Социальная юриспруденция. Юридическая психология. 1 том

Евгений Васильевич Черносвитов

Это первая книга по социальной юриспруденции. Естественно, что юридическая психология здесь полностью рассматривается в аспекте основной темы. Насколько нам известно, никогда ранее отдельного научного исследования, посвященного социальной юриспруденции, не было.

Право юристов. Часть 1. Прецедент

«Право не знает никакого бессмертия»

(Монтескье Ш. Л. О духе законов)

«Вслед за требованием факта рождения для признания юридической личности большинство европейских законодательств говорит еще о том, чтобы рожденный имел человеческий образ. В этом отношении новые законодательства, как и римское, проводят противоречащее современному состоянию знаний различие между понятием абсолютного уродства как состояния, противного человеческому виду и обычаю человеческой природы, и понятием уродства иного рода, представляющего только уклонение, но не противоречие обычному человеческому виду (напр., 6 пальцев на руке, несколько ног, неразвитая голова и т. д.). За уродами второго рода правоспособность не отрицается ни в римском, ни в современном праве; но абсолютные уроды, являющиеся как бы противоречием человеческой природе (prodigium, monstrum — у римлян, Missgeburt, Malen — у немцев), не признаются за лиц и остаются вне общих законов о правоспособности»

(Гамбаров Ю. С. Гражданское право. Общая часть)

В каждом правиле есть исключение. Не так-то просто, на наш взгляд, соотнести понятия — «закон», «право», «правило». И, следовательно, «прецедент», «исключение». Начнем с «закона». У Ю. С. Гамбарова в указанном произведении читаем:

«Равенство перед законом» означает не математическое равенство, а равноценность юридической личности, вовсе не исключающую градаций правоспособности по различию тех фактических условий, от которых никто не может уйти. Можно сказать правовым паразитом de lege ferenda, т. е. с точки зрения желательного права (выделено нами — Е.С., Е.Ч.)».

Понятно, если не принимать во внимание качественное различие самих законов. Например: 1) Земля вращается вокруг солнца. 2) Если кислоту смещать со щелочью в осадке будет соль. 3) 2х2 = 4. 4) Выгода одного есть вред другого (Монтень). 5) Все банки мира не могут создать ни гроша (Давид Риккардо). 6) Uti не обусловливает fruti (одна из аксиом римского права). Отсюда, при психологической идентификации закона, права, правила и возникает, то, что так тщетно много веков пытается избежать юриспруденция (право юристов). А именно: злостного отправление права (jus tollendi). Особенно в ситуации, когда в обществе нет института, четко разводящего законодательную власть и административную власть. Еще римские юристы предостерегали: «Оmne jus hominem causa constitutum est». Современные юристы, допускающие бессубъектное (само собой разумеющееся и очевидное) существование права, непременно сталкиваются на практике с contradictio in adjecto.

В настоящее время должно утверждать, что признанные Основным Законом права человека (личности) не имеют конечной цели. Наше законодательство пестрит белыми пятнами под «лакмусовой бумажкой» прав человека. Ибо оно, законодательство, не основывается на всеобщем праве человека. Отсюда, что можно ожидать от специальных прав, защита которых требует высокого уровня правосознания? Прежде всего, от самих юристов, как законодателей, так исполнителей права.

Скажем, к примеру, о различие «благ», составляющих содержание прав человека. Если личные «блага» служат условием самого существования личности, — таковы, напр., ее жизнь, свобода, достоинство и т. д., — то права человека отличаются особенно резко от всех других прав. И это отличие состоит, главным образом, в том, что такие права принадлежат каждому лицу как таковому, независимо от каких бы то ни было оснований, требуемых для обладания другими правами (они — по ту сторону сделки!). Права человека возникают ipso jure, т. е. по закону человеческого общества, вместе с самим человеком как субъектом права.

Права человека пользуются абсолютной защитой, которая всегда пойдет против всех и каждого, кто встанет на ее пути.

Здесь мы вступаем в сферу абсолютного тождества закона и права. И это тождество суть правило человеческого общежития.

Права человека — неоценимы ни в какой шкале ценностей (разве, что жизнь-смерть). Они не могут быть переложены на деньги или подменены понятием «имущественное право».

Это не исключает, однако, возможности денежных исков, вытекающих из нарушения прав личности. Римский иск — actio aestimatoria, который под другими именами существует и в настоящее время, не нарушает принципа, что деньги не могут быть эквивалентом никаких личных «благ», так как вознаграждение (сделка, денежный залог, выкуп и подкуп), как в этом иске, так и в других исках, могут квази исполнять карательную или возмездную функции, служа наказанием или «возмещением» за оскорбление (унижение) права (достоинства) личности. При этом, «определение» размера нарушения прав человека, тем паче путем определения принесенного человеку материального («морального») ущерба, по сути своей есть завуалированная и всегда навязанная сделка.

Наше время это — та ступень (стадия) развития прав человека, на которой каждый человек признается ipso jure, т. е. по праву и в силу юридической необходимости, не только личностью, но и абсолютной личностью, т. е. личностью, неприкосновенной даже для закона, равной всем другим личностям, не терпящей, ни повышения, ни понижения себя как личности, безотносительно к полу, возрасту, религии, национальности и всем другим условиям своего существования. Только в этой связи мы (условно!) можем говорить о «праве недееспособных», «праве невменяемых», «ювенальной юриспруденции», «эмбриональной юриспруденции» и «post mortalis juris prudencia» и т. п. Или, как это поясняет в цитируемом произведении Ю. С. Гамбаров:

«Если эти отношения представляют нам защиту отдельного интереса против такого же отдельного интереса другого лица, как это бывает, напр., при исковой защите права собственности, права по обязательству и т. д., то мы говорим о гражданских правах даже в тех случаях, когда заинтересованные в них лица не могут сами, вследствие детства или сумасшествия (выделено нами — Е.С., Е.Ч.) или других препятствий, участвовать лично в осуществлении предоставленной им защиты права. Напротив, мы называем права, принадлежащие государственной власти как таковой, ее органам — против отдельных лиц, и этим последним против первых — публичными и в тех случаях, когда сами заинтересованные стороны участвуют формально в защите своих прав».

Здесь, забегая вперед, можно пояснить, что под социальной юриспруденцией, в определенном смысле, мы понимаем публичное право… Такое положение вещей, при котором codex civile начинается с прав человека. Читаем у Ю. С. Гамбарова:

«Отношение между право — и дееспособностью то же, что отношение между правом и его отправлением, так как первое выражает пассивное, а второе — активное состояние субъекта права: там надо быть только лицом, здесь — обладать сознательной и самостоятельной волей. Поэтому дееспособность всегда предполагает правоспособность (у римлян, как мы на это уже указывали, дело обстояло иначе), но не наоборот: правоспособность есть общее качество людей, а дееспособность — только последствие правоспособности в направлении на известные действия. Следовательно, правоспособность и дееспособность могут быть разъединены и уже, поэтому требуют строгого разграничения… Французское законодательство вовсе не различает правоспособности от дееспособности, называя ту и другую одинаково „гражданской способностью“ (capacite civile)».

В отличие от правового позитивизма, относительно недавно ставшего господствующим в нашей стране, сводящего задачи юридической науки лишь к формально-административному (волевому) пониманию права, социальная юриспруденция (право юристов, отражающего нравственные нормы своего народа), перемещает центр тяжести применения «живого права», т. е. системы конкретных правоотношений, поведения людей в сфере права, к таким общественным институтам, исторически укоренившимися в нашем обществе, как правда, совесть и вера. Одним словом — духовность. Все, что, так или иначе, за пределами этого — по ту или по эту сторону добра и зла: от лукавого… Принципы удовольствия (пусть — безболезненного существования, по Альбер Камю) и «материальных благ» (мы берем «материальные блага» в кавычки, ибо убеждены, что таковые не существуют вне сферы переживаний человека) вместо правды, совести и веры — фантомы больного общества, «клиента» социальной медицины.

Сама по себе идея изучения аспектов общества, являющихся объектом социальной медицины (например: социопаты — девиантная и делинквентная субкультура) юриспруденцией, в принципе правильна. Если не сводится к ошибочному противопоставлению законодательных норм («право в книгах») «праву в жизни» или «нужному (читай — „самоуправство“) праву». Как иначе понимать вердикты наших судов или властных инстанций, открыто отказывающихся применять действующие законы, если они, по мнению суда, или какого-нибудь местного «удельного князька» могут создать крайне нежелательный прецедент! Система норм права, закрепленная различными «постановлениями» и «кодексами», подменяется системой господствующих «на местах» отношений «властных», а, по сути, коммерческих структур. Корпоративная психология, ставшая чуть ли ни формой (нормой) обыденного сознания, уже разродилась корпоративной «этикой» корпоративным «правом». Отправление «правосудия», теперь возможно вообще без права: «правосудие без права»! (Паунд Роско). Теперь и в России!

Идеи «свободного судейского и административного усмотрения», подрывают принцип законности. Юриспруденция перестает быть правом юристов: judge&boss-made law.

В настоящее время в отечественной юриспруденции на законных основаниях серьезно различаются «правильное» право от «неправильного» права. Но, правило: право (закон, начиная с федерального) имеет силу везде и всегда и обладает качествами общеобязательности и абсолютности, на деле касается именно «неправильного» права. Ибо, социальный идеал лежит не в «сообществе способных к выражению своей свободной воли людей» (Ehrlich S.), а в той или иной социальной сети (корпоративной, административной, партийной, или — в «клубах любителей пива»). «Что есть Конституция? Распивочно и на вынос» (Глеб Успенский). «Gemeinschaft der frei wollenden Menschen!» Увы! Нет!

Кто и как может различить и выбрать «правильное» право от «неправильного» права? Сейчас — кто угодно! Участковый полицейский. Заведующий районной администрацией. Представитель Президента по правам человека в области. Межрайонный прокурор. И, конечно, судья в любом качестве и масштабе. Чем эти «управомочные» (Ковалевский М. М.) руководствуются «творя суд и расправу» (Ф. Сологуб)? Чувством права! Современная европейская (в том числе российская) юриспруденция заимствовала это понятие у немецкой психиатрии начала ХХ-го века: gefühl (Эмиль Крепелин). Было уже это в истории юриспруденции и не раз! Как «свободное искание права» (freie Rechtsfindung), то «свободную оценку интересов» (freie Interessenabwegung), то «господствующие в обществе представления о праве и справедливости» и т. п. (Муромцев. О. А.). То же следует сказать и о предоставлении судье права принимать свои решения как на основании «оценки интересов» участвующих в каждом отдельном споре сторон, так и на основании «господствующих в обществе» или его известных кругах «воззрений на право». «Оценка интересов» при отсутствии объективного критерия для этой оценки, переходит в тот же судебный произвол, а теория «господствующих воззрений на право» повторяет в тривиальной форме древнее учение о «народном правосознании» как единственном основании права, исключающем, вместе с тем, и его оценку. Право, по выражению Пойа Д., есть только известное качество норм, регулирующих социальную жизнь, и если не может быть права без социальной жизни, так как форма не может в действительности существовать без содержания, так не может быть и социальной жизни без права, так как понятие регулирования входит в понятие социальной жизни, которое переходило бы иначе в свою противоположность, т. е. понятие бесправие (у нас говорят: беспредел). Таким образом, социальная жизнь и право суть не раздельные величины, а две нераздельные стороны — содержание и форма — одного и того же явления — Государства. Это все о социальной юриспруденции. Вне ее — правовые интересы общества и возможность их реализации, а также — форма защиты прав и свобод человека оказываются в виртуальной реальности. Точнее — в сюрреальности.

Закончим «пролегомены» прецедента, процитировав Ю. С. Гамбарова. И, таким образом, как бы подведем черту под сказанным выше. Черту, а не точку. Ибо, разговор о социальной юриспруденции в современной России только начинается! Итак:

«Характерные черты древнегерманской семьи, — с которой сходится, в общем, как древнеславянская, так и вся арийская семья, — заключены в ее строении и юридических отношениях. Она представляет собой с самого начала самостоятельный союз, глава которого пользуется властью, смешивающей в себе элементы публичного и гражданского права. Управление семьей основано не на соглашении между ее членами, а на единой воле ее главы, которому подчинено все, что живет и существует в семье: жена, дети, потомство, рабы, крепостные, свободные работники и все имущество. Власть главы над всем этим составом семьи не определена точно и совпадает, в общем, с границами права распоряжения собственностью. Отличительный признак этой семьи — ее единство, распространяющееся как на ее личный, так и имущественный состав. С точки зрения этого единства, можно говорить и о собственности главы семейства, хотя эта собственность — не свободная, а связанная целями семейного союза. Ее имущественная ценность допускает сравнение с имущественной ценностью государственной территории для управляющей ею территориальной верховной власти.

Разложение единой семьи, происходящее под влиянием отчасти государственной власти, отчасти процесса развития внутри самой семьи, устраняет постепенно ее публично-правовые элементы и делает из семьи учреждение, ведаемое исключительно гражданским («неправильным», по сути — вставка наша: Е. Самойлова, Е. Черносвитов) правом».

16 ноября 2011 г. в 22 часа по телефону московской неотложной психологической помощи позвонила женщина (все обращения записываются и хранятся в памяти компьютеров, а также регистрируются в специальном журнале), со слезами сказав: «Что мне делать, чтобы не сойти с ума и не натворить глупостей?» Вот ее история. Весьма «банальная»! Ей 40 лет, она разведенная, работает медицинской сестрой в поликлинике. Живет с матерью, которой 70 лет. Получала за мать пенсию и обнаружила, что все сбережения матери — 30 тысяч рублей — украла кассирша сбербанка. Началась двухгодичная эпопея. Чиновники сбербанка, где у нее украли деньги пенсионерки матери, разговаривать с ней не стали. Она обратилась к г-ну Грефу. Получила ответ от юриста, который посоветовал ей подать в суд. Что она и сделала, наняв адвоката. Но суд проиграла, ибо «доводы» адвоката со стороны ответчика (сбербанка России — Грефа), оказался для судьи более убедительными. Она подала кассационную жалобу. А также написала министру внутренних дел, и президенту РФ. Ответы чиновников из высоких инстанций были схожи — все решает суд (как и для главы СК). Днем было последнее заседание кассационного суда, на котором ей прямо в лицо судья сказал: «Вы не можете выиграть у сбербанка России. Никто не даст вам создать прецедент!». И добавил: «Поберегите деньги, которые тратите на адвокатов и свое здоровье. Разве ваше здоровье не стоит такой мелочи — 30 тысяч рублей?» (См. «Документы». «Работники сбербанка грабят пенсионеров 1, 2,).

Споры о том, что такое «прецедент» в юриспруденции такие же древние, как и пирамиды Египта. Естественно, мы не будем включаться в эти споры, но, принимая во внимание все выше сказанное, считаем сделать некие пояснения и «иллюстрации» из истории. В слове «прецедент» мы видим два весьма различных значения, несколько смыслов. Главное, будучи категорией тавтологичной, «прецедент» тяготит к более общей категории (что признается всеми!) — аналогия. А это уже не юриспруденция, но ее философские основания.

Итак: есть 1) «прецедент» от латинского — praecedens, родительный падеж praecedentis — предшествующий. В этом значении о прецеденте говорят как о б источнике права, устанавливающим или изменяющим правовые нормы. Так, в странах англо-саксонской правовой семьи прецедент является основой правовой системы, в некоторых других странах (например, Франции) прецеденты используются для восполнения пробелов в законодательстве. Судебная реформа 1873—1875 годов объединила общее право и право справедливости в единое прецедентное право. Прецедент состоит (самый распространенный взгляд) из необходимой основы решения (ratio decidendi — само правило, которое создает правовую норму), и из «попутно» сказанного (obiter dictum — другие обстоятельства дела, также определяющие вердикт суда). Сам судья может и не знать, что в его вердикте ratio decidendi, а что obiter dictum — это делает другой судья, устанавливая, является ли данный вердикт прецедентом для дела, которое он рассматривает (как в «казусе», с которого мы начали разговор о прецеденте). Принцип судебного прецедента применяется в части ratio decidendi, тогда как часть obitur dictum не должна иметь (на практике, отнюдь не так!) обязательной силы. Вот краткое пояснение, как официально (по закону) обстоят дела у нас.

Прецедент официально не является источником права, хотя на практике решения вышестоящих судов часто принимаются во внимание при разрешении споров. Роль прецедента в некотором смысле выполняют постановления Пленумов Верховного и Высшего Арбитражного судов по отдельным вопросам правоприменения. Руководящая роль толкования правовых норм в данных постановлениях, а также Обзоров судебной практики, утверждённой Президиумом Верховного Суда РФ или распространённой письмами Высшего Арбитражного Суда РФ закреплена статьями 126 и 127 Конституции РФ. Кроме того, судебный прецедент предыдущих решений прямо закреплён в конституционном судопроизводстве Федеральным конституционным законом «О Конституционном Суде РФ» (ст.43 ч.3, ст.47.1. и ст.75 п.9) и законами об уставных (конституционных) судах субъектов РФ. Необходимо отметить, что в силу ст.15 ч.4 Конституции РФ, законов о ратификации положений и протоколов Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, суды Российской Федерации обязаны руководствоваться толкованиями Конвенции изложенными в решениях (постановлениях) Европейского Суда по правам человека при вынесении собственных решений, что придаёт им характер судебного прецедента.

Однако, в последнее время в российской правовой науке ведутся бурные дискуссии на предмет того, что право судебного прецедента могло бы стать самостоятельным источником права в России. Необходимость судебного прецедента мотивируется обязанностью высших судебных органов в части обеспечения единства судебной практики (ч.3 ст.377 и ст. 389 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации), или, иначе единообразия в толковании и применении судами норм права (п.1) ст. 304 Арбитражного процессуального Кодекса Российской Федерации). Единство (единообразие) же по мнению апологетов судебного прецедента в России есть средство обеспечения равенства всех перед законом и судом (ч.1 ст.19 Конституции Российской Федерации).

Оппоненты возражают, указывая на то, что феномен единства (единообразия) не является однозначным, что для введения права судебного прецедента необходимо вносить изменения в Конституцию Российской Федерации, в ст. 120 которой записано о том, что судьи независимы и подчиняются только Конституции и федеральному закону. Кроме того, полномочия в части обеспечения единства (единообразия) судебной практики не мотивированы текстом Конституции, в ст. 126 и 127 которой установлена обязанность судов в части разъяснений судебной практики, но не в части обеспечения её единства.

21 января 2010 г. Конституционный Суд РФ принял постановление №1-П ^[, в котором признал положения Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации не противоречащими Конституции.

Но есть 2) «прецедент» от лат. præcedere («идти впереди, предшествовать»), из præ — «перед» + cedere — «идти, ступать, ходить». Этот смысл мы видим в сегодняшней и не только судебной практике. Jus honorarium ввели первые в истории человеческих отношений «беспредельщики» преторианцы. Прецедент тавтологичен, ибо стоит ему стать правом, исключением из правил, социальной нормой, он перестает быть прецедентом. А сам прецедент как прецедент в юриспруденции никакой роли не играет. Повторяем — все дело в его толковании. Таким образом, право может быть создано только волей, а не знанием. Волевое (не правовое) решение отчуждено от реальных социальных законов (Н.Н.Баженов, Габриель Тард).

И в конце несколько иллюстраций по теме.

Кромвель создал не прецедент, отрубив голову Карлу 1. Он сделал революцию в юриспруденции, убрав из нее слово «Воля Божья».

Кальвин и Мартин Лютер сделали то же самое, убрав из юриспруденции «Наместника Божьего».

Александр Ульянов и Вера Засулич не создавали прецедента. Владимир Ульянову не нужно было «идти другим путем».

«Казусы» с Ходарковским и Березовским не есть суть прецеденты.

Дело Штукатурова против России не создало прецедента. Всего лишь поправку к Конституции Р. Ф. (а не поправку в Конституции РФ).

32-летний норвежец Андерс Беринг Брейвик, устроивший двойной теракт в Норвегии, унесший жизни более 90 человек, ни своими действиями, ни манифестом «2083», также не создал прецедента…

Современные чиновники и юристы, которые на их службе, так боящиеся создать прецедент, руководствуются в своем gefühl не знаниями социальных законов, а фантомом, имя которому «прецедент». А он, прецедент, простите за сравнение, как дождь: если идет сегодня и был вчера, то, отнюдь не значит, что будет и завтра. Конечно, обладая современными «технологиями» можно сделать дождливую или солнечную погоду над определенной частью территории России в любое время. Но это подобно смене часовых поясов. Природе до этого нет никакого дела!

P.S. Еще раз процитируем Ю.С.Гамбарова:

«Это — скорее «административная», или «общественная, автономия», состоящая в праве того или другого учреждения или общества на самостоятельное регулирование своих внутренних отношений и распорядка своих дел в пределах действующего закона и предоставленной каждому из этих учреждений и обществ власти. Поэтому основное условие действительности автономических постановлений лежит и у нас в том, чтобы они находились в гармонии с общим законодательством страны, не противоречили ему и не выходили за пределы власти, предоставленной тому или другому обществу или учреждению: всякое уклонение отсюда ведет за собой отмену и необязательность автономического постановления…

…Наше законодательство содержит в себе известные правила о контроле центральной власти над органами самоуправления, о пределах их ведомства и порядке разрешения столкновений, как между этими органами, так и между ними и органами государственной власти.

…То, что называется «правом юристов» (Juristenrecht), или юриспруденцией, слагается из теории и практики, т. е. теоретической разработки действующего права и судебных решений, взятых в отдельности или в совокупности однородных решений того или другого суда или той или другой категории судов. Представляет ли собой такое право, разрабатываемое теорией и развиваемое судебными решениями, самостоятельный источник права, или оно входит составной частью в обычное и законодательное право, этот вопрос чрезвычайно спорен и исполнен до сих пор неясностей — вследствие того, что при ответе на него не делается обыкновенно различия, во-первых, между положением этого вопроса в прошлом и настоящем, во-вторых, между теоретическим (научным) и практическим (судебным) «правом юристов», и, в-третьих, между общим и индивидуальным правообразованием».

Библиография

1. Гамбаров Ю. С. Гражданское право. Общая часть.

2. Бернгефт Ф. Колер И. Под ред. Нечаев В. М. Гражданское право Германии. Санкт-Петербург. 1910.

3. Колер И. Введение в науку права. Перевод с немецкого под ред. Платонова С. Ф. «Вестник права» Санкт-Петербург. 1903 г.

4. Муромцев. О. А. «Что такое догма права?» СПб. б/г).

5. Пойа Д., Математика и правдоподобные рассуждения, пер. с англ., М., 1957.

6. Ehrlich S. Das zwingende und nicht zwingende Recht im Bürgerlichen setzen. Berlin.1899. S. 137—138.