «стражу порядка» тащить эти буквально ссохшиеся «святые мощи» в околоток.

Однажды во время вечерней прогулки около писательского дома по ул. Ленина, 34 (мы жили рядом: Гатчинская, 6) на меня напали двое и укололи в грудь ржавой железякой. Власти от словесных угроз перешли к «травматологии». Ничего не оставалось как «рвать когти» из страны легализованной внесудебной расправы над инакомыслием. Запад прельщал возможностью реализации творческого потенциала (ведь мы все чувствовали себя гениями, а поэт Иосиф Бродский — лишь одним из нас: об этом мне писал и поэт Наум Коржавин). Вместе с тем он пугал экзистенциальной «потусторонностью» — секирой отсечения навсегда. Чтобы снять этот «сопутствующий ущерб» — привкус «тогосветия», мы паспортно жили на Западе, а душевно — Россией. Если для беспочвенного сознания Родина — там, где его любят или хорошо платят, то для умозрения почвенника-патриота — никак без сопричастности со все объемлемой русскостью. Свою надорванную пуповину связки с Родиной мы пытались вживить в «священные камни Европы» (определение Достоевского) — воскресить историософски пространственно-смысловую целостность массива Россия-Европа — воспринимая изгнание из одной ипостаси Родины (РФ) месседжем в сопредельную другую (EU), для исполнения миссии «изгнание — это послание», с неизбывной потребностью временами антеевой подпитки духом почвы Родины.

Пусть её изначальный облик искалечен до неузнаваемости двумя ломками через колено: в 1917 и 1991. Пусть её национальный код индоктринировал шариково-швондеровую хватательную рефлексию, вызвавшую мутацию сознания в «совков Шариковых». Но Родину, как Мать, любят не за что-то, а потому что. Замес остаточных православно-имперских красот, советских безобразий и феодал — криминального новостроя, прилепившись к подошвам импортозамещённых ботинок фабрики «Скороход», унёсся с нами в инобытие. Миссия сохранения и упрочения русской этнокультурной идентичности — это возлюбить Россию-мать в любом обличье и говорить Правду о ней. Апостол Павел учил: «излагая слово истины, держаться прямого пути». И генералиссимус Сталин за прямизну: «Если вы правы и сумеете доказать свою правоту на деле, то никогда не считайтесь с чьими-то мнениями, а действуйте так, как подсказывает вам ваша совесть и ваш разум». «Надо вступиться за Россию, — взывал Солженицын, — а то затравят нас вконец», несём крест горькой истины во исцеление от недугов.

Любовь взыскующая требует прямого и честного отношения к покинутой России. Вплоть до сомнения: не ссучилась ли она? Как у Андрея Синявского, выпалившего в сердцах: «Россия — Мать, Россия — Сука, ты ответишь и за это очередное вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором — дитя!». Эта дерзость возмутила Александра Солженицына и отозвалась в моем самиздатском труде 1970-х «Защита без оправдания» («Самиздат Ленинграда 1950-е — 1980-е. Литературная энциклопедия». Москва, НЛО, 2003, с.132). Да, «пришлось солоно», «допекли». У католика философа Владимира Печерина свой резон «…сладостно отчизну ненавидеть, и жадно ждать её уничтоженья, и в разрушении отчизны видеть всемирного денницу возрожденья!». Однако Иоанн Златоуст пригвоздил хулителей святого: «Не подобает православным христианам матерны лаяти, матерным словом оскорбляется, во-первых, Матерь Божия, во-вторых, родная мать человека и, наконец третья мать — Мать Земля».

Три отношения к Родине и у Веченосного воителя православия Владимира Осипова. Первое — восходит, видимо, к карамазовскому умозаключению «если Бога нет, всё дозволено». Осиповский аналог таков: если «отечества нет, а есть Карфаген, с его нищетой и произволом, и Вавилон», то допустима ненависть к такой сложившейся системе. Под Карфагеном понимается Россия, оккупированная чужебесием в «лихие 90-е». Созданный чиновно-олигархический капитализм есть строй исторически предназначенный для незаметного, медленного и потому верного уничтожения России. Под латинской фразеологией «Карфаген должен быть разрушен» («Ceterum censeo Carthaginem delendam esse») закамуфлирован настойчивый призыв к борьбе с околдовавшими Русь. Эзопов язык (иносказательно намекающий) — тогдашняя норма публицистического изложения. Вавилон — эмблематика общества потребительства-богатства-эгоизма-тщеславия — по контексту США.

Второй оценочный подход — спекулятивно-патриотический. Лжепатриот этакой ориентации «жаждет удушения всех и вся, кто ему не понятен» (разгадка гадкого отношения ко мне некоторых истеблищментников США и РФ как к их несистемному оппоненту). Такие, пишет Осипов, поносят Вавилон, но боятся его силы и духа. Учат, как надо жить по шпаргалкам иноземных двоечников. Мораль (с точки зрения их «правил») — это то, что им выгодно. И еще они не любит лавочников, но не потому, что их идеи враждебны отечеству, а просто потому, что те деляги ловчее их самих. У казённого патриотизма ненависть к разности. Когда же они сталкиваются с настоящим патриотом, то приходит в холодную ярость от «особенного патриотизма». Нация — это вера, кровь, язык и земля — прямые образующие силы нравственной действительности. Там, где кончается вера, кончается нация. Народ распадается буквально на глазах, когда тускнеет вера в Бога. Нравственное состояние РФ, зафиксированное Солженицыным, — «русские люди забыли, какой рукой креститься».

Третий вид отношения к Отечеству — это Любовь. Если племя завели в трясину, — только назад! Вернувшись обратно, к месту, от которого начали блудить, надо отдышаться, привести всё в порядок и зашагать вперед по другому пути. Назад, чтобы действительно пойти вперед! Патриот не побоится заимствований, если они укрепят отечество. Хотя лик Родины бывает нелицеприятным («жесток и бесчеловечен, маска до отвращения безобразна»),. врагам не понять, что можно до рези в глазах любить Её. Любить — это значит переделать. Патриот не тот, кто бахвалится, а тот, кто болеет. Кто хочет изменить и возвысить. Любовь позитивная, «целевая», созидательная, «не взирая на лица». Но «привести всё в порядок и зашагать вперед по другому пути» — пока не очень получается у политического истеблишмента РФ. Всю дорогу вроде к переменам наступают на те же грабли: «хотели как лучше, а получилось как всегда». СВО толкает правящий класс РФ присягнуть Справедливости. Моя позиция по вопросу близка концептуальной точке зрения академика Игоря Шафаревича. Отказываясь как от «очень расплывчатого» термина «диссидент», ученый говорит о двух категориях. «Первые — это те, кто чувствует, что его судьба неразрывно связана с судьбой его страны, кто ощущает себя ответственным лично за её будущее. Вторые — все остальные…». В этом же своем майском 1978-ого интервью корреспонденту «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» он четко сформулировал «альтернативу» существующей системе: «Нужен возврат к Богу и к своему народу, ощущение общенациональных целей и чувство ответственности перед историей и будущим своей страны».

Мою патриотическую пуповину, не порвавшую с духом газеты «Завтра», антирусский интернационал рассматривает как пресловутую аббревиатуру СВПШ — «Связь, ведущая к подозрению в шпионаже». Дважды увольняли под вымышленными предлогами. Доводили до инфаркта. Но я никогда не был ничьим прихвостнем — ни большевиков антикоммунизма, ни либеральных реваншистов, ни натовцев. Учил западных слушателей честному знанию. Ибо ложь, умноженная на подлость или глупость, завязывает конфликты в узлы, нераспутываемые. А стало быть, приближает мир к катастрофе ядерной зимы. Пусть мой хлеб горек. Пою всем смертям назло. Бога молю за каждый прожитый честно день. Когда сдают нервы, мысленно рублю, как мой лихой дед Киселёв, врагов напополам. Или пою вывороткой души наизнанку. Но преподавая «принятие политических решений» и «дипломатический этикет» (свою книгу «Некоторые вопросы протокольной практики» мне с автографом подарил сам руководитель Протокола президента РФ Владимир Шевченко), научился вежливо аргументировать, по возможности беспристрастно и объективно. «Вихри враждебные веят над нами», а караван идёт по своему пути, не обращая внимания на лай собак.

С победой над Россией праволиберального чужебесия и установлением манипулятивной демократии теперь мало что мешает поражать метастазами болевую сердцевину народа — через интеллигенцию напуская порчу: под предлогом поиска истины, когда под видом «своего» подсовывается облагораженное «чужое». Поэтому я как бы замещаю функцию охранительного Агитпропа. Перед решающей схваткой за Россию надобно нейтрализовать зловонный тлен прельстителей и вытащить на свет дьявольские козни поработителей духа и тела страны, а тем самым проверить порох на сухость, боеготовность победного духа нации. Для чего пробую подвергнуть строгому взвешиванию привычные оценки — на предмет распознания подлинного и мнимого, как бы осуществляя Национальную ПРО (не путать с американским НПРО) — выявление «свой» — «чужой», ложных друзей и мнимых врагов. Порой трудно понять «кто есть кто» — дьявол меняет облик и выглядит всамделишным патриотом. Может, наш посильный вклад в общее русское дело пособит замедлить МУТАЦИЮ РУССКОГО СОЗНАНИЯ, вводимого в заблуждение декларирующими якобы ликвидировать «белые пятна» истории, а на деле — вредоносными подсказчиками, паразитирующими на древе познания «русский», «общечеловеческий». Моё кредо — «Русский сопромат западнизации всея Руси», началом чему стала полемика с писателем Сергеем Кара-Мурзой (журнал «Гражданин», Москва, 2001, №1, с.62—67) на тему «испытание духов, от Бога ли они». В поиске истины для меня и великий Солженицын — лишь авторитетный оппонент. В письме от 12.11.92 Александр Исаевич пишет мне: «…Перспективы для России пока очень мрачные — но, поверьте, панславизм окончательно бы нас погубил. В моём телеинтервью обрезали, что большая ошибка России была — принимать покровительство над Грузией (это ещё при Борисе Годунове) и над Арменией. Из-за этого мы вели 30-летнюю войну с Кавказом — и теперь пожинаем горькие плоды и тут. Безумны наши патриоты, которые печалуются по империи. Только освободясь от неё, мы и можем выжить (как утопающий освобождается от лишнего)…». Академик Игорь Шафаревич, даря мне 4.1.91 с автографом у себя дома свою книгу «Русофобия» думал, как и я — иначе, чем А.И.

***

Нагадала мне в детстве цыганка, что стану академиком. Как в воду глядела: 27 апреля 2000 года избран действительным членом Российской академии естественных наук (РАЕН), по секции геополитика и безопасность (№ГБ-215 Д). Сбылось и второе предсказание. Мой друг писатель Вадим Нечаев в 1975-м вопросил Бога через открывание Библии наугад: надо ли мне эмигрировать? Указующий перст выбрал название главы — знак утвердительный, сулящий перемены к лучшему, начало новой жизни. Да и планидой двубытен: «Луне в Рыбах» самой судьбой предписано досовершенствовать себя за бугром — чтоб нести дому и миру обогащённую полноценную Правду. И ещё одно судьбоопределяющее действо приключилось со мной: в 1983-м получив американское гражданство и докторскую степень Ph. D (Doctor of Philosophy) от университета штата Северная Каролина (The University of North Carolina at Chapel Hill), самолётным попутчиком в Вашингтон оказался известный консервативный лидер СЩА сенатор Джесси Хэлмс (Jesse Alexander Helms). Разговорились. Вскоре последовало сразу два приглашения на работу: в Южно-Африканский Кейптаунский университет — занять кафедру политологии («на одну восьмую зарплаты мог бы содержать восемь слуг» — объяснял мне Посол ЮАР в США на собеседовании в D.C./Вашингтоне) и на профессорскую должность в Европейский центр исследований в области безопасности им. Джорджа К. Маршалла / George C. Marshall European Center for Security Studies. Предпочёл Гармиш-Партенкирхен. Там в дымке альпийских лугов вдруг обозначился и засиял мне крест, венчающий вершину германских Альп — Цугшпитце.

Крестное знамение шло флюидами от самого философа, дипломата и поэта Федора Тютчева. В Баварии он воспевал шедеврами «Я помню время золотое» и «Я встретил Вас и все былое в отжившем сердце ожило» свою писаную красавицу мюнхенского высшего света Амалию фон Лерхенфельд. То было златыми деньками и для российско-германских отношений в целом. «Никогда ещё между германским государством и Россией не было столь искреннего и сердечного взаимопонимания» — писал Тютчев в своей статье «Россия и Германия» 1844-го в газете «Augsburger Allgemeine». Дочь Павла I Екатерина была просватана за баварского кронпринца (будущего короля Людвига I). Однако в1801-м император Всероссийский Павел I — сын Екатерины II и Петра III, «русский Гамлет» — был убит (в заговоре британский след). Император Наполеон направил баварскому канцлеру графу Монжела ультимативное письмо: Франция «с недоверием воспримет брачный союз между Баварией и другим суверенным двором, с которым у меня нет хорошего взаимопонимания». Тот династический марьяж не состоялся. Мне хотелось продолжить и закрепить Тютчевскую линию на сближение Баварии с Россией и понимания Западом русской загадочности. Создать свой арсенал знаний для западных элит — слушателей Центра им. Маршалла, взяв за стержень гениальный афоризм Тютчева: «Умом Россию не понять, / Аршином общим не измерить: / У ней особенная стать — / В Россию можно только верить». Вокруг этого четверостишья скрестились философские шпаги при обсуждении русского менталитета. Никакая это не «апология русского маниакального иррационализма», а то, что Россия существует только благодаря вере её обитателей. А война верований — это противостояние цивилизаций. Так что менялась сама конфликтология противоборства, его смыслоопределяющие постулаты.

***

А мой недолгий брак с красавицей-псковитянкой Екатериной Алексеевой закончился с вынужденной эмиграцией. Дитя той любви — дочь Анна. Июньская она — когда ночами горько пахнет березами и хрустальными рассветами. Вижу их с матерью в лесной сторожке, через щелку на сеновале с выходом на небо и речку поодаль. Читают луга как книжку. Как Олеся купринская, вся лесом пронизана. Знает, что «желтый зверобой, июньского цветения, — бородавки со стеблей его и листьев настоянные, — идет людям от груди; что лапчатка желтая — от головной боли и простуды помогает очень; что тысячелистники розовые и белые — от порезов, от порезов же и столетник; что шалфей пряный — от зубов, от горла, от зубов же — ромашка, можно еще ромашкой вытравить из чрева ребенка; что мята сладкая — от хрипоты и груди; что чистотел невзрачный — оранжевый сок из корешков его — от бородавок; что сороконедужник строгий — от всех земных телесных болестей; что единственная трава от змеиного укуса — цветочек незаметный, синий — звездочка; что чертополохом синим, колючим, что растет на откосах, изгоняют из изб чертей» — всё прямо по Борису Пильняку. Вместе с матерью ставила на травах для зимы настойки. Врачует залётного бедолагу — чёрного ворона со сломанным крылом. И мой брат Аркадий (наши имена тургеневские: из «Отцов и детей»), вместе с заслуженной актрисой Валентиной Кособуцкой призрели такого же убогого: сердобольно подкармливают его мясцом, крупкой, выходя на карк пернатого, названного «Укором» — поскольку увечный подолгу смотрит с укоризной вслед без гостинцев проходящим мимо. Сидит задумчиво ссутулившись, втянув голову в плечи в позе «опять двойка!», будто ожидая упрека или приговора, как если бы за совершенный проступок. Его тусклый наряд воображаемо оживляю пририсовкой орлиной атрибутики — ярких пятен, больших желтых глаз, поднадвинутых бровей, подчеркивающих склонность к решительном действиям. Пусть кажется врагам о-го-го каким! И коготки мысленно затачиваю — мало ли чего. Нельзя ж быть слабоком в хищном мире двуногих. Мой брат-блокадник делится последним со страждущими.

В Германии женился на Елене — дочери правозащитницы Татьяны Сергеевны Ходорович и главы фонда Солженицына в Москве, внучатой племянницы художника М. А. Врубеля и внука адмирала А. В. Немитца. В газетной заметке «Deutsch-Russische Zeitung» (№8, 1997), посвященной мюнхенской выставке работ художника — символиста Михаила Врубеля, весьма схожи представленные портреты моей дочери от второго брака — Дарьи и её прабабки Анастасии фон Вессель-Врубель. «Мама, картины зовут играть в прятки. Твой черед, ищи меня. Да нет, на картине ищи — вот она я! Тоже девочка. Простите — бабушка. Права ли я? Это ли моя прабабушка? Девочка — бабушка, ты меня слышишь?» — десятилетняя Дашутка колокольчиком звенит в альпийских лугах Гармиш-Партенкирхена, — своим льняным хохолком являя «пятое колено Врубеля». Смотрел на неё и виделись рублёвские голубонебые васильки средь спелой ржи… И как бы семейство не скромничало, спарка Врубель-Нёмитц «подводит» к германскому корневищу средневековых рыцарей. Ибо родич Врубелей адмирал Александр Васильевич Нёмитц (адмирал А. В. Колчак назвал его своим флотским преемником; и в 1920-е наш родич стал военно-морским министром России) — потомок барона Адольфа-Германа Маршалла фон Биберштейна (Marschall von Biberstein), сменившего в 1890-м самого «железного канцлера» Отто фон Бисмарка на посту статс-секретаря по иностранным делам. Посему в анналах истории читаем у Джайлза Макдоно в книге «Последний кайзер. Вильгельм Неистовый»: «После того как Герберта Бисмарка на Вильгельмштрассе сменил Маршалль фон Биберштейн, сам Вильгельм завел обыкновение наведываться к нему домой без предупреждения — „на тарелку супа“». Так что в русо-льняной нашей девочке сошлись Волконские-Толстые, Врубели, фон Вессели-фон Бибершейны. «В союзе обеих империй, — писал Отто фон Бисмарк графу Петру Шувалову 15 февраля 1877, — заключается такая сила и гарантия безопасности, что меня приводит в раздражение уже сама мысль о том, что он может когда-либо подвергнуться опасности без малейшего на то политического основания… Пока я буду возглавлять наши государственные дела, вам трудно будет избавиться от союза с нами».

Конечно, «у России есть только два союзника — её армия и флот» — крылатое выражение, закрепившееся за российским императором Александром III. Но если «англичанка гадит» России исторически постоянно, то немцы онтологически не русофобы. Более того, «внешне германский и славянский типы представляются родственными. У обоих генотипов, — читаем у немецкого писателя Германа Гессе, — одна и та же склонность к мечтательности и мировой скорби (Weltschmerz)». Ну а поговорка «что русскому хорошо, то немцу смерть» — навет германофобов. Как и обзывание германских рыцарей «псами» (да ещё с поношением «сволочами») — это злобная закладка Карла Маркса в «Хронологических выписках». Геостратегический смысл единит эти нации: обе мировые войны были развязаны закулисой с целью схлестнуть обоих «изгоев» в схватке на взаимоистребление (по аналогии с той каверзой — и нынешние русско-украинский и германо-российский конфликты, со взрывом «Северных потоков»). Уинстон Черчилль прямо указывал на премьер-министра Британии Чемберлена как на виновника Второй мировой войны ещё в 1940-м. Ведь понятие немец славяносодержащее. Средневековье к германцам относило всех, кто не походил на кельтов (галлов) и ираноязычных кочевников (сарматов); и посему к германцам были причислены и схожие славянские племена. Кстати, Русско-Германский легион освобождал германские земли от наполеоновцев в «Битве народов» в 1813-м, а накануне ВОВ Гитлер предлагал Сталину «стать спиной к спине против общего врага». Вопрос, конечно, болезненный и сложный, но как альтернатива англо-саксонскому доминированию понятен. Конечно, лучше бы России быть самодостаточной, вне «спарок» с кем бы то ни было. Но если говорить о предпочтении, то органичнее альянс с Германией — «страшный сон» для НАТОвцев. «Всемирно-всечеловечные» (русские, по характеристике Достоевского) и «сумрачный германский гений», с шеллинговой идеей «всеединства» тянутся друг к другу, как женское и мужское начала: «Россия-матушка» и «Des Deutschen Vaterland». На пороге ядерного Армагеддона (идёт проверка у кого стальнее нервы) России и Германии выпал исторический шанс возвратно-имперского рывка — завершить хотя бы материально экономически «незавершенное действие в прошлом» (the Past Progressive Tense/The Past Continuous). Тем самым Германия с помощью русских ресурсов — довышла бы из версальско-оккупационной удавки «Канцлер-акта» (Kanzlerakte) в реальное европейское лидерство и, покончив с черной полосой пораженческого самосознания «потерянных поколений» («verloren generation»), перестала бы сознавать себя «лузером» (пораженцем) и взаимостимулировали друг друга к общей «спарке». Так бы и междоусобица тлеющей гражданской распри закончилась — «отломанная ветка» (Малороссия) вернулась бы черенком общего ствола — России-«Герусии». Тем самым закончилась бы ментальная «безотцовщина» («чьих холоп будешь?») от надорванности традиции преемственности поколений и выкорчеванности перспектив национального развития. Так ликвидировались бы роковые последствия насильственного изъятия из родной почвы общего корневища Геруссии — в том числе и вынужденное скитальчество в чужом облике (эмиграция, изгнание-послание, деоккупация-полная суверенизация и, наконец, русско-германское нутряное единство). Исторически кончается колониальный тренд увечия судеб порабощенных народов — проекции переломов хребта России большевиками и ельциноидами, а Германии — в узде Версаля и Потсдама. Во всяком случае, мы вместе с Александром Раром (бывшим советником правительства ФРГ, написал книгу «Владимир Путин. Лучший немец в Кремле») бьёмся годами за идею «большой Европы от Лиссабона до Владивостока» (хотя бы до Урала, чтобы включить туда помимо РФ всех подписантов Парижской хартии), считая её не утратившей актуальности. Ей противостоит концепт США: встраивание Европы в трансатлантический союз от Ванкувера до Донецка (без России и Беларуси). Какая из этих концепций победит?

Не будучи глубоко национальным, вряд ли можно стать всемирным. Не просто оставаться русским на чужбине, когда на РФ вешают даже клоповое нашесствие на Париж (ср с «Роковыми яйцами» М. Булгакова). Для одних мы шпионы, для других — коллаборанты. «Не забывайте, что вы наследники великой матери-России, великой страны, ее истории, ее святых, ее великих деятелей культуры. Вы наследники великой России, поэтому — спасибо вам, спасибо за то, как вы умеете быть русскими. Храните это наследие, берегите его, спасибо вам» — благословляет именем Петра I и Екатерины II на подвиг служения свято-культурной русскости Римский Папа Франциск 25 августа 2023. «Мила нам добра весть о нашей стороне, — писал Гавриил Державин, — Отечества и дым нам сладок и приятен». Но, как выразился поэт Игорь Северянин, «родиться русским слишком мало: им нужно быть, им нужно стать». Русскость, по Достоевскому, всемирно отзывчива, она помогает «найти в человеке человека»: распознать божественную индикацию человека разумного — Homo sapiens. Русская особость притягательна, как духовная субстанция «не от мира сего» — богоявленно-идеалистичная, тогда как западная — материально-эгоцентричная. «Я променяю счастье всего Запада на русский песенный лад печали» — признание европейца философа Фридриха Ницше. Кстати, незнавший этого факта писатель Саша Соколов проспорил мне в Калифорнии ящик коньяка. При сравнении культур западное мировоззрение отдаёт мещанством, по мнению философа Николая Бердяева, приведшим к уничтожению высших ценностей и варваризации общества. Не потому ли наш интеллигентский нигилизм «отщепенства от государства» на Западе стал трансформироваться в русофильство. Испытания укрепили веру и упрочили православные ценностные ориентиры — русскоцентричный взгляд на Родину как «звезду, которою моряк определяет место в океане» (В. Шекспир).

Отстаивание русской экзистенции (национально сущностная сердцевина) в любой её гособолочке — наше кредо.

«Криминальная революция» лихих 90-х, превращающая державу в бензоколонку западного нужника, застала меня по одну сторону баррикады вместе с Сергеем Бабуриным — в катакомбах Москвы и с Александром Прохановым — на зияющей пустоте Лубянки от снесённой у чекистов под носом эмблематики — памятника железному Феликсу Дзержинскому.

Ситуация в стране складывалась аховой: офицеры ГРУ, по свидетельству инсайдера полковника ВД, выбрасывались из окон, униженные «премиальными» — двумя буханками хлеба за «беззаветное служение Родине»!

Но «всё пройдёт, и это тоже пройдёт». По закону эволюции резкий и быстрый качок маятника гасится откатом. Революции завершались реставрацией монархии. Боьшевики нарушили диалектику природы вещей — соверщив «двойной кульбит»: один за другим ДВА переворота: буржуазный и сразу после — социалистический, с уничтожением всей царской семьи — потенциала реставрации status quo. Следовательно, феодально-компрадорской системе недоторжества радикал-ЕльЦинизма суждено националищироваться, как минимум, в умеренный национал-консерватизм, а максимум — в СССР-2. Скорей всего застолбится промежуточное неудобное положение и, в зависимости от конъюнктуры обстоятельств, будет тяготеть к доминанте фактической силы. Россия оказалась перед этой дилеммой, поскольку Ельцину не удалось с помощью внутрених войск (министр Анатолий Куликов не пошел на это) физически устранить непримиримую оппозицию. Недобитый враг вдвойне опасен — за живых и мёртвых мстит. Пробой консервативной реставрации, большей глубины и размаха, чем ожидал Кремль, явился бунт Пригожина. После этого сигнала снизу власть имущие засуетились с реформой сверху. Решили нравоучительно прижучить олигарха Михаила Фридмана за… этический проступок. «Одно дело — нарушать закон, а другое дело — нарушать какие-то морально-этические нормы в отношении своей Родины. Если в сознании подавляющего большинства, не какой-то части какой-то элиты, а подавляющего большинства граждан, человек вел себя в отношении России аморально, то, конечно, он будет это чувствовать, вернувшись сюда. А как иначе?» — это уже не «спящий» Путин, а каратист — мимоходом отбрасывающий «элитку» — улитку от власти. Отныне примат вердикта народной воли — превыше всего. Лиха беда начало. Пусть робковатая, но проба на апелляцию к народу как единственному источнику власти (argumentum ad populum — «аргумент к народу») состоялась. Во всяком случае имиджевая корректура правящего курса по оздоровлению основ общества.

Между «августовским путчем» и пулянием из танковых орудий по народовластию в своём интервью популярной питерской газете «Час пик» (№39/84, 30 сент.91, с.4) я так и охарактеризовал текущий момент — одной заглавной фразой: «Это вовсе не победа левых, а лишь слабость правых». Расшатанным основам страны целебен был баланс сил. Поскольку «любостороннее» конечное торжество экстремизма опасно… Как у Шекспира: люди, которые доходят до крайности что в том, что в другом, достойны осуждения больше, чем пьяницы. Тогда же состоявшаяся моя короткая беседа с председателем Ленсовета Анатолием Собчаком доубедила меня, что новая власть для стабилизации положения в стране должна индоктринировать (вобрать в себя) правую идею — поправеть самой и учесть требования непримиримой оппозиции по воссозданию баланса сил и тенденций в социуме. Не мешать органике социо-природы самобалансироваться, помятуя о ЧП в национальном парке Йеллоустоун (США). Там полное истребление волков стало причиной изменения локальной экосистемы. Олени, почувствовав полную безопасность, подолгу кучковались, пожирая догола всю тамашнюю растительность. Из-за поредения флоры — резкого уменьшения количества растительной пищи, оттуда мигрировали многие другие животные — тем самым изменился ландшафт. Постепенная гибель парка происходила до тех пор, пока снова не запустили туда «санитаров природы» — волков.

Мэр Питера, удостоив аудиенции меня (но не отечественного режиссера-документалиста, моего друга Николая Горячкина, оставшегося ждать в холле приёмной градоначальника) как американского профессора Маршалл-центра и журналиста-международника (в момент нашей беседы мелькнула в приёмной фигура, напоминающая В.В.Путина, тогдашнего председателя Комитета по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга) сказал, что считает «опасным симбиоз консервативной партийной номенклатуры и крайних националистов». На что я заметил, что опасность в другом симбиозе — чиновников и бандитов. И что необходимо избежать повторения одной из главных ошибок Февраля-1917 — нигилистической эйфории демократического триумфа. Вместо этого надо усиливать консервативную составляющую страны… Позже на этой тезисно-смысловой завязи возникнет за бугром наше коллективное письмо, под названием «Восстановить историческую справедливость. Обращение представителей Русского Зарубежья к Российскому парламенту в связи с 75-летием Февральской революции» [опубликовано: «Литературная Россия», 20 марта 1992, №12 (1520), с.6]. В нём преамбулой значится: «Русская эмиграция… три четверти века стремилась защищать за границей российские национально-государственные интересы и духовное призвание России». Но в глазах Анатолия Александровича сквозило другое: страх за свою жизнь и решимость нейтрализовать оппозицию. Ему удалось вывести из игры военного коменданта города, главу местного ГКЧП генерал-полковника Виктора Самсонова и блокировать указы ГКЧП на территории Санкт-Петербурга. Генералу Самсонову ничего не оставалось, как самому остановить десантную дивизию, которая шла в Питер из Пскова для осуществления введения режима военного положения и охраны общественного порядка. Над консервативно-ценностным большинством русского народа восторжествовало прозападное правое либертарианство — максимизация личных и экономических свобод при минимизации влияния государства на жизнь общества. Но либертарианский крен в управлении страной ныне самовыпрямляется в горниле СВО. Как говорил немецкий полководец Хельмут фон Мольтке, «план работает до первого контакта с врагом» («no plan survives first contact with the enemy»). План Собчака годился до СВО. Обожженное войной воинство и оживший нутряной патриотизм социума требуют кардинальной смены общественных вех. И на мякине внешнего прихорашивания системы — уже не проведёшь обожженных войной и «дующих на воду».

Не ошибся я в прогнозе, заверив тогда своего питерского интервьюера Алену Кравцову, что сдержанно-настороженная у российского большинства «прежняя концепция врага безусловно сохранится». Ибо не верил детантной демагогии Запада. Ведь России предлагалась либертарианская трансформация по западным лекалам — для встраивания в американоцентричный миропорядок на правах «таскателя каштанов из огня» в чужой игре: с функцией сдерживать КНР, нацеливать ракеты на Иран, прижучивать Северную Корею и щедро делиться своими ресурсами. Приобщение лишь функциональное, но «табачок врозь». Приниматели высших решений в стране действовали как заряженные на самообман. Это выяснилось в результате визита в июне 2009-го в Москву президента США Барака Обамы. Он привёз с собой некую хитрую штучку «RESET», с виду «перезагрузку», а по сути — ПЕРЕНАЦЕЛИВАНИЕ. Российские институты обожания врага, понятно, клюнули на эту мякину, преподносимую истеблишментом как «новый детант». Как в мультике, волчара, лишь чуток попригляднее сделавший свой облик, продолжая действовать нахрапом, «по правилам», дивидендным лишь для себя, — явился с заячьей морковкой-приманкой «давайте дружить!». Важно, что Д. А. Медведев, президент РФ в ту пору, клюнул на ту замануху, квалифицируя тот Данаев дар «позитивной трансформацией» российско-американских отношений. О победе заморских «мультипликаторов» говорит тот факт, что российские национальные ценности подверглись сертификации «всё решающего рынка»: МИД, ВС РФ, силовые структуры стали приспосабливать национальные ценности «конъюнктуре рынка». Да так увлеклись, что поныне, даже в преддверии ядерного поединка, РФ продолжает продавать США уран и другие критические материалы и не мешать зреть а-ля-чубайсову реванш-«довороту».

Распутыванию хитросплетений «резета» — о том, что то есть вовсе не оливковая ветвь мира, а «перенацеливание» противника, — об этом моя статья «Геополитика в контексте американо-российского диалога» (Евразийский сайт А. Дугина, 15.09.2009). Цель — лапшой на уши переформатировать «врага» в «друга» в национальном информационном пространстве РФ. За текстовую обертку «разрядки» были взяты слова из речи от 18 сентября 2008 Госсекретаря Кондолизы Райс: «США стремились поддержать возникновение СИЛЬНОЙ, ПРОЦВЕТАЮЩЕЙ И ОТВЕТСТВЕННОЙ России. Мы обращались с Россией не как с побеждённым врагом, а как ПОТЕНЦИАЛЬНЫМ ПАРТНЁРОМ… Мы с уважением относились К РОССИИ КАК К ВЕЛИКОЙ ДЕРЖАВЕ, с которой необходимо сотрудничать для решения общих проблем». После такой льстивой преамбулы-подоплёки Хиллари Клинтон дарит Сергею Лаврову некую «Красную кнопку» (для русских «красный» — значит красивый. Кстати, за безделушки на 24 доллара купили у индейцев целый остров Манхэттен), путано символизирующую не то «перезагрузку», не то «перегрузку». Скорее — «ПЕРЕНАЦЕЛИВАНИЕ». Ибо Х. Клинтон буквально накануне заявляла диаметрально противоположное: США НЕ ПРИЗНАЮТ ЗА РОССИЕЙ СФЕРЫ ИНТЕРЕСОВ!

Евангелием заповедано: какую бы личину не надевали на себя и какими бы «языками человеческими и ангельскими» не говорили сладкоголосые, как сирены, лицемеры всех мастей, нельзя верить ни единому их слову, ибо они подобны «гробам поваленным», «которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Матфей, 23:27), а все их слова, как говорил апостол Павел, лишь «медь звенящая, или кимвал звучащий». Барак Обама хорошо владеет эмпатией — умением понимать, что ощущает другой человек. И это придаёт ему «уверенность в себе с ясным видением целей» — говорят о нём инсайдеры. Что воспринял Дмитрий Медведев как «» позитивную трансформацию» российско-американских отношений» (?!) для Обамы ничего не значило. Если допустить вольный перевод обамова жеста доброй воли как «начать с чистого листа», то это логически нелепо в политическом контексте: «Нельзя, — говорил нам с Александром Раром в Берлине американский политтехнолог Том Грэм (советник президента США Джорджа Буша по России и Евразии), — нажать кнопку и вернуться к тому что было…». Да и с технической стороны, пожалуй, не странновато ли перезагрузку системы осуществлять НЕ С ПОМОЩЬЮ «Ctrl+Alt+Del», а «RESET»? Не точнее ли было бы написать на кнопке слово «перемотка»?

Моя гипотеза. Перед нами психотронная экстрасенсорика воздействия на бдительность, предвкушающую детант. Почуяв долгожданно «родное», жертва манипуляции сама дозомбируется до нужной противнику кондиции. И вообще, как утверждают близкие Обамы, отношения с Россией он определяет совсем другим словом — не «reset», а «REBOOT» («переобуть», «переседлать», «обновить»). Причем, в редко употребляемом смысле: «boot» — «ВЫГОДА», «ПОЛЬЗА». Эффект в том, что он говорит, как есть, а российская сторона, не замечая подвоха-«двудонности» фигуры речи, ВОСПРИНИМАЕТ, СЛЫШИТ, как мечтается — выдаёт желаемое за действительное, радёшенькая самообману! И не подумаешь при этом о скрытой кощеевой тайнописи. «Я считаю, — говорит Обама, — что россияне разделяют наши цели и заинтересованы в успехе»… Конечно, но лишь русскообразная смердяковщина, мечтающая о «просвещённых» поработителях отечества. Если и россияне — то какой социальной страты? В успехе чего и чьём? Ведь, как известно, что хорошо Юпитеру — то вовсе не благо быку. «Мы» не образует искусственное объединение «ежа» и «ужа» = Чубайса и бомжа.

Конец ознакомительного фрагмента.