Любовь и корона

Е. П. Карнович, 1879

После смерти императрицы Анны Иоанновны наследником российского престола становится сын принцессы Анны Леопольдовны младенец Иоанн. Но вся власть в управлении страной переходит в руки всесильного регента Бирона. Вокруг матери юного наследника плетутся коварные интриги. В центре особого внимания оказывается саксонский посланник граф Линар, сыгравший роковую роль в судьбе молодой принцессы Анны Леопольдовны. Основанный на документальных источниках роман известного писателя-историка Евгения Карновича рассказывает о дворцовых переворотах 1740–1741 годов в России.

II

К началу августа императрица Анна Ивановна со своим малочисленным двором переехала, по обыкновению, в Петербург, в так называвшийся Летний дворец, чтобы там провести конец теплого времени года. Летний дворец был построен в 1711 году Петром Великим, в углу, образуемом Летним садом и Фонтанкою. Почти до сих пор он сохранился в своем первоначальном виде. По случаю празднества бракосочетания герцога Голштинского с цесаревною Анной Петровною при Екатерине I рядом с этим Летним дворцом была выстроена большая деревянная галерея с четырьмя залами по бокам. Галерея эта, по приказанию императрицы Анны Ивановны, была сломана в 1731 году, и на ее месте выстроили новый деревянный дворец, очень плохой архитектуры, существовавший до воцарения Елизаветы Петровны.

Наступила осень, и императрица переехала на зимнее житье. Прежний каменный двухэтажный дворец, находившийся на берегу Невы на углу Зимней канавы и Большой Миллионной, с его пристройками на том месте, где ныне находится Эрмитаж, казался Анне Ивановне и тесным, и неудобным. Поэтому она для зимнего своего пребывания выбрала в 1732 году обширный дом адмирала графа Апраксина, подаренный им в 1728 году императору Петру II и стоявший почти на том же месте, где ныне находится Зимний дворец.

Живя в городе, императрица каждый день в 8 часов утра была уже на ногах и, окончив свой утренний туалет, начинала с 9 часов принимать своих министров или у себя в кабинете, или в манеже, к которому приучил ее Бирон, страстный охотник до верховой езды и отлично обучавший самых непокорных коней.

Было пасмурное ноябрьское утро, и свечи еще горели в покоях императрицы, когда к ней с докладом явился второй кабинет-министр граф Андрей Иванович Остерман. Несмотря на любовь императрицы к роскошной одежде, министр приехал к государыне одетым крайне неряшливо, в полинялом кафтане какого-то светло-бурого цвета, в жабо не первой белизны, в плохо напудренном и набок надетом парике, в грязноватых чулках и поистоптанных башмаках. Государыня, зная скупость Остермана, снисходительно смотрела на такое отступление от правил придворного этикета, требовавшего изящества и порядка в одежде.

— Ну что, Андрей Иваныч, — сказала ему императрица, покончив с ним разговор о подписанных ею бумагах, — слава богу, дело наше устроилось: подождем еще немного, да и свадьбу сыграем. Слишком скоро покончить нельзя. Готовила я Аннушке приданое давно, а все-таки оказывается, что нужен был год, чтобы выдать ее замуж как следует, выдать богатую невесту. Да и теперь еще кое-чего не успели приготовить в Париже. Спишись-ка об этом с князем Кантемиром, да пусть он побольше закупит перчаток да чулок и мне, и невесте. Праздники будут у нас большие. Кажись, я и приказывала тебе прошлый раз об этом?..

— Я уже и исполнил повеление вашего величества, и мне остается только радоваться, что Бог благословил намерения ваши.

— Помню я, Андрей Иваныч, как ты и старший Левенвольд, когда вы узнали, что я ни за что не хочу второй раз выходить замуж, стали заговаривать со мною о необходимости унаследования престола.

— Тогдашние обстоятельства, ваше величество, требовали этого безотлагательно…

— Правда твоя, правда, — густым голосом, почти что басом проговорила Анна Ивановна. — Ведь вот поди, кажись, какое легкое дело выдать замуж племянницу, да и она не бесприданница какая-нибудь, и дети бы от брака с нею хорошо устроены были, а сколько, однако, нам пришлось хлопотать около этого дела.

— Различные инфлуенции и конъюнктуры европейских дворов много тому препятствовали, — заметил с глубокомысленным видом Остерман.

— То-то и есть, а все устроилось бы гораздо легче, если бы я Аннушку прямо объявила моею наследницею. Да ты и Левенвольд отклонили меня от этого.

— К сему, ваше величество, побуждало нас искреннее желание блага России… Несмотря на усердные моления верноподданных, жизнь царей в руках Господних, и если бы, от чего Боже сохрани, ее высочество еще безбрачная неожиданно сделалась преемницею вашею, то, не говоря о том, что на российском престоле не утвердилось бы мужское поколение, цесаревна Елизавета…

— Знаю, что ты мне хочешь сказать, Андрей Иваныч, — прервала императрица, нахмурив свои густые брови.

— Кроме того, отец принцессы…

— Этот старый негодник забрался бы к нам и начал бы хозяйничать по-своему…

— Так точно, ваше величество. Притом принцесса Анна Леопольдовна, объявленная лично наследницею… — проговорил, заминаясь, министр.

— Небось зазналась бы передо мною?.. Нет, Андрей Иваныч, никогда бы этому не бывать… Плохо, видно, вы еще меня знаете, — проговорила императрица и, выпрямившись во весь свой огромный рост, взглянула суровыми глазами на оторопевшего Остермана. — Все это пустяки! Никому баловаться и своевольничать я не позволю, — добавила она твердым голосом, погрозив пальцем. — При дворе и в городе, чего доброго, пожалуй, иное думают и толкуют теперь себе под нос, что вот, мол, не захотела принцесса пойти замуж за принца курляндского — и не пошла, и тетка ничего с нею поделать не могла…

Остерман, очень хорошо знавший истинную причину нерасположения императрицы к этому браку, поспешил льстиво заметить, что в этом случае высочайшая премудрость ее величества была лучшею руководительницею.

— А сказать тебе по правде, — начала императрица ласковым тоном, — ведь и настоящий-то жених не ахти какой. Навязал нам его римский император; захотел получше устроить своего племянника, и не отослала я назад его в неметчину потому только, что не хотела вздорить с венским двором, а то давным бы давно с глаз моих его прогнала. Неказист он больно, и говорю я близким ко мне, как ты, людям без всякой утайки: принц Антон так же мало мне нравится, как и своей невесте, да что будешь делать? — высокие особы не всегда по склонности браком соединяются. Вот хоть бы я и сама: покойный дядя мой Петр Алексеевич — царство ему небесное! — выдал меня за герцога, не спрося меня, мил ли мне выбранный мне жених или нет. А все же я охотно пошла за него. Горемычное житье было наше, когда мы после царя-родителя сиротами остались. Брат твой у нас учителем был, и он все хорошо знать должен. Кто только нас не обижал тогда, и надлежащих нам по рождению титулов даже не давали, а звали попросту Ивановыми. Да и во вдовстве моем разве мало я всякого горя и принижения натерпелась…

Императрица тяжело вздохнула и немного призадумалась. В памяти ее быстро ожили те дни, когда она, пленившись блестящим Морицом Саксонским, с такою радостью готова была отдать ему свое сердце, свободное еще от полновластного владычества Бирона.

— Много, много в жизнь свою я натерпелась, — начала она. — Бывало, приеду сюда из Митавы, так словно какая-нибудь челобитчица из подлого народа, то к светлейшему князю Александру Данилычу, то к другим знатным персонам ходишь, чтобы какую-нибудь тысчонку рублевиков выпросить; да и ту с попреками неохотно давали… А вот как посмотришь, то не только все хорошо обошлось, но еще и самодержавствовать мне Господь Бог привел.

— Он взыскал ваше величество своею милостью для славы и счастия российского отечества, — подхватил Остерман, низко склоняясь перед императрицею.

— Устал ты, Андрей Иваныч, поезжай домой да отдохни.

— С рабским моим усердием на службе всемилостивейшей моей государыни никакой усталости никогда не чувствую…

— Спасибо тебе за твою службу…

Остерман хотел было стать на колено, но ноги его дрожали, и он испустил тихий, сдержанный, быть может, и притворный стон.

— Не нужно, не нужно, — сказала императрица и протянула ему свою большую руку, которую Остерман поцеловал с благоговением, а Анна Ивановна милостиво кивнула ему головой на прощанье.