Любовь на двоих. Строптивая невеста. Книга 1

Ева Яблоневская, 2022

Можно ли так полюбить с первого взгляда, чтобы не видеть очевидного? Можно ли настолько оставаться равнодушным к собственной жене, чтобы, имея глаза, оставаться слепым? А вот для Алекса его возлюбленная и его невеста по завещанию – две совершенно разные женщины. Брак с богатым красавцем, чтобы сберечь доброе имя известных семей, кажется должен принести счастье серой мыши Насте. Никто даже не подозревает, что жалость и снисходительность молодого графа совершенно не нужны Асе, которая против этого брака, и лихо обманула всех, скрывая себя реальную. Но любовь зла, а любить двоих немыслимо порочно… Самый обсуждаемый роман автора, который привел к массе споров среди читателей: с кем должна остаться главная героиня, ведь оба ее кавалера вышли достойными кандидатами. Отчасти потому автор и написала 2-ю книгу, но споры возобновились с новой силой. Тогда автор решила поставить точку в спорах и отношениях героев и пообещала выпустить заключительную часть

Глава 3. От ненависти до любви и обратно

Алекс стоял в гостиной напротив камина и рассматривал их семейные фото. Он выглядел уставшим, подавленным и хмурым. С отцом возникало много разногласий, как бывает у всех детей с родителями, но с самого детства тот был эталоном для своего мальчика. Именно таким, в тайне, Александр Воронцов мечтал стать: похожим на своего отца, Виктора Семеновича.

На самом деле Алекс ничем не походил на сдержанного графа. Он был более эмоционален. Виктор Семенович держал все в себе и никогда не говорил ничего лишнего, тогда как сын часто говорил, а после думал. Лишь с возрастом Воронцов-младший стал сдержаннее, да и то ему иногда хотелось подурачиться со всей детской непосредственностью и глупостью, до смеха со слезами вперемешку.

Поездка на кладбище далась нелегко. Алекс старался из последних сил сдержать эмоции. Когда мама позвонила месяц назад, казалось, горю не было предела. После приходила мысль, что, чем больше времени пройдет, тем легче будет перенести потерю. Пока его от нее отделяют тысячи километров, невозможно остро прочувствовать всю боль. Позже она должна притупиться. Обязана. Но легче не стало. При одной мысли о том, что, пересекая порог дома, он больше не услышит отцовского голоса где-то в глубине комнат, не почувствует его крепких объятий, заставляла терять самообладание. Ноги почему-то становились ватными, и было тяжело дышать. А ведь он у матери остался единственной опорой в этом мире.

О пении придется забыть. Забыть навсегда. На его плечи ложится управление семейной компанией. От него зависит теперешнее благополучие семьи и всех тех людей, кто на них работает многие годы. Раньше, при отце даже мысли не возникало, что в семье что-то может пойти не так. И теперь Алекс почувствовал себя мальчишкой, стоящим на лыжах перед спуском, как тогда, в детстве, когда отец пытался уговорить его съехать с холма. А он боялся до слез, и папа нашел слова, которые вселили в него уверенность. Сейчас Александр Воронцов так и не мог вспомнить, что же тогда сказал отец. Только одно он помнил точно: после этого склон показался не таким уж крутым, комок в горле растаял и там, внизу, его ждала победа.

Невеселые мысли прервал оживленный спор их повара Жака и друга Алекса, Глеба, который приехал вместе с ним поддержать и погостить в их семейном особняке. По счастливой случайности приятный улыбчивый паренек, с которым Александр познакомился несколько лет назад в чужой стране, оказался родом из его же города. С тех пор они стали не разлей вода. Александр всегда восхищался дружбой отца и Григория Филипповича Вересковского. Они напоминали английских джентльменов или лордов из фильмов про старую Англию, потому эта дружба, казалась, будто прописанной в книге. Совершенно нереальной, эталонной. Раньше Алекс даже не задумывался, что в жизни без такой поддержки, каковую составляли друг другу Воронцов и Вересковский, просто нельзя. До тех пор, пока не встретил Глеба. Простой мальчуган, совершенно далекий по статусу и положению, имеющий совершенно иные интересы, стал практически братом, и молодой Воронцов искренне полюбил этого болтливого беззаботного и веселого паренька.

— О! Мадонна! Нет! Моветон, месье!

— Та якой я вам «месье»! Вот елки-палки! Глеб я, господин… Паганель!

— Мсье Воронцов, Александр Викторович! Если Вам не нравится мое произведение искусства, я ухожу, я не достоин — мне здесь не место.

— Та погоди ты, Паганель! Шо случилось, объясни толком?

— Уберите от меня этого неразумного человека!

Александр, увидев более, чем комичную картину, где повар-француз, именитый шеф в десятом колене, в истерике срывает передник, спасаясь от Глеба, который пытался что-то ему доказать на ходу, от души рассмеялся. Тогда как еще пять минут назад, он даже представить себе этого не мог. Алекс сразу догадался, что коль месье Жак в таком состоянии, значит, его утонченная натура не выдержала простоватого натиска Глеба, касающегося его стряпни.

— Жак! Жак! Успокойся! Никто не посягает на твои шедевры. Ведь, правда, Глеб?

— Ну, я… это…

— О, Мадонна! Как можно? Как можно?

— Что случилось, брат?

— Я пошел на кухню, ты ж знаешь, это мое любимое место. Кстати, теперь я знаю, как должна выглядеть кухня моей мечты, — Глеб расплылся в блаженной улыбке и поднял глаза на потолок, судя по всему визуализируя свою мечту.

— Это МОЯ кухня! — отчеканил француз.

— Погоди, Жак! Глеб имеет виду, что у тебя роскошная кухня — мечта любого повара. И себе, дома, он хочет точно такую же. — Француз слегка расслабился.

— Я пошел просто посмотреть. Увидел, как он там готовит какую-то абракадабру и сказал, шо борщика бы, можно с галушками, та котлет. Тем более, у нас принято по таким грустным поводам подавать именно борщ. А он мудрует.

— Ну, знаете ли, месье! Это не абракрабадра, а… Это… это… Я — творец, я — гурман, а этот…, — повар закрыл глаза ладонью и запрокинул голову.

Алекс снова расхохотался.

— Жак! Я обещаю, что месье Глеб больше не будет так бесцеремонно говорить о твоих кулинарных шедеврах. Кухня — твоя и ты там господин. Так что, ступай и продолжай колдовать над обедом, а я поговорю с другом!

Кинув вражеский взгляд на Глеба, Жак удалился. А молодые люди, едва дождавшись, пока он скроется за дверями хозблока, прыснули со смеху.

— Де ты раздобыл такое чудо? Та его только по телеку в шоу показывать! Я ж ниче такого не имел в виду. А он закатил истерику!

— О, друг мой! Ты посягнул на святая святых — кухню. Единственное железное правило в этом доме для всех гостей в обход «чувствуйте себя как дома» — это забыть, что тут есть кухня.

— Как это? Как это забыть?

— Не кипятись. Я думаю после некоторых переговоров, месье Жак сжалится и позволит тебе наблюдать за тем, как он творит. Дай ему к тебе привыкнуть. Все творческие люди немного сумасшедшие. И он вполне заслуживает всех своих трехэтажных званий, а потому не терпит конкуренции себе. Здесь на кухне, он — Бог и царь. Уж извини, даже я не в силах бороться с такой монополией.

— Я не посягал ни на шо, просто хотел как лучше, а он… Тоже мне, Паганель лягушачьи лапки!

— Ц-с-с! Еще обидится.

— Де вы его откопали? Сколько ему лет? Он безразмерный какой-то.

— Жаку? Хм… Да за полтинник давно перевалило. Скоро шестьдесят. Он работал в нашем французском ресторане. Отличный малый, между прочим, если не говорить о еде. Очень талантлив. Как-то с ним случилась беда. Что-то там перевернулось, он вдохнул какой-то дряни… не знаю точно, но в результате повредил легкие, развилась сильная аллергия, отдышки начались. А как готовить с таким недугом, если постоянно специи и прочее в тесном контакте. Жак впал в депрессию. Отец предложил ему пожить в Крыму, типа климат волшебный и все такое. Тот согласился, ну, а когда ему через неделю здорово полегчало, француз поездил по окрестностям, и наотрез отказался возвращаться домой. Так и живет здесь уже лет двадцать.

— А шо ж он не в ресторане творит?

— Сказал, что для него честь работать у отца, спасшего его от немыслимой гибели во всех смыслах. С таким здоровьем он бы долго не проработал и не прожил.

— Понятно. Значит, буду осторожнее с месье Паганелем.

— Он, кстати не Паганель, а Паскаль.

— А есть разница? Все равно лягушатник.

— Ладно, не дуйся! Твоим борщам и даже пиццам все одно равных нет.

— А шо он все время «О, Мадонна!»? Это мне напоминает хозяйку нашей итальянской квартиры.

— А! Да так. Жак считает себя французом, несмотря на то, что ему от отца достался совершенно итальянский темперамент и корни тоже. — Жак родился и жил во Франции с матушкой, но отец принимал горячее участие в воспитании. Хотя и жил с ними не все время.

— А-а-а, то-то он так жестикулирует, когда говорит. Значит лягушачьи лапки с пастой.

— Глеб! — Алекс снова не удержался от улыбки.

Их милую беседу нарушила Элеонора Павловна, принесшая кофе:

— Мальчики мои дорогие, давайте выпьем кофе перед нашим поздним обедом. — Месье Жак любезно приготовил его по нашему любимому рецепту.

— Ну, коль месье Жак готовил, то конечно! — сказал Алекс.

— Спасибо, Элеонора Павловна!

— Это тебе спасибо, Глебушка. Если б не ты, Сашенька бы с трудом переживал смерть отца.

— Та шо вы, Элеонора Павловна!

— Да-да-да и не отпирайся!

Глеб скромно опустил глаза:

— Кстати, Вам с Алексом поговорить нужно, я пойду на кухню. Буду наводить международные мосты.

— вы только там не убейте друг друга сковородками, — заметил Александр.

— Постараюсь, как можно дипломатичнее и тише. — Глеб откланялся и исчез в направлении кухни вместе со своей чашкой.

— Какой умный мальчик. Такой тактичный. А что у них с Жаком?

— Не сошлись во мнениях на предмет обеденного меню.

— Надо же!

— А что ж вы хотели, мама, это ж два мастер-шефа. Вот и нашла коса на камень.

— Сашенька, ты у нас теперь единственный мужчина в семье, ты у руля. Можешь обращаться ко мне на «ты».

— Мам, ну что вы!

— Алекс, не обсуждается. Мужчина должен быть в семье главой.

Александр помог матери, сесть в кресло, а после устроился на диване напротив нее и отхлебнул ароматного напитка:

— О чем вы хотели поговорить? Я так понял, что есть какое-то завещание у отца. — Воронцов младший стал расстегивать манжеты своей темно-синей рубашки и подкатывать рукава до локтя. — А в чем тут может быть проблема: я единственный наследник, вы — мать семейства. Империя в надежных руках.

— Сашенька, что ты с одеждой делаешь? — мягко заметила мать, внезапно оттягивая тему. Я же тебе сколько раз говорила.

— Мамуль, мне так удобнее. Могу я почувствовать себя комфортно в своем доме? Ведь никого нет. Давай опустим строгости? — Алекс снова потянул к себе кофе.

— Хорошо, сын, — сдалась графиня.

— Мам?

— Я не знаю, как тебе сказать и с чего начать… Господин Кошкин, Варфоломей Борисыч, хотел поговорить с тобой сам, но я решила, что лучше сначала это сделаю я.

— Мама, не волнуйтесь так, говорите, как есть, — он поставил чашку на столик и взял руку матери в свои.

— Видишь ли…

Александр, заметив колебания матери, осторожно предположил:

— Мам, я что, не единственный наследник? Папа Вам… простите… — молодой человек запнулся, — он не был честен с вами? — во рту появился вкус горечи, при одной мысли, что сейчас пошатнутся все его жизненные идеалы.

— Нет-нет, Сашенька, что ты! Мы с отцом очень любили друг друга. Ты единственный наследник. Дело не в этом. — Александр выдохнул, от сердца отлегло. — Помнишь, как отец в наказание тебя в армию отправил?

— Еще бы, такое забыть. Помои вместо супа и ватные сосиски.

— Настя Вересковская тогда тоже в неприятную историю попала.

— Ну, да, помню, — Алекс стиснул зубы при неприятном воспоминании.

— В общем, ваши отцы тогда в назидание непослушным детям и с целью сохранить целостность Империи VERITAS составили документ, по которому вы с Настей сможете получить свои части наследства лишь в том случае, если поженитесь и проживете в браке 5 лет. Иначе VERITAS отойдет независимому фонду и ее распродадут по частям.

Алекс почувствовал, как дрожит рука матери в его ладонях. Неожиданное волеизволение отца повергло в шок и его. Не то, чтобы он совсем не собирался жениться, и не то, чтобы не сейчас. Но на Насте…

— Сашенька, отец тогда в сердцах подписал документ, и Григорий Филиппович тоже. Просто, когда бумага потеряла актуальность, дети выросли, остепенились, про нее забыли. Да я сама забыла, пока не случилось это несчастье. А Наталья вообще не знала. Я впервые в жизни увидела, как Вересковские скандалят на людях.

— Мам, не волнуйся, пожалуйста! Все же в порядке. Ну, подумаешь, женитьба. Поженимся, если нужно. — Он поцеловал графине руку, встал и снова подошел к камину, концентрируясь на фото. Ему потребовалось несколько минут, чтобы взять себя в руки. От матери не ускользнуло, как его ладонь, которой он оперся на обналичку, сжалась в кулак.

— Алекс!

— Все в порядке, — сын повернулся, стараясь сделать выражение лица как можно более беззаботным. — Просто неожиданно.

— Настя умница, хорошо воспитана, из приличной семьи.

— Да причем тут семья! Мне не с семьей жить, а с Настей! — слегка не сдержался Александр.

— Ты ошибаешься: семья многое значит в жизни каждого человека.

— Да, мам, прости. Просто отец всегда говорил, что жена должна быть одна и на всю жизнь. И я полностью эту мысль разделяю. Что касается Насти, то в детстве она была… м-м-м… интереснее, чем когда выросла. Из нее слепили не совсем то, что обычно нравится мужчинам. При всем моем уважении к крестному Григорию Филипповичу. И я не уверен, что у нас будет крепкий брак. Тем более на всю жизнь.

— Пусть она не блещет красотой и дорогими нарядами, которые, кстати, вполне, в состоянии себе позволить, но девушку украшает скромность, и готовность соглашаться с мужем.

— Чаще увлекает не готовность покоряться и соглашаться, а как раз наоборот — горячее противостояние.

— С ней ты всегда сможешь быть уверен, что честь твоей семьи не пострадает.

— Ага. Лишь бы она была со мной уверена…, — Элеонора Павловна покраснела. — Извини, мамочка, я…, — Алекс неопределенно развел руками.

— Вон, как было неприятно, когда красавица Анна Меньшикова, мать двоих детей, нашла себе кавалера на стороне. Огласка получилась немыслимая. Каждая собака в подворотне об этом лаяла. Она ведь из простых, а такую фамилию нужно уметь носить.

— Мам, ты б еще Анну Каренину вспомнила! — Александр снова отвернулся к камину и сделал вид, что смотрит на фото.

— Чего ты так кипятишься? И вспомню!

— Просто сейчас такой уклад жизни, что практически все ходят на сторону. Ну, кому какое дело, кто с кем спит? Меньшиковы, Романовы, Ивановы, Сидоровы — какая разница? Я никогда этого не понимал. Это дело двоих — мужа и жены. А общественность, — лицо Алекса пренебрежительно исказилось.

— Пусть сейчас мы и не во времена процветания дворянства живем, но достоинство семьи в ее честном имени и непоколебимых традициях, свято хранимых веками и передаваемых родителями детям. Дело в репутации, а даже не в публичности и в происхождении. Хотя, уж если оно у тебя достойное, то и подавно. Суть в той самой чести, что не пустой звук, которую с малых лет прививали детям так, что во взрослом возрасте и помыслить иначе было невозможно. Молодежь в наше время повсеместно утрирует всякую мораль. И если ты не донесешь благонравие своим детям, то не думаю, что твоих потомков ждет что-то хорошее. Ты, как глава семьи, отец и наследник Воронцовых просто обязан блюсти честь фамилии сейчас и передать это будущему поколению.

— Мамуль, с Настей тебе повезло. С таким интерфейсом, как у нее, на сторону не особо посмотришь. Плюс благородное происхождение.

— Александр, я не узнаю тебя! Что ты себе позволяешь? Почему ты так дерзишь? В чем дело? Скажи, может у тебя есть девушка? Может, были серьезные планы? Признайся матери! Тогда будем договариваться с Вересковскими. Будем решать все по-другому, искать выход.

— Если бы можно было по-другому, дело бы ограничилось моим разговором с Кошкиным и парой подписей, а не браком. — Он вздохнул. — Нет у меня никого. Я свободен. И не ударю лицом в грязь, струсив перед обязательствами, данными моим отцом. Тем более, коль слово было дано моему крестному. Я вспылил из-за того, что…, — он покачал головой, — вобщем тем кавалером Анны Меньшиковой был я.

Элеонора Павловна нахмурилась, опустила взгляд в пол:

— Мне неприятно это слышать. Еще и потому, что огласка затронула женщину, а ты остался в тени.

— Это случайность. Просто случайность. От меня там ничего не зависело. Мы расстались уже на тот момент, когда все стало известно широким массам. Она даже не знала, кто я. Да и вообще речь сейчас не о ней.

— Не о ней, а о тебе, о моем сыне. И смотри мне в глаза! — Александр повиновался.

Он видел, что мать расстроена. И самое страшное, что он бы мог испытать в своей жизни, было осуждение родительницы. Утратить ее доверие и уважение — значило бы для него моральный конец.

Элеонора Павловна была роскошной женщиной. Черные, как вороново крыло, волосы, не тронутые сединой, длинные и блестящие были уложены в замысловатую прическу, придававшую еще большее величие ее горделивой осанке. Александр часто невольно любовался матерью. Несмотря на то, что графиня не отличалась стройностью, а напротив, олицетворяла женщину в ее возрасте со всеми положенными пышностями форм, он не встречал женщины элегантнее и красивее. Ее сдержанный макияж всегда подчеркивал только необходимое, а тщательно подобранная одежда безошибочно позволяла сделать вывод о принадлежности этой женщины к высшему обществу. Не в смысле к тому, у которого в карманах доллары не помещаются, а к высшему обществу с большой буквы. Алекс унаследовал от нее глаза с пушистыми девчачьими ресницами, только у матери они были зеленого цвета. И, пожалуй, только глаза. А стоило бы и ее природную сдержанность, достойную происхождения. Графиня Воронцова никогда не повышала голос на сына. Она вообще никогда его не повышала. Но выслушав ее спокойную размеренную назидательную речь за очередной проступок, маленькому Александру всегда хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Так умела наказывать только мама. Быть достойным ее сыном — вот, чем он мог бы гордиться.

Алекс подошел к матери и присел рядом, заглянув в глаза и взяв ее руку в свои:

— Мам, я не очень праведно веду жизнь и ты, мне казалось, это знаешь. Я старался просто не попадаться и не бросать лишнюю тень на наше доброе имя. В Италии лишь один Глеб знал, кто я, и кто моя семья. Для всех я был простым мойщиком посуды, а после рядовым служащим театра.

— Ты, конечно, мужчина. Вы можете допускать подобные вольности, но хотя бы иногда, думай о последствиях. Именно мужчина должен нести за них ответственность.

— Мамуль, послушай! Я не могу сейчас обещать, что полюблю Настю. Что буду ей верен до конца своих дней, но я постараюсь ее не обижать. Коль отец так распорядился, я не могу ему перечить. И ни в коем случае не могу осуждать, прав был он или нет. Не дорос еще, и не достоин. Потому я обещаю, что приложу все усилия, чтобы этот брак не стал посмешищем.

— А дети? С кого будут брать пример дети?

— Мамочка, родная моя, умоляю, давай не будем так далеко заходить! Пока хватит с меня новости, что придется жениться на Насте. Когда помолвка?

— Как только ты будешь готов, нас ждут в доме Вересковских.

— Отлично. Тогда на днях. Переварю все, — он глубоко вздохнул, — и поедем.

Элеонора Павловна покивала в ответ, в ее глазах блеснули слезы.

— Не плачьте, мам! Послезавтра поедем. Все будет хорошо, обещаю!

Они еще немного посидели, попивая ароматный кофе, и графиня интересовалась только успехами сына, более не касаясь неприятной темы. Немногим позже, проводив мать в комнату, Александр отметил, что еще только половина восьмого. В голове, как неугомонные молекулы, роились мысли, в душе бурлило непонятно что, и это совместное клокотание, как минимум, никак не располагало к отдыху, а, как максимум, угрожало разорвать тело на куски. Алекс отправился в гостевую к Глебу, надеясь, что тот еще не задремал.

Ему повезло: друг сидел за столиком для писем. Перед ним лежала большая самодельная книга, напоминавшая кулинарный талмуд Паскаля, а Глеб, водрузив на переносицу очки, что-то тщательно записывал в отдельную тетрадь. На осторожный стук в дверь смуглый черноволосый паренек обернулся и посмотрел на Алекса поверх очков. Понятно было, что он рад видеть друга, поскольку на обеих щеках тот час же вскочили обаятельные ямочки, а контур красиво очерченных губ растянулся в доброжелательной улыбке.

— Привет. Не помешаю?

— Ничего себе! Конечно, нет! Шо за вопросы? Ты ж у себя дома.

— Вот именно, я дома, а ты — мой гость, констатировал Алекс.

— Ох… В Милане ты как-то попроще был… и… повеселее, — вдруг улыбка сошла с миловидного лица Глеба, а брови взлетели домиком. Он, было, открыл рот для вопроса и даже снял очки, но Алекс его опередил:

— Мне кажется, или это талмуд Жака?

— Он самый. Обмениваемся интернациональным опытом.

— Как тебе удалось уговорить его позволить взглянуть на сие таинство?

— Ты меня недооцениваешь! — Глеб, было, собрался поведать, как ему удалось договориться с французом, но тут же вспомнил, чем Алекс его отвлек. — Мій любий друже, зубы не заговаривай мне! Шо случилось? До разговора с матерью ты был грустный, но сейчас выглядишь просто, как в нокауте. — Глеб Фомин повернулся лицом к собеседнику, деловито с руками в карманах остановившемуся посреди комнаты и рассматривающему потолок. — Изучаешь справочник Стеля?

— Ага. Может, найду ответ на то, как мне восстановить свою разбитую в осколки мечты и надежд жизнь.

— Воронцов, ты умом тронулся? Отец умер в расцвете лет — это громадная потеря, но у тебя в голосе жуткие нотки! Я вообще без отца вырос, помню его совсем немного и благодарю Бога, шо хотя бы так он живет в моем сердце. — Лицо Глеба стало мрачным и грустным.

— Глеб, прости меня, я не хотел тебя расстроить.

— Ничего. Я-то свыкся уже. Не у каждого на этом свете встречается подобное заболевание. Говори уже, шо таки стряслось! Не тяни! — Глеб встал со своего места, подошел к Алексу, и, копируя его позу, поместил руки в карманы своих любимых джинсов. В отличие от Александра, в гардеробе которого вряд ли можно было отыскать футболку, Глеб обожал спортивный casual и вряд ли смог бы найти в своем шкафу классические брюки. Зато джинсы в нем встречались всех всевозможных цветов и покроев, что можно было бы сказать и о футболках. Алекса, напротив, невозможно было представить без рубашки, всех реальных и нереальных оттенков в ансамбле с неизменными брюками. Даже если Воронцов появлялся в джинсах, то компанию им обязательно составляла рубашка, с закатанными выше локтя рукавами, что часто заметно раздражало его мать.

— Ты сегодня пил?

— Не.

— Хорошо. Тогда и не предлагаю, но мне это сейчас очень необходимо, — Александр прошагал к серванту и, нажав где-то сбоку кнопочку, стал разглядывать содержимое бара-секретера.

— Ого! Это у вас в каждой спальне такое? — как стрелка компаса повернулся за ним вслед друг, на что Алекс, молча, кивнул. — Это ж надо! Только успел подивиться столовому серебру, про которое обычно только в книжках пишут.

— Да ты кроме кухни и кладовой нигде не бываешь!

— Ну, почему, я еще винный погреб навестил.

— Вот-вот. — Уточнил Александр, наливая себе виски со льдом.

— Бурбон? Настоящий бурбон? Ого!

— Прости, мне очень нужно выпить, иначе ты меня потеряешь. Сейчас успокоюсь, и поедем в клуб. Ты за рулем.

— Добренько! Шо ж мне уже так не по себе становится, холодный пот и все такое.

— Ты давно свидетелем был?

— В смысле на свадьбе, а не свидетелем преступления? Потому, шо свидетельствовать об убийстве мне как-то еще не приходилось, на случай, если ты кого прикончить решил. — Увидев выражение лица друга, он попытался исправиться. — Та шучу я! Шучу! Лет, эдак, пяток назад, а шо?

— Придется вспомнить, как это было. Тряхнуть стариной.

Глеб не сводил глаз с друга, и у него на лице отражался шквал эмоций.

— Я женюсь, — бросил небрежно Воронцов.

— Шо?! — голос друга едва не перешел на писк.

— Примерно такую реакцию я и ожидал, и выражение твоей физиономии тоже.

— Как? Почему? Зачем? А, шо так вдруг? В смысле по любви? Или по залету?

— По залету. По очень большому и бесповоротному залету.

Глеб снова поменялся в лице:

— Ты когда успел, Алекс? Мы ж только приехали! Ты вообще уверен?

— Отцовское завещание говорит как нельзя красноречиво о моей уверенности. Ты у нас теперь пророк. Я должен жениться на дочке нашего партнера и друга семьи, по совместительству моего крестного, Григория Филипповича Вересковского.

Конец ознакомительного фрагмента.