33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Евгений Анташкевич

Эта книга написана как расширение романа «Харбин». Город в Китае стал настоящим спасением для тысяч российских беженцев. Не так давно, когда к представителям русской эмиграции относились как к «белобандитам», историю Харбина предпочитали замалчивать. Автор книги – ветеран спецслужб, китаист – попытался облечь в художественную, и потому интересную большинству читателей, форму реальную, насыщенную событиями жизнь уникального геополитического анклава.

УЛИЦА САДОВАЯ, 12, УГОЛ ПЕКИНСКОЙ

Серёжа Серебрянников отмахивал длинными ногами и не оглядывался. Сорокину было трудно за ним поспевать, он задыхался. Он хотел задать вопрос, куда Серёжа делся из эшелона, но не получалось сформулировать, и тогда он неожиданно спросил:

— А чем вы занимаетесь?

Серебрянников на ходу оглянулся:

— Лечу взрослых людей от сифилиса и гонореи и изгоняю лобковую вошь!

— А меня вылечите? — спросил Сорокин.

— А у вас что? — Серебрянников шёл так быстро, что Сорокин гнался за ним вприпрыжку.

— Не знаю, но скорее — последнее.

— Это просто, — ответил Серёжа, — бритва и керосин!

«Зарежет и сожжёт!» — поёжился Сорокин.

Серебрянников неожиданно остановился, и Сорокин уткнулся в его спину ниже лопаток.

— Тогда вот что! — Серебрянников повернулся и упёрся взглядом в Сорокина. — На Садовую мы сейчас не пойдём…

«Как хорошо!» — с облегчением подумал Сорокин.

–…А пойдём ко мне в кабинет, у меня там приличный душ, оскоблим вас, а потом… вам надо переодеться! Тогда можно и на Садовую!

Душ действительно оказался приличный: чистый и горячий. Когда Сорокин открыл оба крана — он не разобрал обозначений: красная и синяя точки, — на него хлынула ледяная вода, в момент сменившаяся кипятком. Сорокин ойкнул и отскочил. Серебрянников из кабинета прокричал, что открывать надо понемногу и сначала холодную воду.

— Спасибо! — пробурчал Сорокин, стал осматривать краны и обнаружил предательские цветные точки. — А что какая? — прокричал он, хотя укрученный душ уже не шумел.

— Это немецкая система с газовым нагревателем, красная — горячий! И… побреетесь сами? Или позвать санитарку?

Сорокин обомлел.

— Какую санитарку? — спросил он, от упоминания «санитарки», не «санитара», а именно «санитарки», у него свело зубы и онемел язык.

— Обыкновенную! Санитарка — звать Тамарка! Глафира!!! — закричал Серебрянников.

— Не надо! Не надо никаких санитарок, я тут голый совсем!!! — проорал Сорокин.

Занавеска отодвинулась, и сверху из-под потолка на него смотрел Серебрянников.

— А что, вас скоблить… когда вы оденетесь? — Он задвинул занавеску. — Ладно, сначала вымойтесь, только не вытирайтесь! Поняли? А то как же вас намылить?

— А сколько ей лет? — Сорокин попробовал рукой струю, его ещё била дрожь.

— А какое вам до этого дело? Вы же на процедуре! Глафира!!!

— Што, Сергей Платонович?

— Дайте этому молодому человеку бритвенный прибор, он попробует сам, он стесняется!

— Ну и пусть его! — услышал Сорокин.

Женский голос прозвучал так близко, как будто бы санитарка по имени Глафира, а никакая не Тамарка стояла уже через занавеску. Занавеска сдвинулась, Сорокин в ужасе шарахнулся, чуть не поскользнувшись на мокром кафельном полу, на него смотрела толстая, приземистая немолодая баба в колпаке, сидевшим у неё на бровях и ушах, и в белом халате, натянутом на оплывшее тело, как резиновый.

— Тута и скоблить-та неча, да и стесняются оне, как дитя малое.

Санитарка Глафира сунула Сорокину свёрнутое вафельное полотенце. Сорокин, не отрывая левой руки, которой прикрывался, протянул правую, свёрток был большой, Сорокин не удержал его, вернее, удержал за угол, свёрток размотался, и всё, что в нём было, упало на мокрый кафель.

— Оне ищё и безрукай! — пробормотала Глафира и утиной развалочкой повернулась к выходу.

Сорокин двинул назад занавеску и поднял с пола большой кусок, судя по цвету и запаху, дегтярного мыла, бритву и раскисший пакетик с тальком. «Ничего, управлюсь и без Глафиры», — подумал он и после этого с наслаждением подставил под горячие струи лицо и грудь.

Из душа Сорокин вышел насухо обтёртый и одетый в исподнее.

— Я, как мог, сделал, Сергей Платонович! — крикнул он. — Осталось только голову!

— Ну, с головой Глафира справится, — ответил Серебрянников и вошёл в перевязочную. — Садитесь на кушетку… Глафира! Несите машинку!

В перевязочную снова вошла Глафира и за несколько минут обкорнала Сорокина.

— Ну вот! — сказал Серебрянников и протянул Михаилу Капитоновичу тёмный флакон. — Так и быть, поскольку нам на Пекинскую — разорение с вами, — вот приличная мазь, вместо керосина. У меня, знаете ли, супруга беременная и не переносит резких запахов! Вы… мы сейчас с Глафирой выйдем, раз вы такой стеснительный… а вы намажьте этой мазью сами знаете где, а потом мы устроим на вас примерку. Идём, — сказал он Глафире и слегка ткнул её в бок. Глафира, не оборачиваясь, отмахнулась от Серебрянникова, тот оглянулся на удивлённо глядящего на это Сорокина и хитрюще ему подмигнул.

Пересекали Большой проспект, когда уже начинало смеркаться. Неожиданно хлынул ливень, и они спрятались под маркизом ювелирной витрины огромного двухэтажного Чурина. За несколько секунд собралось человек пять, прохожие запрыгивали из-под струй и теснили Сорокина и Серебрянникова к большому витринному стеклу. Сорокин глянул снизу вверх на длинного Серебрянникова и позавидовал. Тот поверх голов любовался золотыми сверкающими струями дождя, попавшими в косой луч солнца. Михаил Капитонович вспомнил прабабушку, жившую очень долго и всегда выгонявшую его и младшего брата на зелёную траву их двора между домом и конюшней, когда шёл вот такой слепой, или грибной, дождь.

Элеонора Боули несколько минут назад вышла из редакции. Она должна была встретиться с женой английского консула в Харбине, у неё оставалось немного времени, и она зашла в Чуринский магазин выбрать подарок для матери. Несколько дней назад она проходила мимо витрины ювелирного отдела и увидела среди выставленных изделий золотую брошь, подходившую к уже купленному бархатному платью, и сегодня решила эту брошь купить.

Она искала брошь, на витрине их на синем бархате лежало много, в этот момент пошёл дождь и на улице под маркизом стали собираться люди, они загородили свет. «Good damn!» — с чувством выразилась Элеонора. Сверкали косые струи дождя, но открывшееся чудное зрелище загораживал низкий маркиз и фигуры, среди которых одна была очень высокая. Элеонора шагнула в сторону, чтобы фигура не мешала, — таким красивым был дождь в лучах заходящего солнца. Вдруг фигура обернулся и вперилась в Элеонору взглядом — молодой человек в пенсне, с очень вьющейся пышной копной волос. Его взгляд был выразительный, и ухмылка выразительная. Элеонора не отвела глаз, опустила вуалетку и подумала: «Нахал!» Она отвернулась, всё равно брошь она не нашла и решила посмотреть что-то на прилавках.

Ливень кончился внезапно. Сорокину даже показалось, что он видел, как в воздухе летела последняя капля и, одинокая, вздула пузырь на мокром тротуаре. Те, кто стоял перед ним, вытягивали руки, щупали воздух и, щурясь, заглядывали наверх. Серебрянников толкнул Михаила Капитоновича локтем, Михаил Капитонович на него глянул, Серебрянников показал головой внутрь магазина и скроил восхищённую мину. Сорокин обернулся, посмотрел, увидел спину женщины, отходившей от витринного стекла в тёмную глубину ювелирного отдела. Он вопросительно глянул на Серебрянникова, но тот уже выставил из-под маркиза руку и всем телом шагнул вперёд.

— Что там? — спросил его в спину Сорокин.

Серебрянников оглянулся и махнул рукой.

— Уже ничего, но очень хороша, по-моему, брюнеточка, и где-то я её уже видел!

Конец ознакомительного фрагмента.