Крысоlove

Ева Пунш, 2009

У Евы Пунш хороший вкус – она знает толк в алкоголе, любви и литературе. В этой книге в безупречных пропорциях кровь смешивается с вином, плоть с пищей, любовь со смертью, а искусство – с самой жизнью.

IV

В качестве эпиграфа:

В этой музыке есть глубина, но нет никакой сентиментальности.

Эльфрида Элинек

1

— Конечно, в моей жизни такие мужчины — редкость. Таких мужчин в моей жизни было всего трое.

И глядя на его самодовольную ухмылку — тут же захотелось сбить пафос:

— Ты — второй.

В соседней комнате телевизор орет дурным мужским голосом:

— Я тебя не люблю!

А я начинаю плакать. Мне ужасно жить в мире, где никто никого не любит. Где любовь вычеркнута из списка добродетелей и грехов. Где ценится «легкость», от которой мне так тяжело.

Во главу угла ставится необязательность, которая называется легкостью или свободой.

Из страха быть слабым или казаться навязчивой.

Будучи в гостях у мужчины, на третий день — сама себя выпихиваю в другие гости, чтобы дать ему отдохнуть от меня. Чтобы иметь возможность вернуться — через день.

А он и не спрашивает — где я сама отдыхала.

Бывает еще хлеще. Бывает, что я вынужденно придумываю себе других мужчин — в мельчайших подробностях, чтобы вот этот — единственный мужчина в сегодняшней жизни — не испугался своей единственности для меня.

А то как же!

Это ведь обязывает.

А так — он может вздохнуть с облегчением — на нем свет клином не сошелся, он по-прежнему свободен, отношения наполнены необязательностью до краев. Избегаем углов, не задаем острых вопросов.

На фразу «я сегодня не приеду» — легко пожимаем плечами — «не очень-то и хотелось».

Только не быть в тягость, не заглядывать в глаза, которые бегают-бегают, как у нашкодившего ребенка. Зачем ставить человека в неловкое положение.

«Боже, как она лежит, ведь мальчику неудобно!»

Делать вид, что все отлично, что — да, я сама именно таких отношений и хочу, что да, чтобы не так унизительно — самой декларировать свободу от обязательств, без обещаний, упреков, неудобных слов.

«Я люблю тебя» — крайне неудобные слова, они требуют ответа. И ты их проглатываешь вместе со спермой — и не произносишь вслух.

А потом телевизор кричит дурным мужским голосом — «я тебя не люблю!»

И ты плачешь, плачешь, потому что никто никого не любит. Потому что это дурной тон.

Главное — ложиться так, чтобы мальчику было удобно.

2

Яичница. Глазунья. Болтунья. Омлет. Яйца, сваренные вкрутую, всмятку, «в мешочке». Яйца-пашот и яйца-кокот. Флорентийские яйца и яйца-бенедикт. Больше всего на свете из еды я люблю яйца. Куриные, перепелиные, лососевые и даже бараньи. Яйца. Яйца. Яйца.

Как завещал папаша Гиляровский. Пищевые яйца — не Фаберже, их не подделывают. Только я терпеть не могу яйца, переваренные до серости желтка или пережаренные с обеих сторон до глянцевого хруста.

Этот мужчина был похож на овдовевшего льва, который рыщет в саванне в поисках нового прайда. Мы показались ему подходящей семьей. Я и мой Кроха.

*

На широком темно-коричневом подоконнике лишь стеклянная спиртовка, к которой полагается стеклянная же огнеупорная колба. В колбе варится кофе. Кофе и сигареты. Такую жизнь я и живу. Жила.

Остальную плоскость подоконника занимают маленькие прозрачные графины со спиртовыми домашними настойками. Их более трехсот. Точная цифра — 365 — на каждый день года. От легкого разнотравья — киндза, эстрагон, черносмородиновый лист; включая острые и пряные перцовки, можжевеловки, хреновухи; а также легкие десертные — ягодные, цитрусовые, медовые; до тяжелых жирных мясистых бальзамов и запеканок на орехах, сухофруктах, стручках ванили и мускатном орехе.

Секретов из своих рецептур я не делаю, но повторить не удавалось еще никому.

Подоконник в моей «студийной» квартире длиннющий, метров 15, и загибается внутренним странным углом типа эркера (взгляд изнутри). Мебели нету вовсе: матрац кокосовой стружки — узкий, плоский и легкий — в углу комнаты и пять разноцветных подушек. Ноутбук на полу, пара пепельниц и дюжина стеклянных бокалов, стопок, рюмок различной емкости и конфигурации — на стеклянной полочке над холодильником, в котором, кстати, всегда-всегда есть полдюжины замороженных лафитников под чистую водку (полдюжины — это достаточное количество для вечеринки на двоих). Саму водку охлаждать совсем не нужно, но вот посуду к ней — обязательно.

Иногда на спиртовке варятся яйца, потом уже — кофе. Кофе льется в стеклянные крохотные чашки. Яйца подаются в рюмках. Стекло. Здесь все прозрачно, но именно это и настораживает редких визитеров. И матового стекла раздвижная шторка душевой кабинки — кажется им мрачнее шкафов со скелетами или темных подвалов.

3

Мы лежали на полу, не помещаясь на матраце кокосовой стружки, — и пускали дым в потолок.

— Тебе еще бы крышу стеклянную!

— И шторы со звездами.

Он моргнул, зевнул и уснул, не заметив даже, что я за эти мгновенья исполнила все ритуалы тысячи и двух ночей (одна ночь про запас — а вдруг год високосный), все песни, танцы и сказки — и прочие свистопляски. Исполнила или была готова исполнить — какая разница.

Только что я собрала в себе и хотела отдать ему сразу все, а он уже захрапел, сигареты не потушив. Я осторожно переползла от матраца к ноутбуку, включила его в сеть и в Сеть, и начала сливать в виртуальность то, что спящий мужчина не поспешил у меня взять.

**/**/2008 lina write:

черная дыра белой ночи.

unmoglich

unmoglich

unmoglich

мягкая гадость немецкого слова липнет ириской гематогенной к зубам.

взвар дефибринированной крови убойного скота плюс сахарный сироп.

*

вдруг поймала наконец-то эту формулировку — прямо за хвост.

я всегда точно знала, что если случай «первого секса» с определенным мужчиной сопровождался некоторой невнятностью и накладками, когда «немножко не так» — неважно, по чьей вине (важно, что у меня не складывается — с оргазмами — в данном конкретном случае) — это такая примета — к затянувшимся отношениям.

ну и относилась к этому — как к примете.

а надысь — оно вдруг — сформулировалось — почему так.

потому что.

когда нет оргазма — это все же немножко обидно. и хочется — попробовать еще. и еще. но ты помнишь, что оргазма нету. и тогда вдруг твои «еще и еще» — они начинают обрастать побочными эффектами, ты вдруг замечаешь, что с человеком приятно не только, но и спать рядом, и дышать в теплое плечо, и целоваться, и завтракать, и разговаривать.

ты замещаешь этот отсутствующий первичный оргазм — человеческими отношениями.

а это затягивает — больше. это затягивает — вглубь. и надолго.

потому что.

когда ты с человеком — вот с этим конкретным человеком в первый раз — и получаешь еще ничем не заслуженный оргазм. это реально — такая — маленькая смерть — la petite mort — человек остается при этом совершенно чужим.

никакая привязанность — невозможна.

потому что — умерла так умерла. спать, обнявшись, целоваться после, душевные беседы вести — невозможно.

то есть это такая — прекрасная — случайная смерть.

оно повторяться может — но развития не будет. есть логический конец. финал. далее — ничего.

и так — каждый конкретный раз. потому что это — мое и только мое, я не буду делиться — с тем — с кем рядом. отойти, хотя бы отодвинуться, остаться наедине со своей смертью.

влюбиться — уже невозможно. повторять — да. продолжать — нет. если вы понимаете разницу.

*

потому что — влюбляешься в того, с кем «несмотря на».

ну надо же хоть как-то оправдать — такое времяпрепровождение.

значит, влюблена. если не кончаешь — то ведь все равно хорошо, правда?! вот тут и начинаются — слова, заболтанность, муть, глупость. вместо того, чтобы конкретно и молча — начинаются игрища различной затянутости, отягощенные чувствами.

*

самое страшное — это когда уже накрутила себя до любви. а тут — вдруг — бац! — и кончила.

и вот это и есть — самое страшное попадалово. потому что как-то нечестно и не по правилам.

4

Он говорит:

— Встретимся? Точнее, не говорит, а будто спрашивает. «Встретимся?» — это такой вопрос. Ну я говорю:

— Да. Нет, я говорю:

— Может быть. Потом добавляю:

— Конечно. И еще:

— Наверное.…несколько раз говорю… И тут он все ломает, потому что спрашивает:

— Сегодня?

Нет, не спрашивает, «сегодня?» — это не вопрос, это предложение. Утверждение. Его уверенность, что мы можем сегодня.

Я не могу. Я не умею, когда сегодня. Мне и завтра — это неудобно. Нет. Не буду. Да, наверное, может быть, конечно, обязательно. Но не сегодня. Нет. Невозможно/unmoglich. Он все правильно понимает, предлагает:

— Вчера?

Вот. Это прекрасно, мне нравится, мне всегда нравилось встречаться вчера, но мне впервые это предложили.

Он мне рассказывает — как мы встретились вчера, какое вино пили. Я ему охотно верю, что белое вино было прохладным, а красное терпким и солоноватым.

Я вообще верю, потому что вчерашнего дня у меня не было, а у вчерашнего дня не было меня.

Я спала вчера весь день. От полуночи до полуночи. День был красив. Возможно — мне снилось — и первое свидание — и белое вино.

И этот мужчина, который сегодня предложил мне встретиться вчера.

По проволочной зыбкой лестнице — спуститься под мост — и оказаться на зыбком понтоне между двух Шмидтовских мостов.

— Слушай, а почему здесь нет людей, таких же умных, как мы?

— Ты правда считаешь, что это признак ума, то, что мы пьем под мостом?

Между двумя мостами течение быстрое, но хаотичное — водовороты и суета вокруг подпор моста. Вода мечется и светится отраженным золотом фонарей, ни один рисунок не повторяется дважды. Я смотрю в эти золотые всполохи до головокружения. Черное и золотое, мечется.

— Смотри, это круче, чем заставки windows! Мужчина терпеливо объясняет:

— Есть многое на свете, друг Гораций…

…

(не слышит он специальных интонаций)

Мост грохочет над нами, гудит и дергается. По мосту идут машины и люди. И ангелы. Мои ангелы — трансвеститы, я смотрю снизу — на их крылья. У некоторых крылья — с колесами.

Мы поднимаемся на мост — стоим на разводной его части. Пьем запретные грузинские вина.

Рядом молодые люди пьют кефир — из одного горлышка.

Ангельский невинный благопристойный кефир — в час ночи на мосту.

Мост трясется, дрожит и гудит. Я подозрительно смотрю на мужчину:

— Как ты это делаешь?!

Вино кончается быстрее, чем кефир у трансвеститов. Мы стоим на мосту — по разные стороны от шва. У Сына лейтенанта Шмидта — шов декоративный, не для разводок.

Дяденька-дпс-ник в зеленом «купальнике» просит нас разойтись по своим сторонам, сейчас эта платформа по центру моста — медленно поползет вверх.

Прохожий, сняв ботинки, мечется между двумя дпс-никами. Этот босой прохожий упорно хочет — взмыть в небо — вместе с центральной платформой. На трансвестита не похож — так просто — ангел. В небо хочет.

Дпс-ник требует, чтобы мы определялись — и расходились. Внизу проплывает желтый катер, я ору им:

— Бейте лампочных воров!

Наступает звездный час ночных бомбил — земных и водных:

— Если бы я была в Питере таксистом — я бы работала только один час — между разводом Сына лейтенанта Шмидта и Тучковым. Это как цветочники на 1 сентября и 8 марта.

— Жаль, что ты не таксист.

Он — тоже не таксист, и мы пешком уходим с моста — в другую сторону от Острова. На этой стороне нету проволочной лесенки вниз, и понтона нету. Есть каменная лестница к воде. Лестницу недавно почистили песком. Чиста пляж. Мы сидим на припесоченных ступеньках и пьем следующее вино. И тут над моей головой начинают суетиться крысы. Я визжу визгом и лезу мужчине на голову — с ногами и руками. Китайское платье с алой шелковой вышивкой — расстегивается от такого маневра — от колена до горла. Мужчине нравится реакция платья на крыс.

**/**/2008 lina write:

влюбляться — вот полностью и целиком — это наверное очень страшно.

мне достаточно влюбляться — какой-то частью.

отлично влюбляться, например

тут все понятно и просто.

хуже влюбляться ртом — исчезает чувство насыщения и умение помалкивать. рот становится неуправляем.

*

самое странное — как я влюбилась последний раз.

позвоночником.

то есть, он вот влюбился — мой позвоночник.

год назад. какой-то совсем посторонний и незнакомый мужчина пригласил меня танцевать.

и я пошла.

было лето, и у меня было платье с открытой спиной.

и мужчина дотрагивался до голой спины — и позвоночник влюбился. у меня было такое ощущение, что из моего позвоночника вынули какой-то гвоздь — он стал влюбленным, гибким и податливым.

больше в тот день ничего интересного не произошло.

*

но четыре месяца — позвоночник не давал мне забыть — и все время требовал, чтобы вот руки этого мужчины — дотрагивались до моей голой спины.

*

через четыре месяца — я устала сопротивляться собственному позвоночнику — и отправилась к тому мужчине домой.

когда мы уже засыпали, я повернулась к мужчине спиной, и он целовал мой позвоночник. два раза.

больше за полгода ничего интересного не произошло.

*

сначала я считала — сколько дней осталось до нашей встречи, точнее, суток. потом их стало так незначительно мало, что я начала считать ночами — вот еще две ночи и вот,

потом счет пошел уже на часы,

но когда и часов не осталось — время разбилось на минуты, и я считала станции метро, еще три остановки осталось,

потом я считала шаги — до подъезда,

слушала и считала — переливы домофона.

а потом — только и осталось — считать редкие удары сердца,

больше ничего не осталось.