Третья книга. Из опубликованного в разное время

Евгений Беляков

Статьи, написанные, в основном, с 1996 по 2018 гг. Они посвящены педагогике – главной проблеме не только нашего общества, но и всех обществ на планете.

Пушкин — всё

Вариант 2001 года. «Блеснет любовь улыбкою прощальной…»

Когда я был маленьким и учился в школе, я очень любил писать сочинения по литературе. В своих сочинениях я никогда не следовал никаким чужим мнениям и писал только то, что я думал. Например, одно сочинение по «Герою нашего времени» я начал так: «Я ненавижу Печорина». Наша учительница литературы часто не знала, как реагировать на мои писания. К счастью, она не страдала злонамеренностью (а только отсутствием чувства юмора). С тех пор прошло уже много-много лет, и я соскучился по той бесшабашной раскрепощённости, с которой писал когда-то школьные сочинения. И решил: а почему бы мне не взять и не написать сочинение по литературе так, как мне на самом деле хочется, ни на кого не оглядываясь? Результат перед вами.

Почему Татьяна Ларина отказала Евгению Онегину?

Мнения разделились.

Вот — Белинский: «Последние стихи («Но я другому отдана/Я буду век ему верна». Примечания в скобках мои, Е.Б.) удивительны — подлинно конец венчает дело! Этот ответ мог бы идти в пример классического «высокого» (sublime) наравне с ответом Медеи: moi! (Я!) И старого Горация: qu’il mourut! (Да умрёт он!) Вот истинная гордость женской добродетели! Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чём? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящённые любовию, в высшей степени безнравственны…» Так написал Белинский («Сочинения Александра Пушкина», статья 9). И дальше — объясняет: «Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить — значит для неё жить, а жертвовать — значит любить. Для этой роли создала природа Татьяну, но общество пересоздало её…”. (Подчеркнул я).

Откроем теперь томик Писарева: «…Полное разоблачение ничтожной личности (Онегина) было бы неизбежно, если бы на месте Татьяны стояла энергическая женщина, любящая Онегина действительной, а не придуманной любовью. Если бы эта женщина бросилась на шею к Онегину и сказала ему: я твоя на всю жизнь, но во что бы то ни стало, увези меня прочь от мужа, потому что я не хочу и не могу играть с ним подлую комедию, — тогда восторги Онегина в одну минуту охладели бы очень сильно… Дело кончилось бы тем, что она убежала бы от него, выучившись презирать его до глубины души; и, разумеется, бедной, опозоренной женщине пришлось бы или умереть в самой ужасной нищете, или втянуться поневоле в самый жалкий разврат».

Достоевский. «Кому же, чему же верна? Каким это обязанностям? Этому-то старику генералу, которого она не может же любить, потому что любит Онегина… Да, верна этому генералу, её мужу, честному человеку, её любящему и ею гордящемуся… Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он её муж, измена её покроет его позором, стыдом и убьёт его. А разве может человек основывать своё счастье на несчастье другого?» («Пушкин. Очерк»). Да, а Белинский, чуть ли не обвиняющий Татьяну в безнравственности, напрочь забыл о старом генерале.

Приведу ещё выдержку из комментариев Набокова, который не поверил Татьяне: «Не может возникнуть сомнения в том, что Пушкин стремился представить решение княгини N. как окончательное, но удалось ли ему это?… Я нахожу нужным заявить, что её ответ Онегину отнюдь не содержит тех примет торжественного последнего слова, которые в нём стараются обнаружить толкователи. Заметьте, какая интонация преобладает в XLVII, как вздымается грудь, как сбивчива речь, сколько здесь переносов — тревожных, пронзительных, трепещущих, чарующих, почти страстных, почти обещающих (строки 1—2, 2—3, 3—4, 5—6, 6—7, 8—9, 10—11): настоящий пир переносов, увенчиваемый признанием в любви, от которого должно было радостно забиться сердце искушённого Евгения. И после этих захлёбывающихся двадцати строк — что в конце? Пустое, формальное завершение, вариация избитого „отдана-верна“: неотступная добродетель с её вечными прописями!» («Комментарии к Евгению Онегину»)

Не могу отказаться привести ещё фразу из моего собственного школьного сочинения (вовсе не пытаясь поставить себя, тем более в 15 лет, в ряд великих критиков, — но эта фраза типична для реакции подростка): «Пройдёт время, умрёт старый генерал, и тогда…».

Удивительное разнообразие мнений!

Между тем, так я утверждаю, в самом «Евгении Онегине», в «осьмой» главе, а также в обстоятельствах жизни А. С. Пушкина в тот год, когда заканчивал он свой труд, содержится (причём вовсе не таится!) как разгадка причин отказа Татьяны Онегину, так и то, чем на самом деле завершился роман. Мой вывод: Татьяна отказала своему воздыхателю вовсе не потому, что не хотела причинить боль старому мужу, на самом деле она уже не любила Онегина. Я утверждаю также, что Онегин после отказа Татьяны покончил жизнь самоубийством..

Одна из главных тем «Онегина» — в самых первых строчках: тема старости.

«Мой дядя самых честных правил, /Когда не в шутку занемог,/ Он уважать себя заставил/ И лучше выдумать не мог./ Его пример другим наука; /Но, Боже мой, какая скука/ С больным сидеть и день и ночь,…/Вздыхать и думать про себя:/ Когда же чёрт возьмёт тебя?»

Дядя хорош (самых честных правил): заставил себя уважать, лишь, когда не в шутку занемог. Лучше выдумать не мог. Его пример — другим наука. Но даже это, законное требование старого человека, чтобы о нём хоть в последний час вспомнили — ох, какая это скука! Какое счастье, что старик помер, когда племянник был ещё в пути! Так думал молодой повеса, говорит А.С.Пушкин, подчёркивая разность между ним и Онегиным. Такую же далёкую разность, как между Онегиным и… дядей. И потом, на протяжении всего романа периодически обращается Пушкин к теме дяди (одного из главных, но редко называемых героев).

Среди этих отступлений мы встретим и такое: «Позвольте: может быть, угодно/ Теперь узнать вам от меня,/ Что значит именно родные./ Родные люди вот какие: /Мы их обязаны ласкать/ Любить, душевно уважать…»

Эти слова (ироничность которых не мешает им быть тем, что они есть) принадлежат автору, то есть произносятся Пушкиным от своего имени. Поэтому не будет слишком смелым утверждение, что дядя и автор (Пушкин) — одно и то же лицо. И тогда получается, что весь роман в стихах «Евгений Онегин» — это одно-единственное, нескончаемое путешествие молодого повесы к дяде из Москвы в Петербург. И это надо понимать буквально: действие начинается в деревне неподалёку от Москвы, а кончается — в Петербурге. Онегина — к Пушкину (а так как Онегин — часть Пушкина, то — Пушкина к самому себе). С долгими остановками, дуэлью, признаниями в любви и пр. Такое же, как в известной книге Радищева — из Петербурга в Москву. Или (уж если искать изначальный сюжет — путешествие на Итаку… Меняются времена года… В конце концов племянник приезжает: «Но прилетев (Sic!) в деревню дяди,/ Его нашёл уж на столе/ Как дань готовую земле». Кто кого нашёл уж на столе? Повременим с ответом на этот вопрос.

В 1830-м году А. С. Пушкин очень много думал о смерти. Он сидел в поместье, окружённый холерными карантинами. Тогда-то и написал Пушкин свою «Элегию»:

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть — на мой закат печальный

Блеснёт любовь улыбкою прощальной.

Пушкин считает, что молодость прошла, что наступает закат жизни. При том, что ему 30 лет (как и Онегину).

Что касается улыбки любви, то Пушкин собирается жениться на девушке, которой 16 лет. Разница в возрасте настолько велика, что приводит Пушкина в отчаяние. И это — тоже один из поводов подумать о смерти (конкретнее — о самоубийстве). «…Моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтобы повеситься?» «…Душа моя, Плетнёв, хоть я и не из иных прочих, так сказать, но до того доходит, что хоть в петлю. Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная…». А осень действительно была «чудная», с тех пор в истории русской культуры она так и называется: болдинская осень.

Здесь, в Болдино, Пушкин пишет последнюю главу «Онегина». Онегин на балу встречает Татьяну в малиновом берете. В этот миг Пушкин делает небольшую паузу и рассуждает о поздней любви. Здесь уже — не «блеснёт любовь улыбкою прощальной», а нечто совсем иное. Читаем:

Любви все возрасты покорны,

Но юным, девственным сердцам

Её порывы благотворны,

Как бури вешние полям:

В дожде страстей они свежеют,

И обновляются, и зреют —

И жизнь могучая даёт

И пышный цвет и сладкий плод.

Но в возраст поздний и бесплодный,

На повороте наших лет,

Печален страсти мёртвый след:

Так бури осени холодной

В болото обращают луг

И обнажают лес вокруг.

Поразительно, что в опере Чайковского соответствующее место имеет прямо противоположный смысл. Гремин поёт: «Любви все возрасты покорны,/Её порывы благотворны/ И юноше в расцвете лет, едва увидевшему свет,/ И убелённому судьбой бойцу с седою головой… /Онегин, я скрывать не стану,/ Безумно я люблю Татьяну…» И так далее.

И Онегину — лет 30, и Татьяне — лет 19—20. И тот и другой, и Пушкин, и Онегин стремятся к любви, мечтают, чтобы она блеснула улыбкою прощальной. Несколько лет назад, когда Татьяна признавалась Онегину в любви в деревне, она была уже на выданье, а он — ещё не в предельно позднем возрасте. И — «счастье было так возможно». Но — не ТЕПЕРЬ, думает Пушкин одновременно о себе и Онегине. Он боится, что этот подросток с талией пчёлки, эта «бесчувственная» (Ахматова сравнила её со статуей) Натали, отвергнет его, будь он сто раз гений, и как бы он сильно её не любил.

«Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; и я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия её сердца…» (Письмо Н. И. Гончаровой).

Где-то в середине «Онегина» написано так:

Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей

И тем её вернее губим

Средь обольстительных сетей.

Так подумалось Онегину, так случилось — ведь он Татьяну сначала совсем, как казалось ему, не любил, а, гляди же, понравился. А потом вдруг, когда полюбил — то этот же афоризм стал работать против него (и против Пушкина): если бы Онегин и в конце романа, в Москве, не любил Татьяну, его шансы были бы выше. Потому что женщина очень часто не любит человека, который любит её (и наоборот). Чтобы завоевать любовь, нужно быть холодным и расчётливым — «тем легче нравимся мы ей». Взаимная любовь требует синхронности и взаимных сомнений (да и бывает ли она — на самом-то деле?).

В жизни человека бывают моменты, когда он начинает любить, а бывают и такие, когда любовь заканчивается. Считая Татьяну «положительной героиней» (ведь Пушкин сам её любит!) мы привыкли верить ей, считаем, что Татьяна в последней сцене романа всё ещё любит Онегина. Но чувства даже самых «положительных» людей амбиваленитны, противоречивы. Ещё в деревне, посетив имение Онегина, побывав в его кабинете, Татьяна по-новому, иначе взглянула на предмет своих прежних романтических чувств. «Уж не пародия ли он?» — спросила себя она. И хотя Онгеин был меньше всего пародия, Татьяна придумала себе Онегина во второй раз, и теперь уже иначе. Она всеми силами пытается разлюбить Онегина, ведь ей ничего другого и не остаётся (так она думает). Она совершает в этом направлении героическую работу, наполовину бесполезную, но всё-таки давшую какой-то результат. Ведь прошло немалое время. Психологи считают (причём на основании конкретных данных), что безответная любовь длится не более двух лет. Так вот к тому времени, когда Татьяна вновь встретилась с Онегиным на балу, прошло ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА..

И теперь, когда Онегин стоит перед ней на коленях, Татьяна испытывает лишь лёгкое чувство, которое преодолимо, и которое она оценивает лишь как «мелкое» (считая, что любовь всегда такая, как сейчас у неё). Её больше заботят воспоминания.

Княгиня перед ним, одна,

Сидит, не убрана, бледна,

Письмо какое-то читает

И тихо слёзы льёт рекой,

Опёршись на руку щекой.

И мы почему-то всегда думаем, что читает Татьяна письмо Онегина (приведённое несколькими страницами раньше). Совсем, может быть, и нет. Скорее — письмо из деревни, где сообщается о смерти няни. Тем более, что в «отповеди» Татьяны об этом идёт речь: «Где нынче крест и тень ветвей / Над бедной нянею моей». Онегин падает к её ногам. Она вздрогнула и молчит, не поднимает его. Долгое молчанье. Наконец она ему говорит: «Довольно, встаньте». Так нужно обращаться с пародией! Я должна с вами объясниться откровенно. В словах этих проскальзывает не только давняя обида, но и неприязнь.

С удивлением перечитал знакомую со школьных лет (когда её наизусть мы учили) «отповедь» Татьяны. Я лучше, кажется, была, а какой ответ я нашла? Одну суровость. Сегодня моя очередь, говорит Татьяна с неожиданным чувством сладкой мести. Тогда я вам не нравилась, что ж теперь вы меня преследуете? Не потому ли, что я знатна и мой позор теперь для вас — почётнее? Как пощёчина. Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом? Да, так и написано — мелкого. «…Что к моим ногам/ Вас привело? Какая малость!» Любовь для Татьяны — малость, давно ли? Она уже, видимо, вообще считает себя выше всех страстей. Святость брака — вот моральный императив, усвоенный, разумеется, не без участия православия (хотя никакого священника в романе не наблюдается явно). О муже, как о человеке, который УМРЁТ, если Татьяна его бросит — вспомним Достоевского и Чайковского, который изобрёл старика-генерала Гремина, не существовавшего у Пушкина вовсе — и речи никакой нет! «Я вас люблю, к чему лукавить». Да, но уже не очень сильно (да и вообще любовь ведь — «такая малость»! ). И не очень искренне. Потому что рядом так сказано: «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была, и я ЛЮБИЛА ВАС…» В прошедшем времени. «Лучше», потому что не 20, а 18? Да нет же: это, скорее всего, просто «замещение» — лучше, то есть моложе была не Татьяна — был Онегин.

В романе «Евгений Онегин» есть мораль (вложенная Пушкиным, как я полагаю, сознательно). Она состоит в том, что за своё следование «науке любви» Овидия в юности даже такой сухарь и педант как Онегин наказывается Богом тем именно, что познаёт истинную любовь, притом безответную. Значит Овидий, которого и сам Пушкин в юности предпочитал Цицерону — совсем не безобиден (что следует понять и нынешним юношам и девушкам, читающим вместо подлинного Овидия его не слишком грамотные аналоги в виде «сексуально-просветительской» литературы).

В другом «ракурсе»: Пушкин= «генерал», Онегин — один из возможных искусителей его будущей жены, проекция иных опасений поэта. Ситуация напоминает «Крейцерову сонату»: муж ревнует потому, что прекрасно знает среду холостяков, к которой и сам принадлежал. Последняя сцена «Евгения Онегина» напоминает параллельно поставленные гадательные зеркала; читатель вместе с Пушкиным оказывается в той самой бане, где накрыт стол на два прибора для ворожбы, куда Татьяна испугалась идти в пятой главе.

Ситуация прозрачна, хотя у самого Пушкина всё будет не совсем так плохо (в 30-м году). Но Пушкин как бы проецирует свои опасения в ткань произведения. И намекает (причём очень открыто и явно, так что даже не понятно, почему это не замечают), чем всё у Онегина закончилось:

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочёл её романа

И вдруг умел расстаться с ним…

То есть с «романом жизни», значит, блажен тот, кто умер не слишком старым, например, «на переломе наших лет», лет этак в 30, как Онегин=Пушкин (правда Пушкину ещё суждено семь лет жить, но Онегин — это вариант его судьбы: ведь всё могло бы произойти иначе). «Умел» — значит унесла не болезнь, а собственное решение уйти из жизни.

И не должна читателя смущать последняя строчка:

Как я с Онегиным моим.

Пушкин прощается с Онегиным, а не с «романом в стихах «Евгений Онегин»», прощается не как с героем законченной книги, как с человеком, как с частью самого себя. Эта последняя строфа — контрастирует со всем романом в целом, потому что Пушкин здесь говорит о кончине Онегина не как о наказании, но как о благе: «Блажен, кто…». И это истинное завершение, потому что в ней мораль, к которой всё это время Пушкин готовил читателя, растворяется в осознании более высокой истины, в сравнении с которой пустяками оказываются все наши грехи и огорчения: мысль о благе раннего самоубийства. К этому всеразрешающему средству прибег, как видно, Онегин. Его применил и сам А. С. Пушкин через семь лет (если верить пусть не фактам, но сути известного эссе Борхеса). Мы не знаем Пушкина в старости благодаря Чёрной Речке.

Конец ознакомительного фрагмента.