Поздравь Танюшку!

Ева Танина

Есть ли жизнь после смерти? Могут ли давно умершие помочь своим близким? Или же помощь нужна им? На эти и многие другие вопросы вновь ищет ответы Ева, врач-неонатолог, таинственный дар которой начал открываться около трёх лет назад. Вдвоём с сестрой Ольгой, автором мистических рассказов, они помогают семье общей знакомой избежать трагических последствий ошибок прошлого и оказываются в водовороте неожиданных событий. Мистика, детектив, юмор — все это переплелось в романе в единое целое.

Глава 12

— Значит, он тебя спас!? — задумчиво произнёс муж, держа меня в своей охапке, уже глубокой ночью, когда я наконец-то добралась домой и рассказала мужу о Гавриле. — Интересно, он знает, как я безмерно ему благодарен?

— Знает уже, — усмехнулась я, — ты только что об этом сказал. А что ты думаешь о его жизни?

— Да что тут думать!? — с чувством ответил муж. — Бедный мужик! При таком количестве родственников, не нашлось ни одного, кто бы мог обогреть его своим душевным теплом, поддержать в трудную минуту. Понятно, что психически он с детства привык заслуживать одобрение собственной матери. Тут ещё жизнь резко затрещала по швам со всех сторон. И сил уже не осталось, и осознание пришло, что все его выслуги, то есть, по сути, вся его жизнь бессмыслены.

— Причина в недолюбленности матерью? — поморщилась я.

Вот, не люблю этот термин! Мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, недолюбленны родителями, дети наши тоже, и, я считаю, что нечего делать из этого трагедию, как в последнее время трубят во всех психологических темах.

— Какая недолюблинность, если не было любви!? — усмехнулся муж. — Тут совсем другие причины, надо поразмыслить. Может своеобразное соперничество со стороны матери?

— А как ты считаешь, ему можно было помочь? Или он был обречён?

— Да ну! Что значит, обречён?! — возразил муж. — Знаешь, скольким людям помогла материнская поддержка? Обычное ласковое слово, сказанное в тот момент, когда жизнь не мила? Слово матери может, как убить, так и спасти.

— А как быть тем, у кого нет матери? Что-то слишком много ты на мать взваливаешь, тебе не кажется?

— Кажется, не кажется! — шутливо передразнил меня муж. — Давай спать уже, сил моих уже нет! Мы подумаем об этом потом. Окей? Ты то сегодня на дачке прохлаждалась, а я один на хозяйстве…

— Да. Да. На хозяйстве! — усмехнулась я, щипая мужа за бок. — Куры, козы, гуси… А посуду даже в машинку закинуть не смогли!

— Завтра, обещаю, исправлюсь, — зарываясь в мои волосы, зевнул Даня и через пару минут до меня донеслось его мерное сопение.

***

И вновь всё та же старая часовня, окружённая могилками и зарослями высоченной, уже пожухлой, травы. Звенящая тишина вокруг и прозрачная дымка, словно мираж над землёй. Рваные лучи тусклого, серого солнца, проникающие сквозь осенние деревья. Меня сотрясал жуткий озноб. Было страшно, тоскливо и хотелось, чтобы это быстрее закончилось.

«Ну, где же ты!?» — раздражённо подумала я, смахивая опавшие листья со скамьи возле часовенки.

Как же поразительно отличались мои эмоции сейчас от общения с Рудаками. Там была радость общения, нежность и всеобъемлющая жалость, а здесь раздражение, страх и досадливая жалость к несчастному Гавриилу, который сделал такой страшный выбор. Интересно, почему так?

— Привет! — услышала я и, повернув голову, увидела его.

Он подошёл к скамье и присел с другого края.

— Привет! — ответила я, пытаясь распознать свои теперешние эмоции к нему. Раздражение исчезло, осталась жалость, и благодарность за своевременное предупреждение, которое уберегло меня от страшной аварии.

— Нет. Не надо меня благодарить! — воскликнул он и, подняв руку в протесте, добавил. — Это небольшая услуга за твою помощь.

— Я не совсем понимаю, в чем заключается моя помощь, — поморщилась я, — в принципе, как и в прошлый раз.

— Правда? — искренне удивился он. — Ты являешься проводником и помогаешь умершим. Также ты можешь помогать и живым. Это твой дар! И тебе правильно сестра сказала, отказаться ты от него не сможешь.

— И почему меня не удивляет, что ты знаешь, о чем говорит моя сестра!? — буркнула я.

— Знаю, — улыбнулся он, — я же неотрывно рядом с тобой. Пока, во всяком случае. И, кстати, первая просьба пришедшей к тебе души — это своеобразное подключение к твоей энергетике. Если ты просьбу исполняешь, то тогда устанавливается контакт и только поэтому я не мог тебе рассказать сразу кто я.

— А если не выполняю? Что тогда? — поинтересовалась я.

— Ничего хорошего! Для тебя, в первую очередь! Ольга тебе уже вполне доступно объяснила…

— Ладно, — перебила его я, — ты зачем сегодня Татьяну напугал? Или это так надо?

— Я не думал, что она меня увидит, у меня была другая цель. Ты сегодня сделала так много для меня, я и не рассчитывал! — ответил Гавриил, улыбаясь. — И, признаюсь, для меня было неожиданностью, что Танюшка так думала обо мне. Мне казалось, что она всегда поддерживала мать!

— Как видишь, нет, — улыбнулась я. — Она просто не понимала всего, что тебе довелось пережить, потому что к ней было совсем другое отношение со стороны матери. А твоего детства она видеть не могла, поэтому не с чем было сравнивать. Так что ты зря на неё злишься!»

— Что ты?! — запротестовал он. — Ты меня неправильно поняла. Я здесь, наоборот, чтобы им помочь! И уж, тем более, я не злюсь на сестру!

— Помочь?! Чем?! — ужаснулась я. — Татьяне что-то угрожает?

— Нет, нет! — быстро сказал он, вставая. — Пойдём, прогуляемся, я тебе покажу кое-что.

Я встала и пошла по уже знакомой мне тропинке, мимо семейного склепа и белого ангела. Солнце садилось, окрашивая небо в лиловый цвет. Впереди показались три серые могилки, и все они, на этот раз, были с надписями. На крайней слева стояла надпись Елова Домна и дата 23 сентября 2016г.

— Это же сегодня! — воскликнула я. — Или уже вчера? Кто эта Домна?

— Посмотри сюда, — указал на правую с краю могилу Гавриил. На ней гласила надпись Павлюк Матрена, и дата 1 ноября 2023г.

— А это кто? — спросила я, не понимая, что он пытается мне показать. Вдруг год на могилке неизвестной Матрёны сменился на 2017, я удивлённо вытаращила глаза и увидела, как число мигает, поочерёдно меняясь с 2023 на 2017. — Что это?!

— Так кто это!? — усмехнулся Гавриил. — Или что это!?

— И то другое! — поморщилась я и возмутилась. — Можно прямо сказать? Или необходимо обязательно загадками говорить?!

— Можно, можно, — примиряюще улыбнулся он и объяснил, — Домна — эта жена моя Марина, а Матрена — моя мать. Имена душ отличаются от мирских, это ты знаешь. Так вот Татьяна вчера скончалась и через пару дней мы с ней встретимся. Не надо думать, что это месть! Нет! Просто пришло её время. Мы с ней на самом деле предназначены друг другу и должны были быть вместе. Если тебе интересно, то я тебе потом обязательно расскажу, почему так получилось».

— Интересно, — ответила я, наблюдая за мигающим числом, — расскажи сейчас.

— Сейчас не могу, нет времени, — возразил он. — На самом деле, никто не знает, что Марина умерла, она одна в квартире. Костик, кстати, он мой сын, живёт отдельно и раньше выходных к матери не поедет. Поэтому тебе нужно сообщить о её смерти».

— Прекрасно! — со злостью усмехнулась я. — Я для твоей сестры вестник «добрых» новостей. Хорошо хоть не в Древней Греции живём!

— А что поделать!? — усмехнулся в ответ Гавриил. — Судьба у тебя такая.

— Ладно. Можно идти, исполнять? — недовольно буркнула я.

— Нет, ещё не всё, — ответил он и с удивлением спросил. — И куда делось твоё любопытство?! Неужели неинтересно, почему мигает год на могилке матери?

— Неа, неинтересно, — как можно равнодушней сказала я и усмехнулась. — Но, впрочем, можешь опять сказать, что ещё не время это знать!»

— А! Понял! — глухо рассмеялся Гавриил. — Типа, тем же концом по тому же месту?

— Типа того!» — улыбнулась я.

— На самом деле, я здесь именно из-за этого числа. Понимаешь… — серьёзно произнёс он и махнул рукой в сторону часовни, на стене которой стало появляться нечёткое изображение. — А, впрочем, смотри сама. Не умею я рассказывать!

Я посмотрела на стену часовни и увидела комнату Татьяниной дачи с её раритетным кожаным диваном. На нем возлежала стройная женщина, лет шестидесяти, с высокой причёской на каштановых вьющихся волосах. Одета она была в черные брюки с выглаженными стрелками и бордовый кардиган, расшитый круглыми бусинами, поверх шёлковой блузки. Она именно возлежала, красиво сложив стройные ноги в плавном изгибе, положив согнутую в локте руку на резной деревянный подлокотник дивана и манерно постукивая наманикюренными ноготками.

На другом конце дивана сидел мужчина, с уже приличным пузиком, в тельняшке и растянутых трениках, с газетой в руках, примерно такого же возраста.

Я усмехнулась: контраст противоположностей на одном диване! Женщине мундштук в наманикюренные пальчики, а мужчине большую кружку пива и воблу в руки. Интересная картина бы получилась, под названием «Мезальянс в российской глубинке». В это время в комнату вошёл, пошатываясь, растрёпанный Гавриил в неизменной джинсе и клетчатой рубашке.

«Явился! — громко прозвучал ехидный голос женщины. — И долго ты ещё так шататься планируешь? А?»

«Прекрати, мать! — гаркнул басом мужчина, откладывая газету в сторону и вставая с дивана, умоляюще произнёс. — Сашка, а давай баню истопим? Пропарю тебя, как следует! Весь хмель выветрится сразу, а завтра проснёшься и в больницу. Подлечишься и заживём, сынок! Ещё лучше прежнего заживём! Давай?»

Сашка поднял на него воспалённые пьяные глаза, пытаясь сфокусировать зрение, и отрицательно мотнул головой.

«Да кого ты там лечить собрался?! — опять ехидно произнесла женщина, сверля несчастного презрительным взглядом. — Вот это чудо? Я тебя умоляю! Он как родился неудачником, так ему им и быть. Я знала, что с него ничего и никогда хорошего не будет!»

«Заткнись, сказал! — гаркнул мужчина, глядя на пытающего встать Гавриила. — Не слушай её, сынок. Дура-баба!»

«С чего бы это я дура!? — усмехалась женщина. — С того, что дурака на свет родила? А ты, слышь-ка, дурень, освободил бы нас уже от себя! Знаешь, как это сделать? Вот и сделай! А мы поплачем и забудем! И тебе легче, и нам нервы никто трепать не будет!»

Мужчина, открывая и закрывая в шоке рот, подлетел к женщине, хватая её за грудки. Гавриил уверено, как будто резко отрезвев поднялся и, вскинув на неё тоскливый взгляд, спросил, как мне показалось с надеждой:

«Поплачешь? Ты? Ну что же…»

«Не слушай её, Сашка! Не слушай! — подлетел к нему мужчина, хватая его за плечо. — Сама не знает, что мелет…»

«Всё нормально, отец! — одёргивая его руку и идя по направлению к лестнице, на удивление твёрдой походкой. — Я наверху».

На изображении появилась чердачная комната, со сводами крыши вместо стен, посередине которой стояла кровать с разбросанными постельными принадлежностями, рядом с ней колченогая табуретка, на которой сиротливо примостилась литровая банка с водой.

Гавриил упал на кровать лицом вниз и застыл, снизу доносился визгливый голос женщины вперемешку с басом мужчины. Отдельными словами долетала брань и ехидный смех. Разобрать, что говорили, я не смогла, но предполагала, что речь идёт о Гаврииле. А тот, полежав несколько минут, пытаясь зажать уши руками, вдруг резко встал, вытянул ремень из джинсов, вскочил на табурет и через секунду уже висел, вздрагивая. Я зажмурила глаза и услышала звук падения тела и истошный крик женщины.

— Открывай, — раздался голос Гавриила, — всё уже! Прости, но так было проще, чем, если бы я рассказывал.

— Ужас, — произнесла я, поднимая, полные слез глаза, — кошмар! За что она так с тобой?

— Да ни за что, — пожал плечами он, — так и не проснувшийся материнский инстинкт, злость за раннюю потерю материнской опеки. Мать её, моя бабушка, на меня переключилась сразу, как я родился, а она ещё сама дитя дитём была. Плюс не сбывшиеся желания, касаемые её карьеры, неподъёмным грузом вины легли на меня. Хотя никто не мешал ей учиться и строить эту самую карьеру, но всегда проще обвинить кого то, чем признать свою несостоятельность. Так ведь?

— Не знаю! — прошептала я, пребывая в шоке.

— Не думай о ней плохо. Она несчастный человек, я её давно уже простил, — сказал он. — Но проблема в том, что она меня простить не может».

— За что простить?! — удивлённо воскликнула я. — Она же одна во всем виновата. Только она!

— Ну, нет! — возразил Гавриил. — Её вина, конечно, есть, но и моя не меньше. Я, ведь, по сути, мало чем от неё отличаюсь. Ей удобно было винить во всех своих неудачах меня, а мне её. Я и с жизнью своей так распорядился эгоистично, не думая о последствиях. Не думая об отце, который страдал из-за меня. Не думал о сыне, которому нужен отец. Я вообще ни о чем не думал! Я с высоты своего безмерного эгоизма видел только одного себя и упивался своими страданиями! Так что не вини её, и помоги ей!

— Ей? — ещё больше удивилась я. — Как?

— Слышала что-нибудь о проклятиях? — немного помолчав, спросил он.

— Что именно? О том, что материнские проклятия самые сильные? И, порой, женщина в гневе, ругая своего ребёнка, невольно шлёт ему проклятия?

— Нет, не об этом, — поморщился Гавриил, — вот, не умею объяснять! А времени мало! В общем, когда человек шлёт проклятия на кого то, то он берет часть на себя, иначе оно не работает. Только так и не иначе. Поняла?

— Немного, — ответила я, — говори лучше, к чему ты это говоришь, и я быстрее пойму!

— Тебе надо уговорить мать покаяться в своих проклятиях, просить прощения у тех, кого она проклинала. А проклинала она многих, поверь! Не только меня, такой уж у неё характер! Она должна прочувствовать свою вину полностью, без оправданий для себя. Мысленно, в церкви, у психолога, как хочет, неважно как, главное искренне.

— И как ты себе это представляешь!? — возмутилась я. — Она даже после вашей с отцом смерти не раскаялась! А ты думаешь, я смогу её сейчас уговорить?!

— Это ещё не всё! — приуныл Гавриил. — Нужно, чтобы она отмолила свой грех передо мной. Хотя я на неё зла не держу, не думай! Но это не мне решать. Я, итак, договорился с трудом, чтобы ей дали шанс! Поговори с Танюшкой, придумайте что-нибудь! У неё есть всего сорок дней!

— А что будет через сорок дней? — удивилась я. — В наказание она умрёт?

— А ты считаешь, в 85 лет смерть — это наказание? — печально улыбаясь, произнёс он. — Если не сделает, как я говорю, то лежать ей без движения, но в здравом уме семь лет… Семь лет… Семь лет…»