Печать Каульмэ

Евгений Александрович Курагин, 2021

«Ад пуст! Все демоны сюда слетелись!» – писал когда-то Шекспир. Но что, если демоны не просто среди нас… А внутри нас самих, и это не страшная одержимость, а привычная повседневность? Впрочем, не может в таком мире все быть просто и безопасно. Мария, двадцатидвухлетняя сотрудница Бюро печатников на Естафьевке, на одном из выездов обнаружила девочку, окруженную зеленым сиянием, и этот случай свел ее с магистром седьмого класса Лаврентием Эдмундовичем. Для них обоих это стало лишь началом загадочных и жутких событий, ведущих к некоему ордену, который считается давно исчезнувшим…

Глава вторая

Брусиловская, 6:32

Ванная, до самых краев наполненная горячей водой, творила чудеса с Марией. Вздымающийся пар и легкая циркуляция воды смывали усталость минувшего дня. Запах жасмина, лаванды, шалфея и розмарина, витающие во влажном воздухе, заставляли отвлечься от мирской суеты и на какое-то время забыться.

— Да-а-а-а…

Закинув руки под голову, Мария прикрыла веки с неестественно длинными ресницами. В этот раз мысли молодой девушки не витали где-то за гранью реальности, но однозначно были далеки от уютной ванной комнаты меблированной квартиры. У нее никак не выходила из головы маленькая светловолосая девочка, предположительно семи-восьми лет. Ее размышления снова и снова возвращались обратно, к моменту их первого знакомства, если его можно назвать таковым. Тогда малышка неслышно произнесла простые, казалось бы, слова: «Я не могу». И вот они-то и не давали Марии покоя.

Выяснить природу зеленоватого пульсирующего свечения ей было не под силу. Все же ее познания были слишком скудны по сравнению с Келли, и уж тем более — с профессором. Только потому она, разодрав коленку в кровь, спустилась обратно в тесную комнату и бросилась к Кощину.

Ермак Васильевич обсуждал что-то с Адамом, когда она буквально ворвалась в комнату. Кажется, они говорили о неправильно проведенных лучах печати и их смыкании. Благо профессор не стал тогда задавать никаких вопросов, а просто последовал за ней… Возможно, это спасло малютке жизнь, а возможно, и не только ей одной, но и всем присутствующим!

Что по-настоящему обеспокоило тогда Марию, так это неподдельное изумление на лицах Келли и Кощина в тот момент, когда они увидели девочку. Они далеко не новички в своем деле, причем работали в разных отделах, можно сказать, всю жизнь…

— Они ее не увидели, не почувствовали! Как это вообще возможно? — вслух размышляла Мария. — Ладно, Келли, он уперся рогом в неведомую печать и зациклился на ней, но профессор?

Вода уже остыла. Сигарета в старинном костяном мундштуке, зажатом между пальцами, дотлевала, а печатница продолжала пялиться в морщинистый потолок, пытаясь разгадать тайну происшествия на Старогуева. Обычно неординарные идеи приходили к ней сами собой, но здесь она чувствовала себя совершенно беспомощной.

Наконец выбравшись из ванны Мария вытерлась махровым полотенцем, прошла в весьма скромных размеров кабинет. Тут повсюду висели всевозможные заметки, перемежавшиеся с зарисовками, книги, сложенные в стопки и перетянутые бечевкой, стол, заваленный разноцветными папками с вырезками из газет и много чего еще.

Обмотавшись полотенцем, она плюхнулась в строе скрипучее кресло, зажгла очередную сигарету. Единственное окно ее кабинета выходило на Брусиловскую, сейчас она еще тонула в густых предутренних сумерках. Но пройдет некоторое время, и улица заполнится торгашами, нахваливающими свой товар, и нищими, дворовыми девками и простым рабочим людом, который спешит на работу.

Третий отдел независимой организации печатников занимался преступлениями совершаемые искаженными, а так же и их выявлением. И то, что Адам Келли пригласил профессора быть экспертом в этом расследовании, конечно, польстило старику. Последние годы Ермак Васильевич занимался исключительно преподавательством, и возможность тряхнуть стариной пришлась ему по нраву. Может, поэтому он и приблизил печатницу к себе, позволил обращаться к себе, когда возникнет в том нужда? Девушку это несколько не радовало. Не этого она ожидала, когда на втором курсе историографии в аудиторию вошла комиссия из шести человек, и тогда (довольно громко) прозвучало лишь две фамилии.

Мария затянулась сигаретой и откинула голову на спинку кресла. Когда Кощин в сопровождении Адама и еще двух адептов вышел из здания, патрульного дилижанса уже не было, а ждать транспорта из Бюро не было времени.

— Мария Александровна, не будете ли вы так любезны…

— Конечно! — на ходу бросила девушка, открывая заднюю дверцу шессера.

— Адам, вы можете повести?

— Разумеется, — дважды просить старшего печатника не пришлось.

— Маша, помогите мне.

Без лишних слов, Мария отдала печать зажигания Келли, сама первая села на заднее сиденье шессера, помогла профессору уложить ребенка рядом с собой, положа ее головку себе на колени. Малышка вся дрожала, а таинственное свечение не затухало ни на секунду. Сам Кощин устроился на соседнем с водительским сиденье, а в следующий миг сначала медленно, но потом все ускоряясь, они понеслись по булыжной мостовой в сторону Клинской.

— Я не могу, — повторила Мария, задумавшись над словами малышки, что лежала у нее на коленях. Что она имела ввиду безмолвно повторяя одну и ту же фразу? Что именно она не могла? Что? Одни вопросы, и, похоже, ответов ей не получить уже никогда. Она снова прикрыла глаза, в маленькой кухне, на газовой плите вскипал чайник, а ее мысли шарахались из стороны в сторону, в поисках ответов.

В Бюро третьего отдела, той самой ночью Марию напоили горячим чаем с бергамотом, но на этом все к сожалению и закончилось. Она безрезультатно просила встречи с Кощиным, Келли, даже с самим начальником Бюро, но никто не мог или не хотел ей помочь. Весь следующий день она провела в общем кабинете за скучным перелистыванием и сортировкой различных документов. А к вечеру решилась заехать к профессору, однако дома его не оказалось.

— Черт бы их всех побрал! — выругалась тогда Мария.

У каждого отделения был свой функционал, своя сфера деятельности, как и у любой другой службы. Но кто сказал, что она не может в свое личное время провести частное расследование?

С этими бунтарскими мыслями Мария поднялась с кресла и отправилась к себе в спальню. У нее были большие планы на сегодняшний вечер.

Старогуева, 18:36

Ее планам не суждено было сбыться в той мере, на которую она рассчитывала, однако Мария не была огорчена. Все сложилось даже лучше, чем она предполагала прежде. Около полудня в Бюро на Естафьевке зашел молодой человек. Довольно привлекательный, высокий и вместе с тем физически хорошо сложенный, но, по мнению девушки, слишком уж угрюмый, что ему ужасно не шло. Старомодный котелок он держал в руках, двигался легко и непринужденно, словно скользил по льду. Его черные волосы были зачесаны на затылок и блестели от бриолина. На левой скуле красовался небольшой синяк, что, впрочем, нисколько его не портило. Увесистую, надо полагать, трость он зажал под правой подмышкой, — наверное, левша, — а вот белые перчатки, наспех посланные в карман пиджака, говорили о…

— Добрый день, — голос молодого человека оказался чистейшим баритоном с одним лишь изъяном — легкой хрипотцой. Но и этот изъян показался бы многим представительницам утонченного пола незначительным или даже незаметным, а может, наоборот — привлекательным, если бы с ними заговорил такой молодой человек.

— Гурявин Лаврентий Эдмундович. Магистр седьмого класса. — Он протянул свою визитку заведующей, а через секунду убрал ее обратно во внутренний карман сюртука. Затем он спросил, куда ему пройти, чтобы встретится с начальником местного отдела Виктором Анатольевичем Старомых, и на этот раз он получил от заведующей более-менее внятный ответ.

Когда спустя пятнадцать минут Гурявин вновь появился в общем зале, Мария даже затаила дыхание. Ей казалось, что магистр ищет взглядом именно ее, и не ошиблась. Он снова представился, протянув руку для рукопожатия, а затем сказал:

— Нам следует увидеться, и вы даже знаете где, если, конечно, я в вас не ошибаюсь.

И вот она, Лапкина Мария Александровна, уже две трети часа караулила подъезд старого кирпичного здания с опечатанной жандармами квартирой. С наружной стороны дверцы шессера на мостовой собралась уже небольшая кучка окурков, а она все смотрела по зеркалам заднего вида в надежде наконец увидеть магистра.

Она до конца не понимала, что вообще здесь делает. Ей бы отправится на Кольчанскую и узнать о состоянии бедной девочки, но нет, она сидит в шессере и курит одну сигарету за другой.

— Вечер добрый. — Гурявин появился внезапно, словно соткался из воздуха. Трость с серебряным сферическим набалдашником он держал в правой руке, а в левой — дымящийся в картоном стакане кофе. Синяк на левой скуле удивительным образом исчез.

— Прошу прощения за опоздание, были другие дела, не требующие отлагательств.

Мария кивнула, принимая протянутый кофе, ничего другого ей просто не оставалось. Кроме того, она почти мечтала о глотке ароматного напитка. В тот момент, когда она с благодарностью приняла стаканчик, девушке показалось, что Гурявин устало улыбнулся, но в следующий миг он снова посерьезнел. Вид у молодого человека был несколько неряшливым, или, правильней будет сказать — помятым. Однако в черных глазах светилась уверенность и какая-то непостижимая сила.

— Что мы тут делаем? — осмелилась спросить Мария, когда Гурявин с ее разрешения присел на соседнее с водительским сиденье шессера.

— Ждем, — просто ответил магистр.

— Кого?

— Нашего общего знакомого.

Почувствовав некую неловкость, что случается с каждым из нас, Мария достала сигарету из пачки.

— Прошу.

Она воспользовалась обходительностью магистра, после чего почувствовала себя еще более неловко.

— Девочку, которую вы нашли на чердаке вот этого самого дома, — магистр указал на здание, — зовут Виктория Руддер. Ее родители, Роман и Саманта Руддер, погибли несколько лет назад, и с тех пор девочка совершенно одна. Ее отвезли в детский дом при Николаевском университете, сразу после того как вы покинули Бюро третьего отделения.

— Вы видели ее? — оживилась печатница.

— Да. И должен сказать, дабы вас успокоить, что ее жизни ничто больше не угрожает.

Мария с облегчением выдохнула, хотя на ее душе заскребли кошки, а Гурявин так же монотонно продолжал:

— Вы должны знать, что на ней была печать Суртуна. Ее ставят от всяких зловредных бесов, проникавших в душу в результате сильнейшего испуга или психического расстройства. Виктории поставили печать, когда ей было всего четыре года. Девочке посчастливилось выжить при пожаре в нескольких кварталах отсюда… в отличие от ее родителей. Тогда-то в ней и заметили присутствие зловредного беса.

— Вы сказали, что на Виктории была печать?

— Да. В том-то и дело, что — была. Кто-то весьма умелый смог перековать печать, а может, каким иным способом смазать ее. Но факт остается фактом — ему это удалось. Освободив скованного в ней беса, он вверг девочку в панический шок. Теперь не ясно, когда она из него выйдет. Возможно, это случится завтра или через неделю, а может, и через несколько лет! Кто знает?

— Но как это возможно?

— Пока не знаю, но у меня есть некоторые наметки. — Гурявин расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, потер шею. На тыльной стороне ладони, извиваясь, пульсировали красные и синие полоски, похожие на змейки. Они сворачивались в кольца, а затем распадались и собирались в неимоверные, абстрактные формы.

— Уверен, наши друзья, — продолжил магистр, — Келли и Ермак Васильевич, так или иначе, выйдут на след загадочного преступника. Нам же с вами, Мария Александровна, придется пройти иной путь, по другому следу.

Марию тогда так и подмывало задать вопрос: «Почему я?», но Гурявин, кажется, умел неплохо читать мысли.

— Вы видите куда больше остальных, и для меня до сих пор является загадкой, почему вас держат в четвертом отделе, а не привлекли к оперативной работе на Стрелецкой. Кстати, — добавил он, — не одного меня мучает этот вопрос.